И тотчас по комнатам полетел слушок относительно вас с Иваном. Не в обиду будь сказано, тебя, красавица, здесь почти не запомнили. Кинулись к Боре, он злобно отмахнулся: "Я у них в ногах не стоял". Подоспевший Котик пристыдил сплетников. Зато позднее, один на один, он с такой точностью обрисовал обстановку, словно читал ее по твоим письмам.

Так-то, девочка. Разбирайся, заземляйся, ты слишком эфирная.

Однако же и разговорчики вы вели под коньячок на речном песочке! "Разделенная любовь ничего не создает"… Пижоны! Она создает детей, детей, и не Рыжему Коту забывать об этом. Ты, конечно, "не уступишь", не согласишься со мной? Ну-ну.

от Аннеты 4 октября

Долгий-долгий сентябрь, яркий, как золотое перо, и горький, что полынь-трава, наконец-то увел свои дни. Ничего не изменилось в моей внешней жизни, буровая-дом, дом-буровая, но кто бы знал, как все обострилось, как зашкаливают мои вихри за крайние точки! Я похудела, и лицо мое подурнело, одни глаза горят да губы, да румянец сжигает щеки; на меня оглядываются отдыхающие, когда руки в карманы, в куртке и брюках иду сквозь них, как сквозь лес. Мне претит выражение скотства на их лицах, поспешность, с какой они сбиваются в пары, все то, о чем сплетничают горничные с официантками.

Вы скажете – а сама? И сама. Проснуться бы от этакой жизни.

Нет, Марина, ничего не поможет. Как разберусь? Я словно в яме, в цепях и чарах, и могу лишь молиться на прежнюю радость, на чистую жизнь в предчувствии божества. Конечно, я укорила Ивана его поступком, сделала возмущенный жест, а он так любовно глянул мне в глаза, что все поплыло, как в тумане.

Нет, нет. Сбежать бы куда-нибудь, помолчать, поощущать благодать – я бы воскресла. Да куда денешься?

Детишки сидят у меня целыми днями, клеят, вырезают. Девочка в первом классе, мальчик в четвертом, милые белоголовые птенцы. Мать ровна с ними, любит обоих, и они любят друг друга. Такое детство будет светить им всю жизнь.

Ребятня обожает ходить со мной на буровую. Там выстроили теплушку из свеже-обструганых досок, мы слизываем с них капли светлой смолы. Рая доверяет мне. К тому же, на буровой – отец, пусть-ка побудет с ними, а ей минутка тишины в доме.

В теплушке рабочий телефон. Иван любит звонить мне оттуда, и вообще отовсюду, когда я в полном одиночестве работаю в нашей избе, в общей каморе. Голос у него теплый и совершенно безнадежный.

А дни! А дни! Дождь, дождь, дождь, и в нем тихая прелесть мокрых дорог, мокрых веток, влажного воздуха. Таким-то деньком я несла с буровой тяжеленный рюкзак с образцами гипса, алеврита, известняка для моего геологического собрания и бубнила под нос нечто нудно-личное, по обыкновению.

Было туманно, сеялся мелкий дождичек, любимые сосны стояли темные, полные влаги. Держась за лямки, я крепко вышагивала по мокрой тропинке, как вдруг остановилась, как вкопанная. В единое мгновение представилась мне наша Земля, повисшая в пустоте, налитая жуткой каменной тяжестью, той самой, той самой, что оттягивает сейчас мои плечи. Это было как вспышка, как ясное видение, до которого дотянешься рукой.

Откуда хелпарь? Кто протянул руку?

Домой явилась шумная и веселая, ободренная, точно пловец, доставший дно среди взбаламученных волн. Вот оно что! Нужно взлетать, до высокого и чистого, чтобы не захлебнуться в житейской хляби. Вот оно что!

И с этим новым знанием и почти прежней радостью принялась за мытье полов в комнате и коридоре. Тра-ля-ля! Да пусть меня бросят и забудут все! – я это я, и я уйду по дороге, смеясь и размахивая руками. Тра-ля-ля…

Пела-то я пела, да своей радостью ранила "её", да и сама моя радость была, в сущности, местью. Поднялся крик, хлопнула дверь.

Ах, Марина, грустно это.

Расскажите же о себе. Вы так сдержаны, замкнуты. Или не доверяете?

от Марины 11 октября

Ты все любопытствуешь, девочка, что я за птица? И представляется тебе нечто загадочное, "необыкновенное", непостижимое для обыкновенных смертных? Драть вас некому, молодых безумцев, прости господи! Сколько сил ухлопается на одоление благоглупостей!

Так и быть, приподниму завесу тайны, опишу день своей жизни, хотя бы вчерашний.

Был пасмурный октябрьский понедельник. Тучи цеплялись за крыши домов, волокли по улицам лохмотьями тумана, все было мокро, мозгло, препогано. Тяжко в такую погоду затемно выйти из дома, увидеть помятое ночью крыло моего PEUGEOT, еще тяжче отправиться общественным транспортом в чужую фирму, шагать в светлом пальто вдоль ревущей автострады и не иметь возможности ни увернуться от грязных брызг из-за дурацкой насыпи через протоку, столь же мерзкую, как все окружение, ни повернуть назад из-за сомнительной срочности дела: подлинной подписи и синей печати на договор-счёте.

Вопреки телефонному приглашению, на предприятии никто не ждал. Президент компании был болен, генерального ждали не раньше обеда. Пришлось бродить по этажам, терять время. Искомую подпись я получила лишь в начале четвертого, в пятнадцать-двадцать. День бездарно пошел насмарку.

В полной мере ощутила я свою потерянность в пространстве дня. Еда – единственный островок в этой пустыне. Иззябшая, голодная, в жутком настроении очутилась в первой попавшейся столовке с вывеской "Харчевня". Зеркало над умывальником доконало меня. С тарелками на подносе пробралась к дальнему столику, где старичок-пенсионер доедал гречневую кашу, в надежде, что вот-вот останусь одна. Не тут-то было. Мой визави не спешил. Обежав меня живыми глазками, он поискал предлог для разговора. Количество горчицы в моей тарелке изумило его. Возбужденно поерзав на стуле и не совладав со старческой болтливостью, он обратился ко мне с назиданием.

– Хотите жить до ста лет? Ешьте перец, а не горчицу.

Кусок встал у меня в горле. "Отвяжись, – огрызнулась я втихую, – нужна мне больно эта жизнь, да еще до ста лет!"

Понедельник длился, наступал вечер. Ты помнишь нашу усталость, наши вечерние магазины, бомбочки нервических ссор. Пройдя их, с набитой сумкой я оказалась у знакомого дома, не моего, но моего друга. Когда-то сердце обрывалось у его порога, а коридор казался пустым и гулким. Сейчас мой друг был болен гриппом. Когда-то он казался мне божеством, когда-то нежно и ласково попросил не осложнять его жизнь рождением ребенка. Сейчас он был раздражителен, как никогда.

Накормив его ужином, я вновь надела пальто.

– Останься, – предложил он. – Не уходи.

– Нет, нет.

– Почему?

– Это было бы не в радость, а с тоски.

– У тебя тоска?

Смешно сказать, но после стольких лет он казался озадачен. Тоска, привилегия художественных натур, его привилегия, и вдруг у меня?!!

Циферблат метрополитена показывал три четверти одиннадцатого, когда в очередной раз распахнулись двери поезда. Гордость столицы, московская подземка… убийственно нуждаться в ней ежедневно! Ты помнишь наше метро, вой колес на перегоне, оглушительные объявления станций. Опустошенная, смертельно уставшая, опустилась я на диван и закрыла глаза чуть не в полуобмороке.

Очнулась и вижу: напротив сидит горбунья. Голова в плечах, острое изможденное лицо, одинаковое у всех горбуний, а на коленях ребенок, мальчик лет четырех, просто и чисто обутый-одетый, нежно повторивший в своем лице острые черты матери. Бальзам пролился в мое сердце. Да неужели жизнь обошлась с нею мягче, чем со мной? А живет, не гневит судьбу, и росточек растит, маленькая героиня.

Столь равновесным оказался вчерашний день. Нынче не то. Стена заоконная не перечеркнулась еще вечерней тенью, а все разбежались по домам делать свои дела, потому что ушел Управляющий. У меня нет своих дел, мне некуда спешить. Сижу, злюсь.

Что, Аннета, какова сермяга? А ты-то… а-а. Нет, золотце, все проще, в том-то и дело. Проще и страшнее. Так-то.

от Аннеты 13 октября

Милая Марина! Я потрясена Вашим письмом. Что значат в сравнении с ним все мои бирюльки! Что происходит, когда что-то происходит? Ничего не понимаю, скоро вообще перестану разговаривать, так все сложно. Советовал же Эпикур молчать пять лет. Вот и замолчу. Шутка.

Снова вечер, пора писем. Я лежу в постели, отдыхаю после субботней бани. Подсохшие волосы рассыпались по плечам, на груди дышит кружево сорочки. Никто не видит меня сейчас, не шепчет заветных слов. Светло и печально.

…"Купите наши травы. Красная лечит от любви, синяя от печали"… Ах, где мне найти красную траву? Нет, лучше синюю.

Пустой вечер, пустое письмо.

Возле подушки лежит и еле дышит крошечный котенок, пестрый, с голубыми глазами. Это пьяные буровики поиграли им в футбол. Я отняла с криком. Людвиг ухмыльнулся, заявился ко мне, долго сидел, покачиваясь на стуле, вздыхал и бубнил о том, как он меня "ув-важает и ж-жалеет", а в заключение попросил взаймы двадцать пять рублей.

Не понимаю. Точно гриновский домовой на холодной печке, я не в силах ничего понять. Почему они так поступают, эти люди? Мужчин не понимаю, боюсь понять. Ищу в них силы и мудрости, а … смотреть тошно. Иван мой нежный убил лося. Это страшная тайна. Мы ходили к тому месту. Косматый зверь лежал на боку, в глазах застыла смертная мука. Это не охота, это убийство. И сейчас в нашей кладовке стоит таз с огромными костями, будто изрубленный любовник. Брр.

Сосны, сосны шумят. Все собираюсь послушать их.

Скромное открытие этой недели: математика. Алешенька приступил к составлению простеньких уравнений с Х. И мне увиделось, что уравнения математики – это ловушки играющего ума, тиски, из которых бедному Х никогда не вырваться, коль скоро он дал себя о-предел-ить, связать через что-то иное. Греки не знали уравнений и свои построения чертили палочкой на песке.

Пустой вечер, пустое письмо.

Передо мной зачитанная книга. Паустовский "Ручьи, где плещется форель". Ах! Любовь певицы Марии Черни и боевого генерала, старинный замок в заснеженных Альпах, крыло рояля, гости…

У меня тоже есть общество, где я блистаю – костелянши, горничные, массажистки. Там подают брагу и сивуху, пляшут и орут песни.

Скучно, грустно

Молодой девчонке

На чужой, на чужой,

На чужой сторонке.

Вам неловко, Марина? Извините.

А какие бывают содружества! Гуляя по горящей Москве и зайдя в дом Ростопчиных, интендант Великой армии Анри Бейль, будущий барон де Стендаль, взял себе томик Вольтера из роскошного издания в сафьяновом переплете in-folio. Позже, в Париже, друзья укорили его тем, что он разрознил такую библиотеку! И это после ужасов зимнего отступления и рубки на Березине! Друзья – Мериме, Жорж Санд, Сент-Бёв…

У меня никогда не было таких друзей. И как Васин, Окаста – не было. Я словно Пушкин в изгнании, готова вопиять в пустыне: книг, книг, беседы!

Эти небожители манят меня. Получилось бы у меня написать хоть что-нибудь? Иной раз кажется – да. Простите, Богоравные, позвольте дерзнуть.

Хотя, между нами, сейчас не нужен господин Сочинитель. Сейчас нужен Вестник. "Муравей, принесший весть" – словами Тагора. Я даже бросила читать, когда Катя спросила у старого профессора: "Как жить?", а он ответил: "Не знаю, Катя". Чехов, по-моему, это ужасное предчувствие ужасного слепого обмана. Не знаю. Я отношусь к нему трепетно и, словно молодой Горький, смотрю страницу на свет – неужели одними словами?

Словами… Поразительна фраза Геродота о причерноморских славянах, о том, что они жили и молились в деревянных домах и удивлялись собственному языку. Как всё близко!

Полумрак, тишина. Как бы сохранить все это в Москве: комнатку, полумрак, тишину?

Сосны, сосны шумят.

от Аннеты 18 октября

Марина! Трепещите! Дерзаю показать Вам своё сочинение, трясусь и бледнею от страха. Вестимо, о детстве, которое жжет моё сердце.

Именинница

Девочка подбежала к зеркалу и замерла от восхищения. В розовом платье с оборками и кружевной отделкой она показалась себе настоящей принцессой. Держа пальчиками пышную юбку, она посмотрела через одно плечо, через другое.

– Тря-ля-ля!

Полосатая кошка, потянувшись, ударила лапой конец пояска. Стоявшая у накрытого стола Екатерина Петровна улыбнулась.

– Нравится?

– Очень! – Аня порывисто обняла ее. – Это настоящий шелк, мама, как у тебя?

– Настоящий, как у меня, – мать освободилась из ее объятий и посмотрела на сына, сидящего на диване. – Поздравь же сестренку, старший брат!

– Перебьется, – крупный ладный мальчик с темными, как у матери, глазами и такой же, как у нее, горделивой головой, снисходительно качнулся вперед.– Тряпичница растет.

Девочка фыркнула и вновь обхватила мать, но та снова развела ее руки.

– Давайте чай пить, у нас мало времени.

– Мало? Почему? – лицо девочки вытянулось.

– Потому что мне надо уходить.

– Но у меня же "день рождения!" Ты обещала взять отгул!

– Я и взяла, но сегодня Правление, необходимо быть.

– А ты не ходи! Это же мой праздник!

– Как "не ходи"! В четырнадцать ноль-ноль. Без меня не начнут.

– А ты не смотри на часы. Если не смотреть, то и не видишь никакого времени.

– Да-а? – дурашливо воскликнул брат. – Слышь, мам, что изрекает наша дуреха?

– Юрасик, нехорошо так говорить.

– Я не дуреха! – вскричала Аня. – У меня почти все пятерки, а у тебя трояков целая куча.

– Поговори еще, – брат приподнялся, отводя руку.

– Перестань, – привычно вмешалась мать. – Время всегда есть. Вот тебе сегодня десять лет, а разве это не время? Не упрямься, неси свой пирог.

– Съела? – съязвил брат

Независимо двигая плечами, сестра пошла к дверям. В зеркале отразилось пышное платье и сдвинутые брови.

– Ты старше, вот и знаешь больше, – оглянулась она и показала ему язык.

– А за язык получишь! – рванулся он.

– Мама! – присела девочка, закрыв голову.

Мать хлопнула в ладони.

– Прекрати немедленно! Как тебе не стыдно угрожать девочке!

– Блин! Я пошутил, – с улыбкой превосходства он опустился на место.

– Нашел время, – устало сказала мать.

Девочка обиженно задержалась у двери.

– Я не дуреха! Вы нарочно говорите о непонятном! Нарочно, нарочно!

Дверь за нею закрылась.

Женщина качнула головой.

– Как она утомляет!

– Детский сад, – усмехнулся сын.

– Ну-ну, сам-то…– она потрепала его по волосам и отстранилась, услыша торопливые шаги из кухни.

Пирог был высокий, румяный, украшенный витой решеткой из теста, в углублениях которой медово светилось абрикосовое варенье. Посередине красовалась засахаренная десятка, окруженная маленькими свечами. Растопырив острые локти, пыхтя от усердия, девочка уместила пирог на приготовленное место.

Брат чиркнул спичкой. Огоньки загорелись ровно и ясно. Расширив глаза, девочка смотрела на свечи.

Наступил самый тожественный момент.

– Гаси, – улыбнулась мать.

Набрав воздуха, раздувая щеки, девочка дунула на огоньки. Они погасли разом, над столом потянулся дымок.

– Дорогая Аня! Поздравляем тебя с днем рождения. Расти большая, здоровенькая, мы желаем тебе самого хорошего. Не правда ли, старший брат?

– Пусть растет. Может, поумнеет.

Аня молча дернула плечом.

продолжение… ох!.. завтра.

от Марины 19 октября

Нравится. Смелее. Жду продолжения.

От Аннеты 19 октября

Спасибо.

Екатерина Петровна взяла нож и стала разрезать пирог, особо выделив засахаренный кусок, который перенесла на тарелочку виновницы торжества. Положила сыну, себе, вытерла бумажной салфеткой лезвие ножа и осмотрела его.

– Какой острый. Ты наточил?

Мальчик кивнул.

– Молодец! – похвалила она. – Настоящая мужская работа. Отец удивится.

– Ну-ка, ну-ка, – ревниво воскликнула девочка, быстро протянула руку и коснулась пальцем острия. – Ой!

– Обрезалась?! – вскинулась мать. – Ну что с ней делать!

– А мне не больно, не больно, – Аня сунула палец в рот, смаргивая слезинки. – Нарочно не больно!

– Покажи-ка. Да, неглубоко, – женщина принесла йод и пластырь. – Все. До свадьбы заживет.

– До сва-адьбы… А почему?

Опустив глаза, мать терпеливо перевела дыхание и стала раскладывать по розеточкам варенье и разливать чай.

– Ну, какие заветные желания у нашей именинницы? – обратилась к дочери с улыбкой.

– Ты обещала отдать меня в музыкальную школу, помнишь? Тебе еще написали на моей…– этой… из интерната.

– Характеристике? Мало ли что напишут. С тобой надо ездить, там ждать. У меня нет такого времени.

Девочка опустила глаза.

– Она близко, в нашей же школе, в другом корпусе.

– А инструмент где возьмешь? Пианино дорогие. А шуму-то! Все соседи сбегутся.

– Я потихонечку буду играть. Никто не услышит.

– Нет и нет. К тому же ты опоздала, музыке обучают лет с шести, даже с пяти, а тебе уже десять, – с облегчение нашлась женщина.

Неяркое декабрьское солнце играло на золоченых ободках чайной посуды, подсвечивало заваренный чай, искрилось на гранях хрустальной вазы с яблоками. Лучи его мягко озаряли прическу хозяйки дома, ее шелковое фиолетовое платье с рисунком из мелких желтых квадратиков, похожих на ранний городской вечер.

– Мама, – вдруг тихо проговорила Аня, – наверное, не нужно больше показывать, сколько мне лет?

Подросток недоуменно поднял глаза, не зная, как отнестись к таким словам. Женщина откинулась на стуле.

– Выросла моя дочка, – произнесла негромко, словно вглядываясь в даль.

– Да нет, я не то… я… я …– запнулась девочка, закрасневшись, – ну, не знаю, я…

– Съешь еще пирога, – предложила мать.

– И мне положи, – попросил сын.

– Кушайте на здоровье.

Вскоре от пирога остались одни крошки. Чайник опустел, конфетница тоже.

– Спасибо, очень вкусно, – мальчик быстро пересел на диван. – Последний убирает со стола, – и победно посмотрел на сестру.

– Еще чего! – взъерошилась Аня. – У меня день рождения!

– И вообще мне с посудой делать нечего, раз девчонка в доме.

– Будто «кошка в доме»… Мама! Не буду я его слушаться!

– А я тебе помогу. Хочешь вместе? – снова нашлась мать.

– Хочу, – смягчилась девочка и принялась складывать в стопку блюдечки к блюдечкам, тарелочки к тарелочкам. Потом потянулась к чашкам, хоп! – и самая крайняя из них завертелась на краю стола, соскользнула и непременно бы разбилась, если бы брат не подхватил ее у самого пола.

И небрежно поставил на стол.

– Руки-крюки. Сейчас все перебьет, дуреха.

– Я не виновата, что здесь узко, – вспылила сестра, округлив на него гневные глаза. – Я не дуреха.

И снова мать устало примирила обоих.

– Не ссорьтесь. У нее красивые длинные руки, а у тебя отличный бросок.

Брат хмыкнул.

– Ничего-ничего – с издёвочкой заметил он. – В зимнем лагере научат убирать посуду.

Аня насторожилась.

– Я не поеду в лагерь. Мама! Теперь его очередь. Я не поеду в лагерь! Еще не хватало! Опять я! Ни за что!

Екатерина Петровна поморщилась. На глазах у девочки вновь появились слезы, губы задрожали и искривились.

– Заплачь – поддразнил брат.

– Твоя очередь! – закричала девочка. – Я и в прошлом, и в позапрошлом, и всегда на все смены. И в интернате по году! Пусть он едет. Мама!

– Он старший, он мне помогает, – терпеливо разъясняла мать. – В городе никого нет, мороз, все по домам. Что хорошего? А там лес, режим, коллектив…

– А почему он с тобой на море был, а я нет?

– Откуда ты знаешь? – врасплох проговорилась мать.

– Знаю, – слезы ее покатились градом. – Не поеду в лагерь, не поеду, пусть он едет! Мне плохо там, всегда плохо… Я хочу на море! Там паруса!

– Какие паруса? Что ты выдумываешь?

– Я хочу на море!

– Ну, довольно! – мать хлопнула по столу ладонью. – Вечно все испортит, ослица упрямая. Неси на кухню без разговоров!

Зеркало вновь отразило пышное платье, сомкнутые губы, стопку посуды в тонких руках.

В комнате стало тихо. Сын сочувственно посмотрел на мать.

– Детский сад.

– Не говори, – вздохнула она.

Ей было неловко. Дочь была права, мать не могла не понимать этого взрослым искушенным умом. Она очень старалась быть ей хорошей матерью, но сын словно перехватил ее любовь. Они с ним были очень похожи, одно лицо, одна душа, и понимали друг друга без слов. Сын и сейчас помог ей.

– Пришей мне эмблему, пожалуйста, – попросил он.

– Я же пришивала.

– А я теперь за сборную выступаю.

– О-о, – удивилась она. – Давно ли?

Вошедшая девочка взялась было за блюдо, на котором уже лежали чайные ложечки, салфетки, сметенные со скатерти крошки и фантики, но передумала и присела на стул, слушая их беседу, покачивая золотистой головой с прижатыми к щекам ладонями. Сама она еще не умела поддерживать разговор так уверенно и долго, как взрослые. Обида, как часто у детей, прошла, разве что на самом донышке оставалась едкая трещинка. На колени к ней прыгнула кошка.

– А знаешь, – говорил матери подросток, – я договорился на почте разносить телеграммы в рождественские каникулы. За деньги. Мы с Андреем ходили и нам не отказали.

– Попробуй, – кивнула женщина. – Мне нравится твой Андрей.

– Мне тоже – произнесла Аня, отрешенно глядя перед собой. – У него такие чувственные губы.

– Какие? – оглянулись разом мать и брат.

Застигнутая врасплох, девочка растерялась, заметалась, покраснела как рак.

– Я… я хотела сказать "чувствительные", ну, крупные, чуткие, – залепетала под их взглядами.

Зажав ладонью рот, Юрка выскочил в коридор, уронив стул.

– Я погоняю… на стадионе, – проронил оттуда, быстро выкатывая снегокат на лестницу. – Анька! Ду-ре-ха! Ха-ха-ха!

Солнце склонялось за соседнюю крышу, последние лучи еще озаряли занавеску, стол, вазу с фруктами. Праздничной белой скатерти уже не было, ее заменила повседневная, расшитая ткаными узорами. Переодетая в деловой костюм, Екатерина Петровна, сидя у трюмо, тонко подкрашивала глаза. Аннета стояла напротив, опершись спиной о дверцу шкафа, виновато ловя каждый ее взгляд. Вид у нее был понурый, розовое платье словно обвисло на худеньких плечах.

– Мама, – тихо проговорила она, – кого ты больше любишь – меня или его?

– Обоих одинаково, – ровно ответила мать.

– Нет – его, – потупилась девочка, и стала ковырять туфлей треугольную щербинку на паркете. Пальцы ее закручивали в жгутики розовый шелк оборки.

Женщина отложила кисточку и привлекла ее к себе.

– А платье кому купили? А пирог испекли? Ну-ка, подумай…– она тепло приласкала дочку.

Та оживилась.

– Мамочка, пойдешь через двор – оглянись, я тебе рукой помашу. Я здесь стану, – она отбежала к подоконнику. – Оглянешься, да? Оглянешься, да?

…На лестничных маршах было сумрачно и тихо. В забранной сеткой шахте, постукивая на этажах, степенно двигался широкий зеркальный лифт, проем окружали четкие ярусы оградки, прикрытые полированными перилами. Женщина, одетая в светлую шубу и серые сапожки на каблучках, спускалась пешком, слегка касаясь перил рукой в перчатке. В этом освещении она казалась моложе, стройнее, деловитее. У яркого выхода достала из сумки дымчатые очки и устремленной походкой пересекла двор.

Всё.

от Марины 21 октября

«Девочка, которую не любят дома». Класс! Сочувствую твоему детству. Как говорят пацаны на форумах: «Аннета, зачот. Пеши исчо».

Умница. И язык чистый.

От Аннеты 22 октября

Уф… спасибо. Я замерла как фигуристка перед оценкой. Тра-ля-ля.

Странное дело, мне стало легче, будто оно отлегло, мое жуткое детство. Хотя… навряд ли. Слишком просто.

от Аннеты 25 октября

<1 2 3 4 5 >

На страницу:

Перейти

3 из 5