Дети Морайбе

– Все равно вам надо быть поосторожнее.

– Думаешь о том, на якорной площадке, которого Сомчай заметил? Он тебя напугал?

– Нет.

– Надо же! А вот я напугался. – Джайди оценивающе смотрит на Канью – решает, сколько правды можно ей доверить. – У меня очень нехорошее предчувствие.

– Серьезно? – Девушка поражена. – Вы напугались одного несчастного человека?

– Ну, уж не так, чтобы убежать и спрятаться за юбку жены… Я видел его раньше.

– Вы не рассказывали.

– Да я и сам поначалу не был уверен. Похоже, он из Торговли. – Джайди ненадолго задумывается. – Видимо, на меня опять открыли охоту. Может, снова попробуют убить. Что скажешь?

– Не посмеют. Вас же поддержала ее величество.

Он гладит себя пальцем по смуглой шее вдоль старого белого шрама, оставленного выстрелом из пружинного ружья.

– Не посмеют даже после якорных площадок?

– Тогда я назначу вам телохранителя, – с неожиданной злостью говорит Канья.

Эта вспышка заставляет Джайди захохотать, но на душе становится теплее и спокойнее.

– Ты хорошая девушка, но я буду дурак, если возьму охрану. Все же поймут, что мне страшно. Какой я после этого тигр? На вот, поешь. – Он кладет Канье на тарелку еще рыбы.

– Я наелась.

– Брось, все свои. Ешь.

– Наймите телохранителя. Очень прошу.

– А я доверю свою охрану тебе. Этого будет вполне достаточно.

Девушка вздрагивает. Джайди забавляет ее смущение, но он не подает вида.

«Ах, Канья. Каждому в жизни приходится делать выбор. Я свой сделал, но у тебя собственная камма».

Потом продолжает вслух:

– Поешь. Вон какая худющая.

Канья отодвигает тарелку:

– Что-то я не голодная в последние дни.

– Людям еды не хватает, а она «не голодная».

Девушка делает недовольное лицо и подцепляет ложкой ломтик рыбы.

Джайди откладывает вилку и мотает головой:

– И все-таки – в чем дело? Ты угрюмее, чем всегда. Такой вид, будто родного брата похоронила. Что случилось-то?

– Да ничего. Правда ничего. Просто есть не хочется.

– Докладывайте, лейтенант. Говорите все как есть. Это приказ. Вы хороший офицер, и я не могу смотреть, как вы маетесь. Мне не нравятся кислые лица моих людей, будь они хоть трижды родом из Исаана.

Пока девушка, скривив губы, подбирает нужные слова, Джайди задумывается, вел ли себя по отношению к ней когда-нибудь тактично. Вряд ли. Всегда напирал, легко приходил в ярость. А вот Канья, эта мрачная Канья – она, наоборот, всегда джай йен. Никакого санука, но непременно джай йен.

Джайди терпеливо ждет, надеясь наконец-то услышать историю ее жизни – как есть, со всеми горькими подробностями, но вместо этого, к его изумлению, девушка, страшно смущаясь, почти шепотом произносит:

– Кое-кто из наших жалуется, что вы мало принимаете добровольных пожертвований.

– Что?! – Он подпрыгивает на месте и таращит на нее глаза. – Мы так вообще не делаем. Мы – другие, и гордимся этим.

Канья торопливо кивает:

– Вас за это и любят – газеты, печатные листки… Люди тоже любят.

– Но?..

На ее лице возникает прежнее печальное выражение.

– Но вас больше не продвигают по службе, а тем, кто вам предан, нет пользы от такой компании. Люди падают духом.

– Зато результат-то какой! – Джайди хлопает по зажатому между ног мешку денег, конфискованных на паруснике. – К тому же они знают: в случае чего – всегда поможем. Средств более чем достаточно.

Канья, потупив глаза, бормочет:

– Кое-кто говорит, что вы оставляете деньги себе.

– Себе?! – Джайди потрясен. – Ты тоже так считаешь?

Она жалобно пожимает плечами:

– Конечно нет.

– Как я мог на тебя подумать, – виновато улыбается Джайди. – Ты всегда была молодцом и отлично работала. – Его переполняет сострадание к этой девушке, которая когда-то, умирая с голода, пришла в команду и с тех пор боготворила своего начальника, его славу и во всем ему подражала.

– Я, как могу, пытаюсь развеять слухи, но… – Она снова безнадежно пожимает плечами. – Новички говорят: служить у капитана Джайди все равно что завести у себя в желудке паразита – работаешь, работаешь, а с лица спадаешь все больше. Они хорошие ребята, только им стыдно ходить в старой форме, когда их приятели в новой, с иголочки. Остальные ездят на пружинных мотороллерах, а наши – вдвоем на одном велосипеде.

– Помню, белых кителей когда-то любили, – вздыхает Джайди.

– Все хотят есть.

Он вздыхает еще раз, достает сумку и толкает ее по столу прямо Канье в руки:

– Возьми. Раздели поровну и раздай каждому. Это – за вчерашние труды и за храбрость.

– Вы уверены?

Джайди прячет разочарование за улыбкой. Ему невероятно грустно, но он понимает, что так будет лучше всего.

– Почему нет? Ты ведь говоришь – они хорошие ребята. К тому же отлично постарались. Похоже, министерство торговли и фаранги немного дрогнули.

Канья склоняет голову в глубоком ваи – пальцы сжатых ладоней достают до лба.

– Ну-ка перестань! – Джайди доливает остатки сато ей в стакан. – Май пен рай. Даже не задумывайся. Ерунда. Мелочи. Завтра ждут новые сражения, и верные ребята нам пригодятся. Друзья не смогут одолеть всех этих агрогенов и пур-калорий на голодный желудок.

8

– Я потерял тридцать тысяч.

– Пятьдесят, – бурчит Отто.

– Где-то сто восемьдесят пять – сто восемьдесят шесть?.. – глядя в потолок, прикидывает Люси Нгуен.

– Четыреста. – Куаль Напье опускает стакан теплого сато. – Я потерял четыреста тысяч голубых бумажек из-за этого чертова Карлайлова дирижабля.

Вся компания, собравшаяся за низким столиком, потрясенно замолкает.

– Черт! – вздрагивает разморенная жарой и выпивкой Люси. – Что ж вы там хотели провезти – целый семенной фонд, устойчивый к цибискозу?

Пятеро собеседников – фаланга фарангов, как их придумала называть Люси, – сидят, развалившись, на террасе «Дрейка», созерцают добела раскаленный день – обычный день в сезон засухи – и напиваются. Тут же и Андерсон – слушает вполуха их сумбурные стенания и ломает голову над тайной нго. Рядом на полу лежит полная сумка фруктов. Задумчиво потягивая теплый виски «Кхмер», он чувствует, что разгадка рядом – хватило бы ума нащупать.

Нго. Невосприимчив к пузырчатой рже и цибискозу даже при прямом заражении, явно устойчив к японским долгоносикам со взломанными генами и к курчавости листьев, иначе вообще не смог бы вырасти. Безупречный продукт, источник генетического материала, отличного от того, какой взламывают «Агроген» и прочие компании-калорийщики.

Где-то в этой стране спрятан семенной банк – тысячи, а может, сотни тысяч бережно хранящихся зерен, – сокровищница биологического многообразия. Бесконечные цепочки ДНК, каждая из которых может пойти в дело. Кладезь ответов на самые трудные вопросы выживания. Имей Де-Мойн доступ к этой золотой жиле, несколько поколений подряд мог бы добывать в ней генетические коды, противостоять новым мутациям мора, мог бы просто прожить немного дольше.

Андерсон смахивает с лица капли пота, раздраженно ерзая в кресле. Решение совсем близко. Сначала вернулись пасленовые, теперь нго. А еще Гиббонс свободно разгуливает по Юго-Восточной Азии (если бы не та пружинщица-нелегалка, он и понятия о нем не имел бы). Королевство хранит свои секреты необычайно хорошо. Если выяснить, где этот банк, можно даже устроить налет… Тем более что опыт Финляндии их кое-чему научил.

Снаружи террасы не шевелится ни одно хоть сколько-нибудь разумное существо. Дразнящие градинки пота сбегают по шее Люси и исчезают в ткани намокшей блузки. Сама она сетует на угольную войну с вьетнамцами: какие тут поиски нефрита, если военные палят по всему, что движется?! Бакенбарды Куаля всклокочены. Ни ветерка.

На улице, в узких полосках тени, сбившись в кучки, ждут рикши: кости и суставы выпирают из-под туго натянутой кожи. Настоящие скелеты. В это время дня они берут клиентов крайне неохотно, да и то лишь за двойную плату.

Ветхое зданьице бара болезненным наростом лепится к внешней стене полуразваленного небоскреба времен Экспансии. На ступеньке террасы стоит намалеванная от руки вывеска «У сэра Френсиса Дрейка». На фоне царящей кругом разрухи она выглядит относительно новой, хотя та компания фарангов, которая выдумала это дурацкое название и поставила вывеску, желая обозначить территорию на понятном им языке, давно сгинула где-то на материке – то ли в джунглях, когда там пронеслась эпидемия очередной разновидности пузырчатой ржи, то ли среди замысловатой линии фронта войны за уголь и нефрит. А вывеска осталась – может, забавляет нынешнего владельца (тот и себе взял такое же прозвище), а может, ни у кого просто нет желания взять и написать на ней что-то новое. От жары и времени краска уже шелушится.

Несмотря на репутацию, место у «Дрейка» идеальное: на полпути между заводами и судоходными шлюзами. Обветшалый фасад смотрит прямо на отель «Виктория», поэтому фаланга фарангов может напиваться и одновременно наблюдать за тем, не принесло ли на берега королевства какого-нибудь небезынтересного им иностранца.

Конечно, есть и другие закусочные, похуже – для моряков, которые прошли таможню, карантин и дезинфекцию, но именно сюда, где с одной стороны мощеной дороги хрустит белоснежными скатертями «Виктория», а с другой – стоит бамбуковый, трущобного вида «Дрейк», рано или поздно стекаются все приехавшие в Бангкок иностранцы.

– Так что же вы везли? – снова спрашивает Люси, желая разузнать о потерях Куаля.

Тот, подавшись вперед, шепотом, чтобы расшевелить собеседников, отвечает:

– Шафран. Из Индии.

Наступает короткая пауза.

– Стоило бы догадаться! Отличный груз для воздушных перевозок, – хохочет Кобб.

– Идеальный для дирижабля – такой легкий, что выходит выгоднее опиума. Тут еще не придумали, как взломать шафран, а политики с генералами так и жаждут увидеть его в блюдах на своем столе – это же такой шик и престиж. У меня было столько предзаказов. Я бы разбогател. Фантастически разбогател.

– А теперь банкрот?

– Может, и нет. Договариваюсь со страховщиками из «Шри Ганеши» – вдруг сколько-нибудь покроют. Хотя бы восемьдесят процентов. Но посчитай взятки при ввозе, посчитай долю таможенных агентов. – Куаль болезненно морщится. – Сплошное разорение. Но есть шанс, что сам останусь жив-здоров. В некотором смысле, конечно, повезло: груз находился на дирижабле, то есть страховка действует. Надо бы поднять тост за здоровье этого треклятого пилота, раз уж он догадался посадить корабль в море. Если бы ящики к тому времени были на земле и там их сожгли белые кители, груз бы сочли контрабандой, а я уже сидел бы на улице среди больных фаганом нищих и желтобилетников.

– Единственное, за что Карлайлу можно сказать спасибо. Если бы он не лез в политику, ничего бы не произошло, – хмуро замечает Отто.

– Тут наверняка не скажешь, – разводит руками Куаль.

– Еще как скажешь! – вставляет Люси. – Он половину времени жалуется на белых кителей, а половину – заискивает перед Аккаратом. То, что случилось, – всего лишь сообщение Карлайлу и министерству торговли от генерала Прачи. Мы для них – почтовые голуби.

– Почтовые голуби вымерли.

– А мы, думаешь, не вымрем? Да Прача с радостью кинет нас в тюрьму, если решит, что это станет хорошим намеком Аккарату. – Люси смотрит на Лэйка. – Ты весь день молчишь как рыба. Неужели ничего не потерял?

– Оборудование. Запчасти к конвейеру. Тысяч на сто пятьдесят. Секретарь до сих пор подсчитывает убытки, – отвечает он, отвлекаясь от своих мыслей, и, глядя на Куаля, добавляет: – Груз был уже на земле. Поэтому никакой нам страховки.

Воспоминания о разговоре с Хок Сеном еще свежи. Старик поначалу все отрицал, пенял на бестолковых сотрудников якорных площадок, потом наконец сознался, что груз пропал, а сам он еще раньше так и не сумел как следует дать взятку. Мерзкая была сцена, вплоть до истерики: с одной стороны – старик, напуганный потерей работы, с другой – Лэйк, который все сильнее вгоняет его в ужас, орет, оскорбляет, заставляет съеживаться от страха, играет на своем недовольстве. И все равно непонятно, усвоил Хок Сен этот урок или так и будет дальше хитрить. Андерсон недовольно кривит губы. Если бы с помощью этого старого мерзавца не освобождалось столько времени на более важные дела, его давно стоило бы отправить назад к остальным желтобилетникам.

– Я же говорила – плохое место для фабрики.

– Японцы-то работают.

– У них свои договоренности с дворцом.

– А китайцы из «Чаочжоу»? Тоже спокойно живут.

Люси корчит кислую мину:

– Они тут вон сколько поколений, сами уже почти как тайцы. Если хочешь сравнений, мы больше похожи на желтобилетников, чем чаочжоуские китайцы. Умный фаранг знает, что больших вложений сюда делать нельзя – слишком тут нестабильно. Репрессии или очередной переворот – и ты все потерял.

– Каждый тут играет теми картами, какие получил при раздаче. В любом случае место выбирал Йейтс.

– Я и ему говорила, что глупость сделал.

– Глупцом он не был, а вот идеалистом – точно. – Лэйк припоминает горящий взгляд Йейтса, когда тот вещал о новой глобальной экономике, потом допивает, смотрит по сторонам (хозяина бара нигде не видно), машет официантам, но они даже не смотрят в его сторону – все, кроме одного, который дремлет стоя.

– Не боишься, что тебя отстранят так же, как Йейтса? – спрашивает Люси.

– Отстранение – еще не самое худшее. Проклятая жара. – Он чешет обгорелый нос. – Нам, белым медведям, тут не место.

Смуглые Нгуен и Куаль смеются его шутке, Отто угрюмо кивает: его облупленный нос – верный признак неумения приспособиться к экваториальному солнцу.

Люси достает трубку и смахивает в сторону мух, чтобы расчистить место под курительные принадлежности и пару шариков опиума. Насекомые вперевалку отползают, но, очумев от жары, даже не пытаются взлететь. Снаружи у кладки башенной стены возле насоса с пресной водой играют дети. Люси, наполняя трубку, вздыхает:

– Господи, как бы я хотела вновь стать ребенком!

Все, похоже, утомились даже беседовать. Андерсон поднимает с пола сумку нго, счищает с одного шкурку, выколупывает косточку, бросает лохматую кожуру на стол и отправляет в рот полупрозрачную мякоть.

– Это что у тебя там? – тянет шею Отто.

Лэйк раздает каждому по плоду.

– Точно не знаю. Местные называют его нго.

Люси откладывает трубку.

– Видела такие – весь рынок забит. Без пузырчатой ржавчины?

– Пока ни одного не встречал. Торговка сказала – не заражены. И свидетельства показала, – начинает Лэйк, а в ответ на циничные смешки добавляет: – Я дал им полежать неделю – и ничего. Они чище ю-текса.

Остальные пробуют фрукт. На лицах – изумление и улыбки. Тогда он выставляет все нго:

– Налетайте. Я уже порядочно съел.

Широко раскрытая сумка быстро пустеет, на столе растет гора шкурок.

– Напоминает личи, – с задумчивым видом произносит Куаль.

– Да? – навостряет уши Андерсон. – Никогда не слышал.

– Неудивительно. Я во время прошлой поездки в Индию пробовал напиток с похожим вкусом. Один торгпред из «Пур-калорий» пригласил в ресторан в Калькутте – я тогда только начал раздумывать, а не привезти ли сюда шафран.

– Так ты полагаешь, это лича?

– Личи. Вполне возможно. Так они называли тот напиток. Не знаю только, из фруктов ли он был.

– Если это «Пур-калории» сделали, то непонятно, как он тут очутился. Почему здесь, а не на карантине на Ко-Ангрите, пока министерство природы придумывает десять тысяч способов обложить его налогом? – Люси сплевывает косточку на ладонь, швыряет на дорогу, достает еще один плод. – На каждом углу вижу, – стало быть, местный. А вот кто может нам подсказать… – Откинувшись на спинку, она кричит в полутьму бара: – Хагг! Ты там? Спишь?

Услышав это имя, остальные вздрагивают и подбираются, как дети при виде строгого родителя. Андерсон, ощутив холодок на затылке, бормочет:

– Зря ты его позвала.

– Думал, он уже умер, – недовольно бросает Отто.

– Избранных пузырчатая ржа не берет. Ты разве не знал?

Все, сдерживая смех, смотрят, как из темноты шаркающей походкой выходит Хагг: алое лицо усыпано капельками пота.

– Здравствуйте. – Он с торжественным видом оглядывает фалангу и кивает Люси. – Значит, по-прежнему ведешь делишки с этими типами?

– А что делать? – Она кивает на стул. – Не стой. Выпей с нами, расскажи какую-нибудь из своих историй.

Пока он пододвигает к ней стул и тяжело опускается, Люси раскуривает опиум.

Андерсон смотрит на крепко сбитую, полную фигуру Хагга и уже не в первый раз думает: как так вышло, что у священников-грэммитов – у каждого из этой породы – непременно свисает живот?

Тот знаком просит подать виски, и, к всеобщему удивлению, сию же секунду перед ним вырастает официант.

– Льда нет.

– И правильно, никакого льда, – решительно мотает головой Хагг. – Зачем тратить впустую эти треклятые калории.

Первый стакан он выпивает залпом и тут же отправляет официанта за вторым.

– Хорошо вернуться в город. В сельской местности начинаешь скучать по удовольствиям цивилизации. – Хагг поднимает тост за здоровье всей компании и осушает стакан одним глотком.

– Далеко ли был? – спрашивает Люси, не выпуская трубку изо рта. Ее мимика постепенно теряет подвижность.

– На старой границе с Мьянмой, у перевала Трех пагод. – Хагг глядит на своих слушателей так, будто это они – виновники грехов, с которыми ему пришлось иметь дело. – Изучал распространение бежевого жучка.

– Я слышал, там небезопасно. Кто джаопор? – спрашивает Отто.

– Некто Чанаронг. С ним было просто – гораздо проще, чем с Навозным Царем и мелкими городскими джаопорами. Не всех крестных отцов волнуют лишь прибыль и власть. – Тут Хагг значительно добавляет: – Тем из нас, кто не алчет угля, опиума или нефрита, бояться в королевстве нечего. Так или иначе, Пхра Критипонг пригласил меня посетить его монастырь – понаблюдать, как изменилось поведение бежевого жучка. – Он огорченно мотает головой. – Невообразимое разорение. Леса стоят без единого листика – сплошь лианы кудзу. Верхнего яруса просто нет, всюду сухой бурелом.

– А на переработку пустить его можно? – оживляется Отто.

Люси бросает на него презрительный взгляд:

– Ты идиот? Там жучок. Кто такое купит?

– То есть монастырь позвал в гости грэммита? – спрашивает Андерсон.

– У Пхра Критипонга нет предрассудков насчет того, что учение Иисуса или теория ниш могут как-то угрожать его вере. У буддистов и грэмммитов много общего. Ной и мученик Пхра Себ прекрасно дополняют друг друга.

– Он бы заговорил совсем по-другому, если бы узнал, что делают грэммиты у себя на родине, – сдержав смешок, замечает Андерсон.

– Я никого не призываю жечь поля. Я ученый, – обиженно говорит Хагг.

– Не хотел тебя оскорбить. – Лэйк протягивает ему нго. – Вот – это может быть интересно. Недавно стали продавать на рынке.

– На каком? – Священник разглядывает фрукт изумленно и очень внимательно.

– На всех подряд, – вставляет Люси.

– Появились, пока ты уезжал. Попробуй – на вкус очень ничего.

– Поразительно.

– Знаешь, что это? – спрашивает Отто.

Андерсон делает вид, будто занят нго, но не пропускает ни единого слова. Сам он не стал бы расспрашивать грэммита напрямую, поэтому хочет, чтобы всё сделали за него.

– Куаль решил – это личи, – сообщает Люси. – Разве нет?

– Нет, точно не личи. В старых книгах что-то похожее называлось «рамбутан». – Хагг задумчиво вертит плод в руках. – Хотя, если не ошибаюсь, это родственные виды.

– Рамбутан? – Андерсон старательно изображает непринужденность. – Забавное слово. А тайцы говорят «нго».

Хагг съедает фрукт, вынимает изо рта мокрую от слюны крупную черную косточку и внимательно ее изучает.

– Интересно, он сможет расти и плодоносить?

– Посади в горшок – и узнаешь.

– Если его вывели не компании-калорийщики, то сможет, – резко произносит священник. – Тайцы если взламывают растения, то стерильными их не делают.

– Ну вот уж вряд ли калорийщики занимались тропическими фруктами, – весело замечает Андерсон.

– А как же ананасы?

– Точно, совсем забыл. – Чуть помешкав, он спрашивает: – Откуда ты вообще столько знаешь о фруктах?

– Изучал биосистемы и экологию в Новом алабамском.

– А, тот самый грэммитский университет? Я думал, вас там учили только поля поджигать.

Остальные так и обмирают, разинув рты, но Хагг лишь бросает на Андерсона суровый взгляд:

– Не надо меня поддевать, я не из таких. Наша цель – возродить рай, тут понадобятся знания, накопленные за века. Прежде чем приехать сюда, я целый год только и делал, что изучал экосистемы Юго-Восточной Азии эпохи, которая была перед Свертыванием. – Он тянет руку за еще одним нго. – Вот калорийщики взбеленятся, когда о нем узнают.

Люси тоже берет фрукт.

– А может, забить ими целый корабль да отправить за океан? Поиграем с калорийщиками в их же игру. Могу поспорить, за нго будут выкладывать кругленькие суммы. Как-никак новый вкус. Сможем продавать как роскошь.

– Сначала придется убеждать всех, что в нго нет пузырчатой ржавчины – красная шкурка будет очень настораживать, – мотает головой Отто.

– Не стоит идти таким путем, – согласно кивает Хагг.

– Калорийщики шлют семена и продукты куда вздумается, по всему миру. Если им можно, почему нам нельзя?

– Потому что это противоречит теории ниш, – спокойно отвечает Хагг. – Они уже застолбили за собой место в аду. Вам тоже такое надо?

– Не смеши, пожалуйста, – говорит Андерсон. – Чем тебе не угодил дух предпринимательства? Люси предлагает хорошее дело. Хочешь, на контейнерах будет твое лицо. – Он с ухмылкой изображает знак грэммитского благословения. – Напишем, например: «Одобрено святой церковью». Безопасно, как соя-про. Что скажешь?

– Богомерзкая идея, не желаю мараться. Где пища выросла – там ей и место. Нельзя гонять продукты по всему миру ради прибыли. Мы это уже проходили. Чем все кончилось? Катастрофой.

– Снова эта теория ниш. – Андерсон снимает шкурку с очередного нго. – Должна же быть в грэммитской вере ниша и для денег. Кардиналы-то у вас не худенькие.

– Теория истинна, даже если паства сбилась с пути. – Хагг резко встает. – Благодарю за компанию. – Он бросает на Андерсона неодобрительный взгляд, но, прежде чем уйти, прихватывает еще один фрукт.

Все вздыхают с облегчением.

– Господи, Люси, зачем так было делать? – начинает Отто. – У меня от него мороз по коже. Я из «Компакта» ушел, лишь бы грэммиты над душой не стояли, а ты его – к нам за стол.

Куаль угрюмо кивает:

– Еще один, говорят, сейчас в объединенном посольстве.

– Да их кругом как тараканов, – машет рукой Люси. – Киньте мне фрукт.

Компания продолжает пир. Андерсон глядит на них и думает, подбросят ли ему эти объездившие полмира существа иные идеи о происхождении нго. Впрочем, рамбутан – уже неплохая догадка. Несмотря на плохие вести о водорослевых резервуарах и питательных культурах, день налаживается. Рамбутан. Стоит подсказать это слово исследователям из Де-Мойна, дать направление поискам корней таинственного биологического объекта. В старых записях должны быть упоминания этого фрукта. Надо будет порыться в книгах и…

– Смотрите, кто пришел, – вполголоса говорит Куаль.

Все поворачивают головы и видят, как по лестнице поднимается Ричард Карлайл в безупречно отглаженном льняном костюме. Он входит в тень, снимает шляпу и начинает себя обмахивать.

– Вот черт! Ненавижу его, – бормочет Люси, раскуривает очередную трубку и делает глубокую затяжку.

– Чего он такой довольный? – спрашивает Отто.

– Бес его знает. Будто и не терял целый дирижабль.

Карлайл не спешит выходить из тени, оглядывает посетителей, каждому кивает.

– Жарковато сегодня, – говорит он всем сразу.

Отто, багровея, не сводит с Карлайла испепеляющего взгляда:

– Если бы не его игры в политику, сейчас я был бы богат.

– Не преувеличивай, – успокаивает Андерсон и съедает еще один нго. – Люси, дай ему затянуться, а то устроит дебош, и сэр Френсис выкинет нас всех на солнцепек.

Люси уже плохо соображает, но тянет руку примерно куда попросили. Андерсон перехватывает трубку, отдает Отто, встает и говорит, показывая пустой стакан:

– Кому-нибудь принести выпить?

Все в ответ лишь мотают головой.

К бару с легкой улыбочкой подходит Карлайл:

– Беднягу Отто решили отрубить?

– Опиум у Люси могучий. Не то что драться, он ходить-то вряд ли сейчас сможет.

– Вот адский наркотик.

– …плюс выпивка, – говорит Андерсон, салютуя стаканом, потом заглядывает за стойку. – Где этот чертов сэр Френсис?

– Я думал, ты как раз пришел это выяснить.

– Похоже, нет. Много потерял?

– Потерял.

– В самом деле? А по виду и не скажешь. – Он показывает на фалангу. – Там пыхтят и ноют – мол, только и делаешь, что лезешь в политику да подлизываешься к Аккарату с министерством торговли. И тут ты – сияешь улыбкой. Просто настоящий таец.