Дорога в Оксиану

Шахруд

Шахруд143 (4400 футов), 13 ноября. – Утром в Айне-Верзан прибыл автобус с женщинами-паломницами, направлявшимися в Мешхед. Меня разбудила их болтовня внизу во дворе. Уже через пять минут я сидел рядом с водителем, а мой багаж аккуратно лежал под ногами у дам.

На перевале над Амирие мы оглядывались на растущее множество пиков, хребтов и контрфорсов, на белый конус Демавенда в вершине неба, а затем снова смотрели вдаль над бескрайним плато, где горы вздымались приливной волной и дышали, то погружаясь в сумрак, то блистая на свету, а тени и солнечные лучи следовали за своими хозяевами-облаками по арене земного шара. Осенние пожелтевшие деревья украшали сиротливые деревни. Вокруг них – пустыня, каменистая, сияющая чёрными отблесками пустыня восточной Персии. В Семнане, пока дамы пили чай в кирпичном караван-сарае, я узнал о старом минарете144 и успел найти его до того, как обо мне спохватилась полиция. После чего, поэтически выражаясь, я был полон грусти от осознания, что больше не смогу оставаться в этом прекрасном городе. Затем с наступлением сумерек мы уехали в автобусе. «Поедем с нами в Мешхед», – предложил водитель-негр, называя мне дружелюбную цену. Упорно отказываясь, я вышел в Дамгане.

В этом месте стоят два башенных мавзолея145 XI века, украшенные старинной вязью. Они построены из отличного кирпича цвета café-au-lait, но общее впечатление портит безобразная кладка. Разрушенная мечеть, известная как Тарикхане146, или «Дом истории», ещё старше; её круглые приземистые колонны напоминают английскую деревенскую церковь нормандского периода и, должно быть, унаследовали свою неожиданную романскую форму от сасанидской традиции. Как только Персию завоевал ислам, вся исламская архитектура заимствовала её. Интересно следить за процессом, имеющим столь грубое начало, ещё до того, как тот обретёт художественную ценность.

Полицейские, добродушные ребята, начали падать в голодные обмороки, стоило мне только задержаться на время обеда. Поздно вечером с запада подъехал грузовик, куда они тут же затолкали меня, ещё надеясь поесть в этот день. Мы были в Шахруде в восемь, а в полночь снова отправимся в путь.

Этот достойный восхищения непременный атрибут Востока, персидский караван-сарай, отказывается исчезать с появлением современного транспорта. Гаражи-автостанции, конечно же, есть везде, но следуют традиционному плану размещения. Они представляют собой четырёхугольное строение размером с Оксфордский колледж, защищённое огромными воротами. Возле них, рядом с арочным входом, располагаются кухня, столовая, общая спальня и кабинет для ведения дел. С трёх других сторон находятся ряды небольших комнат, напоминающих монашеские кельи, а также гараж и конюшня. Степень комфорта варьируется. Здесь, в гараже Массис, у меня есть пружинная кровать, ковёр и плита; я поел нежной курятины и немного сладкого винограда. В Дамгане вообще не было мебели, а из еды остались лишь комья чуть тёплого риса.

Нишапур

Нишапур (4000 футов), 14 ноября. – При должном опыте любой может стать знатоком в самом необычном деле. Во всей Персии не сыскать такого грузовика, какой я поймал в Дамгане: совершенно новый «Рео спид вэггон», совершавший свой первый рейс и развивавший тридцать пять миль в час по хорошей дороге; он оборудован неперегревающимся радиатором и двойными колёсами, а ещё имеет освещение в кабине водителя. Махмуд и Исмаил в нём преодолевают путь от Тегерана до индийской границы с рекордным временем. Они справляются о моём здоровье каждые пять минут и хотят, чтобы я отправился вместе с ними в Дуздаб147.

Рассвет улыбкой висельника пронзил ветреную, промокшую изморосью ночь. Я перекусил сыром и доел оставшуюся куриную грудку из Шахруда. Две чахлые ивы и чайхана выплыли из тумана пустыни. Махмуд и Исмаил вошли в домик поприветствовать других путников. Я в это время задремал на своём месте.

В Аббасабаде мы ютились у костра, а местные жители пытались продать нам бусы, мундштуки и игральные кости из мягкого серо-зелёного камня. Одетые в алые русские блузы, они были потомками грузинских переселенцев, обосновавшихся здесь при шахе Аббасе148. Затем наш путь продолжился по серым холмистым пустошам навстречу промозглому ветру.

Серые цеппелины облаков проносятся у самой земли. Серые деревни редки и безлюдны. Проявившиеся вокруг разрушенных цитаделей древние очертания – зиккурат и купол в форме пчелиного улья – тают под дождём. Они начали таять ещё на рассвете мироздания, но с каждым наступлением лета вновь вырастают из кирпича – и так до скончания времён. Мощные потоки пурпурными брызгами движутся по улочкам между кирпичных стен, направляя свой ход через поля и пастбища в пустыню. Дорога превратилась в живую реку. За ночь тополя сбросили листву, но на платанах она задержалась на день дольше. Вереницы верблюдов, покачиваясь, следуют мимо нас: «Бом-бом, – глухо звенят колокольчики, – бом-бом», – и вот уже звуки замолкают вдали. Пастухи в белых накидках лавируют среди шторма из животных на каменистом пастбище. Чёрные шатры и чёрные шапки туркоманов149 возвещают о приближении к границе Средней Азии. Значит, вот и Золотой путь150. Уже восемь веков назад минарет151 Хосругирда был свидетелем движения по этому пути, а теперь наблюдает и за нами. Себзевар находится двумя милями далее. В караван-сарае можно найти кебаб, курт, плоды граната и бутылку местного кларета.

Вскоре после наступления темноты погасли фары грузовика. У Махмуда и Исмаила, бестолковой парочки рекордсменов, не было ни спичек, ни нового фитиля. Я держал про запас и то и то, но поломку оказалось не так просто починить, и вместо Мешхеда мы были вынуждены заночевать прямо здесь.

В пристанище152, будь оно неладно, Омара Хайяма.

Мешхед

Мешхед (3100 футов), 16 ноября. – Расстояние от Нишапура до Мешхеда составляет девяносто миль. Я предполагал, что окажусь здесь к полудню.

Однако мой прекрасный скоростной «Вэггон» сломался, и только к девяти часам я нашёл место среди паломников в британском автобусе «Бедфорд». В Кадамге, в шестнадцати милях вниз по дороге, водитель сделал остановку рядом с очередной святыней. Открывшийся мне симпатичный восьмиугольник, увенчанный луковицей купола, был построен в середине XVII века в память о месте упокоения имама Резы153. Мечеть154 находилась на площади, под скалистым утёсом, в окружении высоких зонтов пиний и звонких ручьёв. Солнце освещало облицовку, сверкавшую голубыми, розовыми и жёлтыми красками на фоне тёмной листвы и нависавшего неба. Бородатый сеид155 в чёрном тюрбане просил милостыню. Резво подпрыгивая и стуча костылями, хромые и слепые окружали меня с ужасающей быстротой. Я скорее побежал к автобусу.

В этом транспортном средстве было вдвое больше пассажиров, чем положено по инструкции, с багажом – та же история. Подбадриваемый перспективой скорого окончания путешествия, водитель рванул вниз по склону со скоростью сорок миль в час. Автобус перемахнул через русло речушки и тут же ударился о противоположный берег; к моему огромному изумлению, оторвавшееся переднее колесо отрекошетило в моём направлении, со скрежетом смяло подножку и ускакало дальше в пустыню. «Ты англичанин? – недовольно спросил водитель. – Посмотри». Дюйм британской стали был пробит насквозь.

Полтора часа ушло на то, чтобы приладить колесо обратно. Паломники пытались согреться, развернувшись спиной к ветру; мужчины кутались в жёлтые овчины, а женщины – в чёрные саваны. Три курицы, привязанные друг к другу за ноги, наслаждались временной свободой, но их кудахтанье сулило мало надежды. Когда мы снова тронулись в путь, водителя разбил паралич осторожности. Бедолага ехал со скоростью пять миль в час, останавливаясь у каждого караван-сарая и успокаивая нервы чаем, пока, наконец, мы не достигли небольшого перевала, за которым открывался прекрасный вид.

Ярусы освещённых огнями гор окаймляли горизонт. С востока надвигалась ночь в прибойной волне облаков. Внизу на равнине стали различимы столбы дыма и тени домов и деревьев, возвещавшие о скором прибытии в Мешхед, священный город шиитов. Золотой купол встречал всполохами света, а голубой медленно проявлялся в холодной осенней дымке. Век за веком, с тех пор как имам Реза был погребён рядом с халифом Гарун аль-Рашидом156, эта картина радовала взор утомлённых пустыней паломников, торговцев, армий, королей и путешественников, с тем чтобы однажды стать последней надеждой для нескольких десятков встревоженных пассажиров в разбитом автобусе.

Священное место было отмечено каирнами157. Мужчины-паломники спустились к ним и приступили к молитве, обратившись лицом в сторону Мекки, а спиной – к Мешхеду. Водитель также вышел, но лишь за оплатой, а поскольку мужья были заняты, то ему поневоле приходилось иметь дело с их жёнами. Крики протеста, переходящие в яростное и продолжительное крещендо, нарушили момент излияния благодати. Набожные мужья молились, бились лбами о каирны, рвали на ногах обмотки, тяжело вздыхали, оглашая причитаниями всю округу, закатывали глаза к небу в стремлении отсрочить наступление неизбежной расплаты. В это время вокруг автобуса вытанцовывали водитель с помощником, отбиваясь от закутанных с головы до ног гарпий. Один за другим мужья пытались незаметно вернуться на свои места. Одного за другим их отлавливали. Каждый протестовал в течение четверти часа. Но только трое в итоге отказались платить, и их, вопящих и извергающих проклятия, выставили из автобуса кулаками и пинками. Изгнанники ленивой рысцой пустились вниз с холма во главе с жалобно ноющим фарисеем, самым активным из компании, который всю дорогу просидел рядом со мной на переднем сиденье.

Автобус едва успел тронуться с места, как женщины, сидевшие позади, подняли истошный вой. Орудуя кулаками и кухонной утварью, они почти что снесли тонкую деревянную перегородку, отделявшую нас с водителем от их гнева. Автобус опять остановился. Откинув в сторону вуали, взмыленные мегеры упрашивали вернуть мужей. К тому времени у меня уже не было других желаний, кроме как добраться до гостиницы до наступления темноты. «Либо возвращайте людей, – сказал я водителю, – либо поезжайте без меня. Если мы задержимся здесь хотя бы на минуту, то я вам не заплачу». Аргумент возымел действие. Водитель нагнал мужчин, которые продолжали бежать по дороге, и пригласил их вернуться. Те не согласились. Найдя укрытие в канаве, мужчины решительно не желали оказать любезность извергу, осквернившему самый святой момент их жизни. Женщины снова подняли крик и кулаки. Опять затрещала перегородка. Весь автобус начал скрипеть как несмазанная телега. «ВПЕРЁД!» – закричал я, топая по доскам на полу, пока те не прогнулись до самой земли. Выпрыгнув из автобуса, водитель наконец схватил дезертиров, избил их до мольбы о пощаде и затащил обратно. Соседнее место снова занял фарисей. Теперь настал мой черёд негодовать. Я дал понять, что не поеду рядом с ним. В ответ фарисей схватил мою руку и, прижав её к своей колючей, блестящей от слюны бороде, начал лобызать. Я мигом отшвырнул невежу и выскочил из автобуса, заявив потрясённому, измученному и несчастному водителю, что больше не потерплю оскорбительного соседства и пойду в Мешхед пешком, унося с собой и деньги. Теперь женщины перенесли свои оскорбления на фарисея и затащили раболепствующего грубияна внутрь салона. И мы помчались в святой город со скоростью, от которой расколется и пушечный лафет.

Мы с водителем переглянулись и громко рассмеялись.

Мешхед, 17 ноября. – Купола святыни доминируют над городом. Туркоманы, казахи, афганцы, таджики и хазарейцы толпятся на подступах к мечети, смешиваясь с грязной толпой псевдоевропейских персов. Полиция боится этих фанатиков, и потому для неверных доступ по-прежнему закрыт, несмотря на официальную антиклерикальную политику, которая держит мечети открытыми в остальных городах. «Если вы действительно хотите туда пройти, – предложил мне человек в гостинице, – я могу одолжить вам свой головной убор. Больше ничего не нужно». Я с отвращением посмотрел на потрёпанный символ правления Марджорибэнкса, пародию на французское кепи, и решил, что это вряд ли поможет пройти через пропускной пункт человеку с голубыми глазами и светлыми усами.

Не так давно Марджорибэнкс с первым визитом посетил Систан. Для удовлетворения его аппетита к современной планировке перепуганные местные власти построили целый город в потёмкинском стиле: стены, хотя и были освещены электричеством, не огораживали ничего вокруг, кроме полей. За день до визита пригнали целый грузовик с детской одеждой. На следующее утро школа стала похожа на французский детский сад. Монарх подъехал поближе и даже остановился, для того чтобы уволить директора школы за устаревший фасон одежды, а затем двинулся дальше, но не раньше, чем в следующую школу отправили многострадальную форму, в очередной раз снятую с детей и уложенную в грузовик. Персия по-прежнему остаётся страной Хаджи-Бабы158.

Вчера приехала команда Ноэля. Я забронировал место до Герата в афганском грузовике, который весь украшен розами. Отъезд запланирован на послезавтра.

Мешхед, 18 ноября. – Тус, родина Фирдоуси, существовал ещё до основания Мешхеда, разросшегося вокруг гробницы имама Резы. Город находится в восемнадцати милях к северо-западу от Мешхеда, недалеко от дороги на Асхабад159, оставшийся по другую сторону русской границы.

Курганы и хребты выдают очертания старого города. Через реку перекинут старинный мост160 на восьми арках. На фоне синих гор возвышается массивный купол мавзолея161 из кирпича цвета высохших лепестков розы. Доподлинно неизвестно, память о ком здесь хранится, но если судить по внешнему сходству с мавзолеем султана Санджара в Мерве, то монумент воздвигнут в XII веке. Мавзолей один остался от былого величия Туса.

Между тем в следующем году будет отмечаться тысячелетие со дня рождения Фирдоуси. Иностранцы слышали о Фирдоуси и ценят его так, как могут ценить поэта, которого никогда не читали. Поэтому вполне ожидаемо, что многочисленные гости будут отдавать дань почтения не столько его творчеству, сколько его национальности. На это, по крайней мере, надеются сами персы. Объявлена программа торжеств. Направляя свои делегации, правительства стран, чьи границы или другие интересы пересекаются в Персии, не применут напомнить Марджорибэнксу о том, что, пока предки последнего сочиняли героические эпосы, предки первых наносили вайду162. Безусловно, они также не забудут отметить и то, что подобные сравнения сегодня неуместны. Новая железная дорога его величества, его беспристрастное и открытое правосудие, его страсть к костюмам для отдыха дарят надежду всему растерянному миру. В действительности Реза-шах Пехлеви воздаёт должное Фирдоуси.

Тус, долго безмолвствовавший между пустыней и горами, на время превратится в арену для пышных речей. На месте вероятного погребения поэта торжественно откроют кенотаф163. Даже незавершённый объект приятно удивляет. На широком лестничном марше установлена квадратная пирамида, которую вскоре облицуют белым камнем. Перед монументом, встречая гостей парой классических павильонов, сверкает водной гладью длинный пруд в обрамлении ровных линий деревьев. Проект вызывает восхищение, даже несмотря на ограниченность восточного вкуса в столкновении с западной идеей. Западная часть, кенотаф, проста, насколько только возможно; персидская, представленная садом, прекрасна, как и всегда; обе сочетаются в гармоничных пропорциях. Когда церемонии закончатся и снова будут звучать только козьи колокольчики, ценитель Фирдоуси найдёт благодатный покой вблизи скромной гробницы.

Сегодня днём в консульстве прошло чаепитие, завершившееся играми. Весьма любопытным зрелищем оказалось наблюдать за начальником полиции, который имел вид палача, а возможно, им и являлся. Привязанные друг к другу за руки, они с американской миссионеркой соревновались в поиске спрятанных напёрстков. Я встретил мистера Дональдсона, главу американской миссии, который вместо беспокойства о новообращённых (или, возможно, помимо этого) на днях опубликовал книгу о религии шиитов.

В телеграмме из Тегерана говорится о том, что партия угольщиков сейчас в столице и отправится к нам, как только таможня пропустит их оружие. Ждать дальше бессмысленно. Мы встретимся в Мазари-Шарифе, если встреча вообще состоится. Возможно, дорогу прямо сейчас заметает снегом.

Ноэль теперь думает получить визы в Афганистан.

Афганистан

Герат

АФГАНИСТАН: Герат (3000 футов), 21 ноября. – Ноэль получил визы и подбросил меня за компанию, вернее – я его. Проехав весь путь из Лондона в качестве водителя, он был рад передать руль кому-то другому. Сегодня днём Ноэль уехал в Кандагар по дороге на юг.

Если не считать сотрудников русского консульства, которые вынуждены здесь жить как заключённые, то в городе я единственный европеец и потому веду себя наилучшим образом, за чем пристально следит местная публика. В отеле компанию мне составляют трое индийцев-парси164, которые, совершая на велосипедах кругосветное путешествие, приехали из Мазари-Шарифа по открытой этим летом дороге. В пути они встретили русских, которые бежали через реку Окс165, а теперь следуют под охраной в Китайский Туркестан по маршруту Вахан – Памир. Один из них оказался журналистом и передал им письмо с описанием своих злоключений. Его сапоги сносились до дыр, но он намерен дойти до Пекина пешком.

В Герате есть свой секретарь по иностранным делам, именуемый «мудири-хариджа»166. Он сказал, что я смогу отправиться в Туркестан, если найду транспорт. Кроме того, я имел аудиенцию у губернатора Абдул Рахмин-хана, статного старца, носившего высокую астраханскую шапку чёрного цвета и седые усы, как у Гинденбурга167. Губернатор также разрешил поехать, куда пожелаю, и пообещал снабдить письмами для властей по пути следования.

* * *

Позже я обратился к мунтазими-телеграфу168, который говорил по-английски.

– Где Аманулла-хан169? – внезапно спросил он, просунув голову в окошко и убедившись в том, что никого нет рядом.

– В Риме, полагаю.

– Он сейчас на обратном пути?

– Вы должны знать лучше меня.

– Я не в курсе.

– Его брат Инаятулла сейчас в Тегеране.

Мунтазим вскочил от удивления.

– Когда он приехал?

– Он живёт там.

– Чем занимается?

– Играет в гольф. Но настолько плохо, что иностранные дипломаты стараются избегать его общества. Зато как только они узнали, что король Надир-шах убит, то сразу же пригласили Инаятуллу на игру.

Мунтазим покачал головой, раздумывая над этой тревожной информацией.

– Что такое гольф? – наконец спросил он.

Сегодня вечером джентльмен из муниципалитета зашёл узнать, удобно ли я устроился. Я честно признался, что в номере было бы гораздо уютнее со стёклами в окнах. Отелем управляет Сеид Махмуд, по виду из африди170, который раньше работал в гостинице Карачи. Он показал мне книгу посетителей, из которой следовало, что граф фон Бассевиц, немецкий консул в Калькутте, останавливался здесь в августе, когда возвращался из отпуска. Я впервые слышу об этой персоне с 1929 года.

Герат, 22 ноября. – Герат находится на протяжённой плодородной равнине, простирающейся с востока на запад; он на три мили равноудалён от реки Герируд на юге и от ближайших отрогов Паропамиза на севере. Здесь два города. Старый город напоминает лабиринт из узких извилистых улочек, который окружают квадратные защитные валы и рассекает по диагонали туннель главного базара длиною в две мили; в северной части ориентиром служит цитадель, внушительная средневековая крепость, построенная на кургане и грозно выделяющаяся на фоне окружающей равнины. Напротив разместился новый город. Одна из двух его широких улиц, начинаясь у входа на базар, ведёт на север, где пересекается со второй под прямым углом. Вдоль улиц выстроились ряды магазинов с открытыми фасадами. Второй этаж над торговыми лавками занимает гостиница. Она соседствует с гильдией медников, которые с рассвета и до заката своим металлическим стуком мешают праздной жизни постояльцев. Чуть дальше, на перекрёстке, в окружении грузовиков затерялась билетная касса, где пассажиры ежедневно толпятся среди тюков с товарами и бочек русского бензина в деревянных ящиках.

Увлечённый контрастом с Персией, я провожаю взглядом случайных прохожих. Внешний вид простых персов, определяемый законами Марджорибэнкса о роскоши, унижает человеческое достоинство; кажется невозможным, что эта свора грязных дворняг в действительности была тем народом, который восхищал бесчисленное множество путешественников учтивыми манерами, великолепием садов, верховой ездой и любовью к литературе. То, как афганцы умеют располагать к себе, мне ещё только предстоит узнать. Однако их одежда и свободная походка выглядят достаточно убедительно. Немногочисленные чиновники носят европейские костюмы вместе с щёгольской шапкой из овчины. Горожане тоже иногда надевают жилеты в викторианском стиле или индийские мусульманские халаты с высоким воротником. Но эти иностранные предметы одежды, в ансамбле с тюрбаном размером с гору постельного белья, плащом из пёстрых одеял и белыми брюками свободного кроя, оканчивающимися расшитыми золотом туфлями в форме гондол, придают их обладателям комичный экзотический вид, какой можно встретить у оперных певцов в индийских шалях. Такова мода, которой следуют афганцы. Таджики, один из персидских народов, предпочитают стёганые туркестанские халаты. Туркоманы носят высокие чёрные сапоги, длинные красные кафтаны и басби171 из шелковистых чёрных шкур. Самый необычный костюм можно встретить у соседних горцев, которые ходят по улицам в сюртуках из жёсткой белой саржи, с болтающимися, словно крылья, фальшивыми рукавами, которые доходят до колен и расшиты узорами, как по трафарету. На базаре время от времени мелькает бязевый улей с окошком наверху. Это женщина.

Смуглолицые мужчины, с ястребиным взором и орлиным носом, в одеждах свободного кроя проносятся в сумраке базара с дьявольской самоуверенностью. Как лондонцы носят с собою зонт, так и они ходят за покупками с винтовкой. Воинственный вид отчасти носит показной характер. Из винтовок нередко не сделать и выстрела. Телосложение многих в тесной солдатской форме не впечатляет. Даже свирепость взгляда зачастую достигается подводкой глаз. Всё это – дань традиции; в стране, где никогда не слышали о верховенстве закона, одна лишь видимость силы уже составляет половину успеха любого предприятия. С точки зрения правительства такие традиции могут казаться вредными. Но, по крайней мере, они помогли сохранить стойкость народа и его веру в себя. Люди вокруг считают, что европейцы должны следовать местным обычаям, но не наоборот. В этом я успел убедиться, когда попытался купить арак: во всём городе нет ни капли алкоголя. Вот, наконец, настоящая Азия без комплекса неполноценности. Аманулла, как говорят, однажды похвастался перед Марджорибэнксом тем, что вестернизирует Афганистан быстрее, чем Марджорибэнкс вестернизирует Персию. Это стало концом для Амануллы, и, возможно, подобные заявления ещё долго будут вспоминаться его преемникам.

При подъезде к Герату дорога из Персии идёт через горы, пока не встретит там ещё одну, из Кушки, и не свернёт вниз с холмов в сторону города. Мы приехали тёмной звёздной ночью. Такая ночь всегда полна неожиданностей; в незнакомой стране после встречи с дикого вида пограничниками я испытал такое сильное волнение, какое с трудом могу припомнить. Внезапно дорога привела нас к лесу из гигантских дымовых труб, чёрные очертания которых, когда мы проезжали мимо, чередовались на фоне звёздного неба. На секунду я остолбенел, ожидая чего угодно, но только не появления фабричных труб, пока, наконец, поражённый этими огромными стволами, не увидел силуэт разрушенного купола172 с причудливыми рёбрами, как у дыни. В тот момент я подумал, что в мире есть только один похожий купол, гробница Тамерлана в Самарканде. Дымовые трубы, следовательно, должны быть минаретами. Я лёг спать и, словно ребёнок в канун Рождества, едва смог дождаться рассвета.

Наступило утро. Выйдя на крышу, прилегающую к гостинице, я увидел картину, где семь небесно-голубых столпов173 вырастают из пустынных полей на нежном фоне вересковых гор. На каждый столп рассвет бросает бледно-золотистый отблеск. Среди них сияет голубой купол, похожий на дыню с откушенной макушкой. Пейзаж более чем живописен, к тому же находится во власти света и ландшафта. При пристальном взгляде каждая плитка – каждый цветок, каждый лепесток на ней – вносит свой малый вклад в гениальность цельного творения. Даже в руинах старинная архитектура напоминает о расцвете минувшего Золотого века. Забыла ли история об этом?

Только отчасти. Миниатюры с видами Герата XV века знамениты и как отдельные произведения искусства, и как источник знаний о персидской и могольской живописи. Но жизнь создавших их людей и сами древние памятники не заняли достойного места в памяти мира.