Никса и Спрут

– Чего замер? – хмыкает Горчак. – Буди уж.

Карп усмехается:

– Не боитесь ведьмы? Она же полукровка та-мери. Глядите, какая тёмная!.. Нашлёт проклятье за то, что потревожили.

– Ну не-ет, – жалобным шёпотом тянет Ёршик. – Я на такое не согласен. Не хочу! Пускай лучше дочка какого-нибудь генерал-губернатора, чтобы награду дали.

– Дурень, – заключает Горчак. – Его дочки на Окраинных островах не валяются. Да и не больно похожа.

– Будто ты его видел!

– Может, внебрачная?

– Надо же, какие слова вспомнил. Да если бы…

Тонкий вскрик – и спорщики затихают. Все трое оборачиваются к Сому, который от неожиданности валится на песок. Потянувшись к жемчужине, он получает крепкий удар по носу, а затем и в плечо.

Большие карие глаза распахиваются: девица приходит в себя. Садится рывком и, отшатнувшись, прижимает к груди чужую рубаху. Взгляд растерянный, но в нём нет страха. Она оглядывается через плечо и видит мальчишек. Изучает их лица одно за другим, больше не делая попыток закричать. Ни одного вопроса не слетает с губ, только молчаливое любопытство исходит волнами.

– Накинь. – Сом первым возвращает самообладание и встаёт на ноги. Кивает на одёжку, которая щуплой девице сойдёт за платье. Хотя бы не станет смущать остальных. – Как тебя зовут? Я Сом. Это мои братья. Ты понимаешь имперский?

Она моргает. На миг чёрные брови взлетают, затем сходятся у переносицы, словно никса учится владеть собственным телом. Опускает взгляд и находит горловину. Просовывает руки в рукава. Среди мальчишек раздаётся выдох облегчения: по крайней мере, она понимает. И больше не голая.

– Откуда ты?

Сом говорит мягко. Старается показать, что он не враг. Кем бы ни была незнакомка – никсой или оборотнем, но точно не духом, – она выглядит ровесницей Умбры. На год или два младше Сома.

– Из моря? – Покрытые солью губы размыкаются. Голос не звонкий по-девичьи, звучит взросло. Или, может, охрипла после долгого молчания.

– Это вопрос?

– Я не… знаю.

Горчак присвистывает.

– У неё память отшибло.

– Теперь точно не видать награды.

– Да какой там!..

Все трое переминаются поодаль. Сом прикидывает варианты.

– Та-ак, – протягивает он, почесав кончик носа, как делает всегда, строя очередной план перед уловом.

Под носом красуется тонкий порез: старая бритва затупилась, а за новой надо шагать в город, через карантинную заставу. Вернее, подземными тропами, в обход постов и патрулей. Будучи лидером, Сом предпочитает не рисковать лишний раз.

– Вы трое, – он машет рукой, – давайте-ка в Крепость. Про котёл не забудьте. Койку Умбры приготовьте… – Глаза Сома на миг темнеют. – И чай, – добавляет он машинально, пытаясь вспомнить, что из трав осталось в жестяных банках, которые он хранит на верхней полке.

Порыв ветра заставляет поёжиться. Если погода портится, надо спешить: подлатать выходы, проверить схроны, но для сначала…

– Поднимайся. – Он протягивает никсе руку.

Та одёргивает подол рубахи. Отталкивается ладонью от песка и поднимается на ноги, слегка покачиваясь. Сом подаётся вперёд, чтобы поймать, если начнёт падать – вдруг у неё что сломано, тогда придётся на руках тащить, – но нет, девица делает шаг. Затем ещё один, так неуклюже и одновременно грациозно, как тонконогий жеребёнок. Встряхивает головой, пытаясь избавиться от песка в волосах. Снова поднимает голову, глядя на мальчишек.

– Ну, чего встали? Оглохли? – Сом, очнувшись, прикрикивает на подопечных, иначе не пошевелятся.

Судя по лицу Горчака, тот собирается отпустить едкую шутку. Понятно, какого толка. Сом красноречиво показывает кулак. Над Ёршиком пусть потешается – до тех пор, пока не переходит границу, – а над ним не посмеет. И так разбаловал младших, скоро на шею сядут.

– Сом, – произносит она, будто пробуя имя на вкус. Получается забавно, с шипящей долгой «с» и почти проглоченной «м» на конце.

Он кивает, провожая взглядом парней. Ёршик оглядывается через плечо: хочет остаться, но Сом не дурак. Братья могут думать что захотят; он объяснит им позже, если неожиданная находка окажется девчонкой из плоти и крови и никем больше.

Тревога селится между рёбрами с того момента, как он впервые её касается. Такое бывает, когда инстинкты настойчиво кричат, предупреждая об опасности, заставляя в нужный миг «подсекать» во время улова на городских площадях, чтобы остаться незамеченным в гуще толпы…

Сейчас чувство притуплено, будто скользкий ком ворочается в животе. «Доверяй кишкам, камрад, – говорит в таких случаях Карп, – если сводит от голода – жри, если от страха – делай ноги».

Что делать с никсой, Сом пока не знает.

– Так ты ничего не помнишь? Ни кто ты, ни как здесь оказалась?

– Я помню… кое-что. – Она ступает по песку осторожно, перекатывая ступни с пятки на носок, обходя выброшенные морем коряги и острые осколки раковин. – Был шторм, и… – она обрывает себя на полуслове. – Я осталась одна.

Она говорит на имперском языке с заметным акцентом, слегка растягивая гласные и игнорируя окончания. Кроме сомнений ему чудится горечь: она помнит и в то же время не желает помнить. Загоняет внутрь то, что стоило бы отпустить на волю. Знакомая реакция.

Сому не впервой приводить в семью людей. Он знает, каково это. Новенькая придёт в себя, пообвыкнется и, кто знает, может, будет болтать без умолку, рассказывая о прежней жизни. А если захочет – уйдёт. Сом никого не держит насильно, но за Никсу чувствует себя в ответе, несмотря на липкий ком тревоги.

– Ты была на корабле? С семьёй?

Далеко её забросило!.. Ни пассажирские, ни грузовые суда не заходят в порт Клифа уже неделю, и никто не может ответить, сколько продлится карантин. Миножья хворь захватила несколько кварталов; мосты, соединяющие Внутренний и Внешний круги, развели, чтобы зараза не распространилась дальше.

Шагая по левую руку от никсы, он бросает на неё быстрые оценивающие взгляды. На богачку новая знакомая не похожа. Во-первых, оттенок кожи. Горчак был прав: слишком смуглая. Не тёмная, как у та-мери, но всё же. Волосы вьются густой копной до лопаток. Вся тонкая, изящная, как статуэтка древних богинь из китовой кости, но при этом на руках и ногах отчётливо видны крепкие мышцы. Явно привыкла к физической работе. Или пловчиха – опытная охотница за жемчугом, – потому и выжила, не утонула в шторм.

Отчего-то Сому кажется, что найдёнка ближе к ним по духу, чем к кому-либо ещё. Обнаружь её рыбаки, сдали бы жандармам, а там кормить и греть за просто так не станут. Все гиены были для братьев врагами, независимо от должности и поста. Хотя тем, на чьи плечи легла охрана Внешних кварталов, можно только посочувствовать.

– Не корабль, – говорит она после долгой паузы. – Плот. Плавучий дом.

Сердце на мгновение замирает.

Значит, она всё же из кочевников – странствующих на плотах та-мери, которых колонисты выгнали с родных островов. То-то Ёршик обрадуется!

Кто-то поговаривает, будто миножья хворь родилась на острове Летнего Дождя. Проклятие тамерийских колдунов пало на первых поселенцев и распространялось дальше, пока не заняло половину островов доминиона. Ходят слухи, что из Силт-Айла заразу привезли на материк, где имперские врачи бьются над разгадкой, но безуспешно.

Брехня на рыбьем жире, считает Сом. Про окраинные острова в столице не думают. Ни раньше, ни сейчас. Они тут сами по себе: если повезёт, выживут.

– Никто не выжил, – эхом на его мысли откликается Никса.

– У тебя есть имя?

– Было, – поправляет она. – Нура.

– Что это значит?

Он подаёт ей руку, помогая перебраться через насыпь камней. Узкая прохладная ладонь напрочь лишена девичьей мягкости. Сом сглатывает. Вроде вышел уже из возраста Горчака, когда на языке остроты, а самого бросает в дрожь при виде девицы. Сом старше и девушек в питейных домах видел разных.

– Обязательно должно?.. Или может не значить?

Она глядит прямо, и Сом неожиданно для себя смущается.

– Я просто подумал…

– Твоё имя ведь не настоящее. Не речная рыба с усами.

Он фыркает. Будь на её месте кто-то другой, Сом бы рассмеялся или дал подзатыльник – в качестве воспитательной меры, – но из уст Нуры очевидная вещь звучит обидно.

Он выпускает её руку, сжимая кулаки. До Крепости ведёт ровная тропа меж песчаных дюн: не споткнётся.

– Не всем дают имя при рождении. Некоторые выбирают сами.

Он больше он не смотрит на никсу до самой Крепости. Шагает впереди, не оглядываясь, только слышит, как она торопится, стараясь поспеть за его шагом.

Сом не наказывает за брошенную фразу, скорее пытается понять, как вести себя с находкой и что делать дальше. Оставить в Братстве? Или отвести в город? Кому она там нужна… А им? Нужна или станет обузой? Если план Сома осуществится и всё сложится как надо, к весне они выберутся с острова Ржавых Цепей и отправятся в Ядро – центральные острова доминиона, – как и мечтали. Пригодится ли им никса в этом путешествии, вот в чём вопрос.

При любом раскладе, Сом не выбирает единолично. Братья проголосуют, как и всегда. Решат, нужна ли им новая сестра.

СТРАНИЦА ВТОРАЯ. Суд

«Шторм идёт за тобой…»

Она моргает, прогоняя образ Сатофи и его последние слова.

Та, кого в прежней жизни звали Нурой, шагает за проводником, по щиколотку увязая в каше из песка и водорослей, оглядываясь на полоску моря, туда, где волны лижут низкие пенистые облака. Ей кажется, что даже здесь, на суше, она не в безопасности. И никто рядом с ней.

Нуре отмерен срок, а потом всё повторится.

Долговязый Сом прибавляет шаг; она едва поспевает за ним, почти срываясь на бег, стараясь не споткнуться, когда влажные водоросли обвивают лодыжки. Ему не стоит обижаться: в «рыбном» имени нет ничего плохого. Ныряя на глубину, Нура водила дружбу с самыми разными обитателями рифов: от ярких стаек гуппи до молочно-белых медуз и любопытных коньков. Под водой жил другой мир – опрокинутый, чуждый, пугающий глубинными тайнами и всё же прекрасный.

Нура помнит всё нечётко, смазано, будто в обмен на право жить шторм забрал часть воспоминаний и те поблёкли, растворились, как крапинки соли в тёмной воде. Море повсюду разное: где-то ласковое, тёплое, и лазурные воды позволяют заглянуть на дно, а где-то – неподъёмно-тяжёлое, как грозовые тучи на исходе лета. Плыть в таких водах – всё равно что продираться сквозь заросли колючек: мышцы ноют от усилия, а в голове – мерный шум и пустота…

– Как зовут этот остров?

Она догоняет проводника и теперь без труда, протянув руку, может коснуться его выступающих на широкой спине лопаток. Кожа у Сома бледная по сравнению с её собственной. Волосы – цвета песка. Не здешнего, который больше напоминает меловую пыль, а крупного и тёмного, который она видела раньше, на другой земле, у берега, чьё название смыло волнами.

– Куда ты ведёшь меня?

– Домой, – отвечает он сдержанно и сухо. – Ты на острове Ржавых Цепей, юго-восток Окраины.

– Ок… ра-и-ны? – Она спотыкается.

– Может, та-мери называют её по-другому. – Он поводит плечом. – Цепь удалённых островов Силт-Айлского доминиона, бывшей имперской колонии. Бездна мира.

Судя по тому, как ходят желваки, Сом хотел использовать другое слово, но сдержался.

– Есть ещё Ядро, если ты не в курсе. Пять центральных островов, которые расположены ближе к материку. Там теплее и жизнь лучше. Мы с парнями… – Он осёкся.

– Хотите быть там, – заканчивает она. – Значит, здесь плохо?

– Всегда было. – Сом по-прежнему смотрит мимо, но говорит свободнее.

Это похоже на игру: задавать вопросы друг другу и пытаться найти подсказки не в словах, а между. Например, в том, как он говорит, Нуре видится простота и рассудительность. Сом не стал при ней сквернословить, как наверняка привык в другой компании. Значит, уважает женщин. Хотя статус женщины ещё нужно заслужить, а она пока… просто Нура. Рыбёшка, выброшенная на берег, которой нужно подыскать другое имя.

– А теперь вот, – он указывает рукой на север, откуда доносится мерный звон, – в Клифе эпидемия. Говорят, много где. И сюда зараза добралась. Колокола звонят.

Он выглядит расстроенным.

Нура легко подмечает мимолётные жесты, изменения в голосе и развороте плеч. Она не может разумно объяснить словами. Просто чувствует нового знакомого: познаёт, наблюдая, как мудрецы познают объекты своего изучения, – пропускает через себя и отсеивает важное, то, что может пригодиться, чтобы понять, с каким человеком её свела ка-тор.

Если Сом руководит группой мальчишек, называя их братьями, значит, к его словам прислушиваются. Значит, они могут помочь. Нура пока не знает как, но обязательно поймёт, если сумеет собрать разлетевшийся жемчуг воспоминаний. Пальцы невольно касаются подвески на груди: алая ну-нор – «капля жизни» – остаётся тёплой. Она приведёт хозяйку к ответам.

– Это и есть твой… дом?

Они поднимаются на холм. Из-за скалы, напоминающей ладонь со сложенными пальцами, показывается сооружение – двухэтажное, длинное, словно змея, с несколькими пристройками, покатой крышей и окнами, забранными сеткой. Каменные стены выкрашены в тёмно-красный цвет; краска местами облупилась, и серые пятна напоминают грибок. Без настоящей плесени тоже не обошлось: когда постройки находятся так близко к морю, она цветёт у дверных петель и ютится под крышами, деля пространство с жуками и ночными бабочками.

Нура мало знает о том, как строят белые люди: как они называют дома, в чём разница между ними и почему так высоко. Сатофи говорил, у них есть архитекторы – те, кто придумывают здания и оживляют их. Как плотники та-мери некогда оживили Плавучий дом. Разница в том, что кочевники не строят из камня, только из дерева. Для них не существует этажей; они не оскорбляют небо острыми башнями. Наоборот, чтут близость к земле.

– Наш, – поправляет Сом.

Она встречает его взгляд, прямой и с прищуром, которого раньше не было.

– Что, не нравится?

– Мне не с чем сравнивать.

Нура огибает стену Крепости, огромной, непонятной. Зачем столько пространства?.. Останавливается в нескольких шагах от двери, изучая дом пристально, гораздо внимательнее, чем человеческие лица.

Если приглядеться, становится заметно, что одна из стен идёт под уклоном. Над окном, затянутым мутной плёнкой вместо добротного стекла, свил своё кружевное гнездо паук. На петлях – чешуйки ржавчины. Боковая дверца пристройки хлопает, незапертая, на ветру. Изнутри доносится запах съестного.

Нура прислушивается к себе, пытаясь понять, насколько остро чувство пустоты под рёбрами. Терпимо. До тех пор, пока возможность утолить голод не оказалась так близка, она не думала о своих нуждах.

«Тот, кто обуздал желания тела, обуздает и страх».

– Ты чего?

Сом делает приглашающий жест. Глядит на гостью, не понимая, почему та замерла на месте, уставившись в пространство.

– Я… мы знакомимся.

– С кем? Ребята внутри.

– С ним, – Нура кивает на дом и тут же поправляет себя, – или с ней. Вы ведь её Крепостью зовёте. Я слышала. Иногда, прежде чем войти, нужно спросить разрешения. Так правильно. Вежливо.

То, что дома не могут ответить, не значит, что им нечего сказать.

Крепость одобрительно скрипит половицами, когда вслед за Сомом гостья входит в полутёмное пространство – коридор, ведущий в жилую часть. Туда, откуда доносятся голоса, о чём-то живо спорящие.

– Постой тут.

Нура натыкается на выброшенную вперёд Сомову руку. Послушно отступает. На чужой земле нужно следовать местным обычаям. Даже если не понимаешь, в чём они заключаются.

Сом скрывается в кухне. Нура ощущает аромат еды. В носу свербит. Должно быть, дикий перец и что-то из пряных трав. Пищу, которую едят та-мери, редко признают колонисты, и наоборот. Исключения, конечно, есть – или Нуре нравится так думать. Это не воспоминание. Скорее, подспудная уверенность, как о том, что перец зовётся именно перцем, а солнце восходит на востоке.

Она придвигается к двери, склоняя голову, пытаясь уловить обрывки разговора. Самый младший из мальчишек звучит взволнованно. Те, что постарше, перебивают друг друга.

– Да не ведьма она!

– Почём знаешь?

– Сом, вразуми его. Ты же с ней шёл, ну! Скажи, опасна?

– Мухи не обидела. – Низкий и уверенный голос Сома выделяется среди остальных.

– А я о чём говорю!

– Пока, – отрубает, как острым лезвием.

Нура ёжится. Ей не доверяют, оттого и попросили остаться за дверью.

Она оглядывается. Можно уйти из Крепости прямо сейчас – направиться к городу, благо, дорогу она представляет: глядя по сторонам во время пути, подметила, как меняется мир за холмами. Там лежит неизвестность, но и здесь не лучше…

Если развернётся и уйдёт, что дальше? Остановит её кто-нибудь, станет ли догонять?..

Когда Нура поворачивается к наружной двери, внутренняя распахивается, и Сом втягивает её за локоть. В тесной кухне царит полумрак. Пылинки кружатся, опускаясь на лужицы из света под окном. Грубо сколоченный стол завален всевозможной утварью и посудой. Нура улавливает запах чего-то кислого, но молчит. Чужой дом – чужие порядки.

Она обводит взглядом братьев, которых уже видела на берегу. Сом по очереди представляет:

– Это Карп.

Великан со светлыми кудрями подмигивает. Он самый высокий из них и почти касается теменем потолочной балки. Сутулится заметно. Улыбка – что зовётся, до ушей. Только серо-зелёные глаза не смеются.

– Мон Карпаччо к вашим услугам! – Он отвешивает шутовской поклон. Все остальные закатывают глаза.

– Не слушай его.

– Он даже не знает, что это такое.

– Позвольте!.. Как это не знаю? Моё полное имя, конечно! Они просто завидуют, – гневный тон сменяется доверительным шёпотом, – у меня в роду были аристократы.

– Врёт, – вздыхает самый младший.

– Как дышит, – подтверждает длинноносый.

Сом поводит плечом.

– Это Горчак, – кивает на носатого. Щуплого, невысокого, лет четырнадцати на вид, с широкими скулами и цепким взглядом. Нестриженые тёмные пряди падают на лоб. В то время как Карп строит из себя весельчака, Горчак не старается вовсе. Он молчит, но в усмешке кроется что-то плутовское. Нура в целом не испытывает доверия к белым людям, а с этим, думает она, надо держать ухо востро.

– И Ёршик.

Сом опускает ладонь на плечо младшего, когда тот резво шагает вперёд. Блестят ясные голубые глаза.

– Это я тебя нашёл! И позвал остальных.

Нура поджимает пальцы ног. Всю жизнь она ходила босиком, но сейчас ощущает, как сквозняк обнимает колени. Вспоминает, что одета в короткую рубаху с чужого плеча, и сжимается под взглядами.

Дзынькает тишина. Пылинки порхают от одной стены к другой.

Наверное, стоит поблагодарить за помощь или сказать, что она рада знакомству. Это самое простое, не зависящее от языка и культуры, но почему-то Нура медлит.

– Ёрш, покажи ей спальню Умбры, – говорит Сом после паузы.

Карп с Горчаком переглядываются. Носатый задумчиво жуёт губу; на Нуру он больше не смотрит.

– Уверен? Сейчас ведь Скат придёт…

– И что? – Несмотря на ровный, даже безразличный тон, на лбу Сома пролегает морщина. – Что он сделает? Проголосует против? Соберёмся за столом – обсудим. Не ходить же ей так.

Нура вздрагивает от прикосновения. Оказывается, это Ёрш взял её за руку тёплой ладошкой, слегка липкой, пахнущей смолой.

– Пойдём.

Они идут наверх. Нуре не нравятся лестницы и высокие кровати. Та-мери всегда спят на досках Плавучего дома или на земле, если приходится сойти на берег. Чем выше от земли, тем тревожнее. Будто с корнем выдирают.

Она выдыхает и касается стены ладонью. Слушает. Чувствует, как дом настороженно наблюдает за гостьей: не торопится принимать, но и не проявляет враждебности. Крепость приняла её приветствие, но осталась холодной на ощупь.

Верхние коридоры темны. Ёршик минует несколько дверей: Нура приглядывается, стараясь разобрать символы на створках. На каждой что-то изображено. На последней – цветущая веточка.

– Тут свободно. – Ёршик проходит в комнату. Скрипит дверцами платяного шкафа. Нура долго вспоминает слово на имперском, вылетевшее из головы, – «гардероб». Ещё одна вещь, которой кочевники не пользуются, храня вещи в плетёных коробах. Да и вещей у них почти нет – по пальцам пересчитать. Амулетов и украшений, носимых на теле, гораздо больше, чем одежды.

– У вас есть… сестра? – спрашивает она негромко, наблюдая, как из-под вороха простыней мальчик извлекает платье тёмно-зелёного цвета, с пуговицами на груди и жёстким воротником. Протягивает ей и отворачивается.

– Была, – отвечает как-то очень по-взрослому. – Может, есть до сих пор. Переодевайся, я не буду подглядывать.

Нура пожимает плечами. Они и так видели её на берегу – к чему стыдиться? Она относится к своему телу легко: это просто дом, временное пристанище души, и потому не испытывает беспокойства. Если чужаки смотрят – пускай, ей не жалко. До тех пор, пока её дом не желают разрушить.

– Ка-нуй те ми, – говорит она.

– Что это значит?

– Что я тебя благодарю. «Большое спасибо» на языке та-мери.

Она стягивает Сомову рубашку и ныряет в зелёные рукава. Юбка струится по ногам. Непривычное ощущение, слегка щекотное. Пуговицы цепляются за волосы, и Нура охает.

– Ты чего?

– У вас есть… – она вспоминает слово, – гребень?

– Наверное, – тянет Ёршик и садится на корточки рядом с сундуком. Щёлкает медный замок, шуршит нутро.

Нура расправляет воротник и затягивает пояс потуже. Платье широко в груди, а край юбки почти касается щикотолок. Только сейчас она видит, что оставляет песчинки на дощатом полу.

– Других туфель у неё не было, только вот… – Ёрш отряхивает поношенные башмаки. Змейки шнурков сплелись узлами.

– Я пока так. Мне удобнее.

Обуть ботинки для неё – всё равно что мешок на голову надеть и позволить себе задохнуться. Или язык отрезать. Та-мери говорят стопами с землёй и слушают её песни, шёпот, наставления. Без этого дико. Страшно. Одиноко.

Он кивает, мол, как хочешь. Протягивает костяной гребень и небольшое зеркало, покрытое сетью царапин. Нура хмурится едва заметно. В племени «твёрдая вода» ценилась дорого: её выменивали у белых путешественников, кусочками зеркал украшали ритуальные пояса и жемчужные тики невест в день свадьбы. Хотя у оседлых та-мери стекло было под запретом. Те верили, что оно открывает двери между миром живых и реин-ги – страной духов, откуда приходят демоны, крадущие облик.

Из-под паутины трещин на неё смотрят большие тёмные глаза. Нура смахивает пылинки с ресниц и проводит ладонью по щеке. Простой успокаивающий жест, словно она хочет удостовериться: отражение не похитил злой демон, это всё ещё она, Нура из Плавучей обители, дома, которого больше нет.

Теперь ей надо выжить на чужом острове, чтобы вернуться и разыскать соседние племена. Нуре пригодится любая помощь, если она хочет покинуть «окраину», как назвал это место Сом. Помогут ли братья – вот что беспокоит. Она знает, бескорыстных людей на свету немного: прежде чем просить, нужно что-то предложить взамен, но у Нуры ничего нет. Она не ведает, в каком направлении идти, и только голоса всплывают в памяти…

Снизу доносится шум.

– Скат пришёл, – поясняет Ёршик.

– А он… – Нура теряет слова и гребень. Поднимает брови, надеясь, что младший из братьев догадается, о чём она хочет спросить.

– Не бойся, он не злой. Резкий иногда, но мы бы загнулись без него.

– Он старший?

– Они с Сомом это самое… ну, ровесники. Но Сом главный. Он нас собрал и отвоевал Крепость. И вообще – умный.

В голосе звучит уважение с толикой гордости: так мог бы говорить младший брат о старшем, связывай их кровная нить. Нет ничего важнее крови, так говорят кочевники. Нет ничего больше семьи.

Без семьи ты никто, та’хи-май, «отрезанный палец». Именно так себя чувствует Нура. Стоило ли выходить живой из шторма, чтобы остаться одной?

Она делает глубокий вдох и прячет под воротом платья жемчужину – всё, что связывает её с прошлым и будущим, по словам ведьмы те-макуту.

Приглушённые голоса становятся громче. Что-то грохает. Нура замирает, обращаясь в слух.

– То есть просто взял и привёл?

– Да погоди ты.

– Ёршик её нашёл, эту никсу.

– И что?! Вы теперь всех без разбору в Крепость тащите? Пустое место глаза мозолит?

– Сядь. – Одно слово, брошенное Сомом, звучит как приказ.

Ёршик перегибается через перила, машет Нуре рукой, а затем скатывается вниз. Она осторожно нащупывает ступеньки босыми ступнями. Сквозняк целует пальцы.

– Нура, – зовёт Сом, – войди, пожалуйста.

Она перекидывает за плечо недоплетённую косу и оправляет подол. Ещё недавно ей в голову не могло прийти, что станет подстраиваться под чужие правила, а вот же…

«Мир говорит с нами, – голос Сатофи призрачен и тих, – порой медленно и по слогам, а порой кричит что есть мочи. Советует или приказывает. Мудрый – прислушается».