( Не)чаянная дочь для магната

( Не)чаянная дочь для магната

Юлия Крынская

Глава 1

Санкт-Петербург

Декабрь 2021

Рита

Стекло с громким звоном разбивается о кафель. Я лечу с узкого дивана и больно втыкаюсь копчиком в пол. Чертыхаясь, поднимаюсь и ковыляю к двери. Кого там леший посреди ночи принёс?! После внеплановых суток дежурства на ногах еле стою.

– Мамочка, не уходи! – хнычет Маруся, разворачивая меня на полпути.

Час дочке сказки рассказывала! Разбудили гады!

Из коридора доносятся мужские голоса и Люськины крики.

– Витрину разнесли! Она денег стоит!

– Мы всё возместим, барышня! – слышится громкий бас и следом хруст стекла под ногами. – Моцарт, не буянь! Лапы порежешь.

Вроде не пьяные. Я возвращаюсь к дочке и старенький диван скрипит подо мной. Вот бы снова вытянуться возле тёплого тельца Маруси и вырубиться до утра. Я убираю упавшие ей на лицо густые тёмно-русые пряди и улыбаюсь:

– Солнышко, там, похоже, большую собачку привели. Твоя мама ведь доктор Айболит, – я поправляю на плечах большую не по размеру хирургическую робу Никиты. – А ты закрывай глазки и подумай, что хочешь на Новый год. Остался всего месяц, а ты дедушке Морозу так письмо и не написала.

– А вот и написала!

Когда Маруся так склоняет голову набок и хитро прищуривает глаза, она напоминает мне Фрола. Он часто мелькает в различных ток-шоу по телевизору и кажется мне небожителем.

– Бахилы наденьте и маски! – командует в коридоре Люська.

– Так вы подержите тогда его!

– Ага, сейчас! Чтобы он меня сожрал!

За Люську я спокойна. Она одна может спокойно скрутить в бараний рог слона средних размеров.

– Что же ты загадала, Маруськин? – в голове включается калькулятор.

– Обезьянку, – дочка хихикает и, растягивая слова, добавляет: – Живую! И для тебя кое-что попросила. Я не единочичница.

– Не единоличница, – машинально поправляю я Марусю.

– Рита Сергеевна! – в кабинет заглядывает Люська в съехавшем на затылок голубом колпаке и тараторит: – Там два очешуительных мужика орангутана раненного притащили. Он у них из рук рванулся и витрину раскокал. Но эти орлы тоже не лыком шиты… Быстро его скрутили.

– Вот тебе и обезьянка! – бормочу я и выдыхаю: – А ведь ещё даже не Новый год.

– Скоро там доктор? – раздаётся уже поднадоевший мне бас.

– Так следующий вроде год Тигра, – брякает Люська и, оглянувшись, рыкает почище зверя: – Тихо мне там.

– Марусь, с тобой Люся побудет, постарайся уснуть! – я посылаю дочке воздушный поцелуй. – Чтобы Дедушке Морозу твоё письмо быстрее прилетело.

Маруся с готовностью бухается на подушку, и закрывает глаза. Серые, как у меня. Хоть что-то от меня ей досталось.

Я надеваю маску, стягиваю с вешалки шапочку и тяну на себя дверь. В масочном режиме есть жирный плюс – с макияжем можно не заморачиваться.

В нос бьёт запах лекарств из разбитых флаконов. Необычное трио восседает посреди разгромленной приёмной на рыжем диванчике. С одного краю развалился белобрысый бугай в кожаных штанах и куртке. Закинув ногу на ногу, он подрыгивает носком здоровенного чёрного кроссовка с красной «галкой». С другого края орангутан сидит у второго мужчины на коленях, уткнувшись ему в плечо, и тихо подвывает. Под рыжей шерстью на лопатке запеклась кровь. Небрежно наложенные повязки съехали. Мужчина одной рукой обнимает обезьяну, а второй листает в телефоне ленту.

– Ну наконец-то! – он режет по мне взглядом синих глаз и склоняет голову набок. Мужчина осторожно убирает руку с обезьяньей спины, и, убедившись, что орангутан сидит устойчиво, размашисто убирает со лба чёрный чуб. Приглаживает волосы на затылке и снова запускает узловатые пальцы в тёмно-рыжую шерсть животного.

Дыхание обрывается. Я шагаю к ближайшему окну и распахиваю его, хватая ртом под маской воздух. Зажмуриваюсь, прогоняя наваждение. Пот проступает между лопаток. Сердце отбивает чечётку. Шесть лет назад Фрол Горин с резаной раной плеча ворвался в мою жизнь сам, а сегодня притащился с покалеченной обезьяной. Он подарил мне три волшебных ночи, став моим первым мужчиной, и уехал. Мне не за что его ненавидеть, но и встречаться с ним не входит в мои планы. Фрол обещал устроиться в Италии и написать. Мобильники, Интернет, соцсети сделали планету крошечной. Но мы всё равно потерялись. Заграничный контракт для футболиста – дело хлопотное. Фрол не писал, а я – птица гордая! Теперь у меня есть ненаглядное солнышко – Маруся, а у него одни скандалы в интернете и жёлтой прессе.

В подмёрзших лужах отражается красными огоньками яркая вывеска «Цирковой госпиталь». Ещё у меня есть любимая работа!

– Пройдёмте в смотровую, – я поворачиваюсь к посетителям, стараясь сосредоточить взгляд на обезьяне. – Или парень буйный?

– Сейчас буйный, – кивает Фрол, нагло разглядывая меня. – А так Мо – чистый ангел.

– Премедикацию нормально переносит? Делали раньше?

– Делали, – встревает в разговор второй мужчина.

Он достаёт из кармана кожаной куртки сложенные пополам бумаги и протягивает мне. То, что мужчина не удосужился встать, я списываю на его нежелание беспокоить обезьяну. Я подхожу к ним, аккуратно ступая среди осколков. У Моцарта оказывается весьма пухлая ветеринарная история. Весит детинушка восемьдесят килограмм и топчет землю уже девять лет.

– Я не встречал вас раньше? – Фрол ссаживает Моцарта с колен и, поднявшись с дивана, горой мышц, проступающих под тонким свитером, нависает надо мной.

Красивый гад! С годами стал только лучше. Фрол обнажает белоснежные зубы в обворожительной улыбке, любезно ожидая моего ответа. В памяти всплывает завтрашний поход к стоматологу, грозящий ударить по моему скромному бюджету.

– Нет! – я изучаю свои красные мокасины, пряча глаза.

Прищуренный взгляд из-под чёрных ресниц вновь скользит по мне. Мне всё больше нравится масочный режим.

– Нет! – повторяю я и, повернувшись к Фролу спиной, дезертирую в смотровую.

Тщательно, будто хочу содрать кожу, мою руки с антисептиком. Какое тепло идёт от Фрола! Его дыхание с ароматом мяты перебило в момент все другие запахи. Я набираю в шприц препарат и возвращаюсь в коридор. Моцарт уже сидит на коленях у друга Фрола, а он сам, облокотившись на стойку регистрации, переписывается в телефоне.

Игла легко входит в плечо, Моцарт даже не морщится. из кабинета со шваброй и совком выходит Люська:

– Уснула вроде. До чего девуля славная растёт!

Я испуганно смотрю на Фрола и на экран его телефона. Он рассматривает фото двух девиц в бикини. Нет, такой папа нам не нужен. Да и мы с Марусей ему тоже не сдались.

– Жду вас через пять минут! – На дрожащих ногах я иду к дверям операционной.

– И всё-таки я вас где-то видел, – раздаётся мне вслед, – и я вспомню где…

***

Фрол

Борзянки объелась! Выставила меня из кабинета, как судья на скамейку запасных! В затылок я ей дышу видите ли! А Коляна оставила. Непонятно в чём душа держится, а гонора хоть отбавляй… Опачки! Похоже, свет рубанули.

– Как вы тут? – просовываю голову в дверь.

Зрелище то ещё благодаря подсветке телефонного фонарика Коляна. Над бедолагой Мо, будто два инопланетянина склонились.

– Я же просила не входить! – вскидывается докторица. Луч фонаря, надетого поверх её шапочки, бьёт мне по глазам. Закрываю их ладонью.

– Всё в порядке! Старый фонд. Мы уже привыкли работать в условиях шахты, – оборачивается девица, чуть не отхреначившая нас шваброй за разбитую витрину. Теперь её светильник лупит мне в лицо. Что за лампы у них там стоят?

– Люська, сюда свети! – одёргивает её маленькая вредина.

Чёртов масочный режим! Одни глазюки, и те прячет. Ну и ладно! Что ж тут так воняет? А! Мы какую-то гремучую смесь кокнули. Толкаюсь в другую дверь. Здесь хоть есть чем дышать, но темно. Окна во двор что ли? Включаю фонарик. Два письменных стола с мониторами и лотками для бумаг, стеклянные шкафчики с лекарствами, диван со сбитым в кучу одеялом. Завалился бы спать с удовольствием. Вторую ночь не спать уже силы не те. Хоть посижу с закрытыми глазами. Плюхаюсь на диван. Скрипит, будто на нём… Танцевали. Кладу голову на спинку и вздрагиваю от шороха под боком.

– Ты кто? Дед Мороз? – из-под одеяла выбирается девчушка лет пяти и смотрит на меня с неподдельным удивлением.

– Д-да, – неуверенно выдавливаю из себя.

Лучше побуду немного Дедом Морозом, чем напугаю такую кроху. Я вообще не умею разговаривать с детьми, пока Бог миловал от потомства. Правда некоторые настырные особы пытаются меня обвинить в отцовстве. Не далее, как на той неделе вписался в ток-шоу «Тест на ДНК». Мадам одна, потусила у меня пару лет назад с месяцок, а теперь ребёнка на меня повесить решила. Ха. Сейчас.

– А я думала ты с белой бородой и в красной шубе, – девчонка выбирается из-под одеяла и подползает ко мне. – А ты в свитере и с чёрными щетинками. Молодой какой-то.

– Свитер красный у меня, – неожиданно для себя, включаюсь я в игру.

Она тёплой ладошкой касается моей щеки и улыбается:

– Колючий, как ёж. А я тебе письмо написала. Боялась, что опоздала. Витька с Анфисой месяц назад отправили… Только ты что-то рано.

В свете телефонного фонарика девчонку не рассмотреть, но отчего-то мне очень этого хочется. А ещё мне тоже очень хочется к ней прикоснуться. Погладить, как котёнка.

– Я письмо твоё не получил, вот решил сам приехать, – продолжаю я лепить горбатого.

Раздаётся щелчок, и на столе вспыхивает мягким светом настольная лампа.

– Я обезьяну хочу, – понизив голос заговорщицки шепчет девочка. – Живую!

Расплываюсь в улыбке, как чеширский кот.

– Этого добра у меня хоть отбавляй. Хочешь покажу?

– Как покажешь? – недоверчиво смотрит на меня малышка. Её серые глаза с опушкой из длинных чёрных ресниц удивлённо распахиваются. – Они же в Африке!

– В телефоне пока.

– Хочу! – она выбирается из-под одеяла и подползает ко мне ближе. Тёмно-русая прядь волос падает ей на лицо, и я протягиваю руку, чтобы заправить непослушный локон за ухо.

– А ты правда подаришь мне обезьяну? – останавливается малышка на полпути и склоняет голову набок.

– Честное дедоморозовское, – со мной творится что-то невероятное. Одним взглядом, вот этим с поворотом головы, малышка окончательно пленила меня.

– Я стихи знаю. Если надо сейчас расскажу.

Подхватываю малышку и усаживаю к себе на колени. Горин, что с тобой? Ещё расплачься от умиления и здрассьте старость! Тёплое тельце под хлопковой пижамой с котятами доверчиво жмётся ко мне. Я беру в ладонь крошечную пятку.

– Чего ноги-то холодные такие?

– А у меня всегда холодные, – малышка устраивается у меня поудобнее на коленях. – Но вообще я не мерзлявая.

– Мерзлявая, – улыбка теперь никогда не сползёт с моего лица что ли? – Где ты слово-то такое выкопала?

– Люська так говорит, – малышка заглядывает мне в глаза. – Читать стихи?

– Читай, – киваю я. – Только давай мне в ладонь вторую пятку. Погрею.

Малышка сует мне в руку вторую ледышку и кашляет в кулачок.

– Не мерзлявая, а кашляешь, – я выпускаю пятки из ладони и натягиваю одеяло малышке на ноги. – Вот так теплее будет.

– А может сначала обезьян покажешь? – хитро прищуривается она.

– Уговорила, – снимаю блок с экрана телефона и быстро смахиваю картинку заставки. Она не для детских глаз. Нахожу фотки из своего питомника и показываю малышке:

– Вот это Моцарт, он большой и сильный орангутан, а это Джоанна – его подружка.

– Такие огромные! – у малышки загораются от восторга глаза, но она тут же вздыхает. – Мне мама таких не разрешит. Она собаку-то не разрешает. Говорит квартира маленькая.

Я обнимаю её и листаю дальше.

– Не расстраивайся, есть и поменьше обезьянки. Вот это шимпанзе Дони и Мики.

– Как они одеты смешно, – звонко смеётся малышка. – И кушают из тарелки!

– Да, но они жуткие хулиганы. А вот это макаки, жуткие ворюги. Тащат всё, что не приколочено.

– А у нас и воровать нечего, – пожимает плечами малышка и снова поднимает на меня глазки. – Хочу всех, дедушка.

Снова недоверчиво смотрит на меня и добавляет:

– Какой-то ты всё-таки не дедушка совсем.

– Я его сын, – делаю серьёзное лицо и в голове всплывает старая сказка. – Декабрь. Сегодня мой первый день, вот я и пришёл.

Недоверие сменяется на детском личике восторгом:

– Декабрь? – маленькая ладошка вновь касается моей щеки. – Младшенький значит.

– Типа того, – нормально я ребёнку по ушам проехал. Выгонят из команды, буду на утренниках выступать. – Стихи будут?

– Слушай, – малышка снова покашляла и затараторила: Жили-были три китайца – Як, Як-Цидрак, Як-Цидрак-Цидрон-Цидрони, И еще три китаянки – Цыпа, Цыпа-Дрипа, Цыпа-Дрипа-Лампомпони. Поженились Як на Цыпе, Як-Цидрак на Цыпе-Дрипе, Як-Цидрак-Цидрон-Цидрони на Цыпе-Дрипе-Лампомпони. Вот у них родились дети: у Яка с Цыпой – Шах, У Як-Цидрака с Цыпой-Дрыпой – Шах-Шарах, У Як-Цидрак-Цидрони с Цыпо-Дрыпой-Лампопони – Шах-Шарах-Шарони.

Я оторопел:

– Это прямо сериал какой-то. Ну ты даёшь! Это вас в садике такому учат?

– А я в садик не хожу. Болею часто… Не пойдут такие стихи? – расстроилась малышка, и в глазах блеснули слёзы.

– Нет, что ты? – бросился я её утешать. – Я просто думал, что будет что-то про Таню и мячик.

– Вам бы мальчишкам лишь бы мяч гонять, – театрально вздохнула малышка и поправила пижаму не по размеру на плечах.

Что-то мне это напомнило.

– Мяч мы любим гонять, – усмехнулся я и всмотрелся в лицо малышки.

Я не мог её раньше видеть. Но готов дать голову на отсечение – видел.

– Так моя мама говорит, – блеснула малышка белыми зубками. В ряду не хватало парочки, но от этого её улыбка казалась ещё милее.

Так, а кто у нас мама? Я прикусил язык, проглотив вопрос. Как сын Деда Мороза я и так должен всё знать. В том числе, как зовут эту крошку. Но это проще простого:

– А как тебя мама зовёт?

– Маруся? – развела малышка руками. – Ты разве не знаешь.

– Я знаю, что ты Мария, – напустил я на себя серьёзный вид. – А вот как мама тебя зовёт – не знаю.

– Ты тоже можешь звать меня Марусей, – малышка зевнула. – Я для мамы тоже подарок заказала.

– Какой? – опешил я. Про маму я ещё как-то даже не думал. Поперёк горла мне уже эти бабы.

– Мужчину хорошего, – серьёзно взглянула на меня малышка. – Есть фотки?

Я с трудом не расхохотался. Вспомнив про фото нашей футбольной команды, я с честным видом кивнул:

– Есть.

– Можно посмотреть всех?

Глава 2

Рита

Спиной вваливаюсь в кабинет и цежу сквозь зубы:

– Не хожу я на свидания! Счёт выпишу – сами передумаете! И не стучите! У меня ребёнок спит, – закрываю дверь, чуть не прищемив Коляну нос, поворачиваю с треском ключ в замке и замираю от шороха за спиной.

Показалось?! Поворачиваюсь, как в замедленной съёмке. Сердце стучит в уши, словно цирковой барабанщик в литавры бьёт. Еще чуть-чуть и скажет завтра Люська, как в старом фильме: «Инфаркт микарда! Вот такой рубец!»

Маруся, укутанная в одеяло, спит на руках у Фрола, а он снова листает ленту в телефоне. Лицо дочери безмятежно, щёки разрумянились. От Фрола всегда веет теплом. На всех его дам веет, надо полагать.

– Вам нужно всё время кого-то на руках держать? – Осколки самообладания уже не собрать.

Прислоняюсь спиной к ледяной двери. Холод отрезвляет. Фрол одним пальцем выключает экран и небрежно кидает телефон на диван. Склоняет голову набок и упирается в меня взглядом. Ага, сейчас! Со мной этот номер больше не пройдёт.

– Кто вас сюда впустил?..

Он подносит палец к губам, и я послушно перехожу на шипение:

– Кто вас сюда впустил? – Отлипаю от двери и иду к столу, как начинающий йог по углям.

Фрол молчит, провожая меня взглядом, будто я конь ярморочный.

– Маруся плакала? – спрашиваю твёрдо, как у пациента температуру.

– Наконец-то вопрос по существу, – усмехается Фрол и с нежностью всматривается в личико нашей дочки. – Нет. Не плакала. Мы очень мило провели время. Для неё я Декабрь, сын Деда Мороза.

– Обезьяну просила? – вздыхаю, я.

Для меня он тоже Декабрь. Жаркий Декабрь. Я до сих пор помню вкус его поцелуев, ласковые прикосновения. Но это в прошлом. Подушка на моём рабочем кресле принимает меня в поролоновые объятья. Ноги гудят после рабочего дня. Я незаметно скидываю мокасины и ставлю на них стопы. Сегодня и без Фроловой обезьяны пациентов «аки песка морского» обслужили. Нажимаю кнопочку, вспыхивает монитор, на экране появляется Марусино личико. Фрол вытягивает шею и улыбается. Впервые жалею, что у меня там не фото какого-нибудь красавчика.

– Да, обезьяну, – с опозданием отвечает он. – Обещал подарить.

– Не стоит. Я скажу, что вы ей приснились.

– Сколько ей? Сообразительная такая.

– Пять, – Я завожу новую карточку пациента и пьянею от аромата цитрусового парфюма, добравшегося до моего носа. – Фамилия!

– Чья? – не сразу понимает Фрол.

– Обезьяны!

– А, ну да. Горин. Простите, я не представился, – пальцы вновь отправляются в путешествие по чубу и завершают свой путь на затылке, – обычно меня узнают.

– Кличка и возраст, – бесстрастность сейчас моё всё.

– Тридцать три года, кличка «Горюшко».

Я утыкаюсь лбом в ладони.

– Обезьяны, что ли? – закипает Фрол. – Вы не можете не перескакивать так быстро с одного на другого.

Перескакивают блохи. И мужики из постели в постель. Вслух я этого не произношу и вновь кладу пальцы на клавиатуру. Фрол смиряется с моим молчанием:

– Моцарт, девять лет.

Вопрос-ответ, заполняем карточку без дальнейших пререканий. коридоре мерное урчание баса Коляна то и дело прерывается взрывным Люськиным смехом.

Я отправляю в чат клиники расчётный листок. Вот и всё. Сейчас Фрол встанет и вновь исчезнет из моей жизни. Он меня не узнал, не почувствовал, значит, не судьба. А удивлённо-разочарованное «ах, это ты», мне не нужно. Ужас, какое унижение пережила та рыжая девица на шоу. Но она сама виновата!

Я смотрю на Фрола, а он не сводит зачарованного взгляда с Маруси. На глаза наворачиваются слёзы, к горлу подкатывает комок. Я отворачиваюсь к окну и щёлкаю себя по кончику носа. От чихания помогает, думала, и от слёз, но нет. Выдыхаю и встаю из-за стола.

– Можете идти оплачивать.

Фрол удивлённо поднимает на меня глаза. Повторяю медленно, но настойчиво:

– Я говорю, вы можете идти оплачивать.

– Она так хорошо спит, – шепчет он.

– Я тоже хочу хорошо поспать, – перехожу я на шёпот, – а вы заняли моё место.

– Простите, – Фрол поднимается, держа Марусю на руках. – Можно нескромный вопрос?

– Нельзя, – упираюсь взглядом в его широкую грудь.

Что ж такое! Тянет, как магнитом. Только бы взглядами не обжечься!

– Обычно разрешают.

– Идите туда, где разрешают! – Протягиваю руки, чтобы забрать Марусю.

– Мы договорились с ней встретиться, – Фрол отступает. – Я обещал показать обезьян.

В общество шептунов нас приняли бы сразу в правление.

– Вот так и пропадают дети, – наступаю я на Фрола.

– Я не маньяк, а футболист, между прочим! – Фрол поворачивается к дивану. – Вы хоть простынь поправьте, мамаша!

Поправляю простынь, не обращая внимания на колкость и подбираю его телефон:

– С обезьянами мяч гоняете?

Фрол укладывает Марусю на диван, и она, цепляясь за его руки, улыбается во сне. Фрол поправляет дочке волосы, целует свой палец и касается им её лба. Выпрямляется и взгляд его становится жёстким. Он отвечает вопросом на вопрос:

– А вы и спите в маске?

Мои щёки вспыхивают.

– Да, бахилы ещё обуваю. – Впихиваю ему в руку телефон, мелькнувший фоткой обнажённой красотки, и киваю в сторону двери: – До свидания, Горюшко.

– У вас дочка, между прочим, кашляет! – шепчет Фрол, убирая телефон в задний карман джинсов, и заглядывает мне в лицо.

У меня дикое желание натянуть хирургический колпак себе на глаза.

– И что? – теперь уже я отступаю.

– А то! Ребёнок больной, а вы его с собой на работу таскаете.

– Муж в командировке, вот и таскаю! – сочиняю на ходу.

– И кто у нас муж? – Фрол упирает руки в боки.

– А вам что за дело? – Поворачиваюсь и словно под дулом пистолета иду к дверям.

– Врёте вы всё! – выплёвывает Фрол мне в спину. – Нет у вас никакого мужа! И знаете почему?

Я замираю. Конечно! Болтун – находка для шпиона. Спасибо, доча! Открываю дверь и поворачиваюсь к наглецу.

– Ну?

– Мужчину вам надо! – улыбается Фрол одним уголком губ.

– Пошёл вон отсюда!

Глава 3

Рита

– Мам… Ма-ам… Открой глазки! – Маруся сидит у меня на животе и разлепляет мне пальцами веки.

– Марусь, ещё будильник даже не звонил, – сиплю я.

Меня будто всю ночь били и живой закопали. В голове туман, в горле песок, в носу засуха.

Маруся нараспев повторяет:

– А вот и звонил, звонил! – Она склоняется надо мной и поверяет страшную тайну Карабаса Барабаса: – Ко мне Декабрь приходил. Сын Деда Мороза.

Фрол! Вряд ли этот пижон еще нарисуется в моей жизни. Разругались мы вчера капитально. Даже повернуться нет сил:

– Хорошие сны тебе снятся!

Вытягиваю телефон из-под подушки. Точно, звонил будильник. Семь утра. Надо вставать. Через полчаса приедет Никита, а у меня не готов отчёт за сутки. Проревела полночи.

– Ничего не сны! – пожимает плечами Маруся. – Он сегодня приедет за мной. Мы обезьяну поедем выбирать.

– Куда приедет? – Я слабо соображаю. Слова дочери доносятся до меня словно через надетую на голову кастрюлю. – Солнышко, слезь с меня, пожалуйста. Мама заболела.

Маруся касается моего лба губами. Точно так делаю я, когда она болеет.

– Рита – болёка! – Она сползает с меня и, кашляя, усаживается на стул, обхватив колени руками. – Домой к нам приедет! Он хороший!

Я сажусь на постели, и в изумлении смотрю на дочь:

– Ты что, ему наш адрес дала?

– Конечно… – Маруся засовывает палец в нос.

– Не ковыряй! Пойдём одеваться.

Встаю с дивана и на автопилоте иду в чулан, приспособленный Никитой под гардеробную.

Маруся хохочет и хватает меня за руку.

– Ты чего, мартышка? – Я чуть не падаю, но не могу без улыбки смотреть на эту смеющуюся моську.

– А знаешь, почему у обезьяны большие ноздри? – заговорщицки спрашивает Маруся.

– По породе?

– Не-а! Потому что у неё большие пальцы, – дочка снова заливается звонким смехом. – Декабрь сказал.

Вот паразит! По женским ушам скользит, как Плющенко по льду! «Декабрь сказал» из эфира сегодня не вытравить.

Натягиваю джинсы, свитер и хватаю с полки стаканчик с нашими зубными щётками.

– Ты и при нём в носу ковыряла?

Жду пока Маруся наденет колготки и платье.

– Ага! – Она сидит, натянув один чулок, и блаженно улыбается: – Декабрь сказал, что тоже в детстве любил ковыряться в носу. А ещё он, как и я, любит чистить между пальцами ног.

Глаза мои закатываются от возмущения! Что они еще обсуждали, пока я колдовала над Моцартом, даже страшно представить.

– Прелестно! Жду тебя умываться!

На нетвёрдых ногах возвращаюсь в кабинет. Включаю воду и выдавливаю белую гусеницу пасты на щётку. Стук в дверь.

– Ритусь, ты встала? – Люська входит с сияющими глазами. В руках поднос. На нём тарелка с горкой из тостов с румяной корочкой и чашка молока. – Марусе пошамкать принесла… Что с тобой?

Мотаю головой в сторону стола и держусь за стену, чтобы не упасть.

– Как пахнет! – Вбегает Маруся и, подскочив к Люське, прыгает вокруг неё в ожидании угощения.

Как пахнет? Полощу рот, повожу носом и понимаю, что никак не пахнет. Хватаю с полки любимое лавандовое мыло и вдыхаю его аромат полной грудью. Приехали. Словно стену понюхала.

– Трындец! – Иду к столу и достаю градусник. Подношу ко лбу и смотрю на электронное табло: тридцать семь и шесть. – Люська, я Ковид походу хватанула. Марусь, иди температуру померю.

Дочка, хрустя тостом с плавленым сыром, подходит и подставляет лоб. Тридцать шесть и шесть. Слава Богу! Достаю грудной эликсир и добавляю Марусе в молоко

– Дай-ка я тоже померю, – Люська выхватывает у меня градусник. – Уф, норм! А то мы с Коляном сегодня встретиться договорились. Ты, кстати, зря вчера этого красавчика бортанула…

Я подношу палец к губам и испуганно смотрю на Марусю. Но она витает в облаках. Даже знаю с кем.

– Люсь, я поеду. Ждать Никиту не буду. Плохо мне.

Я смотрю в окно. В первый день декабря пошёл снег. Крупные хлопья сыплются с неба. Не иначе матушка Метелица решила перетрясти перины. Недавно читала про неё Марусе. И чёртовы «Двенадцать месяцев» читала. Будь они неладны. На душе тоскливо, хоть в окно прыгай. Больничный лист перед Новым годом здорово ударит по зарплате. А у меня кредит за машину и маленькая, но ипотека. Тридцатку вынь да положь. Зато на стоматологе теперь точно сэкономлю.