Как далеко зайдёт эксперимент?

«Ну всё, мне конец!» – твердил подбегающий к кольцевальне Лев Игнатьевич, продолжая тащить за собой импровизированную мусорную погремушку. Избавиться от неё ему удалось только перед входом на место преступления.

Внутри его ждала печальная картина. В пластмассовой ловушке зияла большая прогрызенная дыра. «Ну, по крайней мере, теперь я знаю, что у него точно где-то должен быть рот», – успокаивал себя Лев, продолжая оценивать масштабы бедствия. Дом буквально вывернули наизнанку. Не сказать, что там раньше царила чистота, однако прошлый хаос годами формировался естественным образом. Этот же погром воспринимался искусственным. Существа нигде не было, поиски его затянулись. Лев Игнатьевич даже умудрился просунуть голову в пролом, оставшийся после обрушения, но кроме клубков пыли и паутины ему так ничего и не удалось обнаружить.

«Это провал! Сбежала от меня моя докторская. А может быть, и Нобелевка. А я ведь даже сфотографировать его не успел, ничего вообще не успел. Надо было сразу всех звать на помощь! – гневно отчитывал себя Лев. – Ну я же видел его? Видел. Значит, могу описать хоть до какой-то степени!» Вдохновившись последней мыслью, он отыскал в тумбочке альбом с пожелтевшими от времени листками и, вспоминая первый курс университета, принялся вдумчиво заточковывать каждую деталь образа этого нечто. Скрючившись, сидя у стола, он и уснул.

Глава 3

Утром Филипп Варламович проснулся в отличном расположении духа. Вот уже более двенадцати лет он активно практиковал полифазный сон, что не раз выручало его на биостанции. Изначально это была вынужденная мера, сейчас же – просто стиль жизни. В течение суток Филипп старался спать не менее четырёх раз, минимум по два часа. В распорядке его дня обязательно запланирован ночной сон, утренний, послеобеденный (обычно самый сладкий и желанный) и вечерний.

В целом ритм жизни на станции довольно тягостен для среднестатистического человека. Просыпаться нужно рано, ложиться тоже, а работы очень много. Эксперименты и наблюдения также вносили свои коррективы. Уж если ты принялся изучать летучих мышей, то будь добр бодрствовать вместе с ними. Но все эти трудности явно стоили результата.

Интересно, что даже когда большую часть своей карьеры ты изучаешь один и тот же вид, узнаёшь самые сокровенные и даже интимные подробности его жизни, то всё равно периодически возникают моменты небольшого шока от каждого нового маленького открытия: «Ты так умеешь! Так вот это почему!» Но одновременно с ответами попутно рождается и множество новых вопросов: «Так происходит только в этих условиях? Это нормальная реакция? Насколько влияет этот фактор? А другой?» Вот и получается, что учёный всю жизнь крутится между нескончаемыми вопросами и ответами, между ранними подъёмами и систематическими недосыпами.

После продолжительного комплекса потягиваний на кровати Филипп Варламович встал, выпил рюмочку, как он говорил, ну о-о-очень полезной настойки на Elaeagnus commutata или по-русски лохе серебристом и принялся за утреннюю гимнастику. В свои полные пятьдесят восемь лет он был силён и телом, и духом. Не знающий лично Филиппа человек мог легко дать ему сорок пять. Но как только зрительное знакомство плавно перетекло бы в разговор, тут уж точно всё встало бы на свои места. Обилие устаревших поговорок, шуток-прибауток и анекдотов не раз вгоняло в краску приезжающих в качестве волонтёров молодых студентов.

Закурив трубку, учёный сел наблюдать рассвет из окна своей холостяцкой обители. Вся территория биостанции делилась на две условные части: деревянный полевой стационар и двухэтажное общежитие. Этот каменный общий дом – единственный островок облагороженности и цивилизации в данных краях. В него можно попасть сразу с двух торцов, парадная же центральная дверь большую часть времени за ненадобностью оставалась закрытой.

В самом здании окна были хоть и деревянные, но достаточно тёплые, поэтому при желании на станции вполне можно оставаться и на зимний период, что некоторые, особо увлечённые своей работой, периодически и делали. Отопление здесь централизованное. Во время холодов каждое утро дежурный кочегар отправлялся вниз, чтобы подбросить заветную порцию древесины в топку. В подвале находился и местный душ на целые две персоны. Поэтому всегда был вариант как помыться самому, так и с другом. Но это в основном практиковала женская часть коллектива, мужчины же предпочитали собираться в полевой бане.

Основная масса сотрудников биостанции работала на втором этаже, а спала на первом. Там же находилась общая кухня, в пик полевых работ обслуживаемая одним из дежурных. На втором этаже имелась чайная, некая уменьшенная версия большой кухни. Там можно было встретить всё те же поварёшки и кастрюли, раковину и плиту, но исторически сложилось, что именно это пространство собирало самые весёлые застолья.

Чайная – сердце общего дома. Здесь коллеги обмусоливали последние новости, жаловались на обстоятельства и жарко спорили на самые разные темы: от гипотез вымирания динозавров, до того, нужно ли сороконожек срочно переназвать.

Но вновь прибывших сотрудников и студентов обычно впечатлял не слаженный быт и дизайн пространства общежития, а его живописная локация. Здание было расположено в нескольких метрах от крутого склона, заканчивающегося причудливым образом вывернутыми сухими деревьями. Кто-то поэтично называл это место «танцующим лесом», а кто-то не церемонился и именовал его «пьяным». Из-за всех этих особенностей рассветы здесь были особо пленительны.

Филипп Варламович, накинув на плечо ружьё и взяв под пазуху пару сачков, готов был к выходу наружу. Резким движением ручки от себя и таким же быстрым толчком скрипучей двери бедром в обратное положение, он выбрался из комнаты и вальяжно зашагал в сторону чайной. Перемещаясь по длинному тёмному коридору, оформленному в стиле советских подъездов, Филипп по традиции начал прокручивать в голове список дел на сегодняшний день: «Так, вот сейчас я поохочусь часиков до семи. Потом надо вещи простирнуть. Скоро начнёт холодать, а у меня все тёплые флиски аж с весеннего сезона всё дожидаются своего постирочного часа. Надо бы также проверить, не пришло ли письмо от южных коллег, далее парочку мониторинговых маршрутов обойти, и к ужину как раз вернусь обратно. А вечерком и в баньку сходить можно. Надо у Палыча и Саныча узнать, топим ли сегодня». Организовав небольшой завтрак из трёх бутербродов с колбасой и сыром, один из которых он с удовольствием съел на месте, а остальные заботливо завернул с собой, Филипп Варламович двинулся в сторону полевого стационара.

«Вот так погода сегодня. Плюс двадцать три, аж не верится, что сейчас сентябрь. Обычно он у нас максимально унылый, а тут вон как! Настоящее лето, сдвиг климатических поясов. Но всё, лафа вроде как кончается. Сегодня последний такой тёплый денёк, дальше обещают постепенное похолодание. Надо хорошенько поохотиться, а то дальше прилипну к своему бинокуляру и до весны… Как же всё-таки хорошо». Филипп вдыхал свежий осенний воздух по пути.

Спустя десять минут он оказался в дикой части. Устройство полевого стационара было до беспредельного простое и до безобразия фривольное. Периодически встречающиеся густые кустарники и заросли жгучей крапивы, ряды высоких сосен-клонов, а также множество тропинок, ведущих в никуда, могли легко запутать не ходившего в этих местах ранее человека. Эта часть биостанции взяла лучшее от деревенского колорита. Особыми местами притяжения данной области были: ночевальня, кольцевальня, сети для отлова птиц, мини-баня, самодельный рукомойник на пригорке у озера, умело выполненный из пластмассового ведёрка, а также покосившееся дырявое строение, носившее гордое название «комната для дум».

Чуть ещё пройдя на восток, учёный добрался до места встречи с Львом Игнатьевичем даже раньше назначенного времени. «Ну-с, подождём-с», – рассматривая лесную подстилку у себя под ногами, решил Филипп Варламович. Прошло пять минут, и от накатывающей скуки он заворошил дулом ружья влажный мох под ногами. Минул ещё десяток, и учёный, сделав глубокий присед, стал рассматривать бегущих по своим делам муравьиных солдат. Когда ноги окончательно затекли, терпение учёного лопнуло.

– Ну всё, Комаров, я пошёл! У меня тут заключительный день охотничьего сезона, между прочим. Финишная прямая, последний рубеж. Возможно, вообще ключевая вылазка моей работы, а он не приходит. Да ведь, главное, мог бы и просто отказаться, – громко ворчал Филипп, пока не дошёл до своей охотничьей полянки.

Утром Лев Игнатьевич проснулся с целым букетом последствий прошлой ночи: головной болью, ноющей шеей, гудящей поясницей и жутким запахом изо всех мест. С трудом продрав глаза, учёный первым делом принялся хлопать себя по щекам и для пущего бодрящего эффекта прыгать то на одной, то на другой ноге. Закончив с живительным комплексом процедур, он начал вспоминать события минувших часов. Звонок Иры, обещание Сорокину помочь с охотой, свалившегося вместе с потолком зверя, удавшуюся попытку его поимки и такой обидный факт потери.

«Какой насыщенный вчера был вечер», – подумал полупроснувшийся мужчина и взглянул на часы. Стрелки отчётливо показывали шесть тридцать. «Эх, опоздал», – засуетился он в сборах.

Закинув в рот мятную жвачку и зарядив морилку диэтиловым эфиром, Лев Игнатьевич направился в сторону охотничьих угодий Филиппа Варламовича. Идти до них было недалеко, поэтому полностью смирившийся со своим опозданием, сонный учёный медленно зашагал в восточном направлении.

Добравшись до поляны, он застал очень интересную картину: Филипп Варламович под песню кукушки бодро приседал с вытянутыми как струнка вперёд руками.

– Разминаешься, Филипп Варламович? – прокричал Лев, всё ближе подходя к своему собеседнику.

– Да вот чуть спину не потянул, охотясь тут один, – сказал с едва уловимым упрёком Филипп, перейдя на наклоны. Комаров успел подметить эту интонацию.

– Сегодня была не ночь, а настоящее сумасшествие, – взбудоражено произнёс Игнатьевич. Ему очень хотелось рассказать своему близкому коллеге про существо, но он всеми силами старался не проболтаться. – Я тут опоздал немного…

Филипп готов был взорваться от такого глубокого пренебрежения их договоренностями и приятельскими узами. Но, приглядевшись к Льву получше, увидел в его глазах не только усталость, но и глубокое отчаянье. Обнаружив в приветственной улыбке тревожные нотки внутренней подавленности, Сорокин сразу смягчился и простил сердечного друга:

– Да ничего. Я уже почти закончил. Если хочешь, присоединяйся.

Лев Игнатьевич взял ружьё (без него в тайге просто нельзя, медведям как-никак тоже кушать, бывает, хочется), покрутил его перед носом и отложил в сторону, вновь заняв руки теперь уже настоящим оружием – ловчим сачком. Филипп Варламович поступил аналогичным образом. Охота началась.

Хоть дичью был не медведь и не кабан, а обычные стрекозы, но менее серьёзным от этого факта мероприятие не становилось. Два статных мужчины, два охотника-добытчика, выкрутив на максимум свои рефлексы, приступили к выслеживанию быстрых целей. Движения их были плавны и отточены, дыхание ровное. Глядя со стороны, можно было вполне и забыться: кто это, львы, преследующие свою дичь, или всё же два кандидата биологических наук, крадущиеся по цветочной приозёрной полянке?

– Так, ведём вот этих, – головой показав нужное направление, тихо скомандовал Филипп, не дав тем самым стрекозам подслушать его план. Коллега лишь слегка кивнул в ответ.

– Загоняем, загоняем! – закричал уже Лев, войдя во вкус сего действа, и двое учёных побежали за ловкими красотками. Экспрессивно взмахивая то одним, то другим сачком, Комаров и Сорокин с головой погрузились в охотничий процесс.

– Я взял! Взял! – обрадовался Игнатьевич, аккуратно доставая насекомое из пут.

– О, какой прекрасный экземпляр! Я потом с ней поближе познакомлюсь. – Филипп затолкал в банку стрекозу, поглядывая на друга. Несмотря на успешную поимку, Лев Игнатьевич всё ещё продолжал выглядеть сильно подавленным.

Филипп Варламович, заметя этот странный факт, не мог не поинтересоваться причиной такой внезапной хандры:

– Комаров, что с тобой? Ты так из-за гранта расстроился? Да будет тебе. Я, если что, помогу, чем смогу.

– Да нет же, я и забыл вообще про этот грант. Всё в порядке, просто вчера сильно устал. – Лев опустил взгляд и начал переминаться с ноги на ногу.

– Ну по тебе видно, что ты, это самое, нервный сегодня какой-то. Письмо неприятное пришло? Опять финны похожую работу выпустили?

– Да нет же, всё как обычно, – произнёс Комаров, еле сдерживая порыв рассказать обо всём.

– С Ирой поругался, что ли? – ещё раз попробовал догадаться Сорокин.

– Да нет же!

– Ну тогда всё остальное точно фигня, – пошёл на хитрость Филипп Варламович, ожидая подробностей от оппонента.

– Не фигня! Ты мне просто не поверишь, что произошло, – выпалил взбудораженный Лев.

– Да поверю, поверю. Рассказывай уже.

– Вчера я новый вид открыл и даже почти описал. Он на меня с потолка упал, а я его, хоба, и коробкой прижал. Только за интернетом побежал, а он дырку прогрыз и испарился. Но он точно был! Я его даже зарисовал. Размера небольшого, без носа, рта и ушей с четырьмя непонятно чем. Чёрный, гладкошёрстный и неимоверно блестящий, – выдал краткий пересказ Лев, по запросу дополняя его подробностями вчерашней ночи.

– Ты там один эфира нанюхался, что ли? Надо будет его у тебя изъять, – недоумевал Филипп.

– Да я абсолютно серьёзен! У меня и рисунок его есть, и дыра в коробке. Не сам же я её сделал. Точно! У него ещё шипы были красные на шее. Он их перед прыжком на меня приготовил. Я там вообще чуть не умер, еле увернуться и затолкать его под коробку успел.

– Заметил, что рефлексы у тебя хорошие. Но всё-таки, ну какой пришелец, ты что, с ума сошёл?

– Я и не говорил, что он пришелец. Это уже ты сам додумал, а я за твои додумки не отвечаю. Может, это мутант какой или вид редкий. Я в этих млекопитающих особо не силён. Да и ты, думаю, тоже, – язвительно буркнул Комаров, как катком прокатившись взглядом по Филиппу Варламовичу.

– Силён не силён, а ты чего с ним один-то боролся? Почему никого на помощь не позвал? Тогда и вопросов к тебе никаких бы не было.

– А кого мне звать-то? Рядом только Саныч и Палыч. Ты хочешь, чтобы я мигом похоронил своё открытие?

– Да остынь ты немного. Ничего такого я не хочу, просто интересно серьёзно разобраться.

– Серьёзно разобраться? Да ты просто мне не веришь, смеёшься надо мной! Ну ничего, я на твоём месте тоже бы у виска покрутил.

– Да почему не верю-то? Мир он, знаешь ли, изведан, да непостижим. Просто есть же этому всему научное объяснение.

Тут в стороне общежития послышался еле уловимый истошный крик или, точнее будет сказать, вопль. Учёные мигом переглянулись, в их взглядах читалось всё. Филипп Варламович сразу поверил ранее произнесённым словам Комарова, Лев же Игнатьевич простил своего коллегу за неверие. «Это оно. В общем доме», – подумали они и, синхронно бросив прямо на месте всё оборудование, побежали в сторону звука.

Глава 4

Удивительно, но Дима сегодня проснулся даже не от звона будильника. За два проведённых на станции рабочих сезона он в конечном итоге научился просыпаться рано. На полевой практике бакалавриата одногруппники вечно смеялись над тем, как удивительно крепко Дима спит, да и ещё и на спине, ни разу не шевельнувшись, прямо как настоящий вампир. Бывало, что во время студенческих кутежей его чуть не принимали за мёртвого или впавшего в кому человека, настолько был его сон силён. Однако несколько лет ночных зубрёжек вперемешку с весёлыми вечеринками сделали своё дело, и Дима трансформировался из человека со стойкой нервной системой и отличным сном в человека обыкновенного.

В это воскресное утро он обыденно проснулся в своём любимом положении лёжа на спине. Веки его ещё сопротивлялись пробуждению, однако нутро уже чувствовало: «Пора вставать». Сделав волевое усилие, Дима всё же открыл глаза, однако в этот раз он увидел не привычно покосившуюся дверцу шкафа вдалеке, а сидящее прямо на его груди чёрное существо. Аспиранту казалось, что под весом этой туши он вот-вот схлопнется и задохнётся.

«Сонный паралич! Я много о нём читал…» – мелькнула мысль, и Дима почувствовал эхо страха, поднимающегося по его позвоночнику. «Слава богу, я хоть что-то знаю об этом… – дрожал голос в голове. – Если бы я не читал, не понимал, что это просто галлюцинации… я бы уже кричал, рвался, сходил с ума…» Дима заставил себя дышать ровнее.

«Максимум, что я могу сейчас сделать – это не паниковать», – решил он и начал внимательно разглядывать своё видение, пытаясь убедиться, что оно ненастоящее. Тёмное, как сама ночь, существо восседало на его груди, плотно подобрав к себе лапки. Зверь этот был настолько блестящ, что без должного напряжения глаз можно было и вовсе не заметить очертания его ног, посчитав создание литой статуей. Большая голова, словно у болванчика на передней панели машины, то плавно поднималась вверх, то опускалась вниз. Разглядывая дальше свой сонный паралич, Дима сумел заметить, что четыре глаза-бусинки не однотонно-чёрные, а имеют градиентные переливы от тёмно-синего до светло-серого оттенков. Без остановки перетекающие друг в друга цвета затрагивали чувство прекрасного, завораживая аспиранта. Периодически даже казалось, что эти естественные узоры вполне способны его загипнотизировать. Всё меньше места внутри оставалось для тревоги.

«Нужно будет это всем сегодня обязательно рассказать! Удивительный опыт», – думал он, продолжая теперь уже с ноткой восхищения осматривать своё чудовище. Около минуты ничего не происходило. Дима смотрел на паралич, паралич же в ответ глядел на Диму. Наконец видение зашевелилось, а точнее завибрировало. Неторопливо, начиная с кончиков лап, волна дрожи поползла вверх, и к чувству тяжести Димы добавилось теперь ещё и это. Тем временем колебания доросли уже до головы существа. В секунду, когда это произошло, четыре глаза-бусинки резко залились белым цветом, будто в стакан с кофе налили порцию свежего жирного молока. После данного изменения вибрация увеличила свою частоту, так что Диме стало неимоверно щекотно. До этого намертво прилизанная волосок к волоску шерсть зверя вдруг начала медленно распушаться. Диковинное животное в свете утреннего зарева обрело воздушный ареол.

Аспиранта охватил нестерпимый приступ зуда, и он остервенело почесал грудь. Во время этого акта ему удалось не только пошевелить рукой, но и кончиком мизинца дотронуться до вспушенной шёрстки тёмного видения. Почувствовав это, зверь мигом склеил обратно все свои волоски, вновь превратившись в гладкую статую.

Диме понадобилась лишь секунда на анализ полученной информации. «Это не паралич! Я могу шевелиться! А чудовище никуда не делось!» – мысленно взревел повторно напуганный аспирант, закрыл глаза и изверг из гортани истошный вопль.

Крик продлился недолго. К Диме быстро пришло осознание: «Зря я разорался», – и он, открыв глаза, машинально сдавил рот обеими руками. Не ослабляя хватку, аспирант оглядел помещение. При беглом осмотре ему ничего необычного так и не удалось заметить. «Фух, это был просто паралич. Не типичный, но всё же паралич, – облегчённо выдохнул он. – Как же всё-таки легко обмануть свой мозг».

В эту секунду послышался треск будильника постсоветского периода. «Вот и пора вставать», – сказал себе аспирант и потянулся, чтобы ударить назойливый предмет. Перевернувшись на бок, он краем глаза заметил запутанное в брошенной у двери сетки существо.

Перед началом каждого полевого сезона на станции силами всех научных сотрудников проводилась не только общая инвентаризация, но и реставрация. Большая часть оборудования использовалась повторно вот уже несколько десятилетий подряд, и, конечно, ей необходим особый уход. В конце августа, а также в начале марта отработавшие своё и изрядно потрёпанные ловчие сети доставались из подвала и бережно просматривались. Оценивалась степень изношенности оборудования, и в один из прекрасных дней вся команда биостанции собиралась на субботник плетения и штопки. В этот раз они не успели закончить все работы за один присест, и сетка отправилась в комнату Димы на доработку и сохранение. Так она тут и лежала вместе с угодившим в неё зверем.

Глядя на эту картину, Дима было хотел снова закричать, но ожившее видение из паралича среди сковывающих его тело нитей выглядело настолько уязвимо и безобидно, что аспирант пресёк свой порыв. Теперь ему стало уже не страшно, а интересно. Существо, словно сонный котёнок, лежало на спинке и перебирало лапками сети. Оно было беззащитно, оно просило о помощи.

Дима сполз с кровати и по-пластунски планомерно начал подбираться к запутанному зверю. Студент помнил, что любая дрессировка начинается с контакта. Для установления доверия важно не издавать громких звуков (что он уже нарушил), хорошо при этом также опуститься на уровень или даже чуть ниже уровня взгляда животного и стараться размеренно и монотонно разговаривать. Так как в природе ни один хищник предварительно не ведёт спокойного диалога со своей жертвой (кроме человека), то именно такие действия способствуют удачному и наиболее быстрому контакту.

– Как же ты хорош собой. А шёрстка-то у тебя какая. А твои, наверное, глазки тоже очень красивые, – разлилась льстивая речь. – Такое блестящее создание, откуда же ты взялось?

Аспирант начал осматривать, казалось бы, герметичную комнату. Никаких больших дырок и щелей в ней обнаружено не было. Он посмотрел под кроватью. Окно, плинтус и потолок также не смогли улизнуть от зоркого взгляда Димы. Помещение было полностью в норме, никаких следов проникновения.

Молодой аспирант задумался: «Мог ли этот зверь каким-нибудь другим образом попасть внутрь?» Если в дикой части станции ночное затворение было уже устоявшимся правилом, то в общем доме дела обстояли иначе. Входные двери запирались не систематически, а комнаты учёных в большинстве случаев и вовсе оставались открытыми. Причём приезжающие сюда практиканты не раз замечали интересную закономерность. Чем старше научный сотрудник, чем меньше он думал о сохранности и защите своего личного пространства.

Например, Пал Саныч летом, когда в ночевальне случился перебой с электричеством и ему на несколько дней пришлось перебраться в основной дом, спал, не только не закрывая дверь, а наоборот, специально пошире её приоткрывая для дополнительной вентиляции. Проходя в уборную ночью по длинному коридору, студенткам до жути смешно было наблюдать, как упитанная фигура уважаемого профессора безбожно храпит в одной комнате вместе с маленькой сияющей звездочкой-ночником. Более молодые сотрудники в особо жаркий период в этих целях могли оставить лишь небольшую щёлочку. Те, кому чуть за тридцать, закрывали дверь, но не запирали. Сами же студенты пользовались всеми имеющимися в наличии замками.

Диме было всего двадцать четыре. Он относился к самой последней категории, поэтому существо никак не могло пробраться через его дверь. Только если оно расщепилось на атомы, протиснулось в щели и собралось уже в комнате заново. Но продолжавший пребывать в лёгком шоке Дима всё же обрубил данную теорию на корню.

– Точно, я же в туалет выходил! Так ты мог пролезть, когда меня здесь не было, и пробыть тут со мной наедине всю ночь. Наверное, поэтому ты и не боишься меня. Я, того не зная, познакомился с тобой ещё ночью, а ты сделал вывод, что я безобидный, – продолжал дрессировку страшно довольный собой аспирант, всё ближе подбираясь к новому питомцу.

Видя спокойного зверя, Дима осмелел и решил даже дотронуться до него. Медленно по сантиметру в секунду он приближал свою ладонь, ожидая, что зверюга, подобно собаке, обнюхает её. Когда рука практически достигла животного, раздался стук в дверь. Существо резко повернуло голову в сторону звука, в его движениях вновь появилась тревога.

– Сейчас мы тебя спрячем! – прошептал Дима, стараясь за краешек сетки максимально деликатно оттащить это нечто от двери. – Веди себя тихо, – наказал он, упаковывая его под кровать.

В дверь снова постучали, но в этот раз намного настойчивее. Лишь после того, как аспирант убедился, что зверь надёжно скрыт и запутан, скрипнул засов. Перед Димой предстали Лев Игнатьевич и Филипп Варламович, немного обескураженные тем фактом, что им всё же открыли. Казалось бы, до этого так жаждущие сего момента учёные теперь и не знали, что сказать и как себя повести.

– Ты чего так долго открываешь? – наконец разбил тишину Филипп. – Мы уж думали, с тобой случилось что, так завизжал.

– А с чего вы взяли, что это я кричал? – стараясь закрыть своим щупленьким тельцем обзор учёным, с осторожностью поинтересовался Дима.

– Помнишь, как тебя тогда болотная сова укусила? Я на всю жизнь твой клич запомнил. А это то есть не ты сейчас кричал? – попытался исправить ситуацию Лев Игнатьевич, действительно вычисливший по едва уловимым ноткам голоса подлинный источник звука.