999,9… Проба от дьявола

– Я тоже так считал, но тогда мне непонятен факт зачистки, которая произошла в кафе «Ласточка».

По лицу Цыбина пошли красные пятна.

– Я… я не понимаю, о чем вы. О какой зачистке идет речь?

– О зачистке в «Ласточке», операция была проведена по всем правилам «масок-шоу», и о ней уже гудит весь завод. Я имею в виду завод цветных металлов.

Он замолчал, молчал и Цыбин, видимо, не зная, что ответить на предъявленное ему обвинение.

«Неужто этот колобок действительно ничего не знает? – размышлял Яровой, наблюдая за начальником Воронцовского ОВД. – В таком случае…»

Впрочем, что все-таки можно отнести к фразе «в таком случае…»? За то время, что он протирал штаны, изучая старые уголовные дела по золотоношам, Яровой так и не смог обрасти оперативной информацией по тем теневым структурам, которые отслеживали в городе золотые потоки. А завод и город словно сжались в своей собственной скорлупе, стараясь не выплеснуть наружу ничего лишнего. И этот прокол с «Ласточкой»…

– Между тем, – продолжал Яровой, – «Ласточка» является тем самым клубом по интересам, который оседлали заводские золотоноши, и мне ли об этом вам говорить.

Было видно, как дернулся Цыбин, пытаясь сказать что-то в свою защиту, но Геннадий Михайлович тут же осадил его властным движением руки.

– Город уже наполнился слухами, что по заводу работает следственно-оперативная бригада, возглавляемая следователем Следственного комитета России, и я спрашиваю вас, Вячеслав Евгеньевич, как мне лично расценивать то безобразие, которое было учинено вашими подчиненными в кафе «Ласточка»? Или здесь все проще простого? Проведя столь громкую зачистку, вы дали понять посетителям заведения, что все это сделано с ведома столичного следователя, и тем самым подставили меня как должностное лицо.

Яровой замолчал, и было непонятно, бросал ли он прямое обвинение Цыбину или все-таки спрашивал его о возможно допущенной с его стороны ошибки. Впрочем, хрен редьки не слаще.

– Геннадий Михайлович, поверьте… – лицо начальника ОВД приобрело оттенок вареной свеклы, ярким багрянцем пылали уши, – я впервые слышу об этом и сегодня же, обещаю вам… самолично разберусь во всем.

– Что ж, буду весьма благодарен, – поднимаясь из-за стола, произнес Яровой, давая понять тем самым, что разбор «полетов» закончен.

Глава 7

Не прошло и получаса, как на телефон Ярового позвонил Цыбин. Извинился за произошедшее в «Ласточке», сообщив, однако, при этом, что весь тот шмон, который в привычном для них режиме провели омоновцы, был вынужденным оперативным мероприятием, требующим решительных действий.

– И что за «мероприятие»? – с язвинкой в голосе поинтересовался Яровой.

– Поступила информация, что в кафе назначил встречу залетный торгаш героином, и опера с этого участка решили взять его с поличным.

Это уже было кое-что, и следователь тут же спросил:

– И что, надеюсь, не промазали?

– В десятку ребятишки попали. Взяли гонца с товаром, уже показания дает.

В голову Яровому ударило жаркой волной – «взяли с героином… дает показания…».

– И что за гусь? – пересилив себя, спросил он. – С братских республик?

– В том-то и дело, что москвич. Но птица, я вам скажу!..

Яровой чисто автоматически задал еще несколько вопросов и, опустив на рычажки телефонную трубку, откинулся в кресле.

Выходит, Крымова подставили, но кто и зачем? И что необходимо предпринять, чтобы вытащить его из СИЗО?

Вопросы и вопросы, на которые у Ярового пока что не было ответа.

Начиная понимать, что без дополнительной информации не только по заводчанам, но и по «городской элите» ему вряд ли удастся разобраться с этим осиным гнездом, он вспомнил о Быкове, который вдруг вообразил, что закон в России превыше всего, за что и был изгнан с работы. Набирая номер домашнего телефона бывшего следака, Яровой надеялся услышать приглушенный баритон, однако трубку подняла его жена.

– Да? Вас слушают.

Геннадий Михайлович невольно насторожился, ощутив непонятное пока что чувство тревоги. Уже по тому, как это было сказано, можно было догадаться, что в доме Быковых произошло какое-то несчастье и эта женщина едва сдерживает слезы.

– Извините, мне бы с Олегом Сергеевичем переговорить.

Последовала очень долгая пауза, и наконец в трубке раздался с трудом сдерживаемый всхлип:

– Это невозможно… Олега нет.

«Олега нет!» – это было сказано с такой болью, что Яровой вдруг почувствовал, как у него пересохло в горле.

– Простите, но я… я не понимаю вас. Его что, увезли в больницу? Радикулит?

Вместо ответа снова громкий всхлип, и в этот момент кто-то перехватил трубку:

– Чего вам?

– Я бы хотел переговорить с Олегом Сергеевичем. Мы договаривались.

– Вам же сказали, что его нет. Убили Олега! Сегодня похороны.

Слова эти обрушились на Ярового словно ушат холодной воды, и он вдруг почувствовал, как у него нервным тиком дернулось веко.

«Убили… Похороны…» Убили слишком дотошного следователя Воронцовского ОВД, на чью помощь он рассчитывал при разработке криминальных завязок между городом и «золотой фабрикой».

– Господи, как убили? Когда? Кто?

Вновь тягостное молчание, и наконец все тот же грубый, но уже без резкой интонации женский голос:

– Третьего дня, вечером, его как раз радикулит отпустил, и он решил прогуляться до магазина. – Снова молчание и тяжелый вздох: – Вот и прогулялся наш Олег Сергеевич.

– И что же, его… прямо в магазине?

– Зачем же в магазине? Его до самого дома проводили, и когда он в подъезд входил… – Опять тишина и настороженный вопрос: – А вы, собственно, кто?

– Товарищ его, – соврал Яровой, – учились когда-то вместе. Хотел было с Олегом повидаться, а оно вон как вышло.

– Так приезжайте. Если и не поговорите, так хоть помянем Сергеича.

Яровой сжал руками виски и тупо уставился на телефон. Он не первый год тянул лямку следователя по особо важным делам Следственного комитета России, и принять на веру тот факт, что убийство Быкова – трагическое совпадение, было бы верхом наивности. В подобные совпадения он давно уже не верил, да и сам Олег ведь предупредил его о том, что ему не очень-то с руки встречаться с московским важняком, копающим ту же самую кучу дерьма, которую в свое время пытался разгрести и он, Быков, за что и поплатился. И получалось…

В итоге высвечивалась хреновина с морковиной.

А если говорить проще, то «оппоненты» Ярового, как их назвал Быков, причем «оппоненты» довольно высокого уровня и больших возможностей, не могли не учитывать того момента, что столичный важняк обязательно выйдет на изгнанного с работы следователя, и в этом случае…

М-да, судя по тому, что они решились на убийство, кому-то было что скрывать. Им важно было не допустить Ярового до той информации, которой владел Быков. За следаком была установлена негласная слежка, скорее всего, с тотальной прослушкой. Прощаясь, Быков сказал, что они непременно встретятся, как только отпустит радикулит и он встанет на ноги. И едва он смог выйти из дома, что уже представляло для «оппонентов» определенную опасность, его убили.

Не в силах более сдерживаться, Яровой матерно выругался, во что никогда бы не поверили его сослуживцы по Следственному комитету, и резко поднялся из-за стола. Надо было что-то срочно предпринимать, но что?! Прошел к окну, за которым уже в полную силу плескалась весна, и отрешенным взглядом уставился в стекло. Если действительно эта страшная ржавчина настолько проела воронцовский клан золотонош, как он думает, то… Надо было досконально воспроизвести в памяти телефонный разговор с Быковым и попытаться понять, что конкретно могло столь сильно напугать «оппонентов», если они решились на убийство следователя, пусть даже бывшего. Итак…

Быков высказал свое личное мнение о тех людях, которые были интересны Яровому как потенциальные помощники в ведении следствия, и в этом не было ничего сверхъестественного. Это был их первый разговор по телефону, так сказать, знакомство. Однако вскоре ему перезвонил уже сам Быков и дал понять, что неплохо бы «ковырнуть» непонятную смерть начальника аффинажного цеха завода цветных металлов, которого в одночасье срубил инфаркт. Настораживало также и то, что похоронили его без вскрытия, в какой-то подозрительной спешке.

«Ну и что с того?», – сам с собой спорил Яровой. На его памяти были случаи, когда из жизни уходили молодые, здоровые мужики, хотя и Жуков был не пальцем деланный. Лыжник, мастер спорта по биатлону.

Так, что же еще?

Асланов! Руслан Асланов, который сразу же после смерти Жукова занял освободившуюся должность. И именно относительно Асланова Быков вбросил фразу, которая могла бы насторожить «оппонентов» Ярового:

«Попробуйте копнуть Асланова. Если, конечно, это вам удастся».

Но чтобы из-за подобной фразы убивать известного в городе человека… Чушь! Чушь и еще раз – чушь!

И в то же время Быков для кого-то представлял довольно серьезную опасность, причем именно в связи с предстоящей встречей со следователем Следственного комитета России. Но для кого конкретно?

Понимая, что во всем этом ему в одиночку не разобраться, Яровой вернулся к столу, полистал записную книжку и, найдя домашний телефон начальника воронцовского УБЭПа, набрал его номер. Можно было бы, конечно, обойтись и другими силами, но это было данью уважения к убитому. Быков сам сказал ему, что подполковник Рыбников – тот самый честняга, профи, на которого можно положиться в трудную минуту.

– Феликс Ефимович? – на всякий случай уточнил Яровой.

– Да, слушаю вас, – с сухими нотками непробиваемого служаки в голосе отозвался Рыбников, и следователь невольно представил, как по-спортивному подтянутый подполковник по кличке Рыбак берет телефонную трубку и подносит ее к уху, похожему на ручной лепки пельмень.

– Яровой беспокоит.

– Геннадий Михайлович! – в голосе Рыбникова уже звучали совершенно иные нотки, их Яровой хотел бы отнести к взаимной симпатии, которая, как ему показалось, возникла между ними на первом оперативной совещании, когда он озвучил задачу по созданию следственно-оперативной группы и подполковник тут же предложил свои услуги.

– У вас не найдется пара минут?

– Слушаю вас.

– Вы хорошо знали Быкова?

– Олега? Даже более того, мы ведь когда-то начинали вместе, правда, он как следователь, а я в ОБХСС. К тому же домами дружили, когда семьями обзавелись. – Он скорбно вздохнул, видимо припоминая времена молодости, и в его голосе скользнули теплые нотки. – Кстати, то, что он на Верочке женился, – это моя заслуга. Она у нас секретаршей работала, вот я и свел их. Так что хорошо я знал Олега, царствие ему небесное. Очень хорошо!

– А что вы думаете относительно его убийства?

– Ограбление.

– И вы в этом убеждены?

– Можно сказать, стопроцентно.

– М-да, – задумчиво произнес Яровой, – но именно об этом я и хотел бы с вами переговорить, но только не по телефону.

– Хорошо, – отреагировал Рыбников, – в таком случае завтра до оперативки.

Распрощавшись с собеседником, Яровой хотел уж было опустить трубку на рычажки, как вдруг его осенило:

– Феликс Ефимович, еще один вопрос: вы, наверное, должны были знать и Жукова, начальника аффинажного цеха завода?

– Естественно.

– А его жену, случаем, не знаете?

– Ларису? Конечно. Помнится, как-то на Новый год даже в одной компании были.

– А что она собой представляет? Я имею в виду как человек.

Рыбников задумался и как-то неуверенно произнес:

– Ну-у, несколько неуравновешенная, даже в крик может сорваться – и тут же превратиться в доброжелательную мадонну. Та-ак, что же еще? Вроде бы легко поддается постороннему влиянию и, насколько мне помнится, так же легко впадает в панику. А Генку даже к лыжам ревновала. Он ведь то на сборы уезжал, то лыжню по первому снегу накатывал. Вот, пожалуй, и все. А вы что, хотели с ней встретиться?

– Наверное, да.

Глава 8

Еще сутки прошли в томительно-тоскливом ожидании, и, когда Крымов стал колотиться в массивную дверь камеры, требуя адвоката, его наконец потянули в следственную комнату, где уже поджидал Оськин. Снова молчаливый кивок на привинченный к полу табурет, те же вопросы относительно героина, «обнаруженного» в карманах Крымова, жесткое требование пойти на чистуху, чтобы «облегчить меру наказания», которую вынесет ему суд. Осознав в конце концов, что все доводы по поводу глупости притянутого за уши обвинения просто бессильны против злобных буравчиков глубоко посаженных, словно у дикого кабана, глаз следователя, Крымов замолчал, угрюмо насупившись, и, только когда Оськин вызвал конвой, без особой надежды в голосе повторил:

– Я требую адвоката.

Непробиваемый, как стены Брестской крепости, Оськин согласно кивнул и негромко процедил сквозь зубы:

– Будет… и адвокат тебе будет, и комиссия по правам человека, но поначалу ты у меня в пресс-камере посидишь, и на своей заднице испробуешь, что такое порево-харево по-воронцовски. Ну а потом уже, если, конечно, кровью не изойдешь, позовем, кого хочешь.

И слово свое Оськин сдержал. Правда, перевели Антона не в пресс-камеру, а в «стакан» – крохотную камеру-одиночку, где ему светило куковать до конца следствия. В этом карцере, кирпичные стены которого прогнили от сырости и теперь сочились мутной, вонючей жидкостью, не было ни обильной жратвы, ни тем более спирта, которым делились с ним сокамерники, зато никто не донимал разговорами и можно было уже совершенно спокойно оценить ситуацию.

Более всего тревожило то, что он не мог дать знать о себе Яровому, которому теперь, судя по всему, придется менять общий рисунок оперативной разработки каналов хищения и сбыта черного золота, разработанный еще в Москве. Впрочем, Антон даже не сомневался в том, что Яровой уже выяснил причину столь внезапного исчезновения агента, однако это мало что давало. Не станет же он требовать освобождения Седого, заявив, что под этой личиной скрывается подполковник ФСБ.

Короче говоря, дела обстояли хуже некуда.

Чтобы не сойти с ума от вида этих проклятых стен, давящих на психику, как пятитонный пресс на податливую пластинку, Крымов до изнеможения отжимался руками от сырого, холодного бетонного пола, качал мышцы живота, после чего падал на жесткую, узкую шконку и, уставившись на тусклую лампочку-сорокаваттку, через стекло которой едва пробивался свет, пытался максимально собраться и отбросить эмоции. Главное – не суетиться. Он знал: стоит только начать мельтешить, как тебя тут же поджидает последующая неприятность, но уже более серьезная. А в том, что воронцовские «доброжелатели» ждут не дождутся его прокола, Крымов даже не сомневался. Иначе зачем было устраивать весь этот маскарад.

Правда, непонятной оставалась роль Оськина в этом деле. Если следак изначально не замаран в этой подставе с наркотиками и если он не полный дебил, то почему столь тупо и упорно гнет свою линию по обвинению задержанного в распространении тяжелых наркотиков и даже не желает прислушиваться к его контрдоводам? Может, лишнюю лычку в петличку заработать хочет?

Впрочем, все это было гаданием на кофейной гуще, прерванным появлением в камере коридорного. Уставившись на Крымова тяжелым, пронизывающим взглядом, который с годами вырабатывается не только у корпусных с прогульщиками, но и у ваньков-контрактников[6], он дождался, когда тот поднимется со шконки, и негромко произнес:

– С тобой тут потолковать кое-кто желает. Так что не вздумай выпендриваться, в момент рога обломаю.

Несколько ошеломленный, Крымов непонимающе уставился на коридорного. Господин Оськин никогда бы не опустился до подобного визита, поэтому оставались или «доброжелатели», подкинувшие ему наркоту, или же… Однако то, что ему предстояло увидеть, превзошло все его ожидания. В камеру вошел высокий мужик лет пятидесяти и, дождавшись, когда коридорный прикроет за собой громыхнувшую дверь, смерил Крымова откровенно изучающим взглядом и только после этого пробасил голосом уверенного в себе человека:

– Так это ты, что ли, хотел меня видеть? Колись!

У Крымова нервным тиком дернулась щека.

Перебитый у основания нос, широкое скуластое лицо с мощными надбровными дугами, под которыми как бы терялись глаза, высокий лоб, шишковатый череп.

Кудлач!

По описанию это был именно он, но… Но как он здесь оказался? И почему коридорный беспрекословно выполняет его приказы? Ответа требовала добрая дюжина вопросов, которые роились в голове. Сцена молчания затягивалась, и Крымов, невольно откашлявшись, произнес глухим от напряжения голосом:

– Колются фраера, когда падают в следячий выдел, а ты к человеку в хату зашел, так что неплохо было бы и себя назвать.

Поначалу Кудлач только хмыкнул на это, однако, оценив поведение арестанта, голова которого, белая как лунь, полностью соответствовала погонялу – Седой, сказал уже более доброжелательно:

– Ну, ежели ты человек хороший, то и я могу назвать себя – Кленов, Михаил.

– Кудлач? – моментально отозвался Крымов.

– Кудлачом был, когда зону топтал, а сейчас в народе Михаилом Сергеевичем величают.

– Это что, как бывшего президента?

И снова Кудлач оценил поведение Седого. По крайней мере, в лице смотрящего отразилось нечто похожее на оскал насытившегося волка. Судя по всему, ему уже претило лизоблюдство его пристяжных, и этот разговор щекотал его нервы.

– Как президента, – подтвердил он. – А сам-то все-таки кем будешь?

– Крымов, Антон.

– А Седым где нарекли?

– Хочешь спросить, какую зону топтал, так уж так и спрашивай. А ежели насчет кликухи интерес имеешь, то это меня в больничке так окрестили, когда чертей в наркологии гонял.

– Неужто?.. – удивился Кудлач.

– И это было, я даже анекдот оттуда вынес. Сидит клиент в кресле перед телевизором, как вдруг сходит с экрана шикарная краля и начинает исполнять все его желания. Он ее и спрашивает: «Кто ты, красавица? Добрая фея?» А она ему: «Нет, я белая горячка».

Кудлач утробно хрюкнул, что, видимо, заменяло ему смех, однако тут же спросил:

– А сейчас как?

Крымов усмехнулся краешком губ:

– Что, боишься связываться с плебсом стебанутым?[7]

– Всякое по жизни встречалось, – пожал широкими плечами Кудлач.

– Ну и правильно, – согласился с ним Крымов. – Когда-то и я это понял. Кстати, откуда знаешь, что я здесь кукую?

– Город слухами полнится.

– Так, может, слушок прошел и о том, кто меня на эту шконку кинул?

– Догадываюсь, только это не тебя на шконку кинули, а думали мне подставу заделать.

– И кто же у вас такой ушлый? – нахмурился Крымов.

– Об этом чуток попозже, а сейчас давай-ка о твоем деле потолкуем, о том, с которым ко мне приехал. И если все срастется, то не позже чем завтра уже будешь топтать городской асфальт. Только предупреждаю сразу, с подпиской о невыезде.

«Ни хрена себе заява!» – невольно хмыкнув, подумал Крымов. Статья двести двадцать восьмая, о которой не уставал напоминать Оськин, то есть особо тяжкое преступление, и вдруг – всего лишь подписка о невыезде. Да серьезные люди ее даже в расчет не принимают. Крымов покосился на воронцовского смотрящего. Если верить классификации, которую выдвинул Ломброзо, воронцовский пахан должен был принадлежать к самой примитивной ветви российского криминалитета, а на деле…

Кудлач!

Дерзкий, независимый человек, к тому же умный и хитрый. И просто так подобное погоняло в блатной среде не получить, его заслужить надо. А кличка, приклеившаяся к тебе на зоне, – это зачастую и объективка, которая несет в себе основные характеристики заключенного.

«Так, может, “виной” всему сократовский лоб с залысинами?»

Все это в доли секунды пронеслось в голове Крымова, и он спросил то, чего не мог не спросить:

– А если не срастется?

– Думаю, – хмыкнул Кудлач, – что все-таки срастется.

Когда за Кленовым громыхнула дверь, а в замочной скважине тоскливым протяжным скрипом провернулся ключ, Крымов завалился на шконку и, засунув руки под голову, неподвижным взглядом уставился в мутно-серый потолок. Надо было хотя бы попытаться осмыслить и проанализировать столь неожиданное появление воронцовского пахана и тот непродолжительный разговор, который состоялся между ними.

Глава 9

Квартира, в которой жил бывший начальник аффинажного цеха Геннадий Жуков, довольно сильно отличалась от того «новорусского» жилья, что вознеслось островерхими крепостными башенками на Золотой улице, как прозвали в народе Воронцовскую набережную, где всего лишь десять лет назад в кустах сирени пели соловьи. Стандартная трехкомнатная «распашонка» в заводском долгострое, который был заложен с пуском завода, а сдан в эксплуатацию, когда в городе уже отгремела первая криминальная война по разделу сфер влияния и все тот же новострой уже не стеснялся захватывать все новые и новые участки под дворцы на крутом берегу реки Воронихи. Ярового уже ждали, и как только он нажал на коричневую кнопочку звонка, дверь тут же открыла невысокая молодая женщина, полнота которой резко контрастировала с нервным бледным лицом и лихорадочным блеском больших серых глаз.

– Даже не спросили, кто звонит, – улыбнулся Яровой, – а вдруг лихой человек?

– Да откуда у нас лихие люди? – отозвалась Жукова, заставив себя насильно улыбнуться. – Проходите.

– А детишки где? – поинтересовался Яровой, чтобы как-то завязать разговор.

– Гуляют, с бабушкой.

– Это ваша мама?

– Свекровь. С нами теперь живет. И ей вроде бы как легче после смерти Гены, да и я могу теперь на работу ходить.

Она говорила что-то еще и еще, и все это время словно жила какой-то раздвоенной жизнью. Впечатление было такое, будто слова – это ничего не значащие звуки, а мозг лихорадочно работал, пытаясь найти ответ на один-единственный вопрос: «Зачем? Зачем ты здесь?»

Движением руки, в котором проскользнула все та же нервозность, Жукова пригласила следователя в большую комнату – судя по обстановке, в «залу».

– Может, чаю? Кофе, к сожалению, закончился.

– Можно и чайку, – согласился Яровой, – тем более что кофе я не пью.

Она принесла из кухни, видимо, заранее приготовленный чай, две вазочки – с вареньем и печеньем, поставила все это на журнальный столик, наполнила явно гостевую чашечку из китайского фарфора.

– Угощайтесь.

Хрумкнув печеньем и отхлебнув глоток чая, Яровой удовлетворенно хмыкнул и вскинул на хозяйку дома внимательные глаза.

– Небось голову ломаете, с чего бы это я напросился к вам в гости. Как говорится, незваный гость хуже татарина.

Жукова вздрогнула.

– Зачем же вы так?

– Тогда простите, ежели грубо получилось, но разговор-то, как сами догадываетесь, непростой.

В ее лице что-то сразу изменилось. Оно вдруг стало похоже на каменную маску, и женщина так же негромко, но уже совершенно другим, жестким голосом произнесла:

– А о чем, собственно, разговор? Я не понимаю.

– Ах, Лариса Васильевна, – скорбно вздохнул Яровой, – все-то вы прекрасно понимаете, но что-то удерживает вас, чтобы раскрыться.

– В чем?.. – вспыхнула Жукова. – В чем раскрыться?

Ее голос набирал силу, и Яровой невольно сравнил ее с куропаткой, которая пытается отвести врага от своего гнезда с птенцами. В памяти всплыл телефонный разговор с Быковым и его слова относительно скоропостижной смерти Жукова: «Лыжник, мастер спорта по биатлону, никогда раньше не жаловался на сердце, и вдруг…» Стало понятно, что ничего лишнего она ему не скажет, если даже и знает что.

– В чем, спрашиваете, раскрыться? Да хотя бы в том, что именно заставило вас смириться со столь странной смертью мужа? – Он сделал ударение на слове «что», и было видно, как дрогнули ее руки. – Прекрасный спортсмен, лыжник, что уже само по себе говорит о его состоянии здоровья, и вдруг инфаркт. Простите меня, Лариса Васильевна, но в подобные роковые заморочки я давно уже не верю. Да и вы сами, насколько мне известно, довольно разумная женщина.

– Вот именно, что разумная, – вскинув на Ярового лихорадочно блестевшие глаза, произнесла Жукова. – Поэтому я просто не понимаю вас. Чего вы от меня добиваетесь, каких признаний? И этот ваш телефонный звонок с просьбой встретиться, ваше непонятное внимание к смерти моего мужа… Но если вы думаете, что именно он уводил с завода слитки, так это… так это…

Она замолчала и злым, испепеляющим взглядом уставилась на гостя.

– Именно этого, Лариса Васильевна, я и не думаю, – попытался успокоить ее Яровой. – А вот насчет того, почему вы не настояли на вскрытии, тогда как…

– Было медицинское заключение, – с непонятным вызовом в голосе бросила хозяйка дома, – и не верить ему я не видела оснований.

– И в то же время все основания были. Однако вы, вопреки всему разумному… – Это слово он произнес чисто интуитивно, и она купилась на него.

– А что вы лично, живя в своей Москве, считаете разумным? – взвизгнула было Жукова, однако тут же смогла взять себя в руки и уже на совершенно иной ноте едва слышно произнесла: – Простите… простите меня.