Поручик Ржевский и дамы-поэтессы

Иван Гамаюнов

Поручик Ржевский и дамы-поэтессы

Глава первая,

в которой герой пытается греться в лучах чужой славы, но безуспешно

Поздняя осень – самое грустное время для гусара, который ищет амурных приключений. Иное дело весна, когда зов природы настойчиво повелевает дамам, в том числе неприступным, искать себе пару. Дамы слышат этот зов и почти не могут ему противиться.

Лето тоже имеет преимущества. Жаркая погода побуждает женщин снимать с себя как можно больше одежды, наполняет женские тела истомой, так что дело само идёт на лад. Вдобавок именно летом кусты и всякого рода заросли становятся особенно густыми, что тоже помогает в амурных делах.

Даже зимой дамы часто благосклонны, ведь лютый холод вызывает у них безотчётное желание согреться в чьих-нибудь жарких объятиях. А осень – будто передышка после весенних волнений и летних томлений. Дамы в это время пресыщены чувствами, а жажда тепла, вызываемая зимней стужей, в них ещё не пробудилась. Дамы отдыхают и ни к чему не стремятся.

Вот так серым ноябрьским днём рассуждал поручик Александр Аполлонович Ржевский, сидя в лучшем номере лучшей гостиницы города Твери.

Зелёные шёлковые обои, красные цветы на персидском ковре, а также бронзовые статуэтки полуобнажённых нимф невольно напоминали о весне и лете. Из-за этого роскошный интерьер номера не доставлял поручику удовольствия, а нагонял тоску. Даже блеск позолоты и гранёного хрусталя не мог отвлечь от грустных мыслей, пусть и принято считать, что роскошь поднимает настроение. Особенно если ты за неё не платишь.

В прошлый раз, посещая Тверь, Ржевский останавливался в куда более скромной гостинице. И с тех пор денежные дела поручика нисколько не улучшились, однако на этот раз всё оплатил милейший и добрейший Алексей Михайлович Бобрич.

– Даже не спорьте! – сказал он поручику. – Вы – шафер на свадьбе, поэтому поселим вас со всем возможным удобством.

В нынешнем ноябре сын Алексея Михайловича – Пётр Бобрич – должен был жениться. А невестой стала девица, с которой Ржевский находился в дружеских отношениях и даже, случалось, называл Тасенькой – не Таисией Ивановной, как велит вежливость.

Увы, со стороны эти отношения выглядели иначе. Вся Тверь прекрасно помнила, как в декабре прошлого года поручик, приехав в город на рождественский бал, встретил там Тасеньку и вскоре оказался почти помолвлен с ней, но неожиданно уехал. Можно сказать, сбежал.

Та история вызвала кривотолки в тверском обществе. Поэтому теперь, когда Тасенька готовилась выйти за младшего Бобрича, родители невесты и родители жениха единодушно решили, что свадьба должна состояться именно в Твери. Те же самые сплетники, которые с притворным сочувствием говорили о Тасеньке «бедняжка», должны были увидеть её триумф. Пускай разом прикусят язык! А чтобы их совсем добить, шафером со стороны жениха уговорили стать Ржевского.

Поручик поначалу воодушевился, но быстро понял, что ему на своей должности не развернуться. Даже мальчишник устроить нельзя. Это стало понятно, когда Ржевский вслед за семействами жениха и невесты перебрался в Тверь, чтобы участвовать в предсвадебных торжествах.

Почти сразу по приезде – во время званого ужина в тверском особняке Бобричей – поручик отвёл старшего Бобрича в тихий угол у окна и напомнил о «традиции, которую надо соблюсти», но одобрения не получил.

– У моего сына нет приятелей в Твери, – сказал Алексей Михайлович, – поэтому обойдёмся без мальчишника.

– А я разве не приятель? – спросил Ржевский.

– И что вы вдвоём будете делать?

– Поедем к цыганам. Гульнём там от души!

– Нет-нет-нет, – сразу запротестовал Алексей Михайлович. – Не забывайте, что цель этой свадьбы – пресечь сплетни, а не дать пищу для новых. Всё должно быть в рамках приличий.

Поручик почесал в затылке.

– Ну… Смотря что за рамки. Если они, как у нательной иконки, то в таких рамках только святой и удержится. А если это большая картина, которую называют «панна»…

– Панно.

– Ну пусть панно. Короче, в этих рамках мы с вашим сыном вполне могли бы удержаться. Так что же?

– Боюсь, что в данном случае рамки приличий чуть побольше, чем у нательной иконки, – сказал Алексей Михайлович, а Ржевский вздохнул:

– Вот чёрт! Меня сделали шафером, но не дают проявить мои способности!

Старший Бобрич примирительно произнёс:

– Проявите в другой раз. А пока постарайтесь быть тихим. При всяком значительном шаге спрашивайте себя, что об этом подумает общество. Лучше всего, чтобы никто ничего не подумал.

Ржевский снова вздохнул.

– Алексей Михайлович, но ведь свадьба должна чем-то запомниться! Если совсем не дать повода почесать языки, то общество через месяц забудет, кто на ком женился.

Однако Бобрич, человек неглупый, сразу угадал, почему поручик возражает:

– Александр Аполлонович, понимаю, что вы скучаете. Но принесите эту жертву если не ради моего сына, то ради его невесты.

– Ладно, – согласился поручик. – Ради Таисии Ивановны потерплю. Кстати, напомните мне, почему я не могу остановиться в вашем доме. Вот вы сказали, что заботитесь о моём удобстве. Но в гостинице мне неудобно.

– Почему? Это же лучшая гостиница.

– Именно поэтому, – сказал Ржевский. – Я как вспомню, насколько она дорогая, мне сразу неудобно. Неудобно перед вами. Лучше б я у вас в доме жил.

Бобрич принялся объяснять:

– Александр Аполлонович, у меня две дочери на выданье. Ваше проживание под одной крышей с ними – скандал.

– Но ведь в деревне я ночевал у вас в имении – и ничего.

– То – деревня, а это – город.

Ржевский продолжал спорить:

– Но ваш городской дом больше деревенского. Если я заночую в дальнем флигеле, это почти так же далеко от ваших дочерей, как в гостинице, где вы меня поселили. Подумайте, сколько денег сбережёте!

– В сравнении с прочими расходами на свадьбу это пустяки.

Поручик в который раз вздохнул.

– Мне, право, совестно. Вогнал вас в расходы, а пользы от меня нет. – Он задумался. – Тогда вот что. Научу вашего сына кое-чему: как, видя даму только со спины, безошибочно определять – красавица или нет. Такое мало кто умеет. Мне этот секрет от батюшки достался. Я до сих пор только сам пользовался и ни с кем не делился, но раз такое дело… Умение полезное! В жизни пригодится!

Старший Бобрич покачал головой.

– Ваше великодушие в отношении моего сына вряд ли понравится Таисии Ивановне.

– Ай! Что ж это я?! – спохватился Ржевский. – Алексей Михайлович, а хотите, вас научу?

– Я счастливо женат. Мне незачем.

– Да что ж такое! – воскликнул поручик. – Чем же мне вам услужить?

– Примерным поведением, – терпеливо втолковывал старший Бобрич. – Александр Аполлонович, мы все приехали в Тверь, чтобы пресечь старые сплетни и не дать пищу новым. Именно поэтому вы живёте в гостинице. И не просто в хорошей гостинице, а в самой лучшей. Пусть никто не посмеет сказать, что мы плохо устроили нашего шафера.

Ржевский не унимался:

– А вы знаете, что в этой гостинице есть танцевальный зал?

– Знаю.

– А вы знаете, что скрывается под словами «танцевальный зал»? – Не дожидаясь ответа, поручик продолжал: – Дамы там сидят во всякое время. Дескать, приглашения на танец ожидают. За один танец – пять рублей. Но если танцевать предполагается более часа, то…

– Значит, не ходите в зал, Александр Аполлонович, – спокойно и твёрдо произнёс Бобрич.

– Чтобы никто ничего не подумал?

– Именно так.

* * *

Поручик сидел в своём роскошном номере и не знал, чем себя занять. Всё время заботиться о том, чтобы никто ничего не подумал, это ужасно тяжело. И скучно.

К тому же пресловутый зал не давал Ржевскому покоя. Мелькнула мысль: «А что если не заходить, а просто постоять возле дверей? Никто ничего не подумает».

Рассудив так, поручик не стал медлить. По светлому просторному коридору, где всё блестело не хуже, чем в номере, он направился к цели, повторяя себе: «Взгляну краем глаза, чтобы никто ничего не подумал».

Танцевальный зал находился по соседству с обеденным, поэтому мимо широких, призывно раскрытых дверей, обрамлённых портьерами из вызывающе-алого бархата, сновали слуги с подносами.

Ржевский остановился и втянул ноздрями воздух. Кухонные запахи не могли перебить аромата французских духов, которые кружили голову и исподволь внушали мысль, что пять рублей за «танец» это сущие пустяки.

Суета мешала разглядывать красавиц, которые сидели у дальней стены танцевального зала и обмахивались веерами. Зато красавицы в этой суете заметили неподвижную фигуру поручика очень быстро. В отличие от приличных дам, они не думали притворяться, будто не замечают, и начали стрелять глазами.

Поручик вынужденно сделал несколько шагов в сторону, уходя из-под обстрела, и напомнил себе: «Надо, чтобы никто ничего не подумал». Но теперь, когда искусительницы не могли видеть Ржевского, он и сам их не видел. Оставаться в коридоре не было смысла. Краткий миг счастья миновал.

Поручик уже собрался вернуться в номер, как вдруг замер в удивлении. Из-за алой бархатной портьеры (той, что справа от дверей в зал) выглянула миловидная молодая женщина.

Портьеры, как водится, были схвачены шнурами, а за таким укрытием трудно спрятаться, но незнакомка обладала тонкой талией и своими формами как раз повторяла силуэт портьеры, сужающейся посредине.

Ржевский подумал, что ему привиделось, поэтому без церемоний подошёл к портьере и отодвинул её.

Послышался женский вскрик, после чего незнакомка, опомнившись, перешла на шёпот:

– Что вам нужно?

Судя по речи и манере одеваться, это была женщина благородного происхождения. Однако одежда дамы выглядела странно.

Такое милое личико и такая тонкая талия – достаточная причина, чтобы дама стремилась подчеркнуть природные достоинства достойным нарядом. Однако незнакомка была одета так, словно хотела, чтобы никто не обращал на неё внимания: серая шляпка, почти скрывавшая тёмно-русые волосы, серый жакет, серая юбка.

«Это всё осень, – решил Ржевский. – Дамы в осеннее время не хотят знакомиться».

Догадку подтверждал сердитый шёпот:

– Что вы делаете? Оставьте меня.

– А вы что здесь делаете? – спросил поручик, почти не надеясь, что разговор к чему-то приведёт.

Дама дёрнула портьеру на себя:

– Немедленно отойдите и притворитесь, что вы меня не видели.

– А! – догадался Ржевский. – Чтобы никто ничего не подумал?

Незнакомка на мгновение перестала сердиться и как будто хотела ответить: «Хорошо, что вы понимаете», но в итоге промолчала. Только фыркнула.

– А всё-таки, мадам, – не отставал Ржевский, – что вы здесь делаете? Мужа выслеживаете? Он, как видно, любит танцевать?

– Что? – дама искренне изумилась. – Муж? Танцевать? О чём вы?

Поручик вынужден был пояснить:

– Знаете, мадам, если б я увидел незнакомку в неприметном платье, которая прячется возле входа в обитель порока…

Дама насторожилась:

– Обитель чего?

Кажется, она оказалась в этой гостинице впервые и потому не успела выяснить назначение всех помещений.

Ржевский уточнил:

– Знаете, куда ведут двери, возле которых вы прячетесь?

– В танцевальный зал, – нерешительно ответила дама. – На дверях табличка. Там написано.

– Мадам, – поручик многозначительно крякнул, – это вход в… бордель. А табличка висит затем, чтобы у особ, которые ожидают приглашения на танец, не было неприятностей с полицией.

Дама заметно покраснела, тут же вышла из-за портьеры и опасливо покосилась на двери в танцевальный зал.

– Вы подумали, что я выслеживаю здесь мужа?

– Будем считать, что никто ничего не подумал, – примирительно сказал Ржевский. – Будем считать, что вы просто так тут стояли, а я мимо проходил.

На лице незнакомки промелькнуло что-то вроде благодарности и поручик, ободренный этим, произнёс:

– Позвольте представиться…

Однако дама тут же перебила:

– Нет, это лишнее. Благодарю, что просветили меня по поводу танцевального зала, но я не ищу здесь знакомств.

«Это всё осень, – опять подумал Ржевский. – Неудачное время для амурных дел». Но раз беседа с дамой завязалась, следовало продолжать.

– И всё же я представлюсь: Александр Аполлонович Ржевский.

– Зачем мне знать ваше имя? – спросила незнакомка и нахмурилась, явно не собираясь называть своё.

Ржевский не сдавался:

– Зачем? Чтобы я мог угостить вас горячим кофеем. День сегодня холодный, а я так понял, что у вас нет никого, кто мог бы согреть вас в жарких объятиях.

Поручик пристально посмотрел на даму. Конечно, зима ещё не наступила, но жажда тепла в этой прелестнице уже могла пробудиться.

– Так что же? – спросил он. – Хотите кофею?

Запоздало вспомнив просьбу Алексея Михайловича на счёт приличного поведения, Ржевский добавил:

– Кофей – это ведь самый невинный напиток. Никто ничего не подумает.

Дама наставительно заметила:

– Надо говорить «кофе». «Кофей» – это просторечие.

– А я – человек простой, – ответил Ржевский. – Вот, к примеру, если вижу красивую даму, то так ей и говорю: «Мадам, вы моя боль».

– Боль? – не поняла дама.

– «Боль» – это по-французски «красавица». Разве нет?

– «Красавица» это «бэль», а не «боль».

Ржевский задумался:

– Разве? Но согласитесь, созвучие неслучайно. Ведь когда красавица отказывает, это так больно! – Он состроил жалобную мину. – Может, всё-таки выпьем кофею?

– Кофе, – повторила незнакомка. – Неужели вы не чувствуете, что для русской речи «кофе» гораздо естественнее, чем «кофей»?

Ржевский не знал, что ответить, но дама, не замечая этого, воодушевлённо продолжала:

– Конечно, многие литераторы в своих сочинениях пишут «кофей», зато Пушкин пишет «кофе». Пушкин, – она мечтательно вздохнула, – это образец правильной русской речи, и на него надо равняться.

А вот теперь Ржевский знал, что ответить:

– Вспомнил!

– Что? – опять не поняла дама. Мечтательное выражение на её лице исчезло.

– Я вот сейчас вспомнил, что Пушкин всегда говорит «кофе». Всякий раз, когда мы с ним ходили в ресторацию и он заказ делал, то говорил «кофе». А слово «кофей» я от него ни разу не слышал.

Собеседница недоверчиво улыбнулась.

– То есть вы лично знакомы с Пушкиным?

– Да. – Ржевский пожал плечами. – А что такого?

– С самим Александром Сергеевичем Пушкиным?

– Да.

– Со знаменитым поэтом?

– Да.

– Не смешите! – Дама хмыкнула. – Если вы думали этим глупым обманом впечатлить меня, чтобы зазвать на кофей… – слово «кофей» было произнесено насмешливо, – то вам не удалось!

Она гордо вскинула голову и пошла прочь, а Ржевский разочарованно смотрел, как незнакомка направилась по коридору в противоположную сторону от обеденной залы и скрылась за поворотом.

Но ведь поручик не соврал! Он действительно был знаком с Пушкиным. Правда, они уже года три не виделись.

* * *

Помнится, знакомство с Пушкиным состоялось случайно. Произошло это в мае 1820 года. Ржевский тогда служил в Мариупольском гусарском полку и был отправлен по делу в Могилёв, в штаб армии.

Город встретил поручика приветливо. Улица не пылила. С Днепра, струившегося где-то рядом – за двухэтажными зданиями присутственных мест, налетал прохладный ветерок. Дамы на площади приветливо улыбались из-под белых кружевных зонтиков, не опасаясь ревности своих кавалеров в штатском. Оно и понятно! Ведь в городе, где расположен штаб армии, было так много офицеров, то есть искушений для дам, что штатским оставалось только смириться.

Увы, приветливость города закончилась на пороге штабной канцелярии. Решить дело Ржевскому не удалось. От него отмахнулись и посоветовали ехать в другой штаб – в Тульчин, а это путь неблизкий.

Перспективы, конечно, не радовали, и поручик, чтобы немного взбодриться, зашёл в местный офицерский клуб. Атмосфера в клубе, как и в городе, оказалась самая приятная – играли в карты, и Ржевский ради поддержания компании тоже сел.

Правду говорит пословица: кому везёт в любви, тому в карты не везёт. А Ржевский в любви (точнее, в амурных приключениях) был известный баловень судьбы, поэтому за столом даже не рассчитывал на удачу.

Поручик заранее приготовился из вежливости проиграть рублей десять, но разговор меж офицерами за карточным столом вёлся такой приятный, что за какие-то полчаса оказалась проиграна наибольшая часть денег, выданных Ржевскому на оплату почтовых лошадей.

Урон вышел существенный, ведь полковое начальство распорядилось, чтобы Ржевскому выдали денег с запасом – как раз на тот случай, если дело не решится в Могилёве и придётся ехать куда-то ещё.

Короче говоря, ехать в Тульчин поручику оказалось не на что. Хватило бы только, чтобы вернуться в расположение своего полка – в Херсонскую губернию. Но возвращаться, не решив дела, это же позор!

Меж тем день близился к вечеру. Следовало что-то придумать.

«Ну, Фортунушка, – мысленно обратился Ржевский к богине удачи, – в карты не помогла, так помоги мне найти доброго попутчика, чтобы до Тульчина подвёз».

Поручик отправился на почтовую станцию, на которой был несколько часов назад, когда только приехал в город. Уверенным шагом миновав широкий двор, Ржевский отворил дверь дома, где в ожидании лошадей коротали время проезжающие.

Как и следовало ожидать, в сенях за столом над бумагами склонился полноватый мужчина средних лет в зелёном мундире – уже знакомый поручику станционный смотритель. То ли Иван Иванович, то ли Иван Васильевич.

Несколько часов назад Ржевский, когда ещё не проигрался, весьма щедро расплатился на станции за лёгкую трапезу, а также за то, чтобы его слуга мог временно разместиться в ямщицкой вместе с дорожным чемоданом. Смотритель, конечно, это помнил, так что теперь поручик мог рассчитывать на помощь в своём деле.

Как только чиновник поднял глаза, Ржевский панибратски произнёс:

– Здравствуй, Иван.

– Здравствуйте, ваше благородие.

– А скажи-ка, любезный, есть ли здесь кто-нибудь, кто должен ехать на юг.

– Как не быть. – Смотритель пожал плечами. – Юг – такое место, что туда всегда кто-нибудь едет.

– И кто на этот раз?

Чиновник опустил взгляд в бумаги:

– Вот, к примеру, коллежский секретарь Пушкин.

– А едет он в своём экипаже или в почтовом?

– В своём. В карете.

Ржевский оживился:

– А сколько у этого Пушкина слуг?

– Всего один.

Ржевский тоже путешествовал с одним слугой, и это значило, что в карете окажется достаточно места.

– А как выглядит этот Пушкин?

– Ну… Для чего вам, ваше благородие? – вдруг спохватился смотритель.

– Познакомиться с ним хочу.

Смотритель, кажется, засомневался, но вспомнил о недавней щедрости Ржевского и решил услужить.

– Пушкин этот молод, юноша совсем. Росту невысокого. Кудряв до неприличия.

– До неприличия? Так бывает?

– Бывает. Есть такое слово – «буйный». А кудри господина Пушкина именно что буйные. И ладно бы он нигде не служил. Но ведь служит! С эдакими буйными кудрями! Я бы постеснялся так на службу ходить.

– А где он служит?

– В пашпорте указано – в коллегии иностранных дел. И скажу откровенно: я не удивлён, что господин Пушкин с эдаким буйством на голове не смог прижиться в Петербурге. Неспроста на юг отправлен – к новому месту службы.

– Что-то я не понимаю…

– Что тут понимать, ваше благородие! – всплеснул руками смотритель. – У кого на голове буйство, у того и в голове буйство. По всему видать – бунтовщик. Вот потому его и на юг.

– Да брось, – отмахнулся Ржевский, но смотритель не унимался:

– С таким буйным характером в бунтовщики прямая дорога, а характер у господина Пушкина буйный. Чуть что не по нраву – сразу глаза как уголья, пыхтит как самовар, словами плюётся, будто кипятком. Я это на себе изведал, когда сказал, что свежих лошадей тотчас дать не могу. Не связывайтесь лучше с этим Пушкиным, ваше благородие.

– Посмотрим, – неопределённо ответил Ржевский. – А где он сейчас?

– В комнате ужинает.

Ржевский прошёл из сеней в комнату, где в дальнем углу за одним из столов сидел юноша, одетый в красную крестьянскую рубаху. Но удивительнее одежды была причёска – тёмные кучерявые волосы, несмотря на длину, не хотели спускаться на плечи, а стремились в стороны и вверх.

«Да, кудряв», – подумал поручик. Меж тем, вопреки утверждению смотрителя, юноша не ужинал, а грыз гусиное перо, будто не замечая, что на столе множество куда более вкусных вещей.

Подойдя поближе, поручик увидел, что тарелка отставлена, а перед юношей лежат несколько листов бумаги, исчерканных и измятых. Очевидно, коллежский секретарь Пушкин баловался стихосложением.

Грызя перо, юный поэт мурлыкал что-то ритмичное, а затем, заметив Ржевского, рассеянно произнёс, будто против воли продолжая сочинять стихи:

– Гляжу, ко мне гусар подходит. Он крутит ус, глаза отводит.

Поручик, в самом деле, покрутил ус и глянул себе под ноги. Затем поднял голову.

– Вот снова посмотрел в упор, – рассеянно бормотал Пушкин. – Он что-то мне сказать желает. Надеждой полон его взор. Гусар всё медлит, выжидает… Дождусь ли слова от него? Иль не дождусь я ничего?

Поручик понял, что молчание затянулось. Он вежливо поклонился и представился. Юноша кивнул и представился в ответ:

– Александр Сергеевич Пушкин.

– Я слышал, вы на юг направляетесь, – сказал Ржевский.

– Скорее, злая судьба меня туда влечёт, – ответил Пушкин.

– А! – понимающе протянул Ржевский. – Значит, не по своей воле едете, а по служебной надобности.

Пушкин сощурился с подозрением.

– А зачем вы меня допрашиваете?

– Расспрашиваю, а не допрашиваю.

– Всё равно. Зачем?

– Честно? – Ржевский решил сразу раскрыть все карты: – В попутчики набиваюсь. Мне в ту же сторону надо, что и вам, но я прогонные деньги проиграл. Вот и ищу, кто бы меня подвёз в своём экипаже. А я взамен отблагодарю – от дорожной скуки избавлю. Мне все говорят, что попутчик я отличный.

Пушкин улыбнулся саркастически:

– А вот я – попутчик не лучший.

– Что так? – спросил Ржевский.

– Официально я направляюсь на юг по служебной надобности, а на самом деле – в ссылку. Я неблагонадёжен.

– Что же вы натворили?

– Слишком остро отточил поэтическое перо, – ответил Пушкин и указал на свободный табурет возле стола. – Да вы сядьте. – Он снова улыбнулся саркастически. – Конечно, если не боитесь… рядом с неблагонадёжным.

Ржевский сел. Может, другой и не решился бы, но поручик рассуждал по-своему. Он боялся не знакомства с неблагонадёжным, а того, что буйный нрав, о котором предупреждал смотритель, проявится в неподходящую минуту. Например, Пушкин согласится подвезти, но в дороге обидится из-за мелочи, разгорячится и что тогда? Стреляться с ним? А ведь Ржевскому следовало добраться до Тульчина, избегая подобных приключений.

В общем, история с неблагонадёжностью казалась только кстати. Тот, кого многие сторонятся, будет дорожить своим попутчиком и по пустякам ссориться не станет.

Однако приглашение сесть за стол ещё не означало, что Пушкин посадит Ржевского в свой экипаж, поэтому следовало продолжать беседу и закрепить знакомство.

О чём говорить, поручик не знал. Спросил первое, что пришло в голову:

– А в Петербурге нынче мода на буйные головы? То есть буйные кудри.

Пушкин досадливо тряхнул шевелюрой, которая вопреки всем законам стремилась вверх и в стороны, а не вниз, на плечи.

– Не обращайте внимания. Всё оттого, что в глуши не найти хорошего парикмахера. Вот в Петербурге я был похож на поэта, а не на барана. Вы же не думаете, что я эдаким бараном на службу ходил?

Вообще-то, Ржевский именно так и думал:

– А как же вы ходили?

– Были у меня струящиеся кудри до плеч. – Пушкин вдруг задумался и пробормотал: – Всегда восторженная речь и кудри тёмные до плеч. – Он торопливо макнул перо в чернильницу, а затем на полях мятого листа появилась пара строк.

«Поэт от рождения, – подумал Ржевский. – Небось, в малолетстве даже на горшок просился в рифму, а когда вырос и на службу поступил, то служебные бумаги пытался рифмовать».

Поэт тем временем поднял голову и продолжал:

– Увы, Петербург сейчас далеко, а за пределами Петербурга всякий парикмахер уверяет, что мои волосы невозможно уложить так, чтобы они не торчали. Предлагают остричь. Остричь! – гневно повторил Пушкин.

Ржевский озадаченно на него уставился; поэт пояснил:

– Остригают сумасшедших! Точнее, буйных. Я похож на буйного?

– Да… нет, не похожи, – ответил Ржевский.

– Как будто мало мне ссылки, так ещё и это…

– Да, – сочувственно протянул Ржевский. – Понимаю. Судьба шутит над вами жестоко.

– В кругу семей, в пирах счастливых… я гость унылый и чужой, – вдруг пробормотал Пушкин. – Певец любви, печальный странник… где ж отдохну, младой изгнанник? – Он опять принялся строчить что-то на своих мятых листках.