999,9… Проба от дьявола

Подумав о Кудлаче, Мазин даже зубами скрипнул. С самого начала своей карьеры золотоноши он сдавал металл только Кудлачу и ни разу не пожалел об этом. И чтобы теперь переметнуться к хрен знает кому – это все равно что самолично намылить веревку и набросить ее себе на шею.

Глава 2

Хищение эталонного слитка золота высочайшей пробы не могло остаться незамеченным, и буквально за месяц до того момента, когда во Львове всплыл факт перепродажи этого слитка полякам, Следственным комитетом России было возбуждено уголовное дело и в Воронцово выехал следователь по особо важным делам Геннадий Михайлович Яровой. Местное руководство предложило ему на время командировки «упакованную» по всем параметрам явочную квартиру в элитном доме напротив памятника Ленину, который, как и в годы советской власти, все так же указывал своей кепкой в сторону светлого будущего, однако Яровой отказался, сославшись на «оперативную необходимость взаимодействия». Это глупейшее словосочетание он придумал лет десять назад, когда надо было освободиться от назойливого гостеприимства местных властей, и действовало оно вроде бы безотказно.

Насчет возможной утечки оперативной информации Яровой не беспокоился. Номера гостиниц, в которых ему приходилось жить неделями, проверялись не случайными людьми, а специалистами ФСБ. Короче говоря, командировка как командировка, если, конечно, не считать того факта, что прежде чем приступить к формированию следственно-оперативной бригады, он должен был получить вразумительный ответ на вопрос, который изначально не давал ему покоя. Столь крупное хищение высокопробного золота – это разовый случай или же здесь действует хорошо отлаженный канал утечки металла?

Подобный посыл тут же выдвигал дополнительные вопросы, которые требовали ответа, и в первую очередь – кто прикрывает этот канал?

Зарывшись на три дня в архивной пыли прежних уголовных дел и окончательно убедившись, что город и завод, которые местные аборигены величали «золотой фабрикой», слились в единый организм, Яровой должен был признать, что не познав потаенные, запрятанные внутри воронцовского сообщества пружины, он никогда не докопается до истинных масштабов хищения золота, которое «возможно, имело место», как выразился при знакомстве полковник Цыбин, начальник Воронцовского ОВД. Конечно, можно было бы обойтись и выписками из уголовных дел многолетней давности, и протоколами допросов, но этого было недостаточно, и Яровой уже самостоятельно стал знакомиться не только с заводом, но и с городом. И чем глубже он погружался в нюансы, тем больше в нем накапливалось чувство ирреальности происходящего.

На обрывистом берегу полноводной русской реки, там, где еще совсем недавно цвели яблоневые сады, в зелени которых утопали деревянные дома с резными наличниками, поднялись вычурные коттеджи из красного кирпича. И начало этим изменениям, похоже, положило хищение первых золотых слитков. Причем большинство домов-дворцов принадлежало не администрации золотой фабрики, что еще можно было как-то понять, а заводским работягам, охранникам и сотрудникам полиции. Ничего подобного в своей практике Яровой еще не встречал и был приятно удивлен, когда узнал, что три десятка самых высоких и самых красивых каменных дворцов принадлежат все-таки городской элите.

Как говорится, не бывает правил без исключений.

После очередного выхода в город, Геннадий Михайлович вернулся в гостиницу, заварил чайку покрепче и выложил на журнальный столик записную книжку, открыв страницу на букву Б. Просматривая архив, следователь обратил внимание на уголовные дела, раскручиваемые неким майором Быковым – судя по всему, довольно въедливым, высокой квалификации практиком, который в каждое расследование по факту хищения золота с территории завода въедался как репей в собачий хвост, и вдруг…

Видимо, он позволил себе проигнорировать чьи-то «рекомендации», а может, и подобрался к чему-то такому, о чем непозволительно ведать простым смертным, и был отстранен от ведения уголовного дела по факту хищения пятикилограммового слитка наивысшей пробы. Дело принял начинающий следователь Воронцовского ОВД, вскоре получивший повышение и спустивший это дело на тормозах. А что касается строптивого Быкова, то он был изгнан из органов чуть ли не с волчьим билетом.

Все это заставило Ярового проявить определенный интерес к опальному следователю. Выяснилось, что Олег Сергеевич Быков долгое время маялся без работы, мыкаясь по инстанциям в поисках правды, пока, видимо, ему не объяснили на пальцах, что мочиться против ветра – себе же в убыток, и, когда он сдался, отцы города позволили ему получить лицензию на право ведения частной детективной практики. Быков открыл свою контору – детективное агентство «Феникс» и теперь, по слухам, жил и процветал в полное свое удовольствие.

Зная немало честных профессионалов, которых сломала государственная, точнее говоря – антигосударственная машина, Яровой почти не надеялся на то, что бывший воронцовский следователь пойдет на контакт, однако все-таки решил сделать пробный телефонный звонок. Трубку подняли на первом же прозвоне, и довольно спокойный, уверенный в себе голос произнес:

– Слушаю. Быков у телефона.

– Олег Сергеевич?

– Так точно. С кем имею честь?

– Яровой Геннадий Михайлович, следователь…

– О-о! – с ноткой уважения в голосе протянул Быков: – Уже наслышан.

– Откуда? – удивился Яровой.

– Да все оттуда же, земля слухами полнится. А тут… важняк Следственного комитета России! Кому такой гость понравится? Вот и задергался народец.

Это уже было более чем интересно.

– В таком случае, думаю, мне не потребуется убеждать вас в том, насколько необходима наша встреча?

– Что ж, возможно, вы и правы. Когда думаете встретиться?

– Да хоть сейчас.

– Исключено.

– Почему?

– Да потому, что об этом завтра же будет знать весь город, а мне это, как вы догадываетесь, ни к чему. К тому же радикулит скрутил, дома сейчас сижу.

– Сочувствую, – вздохнул Яровой, хорошо знавший, что такое приступы радикулита. – В таком случае, когда полегчает?

– Видимо так. Я вам сразу же позвоню.

– Договорились. А еще буду весьма признателен, если вы порекомендуете людей, на которых можно было бы полностью положиться и ввести в следственно-оперативную бригаду.

– Отчего же не порекомендовать! И в городе, да и на заводе есть вполне приличные ребята, я имею в виду тех, кому вся эта тащиловка поперек горла встала.

Тащиловка! По отношению к золоту пробы 999,9… Подобного Яровой не слышал за всю свою практику следователя.

– А если более конкретно?

– С полной уверенностью я мог бы назвать только одного человека, но, к сожалению, его уже нет среди нас.

– Жукова? – догадался Яровой. – Начальника аффинажного цеха?

– Так точно, Жуков, но… – И Быков вздохнул скорбно.

– А что вы скажете относительно начальника службы экономической безопасности завода и нового начальника аффинажного цеха?

– Драга, – задумчиво произнес Быков. – Тарас Андреевич Драга, начальник службы экономической безопасности золотой фабрики. Что могу сказать о нем? Да практически ничего. Совершенно закрыт для посторонних глаз, как все сотрудники ФСБ. В свою бытность при погонах какое-то время курировал завод, в отставку ушел в звании полковника, и его тут же рекомендовали на нынешнюю должность. Вроде бы пытается навести должный порядок, но…

– Что, большие прорехи?

– Слишком большие, и залатать их… Короче, здесь всю систему менять надо.

– А что Асланов? – напомнил Яровой.

– Асланов, новый начальник аффинажного цеха. – В голосе Быкова появились неожиданно жесткие нотки. – На данный момент сказать могу одно: когда копнете его по-настоящему, если, конечно, вам это удастся, сами увидите, что это за человек.

– Что, настолько серьезная личность?

– Попытайтесь разобраться сами.

Чувствовалось, что в силу каких-то причин Быков уходит от прямых ответов, и Яровой перешел на воронцовских силовиков:

– А что скажете относительно Цыбина?

– Не советую. Лучше будет, если законтактируете с начальником ОБЭПа Рыбниковым. Профи каких мало.

Попрощавшись с Быковым, Яровой задумался над тем, что сказал ему отставной следователь. А информация была более чем тревожной. Хищение золота шло по всем каналам, и здесь проглядывалась властная рука «отцов города». Размышляя о возможных последствиях подобной постановки вопроса, Яровой даже вздрогнул от внезапно ожившего телефона. Звонил Быков:

– Простите, Геннадий Михайлович, положил трубку, а на душе кошки скребут.

– Чего так?

– Да вроде бы ничего особенного, и не мое это дело, но… короче говоря, не дает мне покоя смерть Жукова.

– Есть какие-то сомнения?

– Да как вам сказать. Уж слишком скоропостижной была эта смерть. Здоровый сорокалетний мужик, мастер спорта по биатлону – и вдруг инфаркт. И это при том, что он на сердце никогда не жаловался.

– А что показало вскрытие?

– Вскрытие… – буркнул Быков, – в том-то и дело, что вскрытия не было. Опустили гроб в могилу, траурные слова на кладбище сказали, в городском ресторане помянули – и все тут.

– Даже так? – удивился Яровой. – А что жена?

– У нее двое детишек на руках остались. Видимо, кто-то настоятельно посоветовал не раздувать кадило вокруг смерти мужа, вот она и молчала, будто воды в рот набрала.

Яровой не мог не спросить:

– А вы не знаете, Жукову до этого не угрожали?

– Как же без этого, – хмыкнул Быков, – и угрожали, и обещали с детьми расправиться, а однажды даже в подъезде прищучили, да он отбиться сумел.

– Что, настолько мешал золотоношам?

– И не только им.

Яровой хотел было спросить, кому же еще мог мешать начальник аффинажного цеха, однако Быков опередил его:

– Простите, Геннадий Михайлович, жена пришла, так что при встрече договорим. – И добавил, словно оправдываясь за свой звонок: – Знаете, это как с той дворнягой, которую к старости выгнали на улицу. Нет-нет, да и заглянет через щелку в заборе на свой бывший дом. Что, мол, там творится без нее, родимой?

Вздохнул и положил трубку.

Глава 3

В течение того времени, пока Мазин рассказывал о том, что ему пришлось пережить за прошедшую ночь, насупившийся Кудлач не задал ни одного вопроса. Подобный языческому идолу, он сидел верхом на стуле и, положив свой квадратный подбородок на синюшные от застарелых татуировок руки, испытующе, словно лагерный кум на «собеседовании», буравил Ивана глубоко запавшими глазами. Мазин догадывался, о чем думает воронцовский смотрящий, и от этого терялся еще больше, торопливо и бессвязно, словно последний двоечник на уроке истории, рассказывая, как он уже и с жизнью распрощался, когда «сраный Хозяин» сунул в его руку стакан водки. Среди золотонош встречались и такие, кто притыривал слиток-другой, надеясь скинуть его в той же Москве или на югах по полной стоимости, и подобные эксперименты, естественно, не поощрялись. Поэтому и верил, и не верил Кудлач тому, что произошло с Мазиным у магазина. И только на том месте рассказа, где Иван упомянул о шраме, который широченной полосой багровел на лице Хозяина, Кудлач вдруг вскинулся, оторвал подбородок от скрещенных рук и пронзительным взглядом ощупал лицо вконец сникшего Мазина. Словно перепроверить хотел, уж не ослышался ли он.

– Шрам, говоришь?

Не ожидавший подобной реакции со стороны хозяина дома, к которому он почти приполз, решившись рассказать о случившемся, Мазин утробно икнул и кивнул перевязанной головой:

– Ага, шрам. Большой такой и широкий.

– А с какой стороны?

Не понимая, чем вызван столь пристальный интерес к какому-то шраму, когда стоял вопрос о его жизни, но уже нутром почувствовав, что самое страшное для него лично позади, Мазин наморщил лоб, припоминая, и в его глазах отразилась вся та боль от мучений и унижений, которые ему пришлось перенести прошедшей ночью.

– Кажется… на левой. Да, точно! На левой стороне.

На неподвижном лице Кудлача дрогнул какой-то мускул. Смотрящий спросил хрипло:

– Ну а шрам этот… он что, косой или прямой?

– Прямой! – уже более уверенно произнес Мазин. – Да, прямой, будто знак восклицательный, от скулы до губы падает. Будто утюгом горячим по роже врезали.

Уже не обращая внимания на последнее уточнение Мазина, Кудлач также хрипло уточнил:

– Значит, чурка, говоришь? Лет сорока – сорока пяти?

Припоминая, что он вроде бы ничего не говорил о возрасте своего мучителя, Мазин невольно насторожился:

– Ну-у, около этого.

– И разговор такой, гортанный?

– Вроде того.

– «Вроде того…» – Продолжая что-то бормотать, Кудлач соскочил со стула, стремительно, из угла в угол пересек комнату и словно застыл перед Мазиным.

– А ты, случаем, лапшу мне на уши не вешаешь? Я имею в виду шрам и все остальное.

– Да что же я, щукарь, что ли, сопливый? Что было, то и говорю.

– Ладно, не гундось, но ежели все это правда и если этот гаденыш со шрамом – тот самый человек, о котором я думаю… – Он замолчал, покусывая желтыми от курева зубами нижнюю губу, и по-бабьи всплеснул руками: – Да нет же, нет! Этого просто не может быть!

– Чего не может быть? – осторожно спросил Мазин, начиная понимать, что заваривается довольно крутая каша, однако воронцовский пахан словно не слышал вопроса и только повторял сумбурно, видимо, замкнувшись на чем-то своем:

– Нет! Нет, нет. Этого не может быть.

Слушая этот бубнеж, Мазин вдруг почувствовал, как его нутро заполняет паскудный холодок страха, и он снова решился напомнить о себе:

– Михал Сергеич…

В глубоко запавших глазах Кудлача мелькнула живая искорка, и он вновь застыл перед Мазиным.

– Этого просто не может быть, но если ты ничего не напутал… Тот шрам, о котором ты говоришь, это не утюг раскаленный, а мой кастет.

Ошарашенный услышанным, Мазин захлопал глазами, и его лицо исказил нервный тик.

– Выходит…

Он хотел было сказать, что кто-то пытается свести свои личные счеты с Кудлачом через него, через Мазина, и его, выходит, как щенка… Однако вовремя осекся, мудро решив, что в подобных разборках будет лучше, если он засунет свой язык в свою же задницу. Однако Кудлач не был бы воронцовским смотрящим, если бы не просчитал того, что хотел сказать Иван, и тут же посадил его на место:

– Не суетись! А что касается того ублюдка, которого величают Хозяином… Короче, хочешь жить, будешь делать то, что я тебе скажу. Врубаешься, надеюсь? – Пошарил глазами по лицу Мазина и, убедившись, что тот действительно «врубился», глухим от напряжения голосом произнес: – Он спрашивал у тебя, кто еще из заводских работает со мной?

– Ну!

– И что ты?

– Что ж я, мудила гороховый, что ли? Сказал: из прежних мужиков, что работали с тобой, на заводе уже никого не осталось, а из молодых щукарят… Какой же дурак будет сам на себя наговаривать, что он в цехах золотишко намывает?

– Хорошо, – поверил Мазину Кудлач. – Но в таком случае, если это тот самый чебурек, о котором я думаю, а это, кажется, действительно он, хотя поверить в это трудно, сделаем так. Ты сейчас же топаешь в больничку и вешаешь лепиле лапшу на уши. Мол, напала какая-то шелупонь у дома, измочалили до полусмерти, возможно сотрясение мозга, и ты уже не в состоянии отмантулить всю смену. Короче, добейся, чтобы положили в палату, главное для тебя сейчас – время протянуть.

На его губах обозначилось нечто, отдаленно похожее на волчий оскал, и он добавил, хищно раздувая ноздри:

– Ну а пока ты в больничке болтаться будешь… Короче, разберемся.

Выпроводив Мазина и оставшись в огромном доме один, Кудлач выругался тяжелым лагерным матом и спустился в погреб, где кроме запасов квашеной капусты и банок с соленьями висело несколько копченых окороков, а также хранились запасы вполне приличной водки да несколько коробок чешского пива, которым он «оттягивался» по утрам. Взяв с полки бутылку водки, поднялся наверх, достал из холодильника нарезку из буженины и тяжело опустился на стул. Главное сейчас – собраться и спокойно продумать создавшуюся ситуацию.

Судя по всему, в городе вновь нарисовался Жомба, хотя этого не могло быть просто потому, что с того света не возвращаются. А Жомбу взорвали в его собственном «Мерседесе» и то, что от него осталось – обугленный скелет да пригоршня золотых зубов, – давно похоронили на воронцовском погосте. Правда, что за люди стояли за этим взрывом, так и осталось тайной за семью печатями, хотя этот вопрос мало кого интересовал, если, конечно, не считать оперов Рыбникова. Да и им убийство столь влиятельного авторитета, на которого горбатилась в ту пору добрая часть золотонош, было на руку. Ни для кого не было секретом, что скромный торговец яблоками на Центральном рынке, не брезговавший торговать и наркотой, за что и получил погоняло Жомба, что значит на лагерном сленге – гашиш, перетягивал на свою сторону заводских золотонош, немного переплачивая им за сданный металл. Ну а тех, кто отказывался сдавать ему очищенное золотишко, он сам сдавал воронцовским ментам, многие из которых кормились на его поле. И убивал тем самым одним выстрелом двух зайцев – расчищал для себя поле на золотой фабрике и одновременно заручался ментовской крышей.

Как говорится, погиб Максим, да и хрен бы с ним. Тем более что во взорванном «Мерседесе» погиб не простой золотоноша, охранник или кто-нибудь из братвы, а довольно паскудный человечишко, кашалот и капустник[1], на которого у многих уже давно чесались руки. Правда, не трогали его из-за тех же душманов[2] – с ними он делился своим наваром, а заодно и конкурентов своих из цыганской общины сдавал. И все-таки нашелся добрый человек, но… С того света не возвращаются – это Кудлач усвоил еще на зоне, но, видимо, не так уж просто все было, коли Жомба решил вновь нарисоваться на воронцовском горизонте.

Думая обо всем этом и невольно вспоминая лихие девяностые годы, когда человеческая жизнь стоила меньше копейки, Кудлач аккуратно возложил шмат буженины на кусок хлеба, сбоку положил располосованный надвое огурец с краснобоким помидором и только после столь приятной затравки скрутил с водочной бутылки винтовую пробочку и наполнил фужер.

В голову ударил хмель, и теперь он мог спокойно и обстоятельно помозговать над тем, чем конкретно это «воскрешение» из мертвых грозит ему, воронцовскому смотрящему, если, конечно, Мазин правильно срисовал Хозяина. И еще раз подумал о том, что не верить Ивану у него нет оснований. К тому же ходил слушок, будто городской рынок вновь пытаются прибрать к рукам все те же продавцы сухофруктов и бананов, через которых в основном и шла наркота. И будто бы кто-то даже видел в городе Жомбу. Слухам этим он не придавал значения, а вот поди же ты – видать, битому неймется.

И выходит, что тот взрыв «Мерседеса», всколыхнувший весь город…

В общем-то, старый, давно опробованный способ, когда надо сбить кого-нибудь со следа. И он сделал свое дело, хотя Жомба и потерял на этой авантюре новенький «Мерс», но не сделай он этого пируэта… За месячишко до того, как Жомба инсценировал свою собственную гибель, подсунув вместо себя какого-то бедолагу, он перехватил двух золотонош с грузом, на который уже наложила лапу московская братва, и вконец озверевшие москвичи приговорили его к вышке, без права апелляций и кассационных жалоб. Ждали только подходящего момента. И его убрали бы, не соскочи он в последний момент с тормозной площадки разогнавшегося поезда. И вот теперь, выходит…

Крути не крути, а вывод напрашивался один. Отсидевшись в укромном месте, Жомба принял решение восстановить утерянные им позиции в городе. Рассудил так, что ему теперь нечего опасаться московской братвы – кто зону топчет, а кое-кто и бушлат деревянный давно примерил. Да и сам он, видать, «мясом» оброс. Если верить Ивану, вокруг этого козла не менее полдюжины пристяжных крутится. И это только те, кто высветился прошедшей ночью.

Кудлач налил себе еще водки, выпил, захрустел ядреным огурцом и продолжил размышлять. Вся эта кодла, которую притащил с собой Жомба, наводила на мысль о том, что он работает на какую-то крупную группировку. Тогда становился понятным тот беспредел, с которым он пытается заявить о себе на золотой фабрике.

Об этом даже думать не хотелось, но если это действительно так, тогда не избежать большой крови. А именно этого более всего и не желал Кудлач. Война за черное золото – это не только кровь, это также обострение оперативной обстановки как на самом заводе, так и в городе, это возможная смена спецбатальона охраны и, как итог, срывы поставок золота по всем цепочкам. А это, в свою очередь, деньги и еще раз деньги, которые ждет общак.

– Ох же мать твою в нары! – выругался Кудлач и, чувствуя, как его начинает лихорадить, что с ним случалось в моменты бешеного озлобления, он прихватил со стола бутылку со стаканом и вышел на резное крыльцо, с высоты которого, словно на картине, виден был прилегающий к дому яблоневый сад. Им он, зэк со стажем, никогда не мог налюбоваться. А ведь все это и потерять можно – и дом, и этот необыкновенный сад, который он любил непонятной любовью заматеревшего пустынного волка. От одной только мысли об этом окончательно испортилось настроение, и он уже ненавидел Жомбу той лютой ненавистью, что застит глаза и превращает человека в остервеневшего зверя.

Однако то ли водка подействовала успокаивающе, то ли он смог взять себя в руки, но не прошло и пяти минут, как понемногу стала откатывать та волна злобы, что едва не захлестнула его с головой. Кудлач уже смог более-менее спокойно рассуждать о том, что же на самом деле означал случай с Мазиным и как далеко могут завести непомерные амбиции зарвавшегося торговца наркотой.

Где-то на периферии сознания крутилась мысль по поводу прошлой ночи, однако все это время он отбрасывал ее как неважную, и все-таки…

Да, Жомба хочет вновь занять свою нишу на золотой фабрике, этого отрицать нельзя, но тот фортель, который он выкинул с Мазиным, всего лишь личная месть за тот рубец на роже. Подобное не забывается. И если это действительно так, то война объявлена лично ему, Кудлачу.

Вспомнив, как пару лет назад он звезданул Жомбу кастетом, отчего тот едва в ящик не сыграл, он пожалел сейчас, что не добил его окончательно. И вздохнул, подводя итог своим размышлениям. В общем, сам виноват, и за свои слабости придется платить по счету. А теперь вот кумекай, как и чем встретить этого козла на воронцовской земле, да как обогреть его пристяжных, которые уже прочувствовали вкус золота.

Кудлач грузно поднялся с плетеного кресла-качалки, прошел в дом. Наполнил водой электрический чайник, сыпанул в объемистую кружку пригоршню чая и, заделав нечто среднее между приличным «купцом» и чифиром, снова вышел на залитое утренним солнцем крыльцо. Сделал глоток, другой… Пожалуй, единственное, отчего он не мог отвыкнуть после зоны, так это чифирок. Мозги прочистить да привести себя в норму – лучшего лекарства не найти.

Теперь он размышлял, как и чем ответить Жомбе, чтобы свести к минимуму свои личные потери. Он пока что не знал, кто стоит за спиной этого торгаша, и поэтому надо было обезопаситься со всех сторон. Одно дело, если этого жмурика прикрывают только его пристяжные, и совершенно иной расклад, если за ним стоит довольно крупная структура из его земляков, запустившая его вперед. чтобы прощупать на вшивость тех, кто контролирует потоки черного золота, и в первую очередь его, Кудлача. И коли это действительно так, то они получат свое золотишко, сполна получат, как в том кино про иконописца Рублева, когда в глотку заливали расплавленный свинец. Правда, в одиночку с этой задачей не справиться, но братву воронцовскую втягивать не стоит, не поймут, а вот ежели кого-нибудь со стороны привлечь да списать потом всю кровь на пришлых людей…

Мысленно проговорив «кого-нибудь», Кудлач явно лукавил с самим собой. Ему уже доложили, что в городе нарисовался некий московский авторитет по кличке Седой, который пытается выйти не столько на золотонош, сколько на серьезных людей, контролирующих потоки черного золота. Причина столь явной заинтересованности – долговременная программа по закупке высокопробного золота.

Зная, что с подобными покупателями можно и проколоться – на месте делового человека может оказаться и подсадная утка, Кудлач не очень-то поспешал на встречу с московским гонцом. Требовалось время, чтобы как следует присмотреться к человеку, выяснить, действительно ли он тот самый, за кого себя выдает. Однако при складывающихся обстоятельствах ситуация менялась в корне и надо было определиться с каким-то решением. Столичного гостя, который каждый вечер тусовался в кафе «Ласточка», могла перехватить и другая сторона.

Кудлач подумал было, что сейчас бы самое время перетереть эту тему с Лютым, у него на подсадных и кукушек наметанный глаз, но…

Когда-то очень давно они вместе героически трудились на строительстве завода цветных металлов, одновременно откинулись с зоны, когда им зачли «ударный труд на ударной стройке», вместе же стали охаживать уплывающее с завода золотишко, и вот тут-то на Лютого поперла дурь в прямом и в переносном смысле. Ошалев от денег, он довольно крепко подсел на порошок, который поставлял на воронцовский рынок тот же Жомба, и у него поехала крыша. Возомнил о себе, будто он едва ли не князь, законник и туз козырной, заявив при этом, что он более «не намерен кормить» Кудлача и отделяется от него, забрав свою долю и своих золотонош. Случился крутой разговор, и Кудлач вынужден был преподать Лютому жестокий урок, попутно объяснив ему, кто в этом городе смотрящий, а кто пристяжной.