Крепитесь, други!

Курили. Пьяных не было.

По головам пробегал прожектор. Разговаривали, слушали приемник о битве у телецентра. Вот появилась женщина оттуда, ее слова о трассирующих пулях, о ползании на коленях.

Зачем она была там? Зачем здесь

А я зачем? – подумалось Агнессе.

Полночь. Бой часов. Ясно, холодно, далекая-далекая полная луна. Гайдар призвал бдить всю ночь.

Агнесса поехала домой.

Наутро телецентр был освобожден, все правители поддержали Ельцина, а в Белом доме заперлись депутаты во главе с Руцким и Хазбулатовым.

Поначалу их наказали отключением воды и света, отчего в зале заседаний замелькали свечи. Потом прошел слух о предстоящем штурме Белого дома.

Ужасно.

И она поехала, чтобы не сидеть в квартире и вообще не сидеть.

Мимо станций «Баррикадная» и «Улица 1905 года» поезда пролетали на скорости, по платформам спешили крепкие люди в бронежилетах и касках. По Грузинскому валу шла толпа. Добрались. И впервые в жизни увидели цепи автоматчиков в касках, шлемах, бронежилетах, услыхали щелчки винтовок, очереди из автоматов, бухание дальних орудий. Белый Дом был близко, флаг-триколор и красные флаги пестрели под солнцем.

– Вы находитесь в зоне обстрела, опасно для жизни. Просьба разойтись, – разносился голос из мегафона. – Вы находитесь в зоне обстрела…

Но куда! Народ ни о чем не думал.

По Белому дому уже лупили из БТРов, видны были кучные светлые взрывы на самом здании. Острое удовольствие владело всеми, все было полно наслаждения: каски, автоматы, бронежилеты, цепи военных, автобусы, кайф от взрывов, выстрелов, от грохота проезжающих БТР. На этот раз толпа оказалась разношерстная, за-Ельцин и противо-Ельцин, много пьяных и праздных, женщины за 40 лет.

Были и молодые, хорошие парни, были и другие, будто червивые, с гнильцой, не такие спелые и чистые, как вчера на Красной площади.

– Разойдитесь! – кричал ОМОН.

Молодой мужик истерически распахнул руки.

– Стреляй, гад! Меня в Афгане не убили, стреляй в меня!

ОМОН, двое, ударили его по спине прикладом автомата, ловко нагнули, избили. Агнесса впервые видела такое. После этого ОМОН стал наступать, теснить толпу подальше, вглубь улицы.

– Очистить площадь!

Огрызаясь, отходили. Два невысоких автоматчика увлеклись, далеко прошли в толпе.

– Вы, это, от своих-то не отрывайтесь… – негромко сказал кто-то, и те опомнились, дождались товарищей.

Грохот, грохот орудий.

Вот загорелся Белый Дом.

Сквозь дым заалели красные флаги на балконах, появились новые, повыше, но под общим полосатым. Балдеж, балдеж разливался над всеми участниками, жадность зрелищ, в которых тонет смысл, и всегда так, начиная с Французской революции. Теплое ясное солнышко равнодушно смотрело сверху, как будто небу земли не жаль

Какая-то женщина громко говорила-ругалась «за Ельцина».

– Вот он мужик, а вы бездельники и пьяницы.

Ей возражали, и она была довольна общим вниманием. Иностранный корреспондент лопотал что-то переводчице, к нему злобно подскочили.

– Возьмите себе этого Ельцина, вам он нравится.

И вновь выкрики.

– Ельцин – жидовская диктатура, вон она, с автоматами.

Начался пожар, черные клубы из Белого Дома.

– Теперь все. Задохнутся и выйдут, – с тем же удовольствием раздалось в толпе.

Тяжкие выстрелы, сухие хлопки снайперов, группы беседующих, пьяные. Жуют батоны, один купил пряник величиной с тарелку и ел его кусками, из коробки. Бойцовые, агрессивные, полные черного огня, стареющие бабы запели:

– Вставай, страна огромная…

Агнесса посмотрела на них.

– Женщины, не подначивайте. Мы с вами на войну не пойдем.

– Иди-иди… молодая, – но перестали.

День веско перевалился за середину, когда Агнесса сказала себе «хватит» и повернула прочь, к метро "Беговая", вдоль улицы, к мосту.       Навстречу плотно двигался оживленный народ. Шли уже с работы, радостные, любопытные, точно дети. Белый Дом тонул в дыму и был хорошо виден. На всех лицах держалось ожидаемое удовольствие, то самое, каким крепко надышалась за четыре часа она сама: каски, бронежилеты, стрельба, огонь и дым над Белым Домом.

Прошло несколько дней.

Белый Дом стал черным, весь в копоти.

Мятежники сели в Лефортовскую тюрьму. Говорили, там прекрасная библиотека. Хазбулатову полезно пройти через это, а Руцкого не вразумишь, узкий ограниченный мужичок.

…Праздничный салют застал их почти у самого дома. Остановившись, они стали смотреть на пышные огни в темнеющем небе.

Валентина решила наладить постоянный набор сотрудников.

Сама она уже никому не звонила, дела пошли хорошо, из чего следовал простой вывод, что руководитель обязан знать все тонкости своего дела, но заниматься исключительно общими задачами, которые кроме него не решит никто. Сюда входили и необходимость следить за бизнес-обстановкой вокруг рекламы, и освоение новых направлений, к примеру, сбор рекламы в цветные журналы, но, пожалуй, главнейшим было внимание к внутренней среде агентства, к сотрудникам, их взаимоотношениям, а также к способам поощрения и наказания.

Другие задачи подойдут.

Собранные в пучок, они получили порядковые номера по значимости, всего не больше десяти, и постоянно находились в поле ее внимания. И такая вполне рутинная работа принесла богатые плоды, прибыль заструилась на-удивление бойко.

"Дело" расцветало, как у того мудреца.

Свободная от черновых обзвонов, она посещала редакции газет и журналов, АРА (ассоциацию рекламных агентств), знакомилась, выведывала чужие рекламные идеи и секреты, много читала и готовилась к собственным лекциям в конференц-зале в сопровождении лучших рекламных продуктов в виде слоганов, плакатов, роликов. В серых глазах ее появились проницательность и оценка каждого, стоящего перед нею на расстоянии вытянутой руки, свойственные представителям крупного бизнеса.

По ее просьбе удрученный нехватками директор НИИ сдал ей и вторую комнату, большую и светлую, напротив, в том же коридоре.

Там уже грохотали молотки.

Но вначале Валентина пригласила к себе Агнессу.

Как хозяйку дома, ее задевала вежливая независимость сотрудницы. Ей хотелось как-то приструнить, связать ее, "иметь на посылках" эту потомственную "голубую кровь".

Та вошла спокойная, с мягким излучением в глазах.

– Прикрой дверь, садись. Как твои дела? Как малыш?

– Спасибо, все хорошо.

Валентина помолчала, потом сказала проникновенно.

– Я хочу тебе помочь, Агнесса, ты знаешь, как я к тебе отношусь. Надеюсь на взаимное понимание. Тебе известно, что дела наши (тьфу-тьфу-тьфу) на подъеме. Агентство расширяется. Скоро придут новые люди, с ними нужно будет работать, вводить в курс дела. Короче, нужен менеджер. Я даю тебе семьсот долларов зарплаты. Согласна?

Агнесса ответила не сразу.

– Это предполагает ежедневное присутствие в течение полного рабочего дня? – уточнила она.

– Разумеется. Могу добавить три процента от суммы каждого договора, заключенного новичками, да плюс твои двенадцать процентов с каждой собственной сделки. Это немало, на круг до двух тысяч долларов. Соглашайся.

Это были сказочные условия, Валентина не сомневалась в успехе. Подумав, Агнесса отказалась.

– Спасибо за доверие, Валя. Очень сожалею, но вынуждена отклонить твое прекрасное предложение. Для меня это невозможно. Извини.

Она поднялась.

В глазах Валентины что-то блеснуло.

– Как знаешь, – проговорила она холодновато. – Другая бы на твоем месте остереглась с отказом. Такие предложения с неба не падают. Учти. Второго раза не бывает. Смотри, пробросаешься…

С неловкой улыбкой Агнесса пожала плечами.

– Может быть.

Осененная новой мыслью, Валентина смотрела на нее с насмешливым интересом. В глазах ее словно искрились льдистые иголочки.

– Ты никогда не будешь богатой, Агнесса, – проговорила она с удовольствием и обворожительно улыбнулась.

Агнесса встревоженно взглянула на нее и вышла.

"Ускользнула, дворяночка…", – усмехнулась Валентина.

В этот день Агнесса осталась дома.

Данюшка просыпался рано, подобно всем детям не желая терять ни минуты утренней радости, и в ночной пижамке перелезал из своей кроватки к матери. Это были счастливые минуты для обоих. Так было и в этот вторник. Потом, после завтрака, они погуляли, зашли в магазин за продуктами, потом поднялись на этаж выше, к Анастасии Романовне и к матери Агнессы, Лидии Владимировне. Отца не было, он уехал в командировку. Здесь Данюшку накормили и уложили в постел.

Агнесса получила три часа чистого времени для ее шитья.

Когда-то в доме успели произвести капитальный ремонт-перестройку, после которых вместо просторных залов получились небольшие квартирки из одной-двух комнат с кухней.

"Успели" – потому что впоследствии ни о каких ремонтах уже не помышляли.В самой маленькой комнатке у Агнессы поместилась лишь швейная машина, многострочный солидный "Зингер", и платяной шкаф.

Зато был балкон.

Он выходил во двор к рослому тополю, с листвой которого можно было поздороваться, протянув руку. Сейчас, в дни осени, тополь светился чистым желтым цветом, отчего в комнате мерцал золотистый свет; за это ему прощался пышный летний снегопад, устилавший балкон толстой пуховой периной.

Не теряя времени, Агнесса села к машине.

Притачала красные лямки к сарафану, настрочила яркие полоски на подол, потом красным и синим шелком вышила цветы у выреза и проймы, и посадила в сердцевинку мелкие неровные жемчужинки. Обрывок подобного одеяния висел на стене, пришпиленный портновскими булавками прямо к обоям: эту ветхую, но подлинную справу она привезла из поездки по срединной Руси.

На этом свободное время кончилось.

К вечеру они вновь погуляли, и после этого, несмотря на дневной сон, ребенка сморила усталость. Он стал капризничать, не выпуская из рук маленького автобуса, подаренного сегодня бабушкой, в покрасневших глазах появились слезы. Агнесса отнесла сопротивляющегося малыша сначала в ванную комнату, потом в постель.

Уложила, укрыла, села рядышком.

– Баю-бай! Спи, глазок, спи, другой.

Мальчик успокоился.

– Мама, – сказал он. – Хочешь, я расскажу тебе сказку?

– Хочу. Сам сочинил?

– Сам. Однажды Утенок и Гусенок забрались в магазин, когда там никого не было. Побросали на пол все пакеты, разбили банки и убежали.

– Ой, как плохо сделали, – удивилась Агнесса

– Зато интересно. Теперь твоя очередь.

Агнесса задумалась.

– Хочешь про спящую царевну?

– Нет.

– А про лягушку-путешественницу?

– Расскажи про автобус.

– Нет такой сказки!

– А ты придумай!

Агнесса вздохнула, подумала и улыбнулась.

– Слушай. Жил-был на свете Маленький автобус. Вот поехал он по мосту, а мост крах! и провалился. Упал Маленький автобус в реку. А в реке жили крокодилы. Подобрался крокодил и цап его за бок! Зуб у него крах! и сломался. – Ой-ой, – закричал крокодил. – Я думал, он простой, а он железный. Не трогайте его, крокодилы!.. А Маленький автобус – тах-тах-тах – выбрался на берег и покатил домой.

Агнесса поцеловала засыпающего сына и отошла от кроватки.

На вечер у нее было намечено нечто очень важное.

Именно сегодня оно должно было получиться, сейчас, в тишине квартиры. Она протерла пол влажной тряпкой, расстелила коврик и села.

Мягко светилась на тумбочке прикрытая абажуром лампа. Поблескивала в полумраке деревянная резьба книжного шкафа, бережно сохраненного с прошлого века.

Многоуважаемый шкаф!

Это был он.

За его стеклами стояли старинные книги с дарственными надписями и пометами на пожелтевших страницах, книги друзей, дальних родственников, цвет русской мысли. Иногда в них встречались засушенные цветы и травы. Конечно, были и современные, и детские книжки.

Напротив шкафа отсвечивало старинное зеркало "на семь свечей".

Это означало, что при поднесении зажженой свечи в нем отражалось семь языков пламени. Оно было светлым, нисколько не помутневшим, лишь по уголкам, у скосов, разбежались черные паутинки. Сколько прекрасных лиц отразило оно на своем веку! Зеркало имело столик на четырех ножках в виде звериных лапок, покрытых когда-то позолотой.

Два пейзажа и автопортрет юной Агнессы украшали стены.

Тут же висел на плечиках новый, с иголочки, сарафан с жемчужинами внутри цветочков, которые она вышивала сегодня днем. Агнесса всегда вешала перед собой готовые вещи, чтобы полюбоваться на них и остыть, разлюбить, чтобы и сама работа остыла и не тянулась к ней.

Темой вечера была Валентина.

С некоторых пор Агнессу беспокоила явственная уязвимость ее перед властной хозяйкой "Каскада". Словно бы происходило вторжение в пространства души Агнессы, и она будто отступала все дальше и дальше. Стали задевать и оставлять болезненный след колкие замечания директрисы; а раскрытая дверь кабинета, из которой Валентина наблюдала сотрудников, действовала, словно поток уничтожающей власти.

С этой несвободой она и решила разобраться сегодня вечером.

Кто страдает, тот неправ.

Другая сторона пусть разбирается сама, если готова.

Когда-то давно, на первых курсах училища, ее познакомили с людьми, которые занимались йогой.

Это были удивительные занятия.

Кроме общеизвестных асан вроде наклона "поцелуй колено" и стойки на голове, исполнялись и другие, которые Учитель считывал, вызывая видимые только ему одному картинки; он и видел, и слышал в пространствах. В тех асанах участвовали сознание, дыхание, работа с болью в мышцах и связках, неизбежной в сложных позах. К последней фазе боль уходила, а исполнитель словно делался невесомым внутри себя.

Конечно, это была подготовка к работе "в духе".

Главное же место занимали беседы.

Учитель, доктор психологических наук, был мужчиной средних лет, с крупной головой, темными, словно пульсирующими, глазами, в которых часто светилось «горнее» нездешнее выражение. Он обладал способностью летать во времени, оказываясь то в будущем, то в прошлом, и видеть события сразу на множестве уровней. То, чем делился он по возвращении, поражало вселенской связью простого и сложного, непостижимого.

До сих пор Агнесса не только не смогла опровергнуть, но открывала глубже и глубже смысл услышанного ею в то время.

Но с самими людьми стали происходить перемены.

На удивление!

Кто-то отчаянно возненавидел Учителя всеми силами души и прекратил посещения, другие грозили ему расправой и слали возмущенные кляузы московским властям, третьи…

Это было что-то!

Эти люди пали ниц перед необъятностью этого человека. Неожиданно для него самого в них словно сработало пещерное обожествление "Неизвестной Силы". Страх объял души. Советам его стали следовать с суеверным трепетом, Его советам! Лица многозначительно вытянулись, погас смех, исчезла здоровая веселость и вкус к независимому размышлению.

И лишь один-два человека, пользуясь присутствием высочайше-развитого существа, встали на нелегкий путь самоусовершенствования.

Не сразу спохватилась и сама Агнесса.

Но едва ощутила тенёта зависимости и самоуничижения, принялась вытаскивать себя из них тем же способом, каким работала на занятиях.

Так поступила и сейчас.

– Валентина, – произнесла мысленно, сидя на коврике в восточной позе. – Валентина, Валентина.

"Проблема" пришла сразу, она созрела и просилась на волю. Сильное движение началось в душе, захватило все существо, расширяясь, словно виток урагана. Незримые тиски стиснули тело, душа оказалась в каменной тьме, будто перед несокрушимой скалой.

– Валентина, Валентина… – продолжала Агнесса.

Сквозь напряжение остро проглянуло и стало расти ощущение сущности Валентины, одной, все вобравшей черты, ранящей, словно рваная жесть.

– Валентина, Валентина…– смотрела Агнесса.

Вот забилась-загорелась острейшая точка. Все нападение, и присутствие Валентины, и жертвенное отступление Агнессы, словно две половинки, слились в единый вихрь, мучительный, жгучий и блаженный. Разве не так разрешаются противостояния, разве не это происходит в глубинах жизни?

– Валентина, Валентина… – в этот время дыхание мешало "работе", следовало одолевать на полувздохе.

Оно длилось, длилось.

Наконец, к светлеющим окнам, "первым петухам" все прояснилось. Умаляясь до точки, Валентина, пустая, словно рисованный человечек, стала удаляться, уменьшаться, пока не пропала из виду. А собственная сущность Агнессы, глубинные основы независимости таинственно и цельно сомкнулись вновь.

«Спасибо всем, кто научил меня работать».

Викентий Матвеевич вышел из квартиры и внимательно запер за собой дверь.

Сегодня он покидал дом во второй раз.

Он уже пробежал поутру свои пять километров вокруг прудов, размялся на снарядах школьного стадиона в двух шагах от их сквера, вернулся, приготовил завтрак девочкам и Валентине, всех проводил и теперь отправился за покупками.

В просторный холл на их этаже выходили три двери, одна из которых была опечатана. Там еще недавно проживала одинокая старушка, за которой ухаживали девочки, но летом она умерла. По словам Валентины, эту квартиру Розалия, ее подруга и председатель кооператива, могла бы устроить для них по окончании полугодового срока.

"Хорошо бы, – думал Викентий Матвеевич, – хорошо бы так получилось. Не дай бог оказаться на старости лет в моем положении. Конечно, я ни в чем не нуждаюсь и нужен семье, но девочки растут, а квартира так невелика".

Внизу на крыльце ему повстречалась другая соседка по этажу, Анна Стахиевна, моложавая женщина-врач. Она переехала всего года три назад, уже после смерти его жены. Сын ее жил отдельно, а она работала в больнице. Милая приятная женщина, к тому же доктор, это всегда удобно.

У нее тоже случилась беда, умерла ее болонка, но сын купил ей точно такую же, белую, звонкую, словно ту же самую.

Соседи поздоровались.

– Хорошо погуляли? – спросил он.

– Не спрашивайте, Викентий Матвеевич! Эти большие собаки прохода нам не дают, все норовят обидеть маленьких. Ходим, прячемся, будто краденые. Скажите на милость, зачем держать в квартирах таких волкодавов, а?

– Для охраны, – засмеялся он. – На улице небезопасно стало. Шалят, – и довольный старинным словом, он придержал для нее дверь и тихонько отпустил, чтобы дверь закрылась сама. Железную дверь с кодовым замком им поставили всего несколько недель назад.

После беседы с симпатичной женщиной Викентий Матвеевич зашагал легко и бодро.

Он сам следил за своим здоровьем.

Смерть жены, потом сына лишь на время качнули его душевную крепость. Он не видел Бориса, распростертого на земле с простреленной головой, не слышал выстрелов и крика. Вызванный телеграммой с дачи, он взял на себя все хлопоты, и уже не слагал их, оберегая Валентину, главную "пяту" дома. С девочками надо было работать не меньше, чем с целой спортивной школой.

Все остальное время он отдавал политике.

Что скажет Ельцин? "Да" или "Нет" третьему сроку?

Семен Семенович считает, что это неизбежно, если Россия объединится с Белоруссией и будет вроде как новая страна.

Невероятно.

А Черномырдин? В чем секрет его мощи? Боится ли он вотума недоверия Думы? И правда ли, что голос депутата стоит от восьми до десяти тысяч долларов?

Как противно! Не забыть обсудить эту гадость с Семеном Семеновичем.

Тут его мысли перескочили на другое. Успехи снохи удивляли его. Как она поднялась, как расцвела!

– Ты – "новая русская", Валя? – спрашивал он с уважением.

– "Новейшая", – улыбалась она. – Чувствуете разницу?

– Нет.

– Мы всего добиваемся сами, никому не должны и ни от кого не зависим.

– Преклоняюсь, – смеялся он.

Они ладили друг с другом.

И когда у нее кто-то появился, он запретил себе об этом думать. Главное сейчас – дети и собственное здоровье, потому что в неразберихе, которая накрыла страну, надеяться должно только на себя.

Да, на себя одного.

С заплечной сумкой он прошелся по скверу, любуясь золотой осенью и прудами, синевшими за пустырем.

Место это для жительства он выбирал сам лет тридцать тому назад, когда закладывались кооперативные дома в разных районах. Здесь была окраина, глинистые карьеры, но в планах благоустройства уже стояли эти пруды, и он поверил, купил квартиру, поселился с молодой женой и маленьким сыном.

Ах, время, время, куда ж ты несешься? Надо было иметь и дочку, и еще дочку, тогда бы не оказался без угла на старости лет…

Он спустился с пригорка, перешел шоссе, отделяющее сквер от мелкого, но удобного рынка, и стал подниматься к входу, когда рядом с ним незаметно возникли три молодых человека.

– Закурить не найдется?

И не успел он ответить, как страшный удар в лицо свалил его с ног. Он упал, но молодые руки подняли его и проворно, быстро-быстро, стали обшаривать карманы снаружи и внутри одежды.

– Прости, отец, иначе не можем. Опохмел нужен. Иди домой, не поминай лихом.

Ему нахлобучили кепку и отряхнули.

Со стороны казалось, что ребята помогли встать седому оступившемуся человеку. Прохожие шли мимо, мир полнился светлыми чудесами осеннего дня.

А он, потрясенный, онемевший от боли, с кровью во рту, не знал, что он и где. Наконец, добрался до дома, позвонил в соседнюю квартиру и свалился в постель. В сознании беспрерывно мелькали глаза, кулаки, яркая вспышка света.

Телефонный звонок раздался, когда Валентина проводила занятия с очередными новобранцами.

Пятнадцать человек сидели в креслах конференц-зала, глядя на оживленную модную женщину, обещавшую им новую жизнь. Ни тени сомнения не было в ее словах, лишь кипучий настрой на успех, на стремительную деловую жизнь, а вокруг царили безработица и разруха.        – Неужели? – думали и эти люди тоже, – неужели возможно жить так, как она обещает?

А Валентина ничего особенного и не обещала, просто она сама была преисполнена уверенности, и это лучше всех уговоров действовало на слушателей.

– Валентина Сергеевна, вас к телефону, – заглянула Шурочка, с улыбкой оглядела сидящих и подмигнула всем сразу.

– Извините, господа, – Валентина поспешила в кабинет.

– Алло, – деловито сказала в трубку. Вдруг лицо ее помертвело. – Викентий Матвеевич… какой ужас! Срочно еду. Екатерина Дмитриевна! Закончите занятия.

В машине ее трясло. Не месть ли это тех людей? Они же все про нее знают! Дочери, дочери… Страх сводил кожу на голове, волнами ходил по спине.

Свёкор лежал в постели с влажной салфеткой на лбу. Возле него сидела Анна Стахиевна. У Викентия Матвеевича был сильный жар, по лицу расплылся багровый синяк, левый глаз был закрыт. Из его путаных слов Валентина поняла, что это было "обычное" уличное ограбление, пьяный разбой, навряд ли связанный с ее делами.

"Те" не грабят.

У нее отлегло от сердца.

Успех в рекламе никак не давался Шурочке.

Клиентов настораживал ее простоватый подмосковный разговор, отсутствие высшего образование, которое считалось разумеющейся необходимостью. Ей даже сказали об этом прямым текстом, нахалы! Они вообще не считают за людей тех, кто без диплома, а рекламный агент для них – простой слуга…

К той железной двери Шурочка подошла случайно, просто шла мимо по своим делам. Над дверью и вывески-то никакой не было, но люди входили и выходили.

Денег у нее не было, иных способов заработать тоже.

"Была не была!"

И нажала на кнопку в переговорном устройстве.

– Кто вы? – спросил мужской голос.

– Газета "Городская новь", – с важностью ответила она.

– Минутку.

Ей открыл молодой, поразительно худой мужчина в сером свитере, очень просторном при его сложении. Лицо его было вытянутым и серым, глазные впадины глубоки, словно вдавленные. При виде его, Шурочка замерла на пороге.

– Входите, входите, – улыбнулся он.

Она решилась.

– Идите за мной, – сказал он и стал спускаться по крутой лестнице вниз, в подвал.

Они проследовали коридором с поворотами направо, налево. У стен теснились коробки, валялись обрывки бумаги, бечевки. У двери, к которой они, наконец, подошли, жались друг к другу, сидя на ящиках, три накрашенные девицы.

У Шурочки захолонуло сердце.

– Сюда, – перед нею распахнули дверь.

В большой комнате, куда она вступила, находились несколько человек.

При ярком подвесном освещении здесь было сумрачно от табачного дыма, который стелился в воздухе сизыми слоями, будто после взрыва. Само помещение было необычным, половина пола была приподнята наподобие сцены, и на ней за столом сидел молодой парень-кавказец. Голова, скулы, подбородок его были выбриты и синели наподобие копирки.

"Синий череп", – подумалось Шурочке.

Все остальные толпились внизу, тоже молодые, бритые, русские. Ощутимое холуйство, подобострастие, уголовная размазка плотно висели в воздухе вроде того же табачного дыма. Никогда не приходилось Шурочке ощущать это всей кожей, всеми мурашками на спине!