Наши за границей. Где апельсины зреют

– Да на кой он мне шут?

– Ну все равно я тебе куплю. Ведь у меня деньги выигрышные, даром достались. И засахаренных фруктов надо пару корзиночек купить.

– Тоже на память?

– Пожалуйста, не острите! – вскинулась на мужа Глафира Семеновна. – Вы знаете, что я этого не терплю. Я не дура, чтобы не понимать, что засахаренные фрукты на память не покупают, но я все-таки хочу корзинку привезти домой, чтобы показать, как здесь засахаривают. Ведь целый ананас засахарен, целый апельсин, лимон.

И она стала заходить в магазины, покупать всякую ненужную дрянь.

– Больше тридцати двух рублей на наши деньги на сваях выиграла, так смело могу половину истратить, – бормотала она.

– Да ведь в Монте-Карло поедешь в рулетку играть, так поберегла бы деньги-то, – сказал Николай Иванович.

– А в Монте-Карло я еще выиграю. Я уж вижу, что моя счастливая звезда пришла.

– Не хвались, едучи на рать…

– Нет-нет, я уж знаю свою натуру. Мне уж повезет так повезет. Помнишь на Святках в Петербурге? На второй день Рождества у Парфена Михайлыча на вечеринке я четырнадцать рублей в стуколку выиграла, и все Святки выигрывала. И в Монте-Карло ежели выиграю – половину выигрыша на покупки, так ты и знай. А то вдруг восемьдесят франков выиграть и жаться!

– И вовсе ты восьмидесяти франков не выиграла, потому что я двадцать четыре франка проиграл.

– А это уж в состав не входит. Вы сами по себе, а я сама по себе. Иван Кондратьич, да купите вы что-нибудь вашей жене на память, – обратилась Глафира Семеновна к Конурину.

– А ну ее! Не стоит она этого! – махнул тот рукой.

– За что же это так? Чем же она это перед вами провинилась? То вдруг все вспоминали с любовью, а теперь вдруг…

– А зачем она не удержала меня в Петербурге? Да наконец, по вашему же наущению купил я ей в Париже кружевную косынку за два золотых.

– То в Париже, а это в Ницце. Вот ей баульчик хорошенький. Всего только четыре франка… Вынимайте деньги.

Вскоре Николай Иванович оказался нагруженным покупками. Вдруг Глафира Семеновна воскликнула, указывая на вывеску:

– Батюшки! Restaurant russe! Русский ресторан!

– Да неужели? – удивленно откликнулся Конурин. – Стало быть, и русских щец можно будет здесь похлебать?

– Этого уж не знаю, но «ресторан рюсс» написано.

– Действительно, ресторан рюсс. Это-то уж я прочесть умею по-французски, – подтвердил Николай Иванович. – Коли так, надо зайти и пообедать. Ведь уж теперь самое время.

Они вошли в ресторан, отделанный деревом в готическом стиле, с цветными стеклами в окнах и двери, уставленный маленькими дубовыми столиками с мраморными досками.

Конурин озирался по сторонам и говорил:

– Вид-то не русский, а скорей немецкий, на наш петербургский лейнеровский ресторан смахивает. Вон даже, кажется, и немцы сидят за пивом.

– Не в виде, брат, дело, а в еде, – отвечал Николай Иванович. – Ушки, что ли, спросим похлебать? Здесь место приморское, воды много, стало быть, и рыбное есть.

– Нет-нет, рыб я не стану есть! Бог знает какая здесь рыба! Еще змеей какой-нибудь накормят, – заговорила Глафира Семеновна.

– Закажем нашу русскую рыбу. Ну, стерлядей здесь нет, так сига, окуня, ершей…

– Ведь уж сказали, что будем щи есть, так на щах и остановимся.

Они сели за столик. К ним подошел гарсон с прилизанной физиономией и карандашом за ухом и встал в вопросительную позу.

– Похлебать бы нам, почтенный… – начал Конурин, обратясь к нему.

Гарсон недоумевал. Недоумевал и Конурин.

– Неужто по-русски не говорите? – спросил он гарсона.

– Comprend pas, monsieur…[50]

– Не говорит по-русски… В русском ресторане и не говорит по-русски! Тогда позовите, кто у вас говорит по-русски. Мы русские и нарочно для этого в русский ресторан зашли. Не понимаешь? Ай-ай, брат, мусью, нехорошо! Кличку носите русскую, а научиться по-русски не хотите. Теперь и у нас, и у вас «вив ля Франс» в моду вошло и «вив ля Руси», так обязаны по-русски приучаться. Глафира Семеновна, скажите ему по-французски, чтоб русского человека привел нам. Что ж ему столбом-то стоять!

– Доне ну, ки парль рюсс… – сказала Глафира Семеновна. – Гарсон, ки парль рюсс.

– Personne ne parle russe chez nous ici, madame[51].

– Что он говорит? – спрашивал Конурин.

– Он говорит, что никто здесь не говорит по-русски.

– Вот тебе и русский ресторан! Ну штука! Русские-то кушанья все-таки можно получить?

– Манже рюсс есть? – задал вопрос Николай Иванович. – Щи, селянка, уха…

Гарсон улыбнулся и ответил:

– Oh, non, monsieur…[52]

– Здравствуйте! И щей нет, и селянки нет, и ухи нет. Какой же это после этого русский ресторан! Глаша! Да переведи ему по-французски. Может быть, он не понимает, что я говорю. Как селянка по-французски?

– Этому нас в пансионе не учили.

– Ну щи. Про щи-то уж наверное учили.

– Суп и щи… Ву заве суп о шу?[53]

– Apresent non, madame… Pour aujourd’hui nous avons consommé, potage an riz avec des pois[54].

– Нет у них щей.

– Фу-ты, пропасть! Тогда спроси про уху. Ухи нет ли?

– Уха… Про уху мы, кажется, тоже не учили. Ах да… Суп опуасон. Эскеву заве суп опуасон?[55]

Гарсон отрицательно потряс головой и подал карточку обеда, перечисляя блюда:

– Potage, mayonnaise de poisson, poitrine de veau…[56]

– Да не нужно нам твоей карты! – отстранил ее от себя Николай Иванович. – Поросенка под хреном хотя нет ли? Должно же в русском ресторане хоть одно русское блюдо быть. Кошон, пети кошон…[57]

Гарсон улыбался и отрицательно покачивал головой.

– Ничего нет. А заманивают русским рестораном! Черти!

– Неужто и русской водки нет? – спросил Конурин.

– Vodka russe? Oh, oui, monsieur… – встрепенулся гарсон и побежал за водкой.

– Не надо! Не надо! – кричал ему вслед Николай Иванович. – Я полагаю, что за обман, за то, что они нас обманули вывеской, не след здесь даже и оставаться нам, – отнесся он к жене и Конурину.

– Да, конечно же не стоит оставаться. Надо учить обманщиков, – отвечал Конурин и первый поднялся из-за стола.

Ивановы сделали то же самое и направились к выходу.

XV

И опять Ивановы и Конурин начали бродить мимо магазинов, останавливаясь у окон и рассматривая товары. Время от времени Глафира Семеновна заходила в магазины и покупала разную ненужную дрянь. Теперь покупками нагружался уж Иван Кондратьевич, так как Николай Иванович был окончательно нагружен. Были куплены фотографии Ниццы, конфекты – имитация тех разноцветных мелких камушков, которыми усеян берег Ниццского залива, несколько каких-то четок из необычайно пахучего дерева, складное дорожное зеркальце, флакон с духами. Николай Иванович морщился.

– Напрасно мы в русском ресторане не пообедали, – сказал он. – Не стоило капризничать из-за того, что в нем нет русских блюд. Ведь все равно никакой русской еды мы здесь не найдем.

– А Капитон Васильич, между прочим, давеча говорил, что есть здесь какой-то ресторан, где можно русские щи, кашу и кулебяку получить, – отвечала Глафира Семеновна. – Он даже название ресторана сказал, но я забыла.

– Тогда спросите у городового. Городовой, наверное, знает, где такой ресторан, – предложил Конурин и прибавил: – Пора поесть, очень пора. Крепко уж на еду позывает.

– Да где городового-то сыщешь! Этот город, кажется, без городовых. Вот уже сколько времени бродим, а я ни одного городового не видала.

– В самом деле без городовых, – поддакнул Николай Иванович. – И я не видал.

– Ну как же это возможно, чтоб город был без городовых! – возразил Конурин. – Просто мы не заметили. Нельзя без городовых… А вдруг драка? А вдруг пьяный?

– Иван Кондратьич, вы забываете, что здесь заграница. Нет здесь пьяных.

– Теперь нет, но по праздникам-то, уж верно, бывают… Городовой… Городового надо на углу искать, на перекрестке. Пойдемте-ка на угол. Вон угол.

Вышли на угол, где перекрещивались улицы, но городового и там не было.

– Странно… – сказал Конурин. – Смотрите, на извозчичьей бирже нет ли городового. Вон извозчики стоят.

Прошли к извозчикам, но и там не было городового.

– Ну город! – проговорил Конурин. – Как же здесь по ночам-то? Ведь это значит, коли ежели кто-нибудь на тебя ночью нападет, то сколько хочешь «караул» кричи, так к тебе никто и не прибежит. А еще говорят – цивилизация!

– Да не нападают здесь по ночам.

– Все равно без караула невозможно. Это не порядок. Ну, вдруг я полезу в такое место, в которое не приказано ходить? Кто меня остановит? Опять же извозчики прохожих задевать начнут или промеж себя ругаться станут.

– А извозчики здесь полированные. Видите какие стоят? Ведь это извозчики. Здесь на них даже нет извозчичьей одежды, как на парижских извозчиках. Так же одеты, как и вы с Николаем Ивановичем: пиджачная пара, шляпа котелком и при часах и при цепочке.

– Да неужто это извозчики? – дивился Конурин.

– А то кто же? Видите, при лошадях стоят. А то вон один на козлах сидит, и в очках даже.

– Фу-ты, пропасть! Я думал, это так кто-нибудь. В очках и есть. Что это у него? Газета? Да, газету читает, подлец. Батюшки! Да вон еще извозчик – даже в серой клетчатой паре и в синем галстухе.

– И даже в таком галстухе, какого и у вас нет, – поддразнила Глафира Семеновна Конурина.

– Ну-ну-ну… Пожалуйста… Я в Париже полдюжины галстухов себе купил.

– Вот видите, хотя и не обижаюсь, а вы все-таки нукаете на даму, а уж я уверена, что этот извозчик не станет на даму нукать. Стало быть, для таких полированных извозчиков не нужно и городовых.

– Да ведь я, голубушка, любя понукал. Вы не обижайтесь, – отвечал Конурин.

– А он и любя нукать не станет.

– В самом деле, какие здесь извозчики! От барина не отличишь! – дивился Николай Иванович.

– Где отличить! – поддакнул Конурин. – В толпе толкнешь его невзначай, так «пардон» скажешь.

– Однако, господа, как хотите, а обедать надо, – сказала Глафира Семеновна. – Я и сама проголодалась. Смотрите, уж темнеет. Ведь седьмой час.

– Да-да… Надо хоть какой-нибудь ресторан отыскать, – подхватили мужчины.

– Тогда сядем в коляску и велим нас везти в самый лучший ресторан.

– Зачем же в самый лучший? В самом-то лучшем бок нашпарят, – возразил Николай Иванович.

– Ах ты, Боже мой! Да ведь я на сваях больше восьмидесяти франков выиграла, так чего же сквалыжничать?

– Да что ты все «выиграла» да «выиграла»! Ты считай, много ли теперь от этих восьмидесяти франков осталось. Ведь ты целый ворох покупок сделала.

– Ах, жадный, жадный! А ты не считаешь, что я тебе и Ивану Кондратьичу по всей загранице переводчицей? В Париже жид-переводчик предлагал свои услуги – я отказала и везде сама. Жиду-то по пяти франков в день нужно было платить, да поить-кормить его, а через меня мы без жида обошлись. Коше! – обратилась Глафира Семеновна к извозчику. – Ну, шершон бон ресторан. By саве? Монтре ну[58].

– Oh, oui, madame…

Извозчик, учтиво приподняв шляпу, полез на козлы.

– Садитесь, господа, садитесь… – скомандовала Глафира Семеновна мужчинам.

Все сели в коляску и поехали. Ехать пришлось недолго, извозчик сделал два-три поворота, выехал на Place du Jardin Publique[59] и остановился перед известным рестораном «London-House».

XVI

Ресторан «London-House» был самый лучший и самый дорогой в Ницце. Приноровленный исключительно к иностранцам, он щеголял, кроме французской кухни, русскими и английскими блюдами. Русским здесь подавали семгу, балык, свежую икру, щи, борщ, кашу, пироги, делали даже ботвинью, хотя кислые щи, которыми ее разбавляли, походили скорей на лимонад, чем на кислые щи; англичанам предлагался кровавый ростбиф и всевозможных сортов пудинги.

Когда супруги Ивановы и Конурин уселись за столик и привычная прислуга услыхала их русский говор, к ним сейчас же подошел распорядитель ресторана с карандашом, записной книжкой и во фраке и прямо предложил на обед «tchi, kacha, koulibiaka et ikra russe». Глафира Семеновна не сразу поняла речь француза и недоумевающе посмотрела на него, так что ему пришлось повторить предложение.

– Господа, он сам предлагает нам щи, кашу и кулебяку… Здесь русские блюда есть, – обратилась она к мужу и Конурину.

– Да неужели?! – воскликнул Конурин. – Во французском-то ресторане?

– Во-первых, это не французский, а английский ресторан. Вон на карточке написано: «Лондон-гус», а Лондон – город английский. Предлагает… Говорит, что и икра есть на закуску… Хотите?

– Да, конечно же! – откликнулся Николай Иванович. – Английский ресторан… Молодцы англичане! Никогда я их не любил, а теперь уважаю.

– Щей, каши и кулебяки можешь подать, мусью? – радостно обратился к распорядителю Конурин и, получив от него утвердительный ответ, похлопал его по плечу и протянул руку, сказав: – Мерси, мусью. Тащи, тащи скорей все, что у тебя есть по русской части! Водка рюсс тоже есть?

– Mais oui, monsieur[60].

– Ловко! Еще раз руку!

Распорядитель сделал знак гарсону – и тот засуетился, уставляя стол приборами.

Была подана бутылка водки в холодильнике со льдом, свежая икра, также во льду, семга; затем следовали кислые щи, правда приправленные уксусом, но все-таки щи, каша и добрый кусок разогретой кулебяки, смахивающей, впрочем, на паштет. Иванов и Конурин жадно набросились на еду.

– Вот уж не ждали и не гадали, а на русские блюда попали! – говорил Конурин. – Молодец извозчик, что в такое место привез! И ведь странное дело: заходили в русский ресторан и ничего русского не нашли, а тут попали в английский – и чего хочешь, того просишь.

– Смотрите, даже черный хлеб подали, – указывала Глафира Семеновна.

Николай Иванович попробовал хлеб и сказал:

– Ну, какой это черный! На пряник смахивает.

– Однако нигде за границей мы и такого не видали.

Распорядитель ресторана то и дело подходил к ним и предлагал еще русские блюда. Глафира Семеновна переводила.

– Он говорит, что здесь в ресторане даже блины с икрой можно получить, но надо только заранее заказать, – сказала она.

– Блины с икрой? Ловко! Зайдем, зайдем… Непременно зайдем в следующий раз, – отвечали мужчины.

– Et botvigne russe, monsieur…

– Ботвинья? Завтра же будем на этом месте ботвинью хлебать. Ах, англичане, англичане! Распотешили купцов! Ловко распотешили, лягушка их забодай! – бормотал Конурин. – Не знал я, что англичане такое сословие. И вино красное какое здесь хорошее, с духами…

– А это уж здесь в ресторане сами по своему выбору поставили. Я сказала только «бон вэн», чтоб было хорошее вино, – отвечала Глафира Семеновна.

– Шато-Марго. Ну что ж, я думаю, что мы не зашатаемся и не заморгаем, ежели еще третью бутылочку спросим, – сказал Николай Иванович. – Надо «Лондон-гус» поддержать.

– Вали! Я рад, что до русской-то еды дорвался, – откликнулся Конурин. – Правда, она все-таки на французский манер, но и за это спасибо.

Николай Иванович и Конурин, попивая красное вино, буквально ликовали; но при расчете вдруг наступило разочарование. Когда Глафира Семеновна спросила счет, то он оказался самым аптекарским счетом по своим страшным ценам. Счет составлял восемьдесят с лишком франков. Даже за черный хлеб было поставлено пять франков.

– Фю-фю-фю! – просвистал Конурин. – Ведь это, стало быть, тридцать пять рублей на наши деньги с нас. За три русские блюда с икоркой на закуску – тридцать пять рублей! Дорогонько, однако, русское-то здесь ценят! Да ведь это дороже даже нашего петербургского Кюбы, а тот уж на что шкуродер. Ловко, господа англичане! А я еще английское сословие хвалил, хотел ему «вив англичан» крикнуть. По двенадцати рублей на нос прообедали, ни жаркого, ни сладкого не евши.

– Я апельсин и порцию мороженого съела, – отвечала Глафира Семеновна.

– Да что апельсин! Здесь ведь апельсины-то дешевле пареной репы. Нет, сюда уж меня разве только собаками затравят, так я забегу, нужды нет, что тут блины и ботвинью предлагают. За блины да за ботвинью они, пожалуй, столько слупят, что после этого домой-то в славный город Петербург пешком придется идти.

– За вино по двенадцати франков за бутылку взяли, – говорил Николай Иванович, просматривая счет.

– Да неужели? Ах, муха их забодай! Положим, вино отменное, одно слово – шаль, но цена-то разбойничья. В Париже мы по два франка за бутылку пили – и в лучшем виде…

– Ну а здесь я заказала самого лучшего и сказала, чтоб он, этот самый человек, уж на свою совесть подал, – отвечала Глафира Семеновна.

– А он уж и обрадовался? Короткая же у него совесть, таракан ему во щи.

– Удивляюсь я на вас, право, Иван Кондратьич, – сказала Глафира Семеновна. – Хотите, чтоб за границей ваши прихоти исполняли, и не хотите за них платить. Не требовали бы русских блюд.

– Как не хочу платить? Платить надо. Без этого нельзя. Не заплати-ка – в участок стащут.

– Так зачем же не поругаться за свои деньги? Коли ты с меня семь шкур дерешь, то дай мне и над тобой потешиться, и душу отвести.

– Не следовало только вино-то вот на его выбор предоставлять, – сказал Николай Иванович. – Давеча за завтраком на сваях мы в лучшем виде вино за три франка пили.

– Ах, Боже мой! И вечно вы с попреками! – воскликнула Глафира Семеновна. – Ну хорошо, давеча я выиграла и вино на выигрышный счет принимаю.

– Поди ты… Ты прежде посчитай, много ли у тебя от выигрыша-то осталось. Выигрышные-то деньги ты все в магазинах за портмоне да баулы оставила. Гарсон! Прене…

Николай Иванович вынул кошелек и принялся отсчитывать золото за обед.

– Сколько человеку-то на чай дать? – отнесся он к Конурину. – Хоть и нажгли нам здесь бок, но нельзя же свою русскую славу попортить и какой-нибудь французский четвертак на чай дать. Знают, что мы русские.

– Да дай два четвертака.

– Что ты, что ты! Я думаю, что и пять-то мало. Ведь лакей чуть не колесом вертелся, когда узнал, что русские пришли. Вон он как глядит! Физиономия самая масленая. Один капуль на лбу чего стоит! Тут счет восемьдесят три франка с половиной… Дам я ему четыре золотых больших и один маленький, и пусть он берет себе шесть с половиной франков на чай. Русские ведь мы… Неловко меньше. Русские за границей на особом положении и уж славятся тем, что хорошо дают на чай. Ходит, Иван Кондратьич, что ли?

– Вали! Где наше не пропадало! – махнул рукой Конурин.

Николай Иванович бросил гарсону на тарелку девяносто франков и сказал:

– А сдачу прене пур буар[61].

XVII

Из ресторана супруги Ивановы и Конурин поехали домой, в гостиницу, оставили там свои покупки, сделанные в магазинах перед обедом, снова вышли и отправились отыскивать концертный зал казино, на который им указывал утром Капитон Васильевич как на место, где можно нескучно провести время. Конурин было отказывался идти с Ивановыми в казино, говоря, что он лучше завалится спать, так как совсем почти не спал ночь, но Глафира Семеновна уговорила его идти.

– Помилуйте, кто же это спит за границей после обеда! Нужно идти и осматривать достопримечательности города, – сказала она ему.

– Знаю я эти достопримечательности-то! Земляк сказывал, что там опять игра в эти самые дурацкие карусели. Неужто опять по-утреннему карман на выгрузку предоставить?

– Странное дело… Можете и не играть.

– Не играть! Человек слаб. Запрятать разве куда-нибудь подальше кошелек?

– Да, давайте мне ваш кошелек, – предложила Глафира Семеновна.

– И то возьмите, – согласился Конурин и, передав свой кошелек, отправился вместе с Ивановыми.

Царила тихая звездная ночь, когда они шли по плохо освещенным улицам. В Ницце рано кончают магазинную торговлю, магазины были уже заперты, и газ в окнах их, составляющий главное подспорье к городскому уличному освещению, был уже потушен. Прохожих встречалось очень мало. Публика была в это время сосредоточена в театрах и в концертно-игорных залах. На море с балконов здания Jetté Promenade пускали фейерверк. Трещали шлаги, и взвивались ракеты, рассыпаясь разноцветными огнями по темно-синему небу. Оттуда же доносились и звуки оркестра. Ивановы и Конурин остановились и стали любоваться фейерверком.

– Вишь, как дураков-то заманивают на игорную мельницу! Фейерверк пущают для приманки.

– «Комензи, господа, несите свои потроха, отберем в лучшем виде», – говорил Конурин. – Нет, мусьи, издали посмотрим, а уж к вам не пойдем.

– Надо опять к гостинному двору направляться. Капитон Васильич говорил, что там этот самый казино помещается, – сказала Глафира Семеновна и повела за собою мужчин.

Вход в казино блистал газом, а потому, приблизясь к «гостиному двору», зал этот уже нетрудно было найти. Около входа толпились продавцы фруктов, тростей, альбомов с видами Ниццы, цветочных бутоньерок и так просто уличные мальчишки. Мальчишки свистали и пели. Один даже довольно удачно выводил голосом арию Тореодора из «Кармен». Некоторые, сидя на корточках, играли в камушки на медные деньги.

– Смотри, Иван Кондратьич. Даже маленькие паршивцы и те в деньги играют. Вот она, Ницца-то! Совсем игорный дом, – указал Николай Иванович Конурину.

Заплатив за вход по два франка, Ивановы и Конурин вошли в зал казино, освещенный электричеством. Это был громадный зимний сад с роскошными пальмами, латаниями, лезущими к стеклянному потолку. По стенам плющ и другие вьющиеся растения; в газонах пестрели и распространяли благоухание цветы в корзинках. Сад был уставлен маленькими столиками, за которыми сидела публика, пила лимонад, содовую воду с коньяком, марсалу и слушала стройный мужской хор, певший на эстраде, украшенной тропическими растениями. Бросались в глаза разряженные кокотки в шляпках с невозможно выгнутыми и загнутыми широкими полями, с горой цветов и перьев, выделялись англичане во всем белом, начиная от ботинок до шляпы, тощие, длинные как хлысты, с оскаленными зубами и с расчесанными бакенбардами в виде рыбьих плавательных перьев. В двух-трех местах, где пили коньяк за столиками Ивановы и Конурин, услыхали русскую речь.

– Русские… – улыбалась Глафира Семеновна. – Правда, Капитон Васильич сказывал, что здесь, в Ницце, русских много. И замечательно… – прибавила она. – Как русские, так коньяк пьют, а не что-либо другое.

– Да что ж православному-то человеку на гулянье попусту лимонадиться! От лимонаду ни веселья, ничего… Так и будешь ходить мумией египетской, – отвечал Конурин. – Я думаю даже – уж и мне с вашим супругом садануть по паре коньяковых собачек.

– Ну вот… Дайте хоть сад-то путем обойти и настоящим манером публику осмотреть. Здесь на дамах наряды хорошие есть. Ах, вот где играют-то… – заглянула она в боковую комнату. – И сколько публики!

В залитых газом галереях, разделенных на отделения и прилегающих к саду, действительно шла жаркая игра. Около столов с вертящимися поездами железной дороги и лошадками толпилась масса публики, и то и дело слышались возгласы крупье: «Faites voire jeu, messieurs» и «Rien ne va plus».

– Николай Иваныч, ты уж там как хочешь, а я рискну на маленький золотой, – сказала Глафира Семеновна. – Надо пользоваться своим счастьем. Утром выиграла, так ведь можно и вечером выиграть.

– Да полно, брось…

– Нет-нет. И пожалуйста, не отговаривай. Ведь, в сущности, ежели я маленький золотой и проиграю, то это будет из утреннего выигрыша, стало быть, особенно жалеть нечего.

– Носится она с утрешним выигрышем как курица с яйцом! Ведь свой утрешний выигрыш ты в магазинах на разные бирюльки просеяла.

– Нет-нет, у меня еще остались выигрышные деньги. Батюшки! Да сколько здесь игорных столов-то! Здесь куда больше столов, чем там на сваях, где мы утром играли. Вот уж я больше пяти столов видела. Раз, два, три… пять… шесть… Вы вот что… чтобы вам здесь не мотаться около меня, вы идите с Иваном Кондратьичем и выпейте коньяку. В самом деле, вам скучно, горло не промочивши. А я здесь останусь. Коньяку-то уж вы себе одни сумеете спросить.

– Еще бы… Хмельные слова я отлично знаю по-французски… – похвастался Николай Иванович. – Мне трудно насчет чего-нибудь другого спросить, а что насчет выпивки – я в лучшем виде. Только ты, Глаша, смотри не зарвись… Не больше маленького золотого.

– Нет-нет. Как золотой проиграю – довольно.

– Ну то-то. Пойдем, Иван Кондратьич, хватим по чапорушечке.

Супруги расстались. Глафира Семеновна осталась у игорного стола, а Николай Иванович и Конурин отправились спросить себе коньяку.

Спустя час Николай Иванович пришел к тому игорному столу, где оставил Глафиру Семеновну, и не нашел ее. Он стал ее искать у других столов и увидал – бледную, с потным лицом. Она азартно ставила ставки. Парижская причудливая громадная шляпка ее сбилась у ней на затылок, и из-под нее выбились на лоб пряди смокших от поту волос. Завидя мужа, она вздрогнула, обернулась к нему лицом и, кусая запекшиеся губы, слезливо заморгала глазами.