Мои два года

Алексей Куйкин

Мои два года

С чего всё начиналось

С чего всё началось? Да как у всех с приписной комиссии в военкомате. Учебный год в Смоленском техникуме электронных приборов имени Ленинского Комсомола для нас, электриков, что на первом что на втором курсе начинался с колхоза. Наша 911-Э группа два года убирала льносолому и льнотресту на полях совхоза Зверовичи Краснинского района. А в 92 мы так вообще там зависли почти на два с половиной месяца. Ну и заработали неплохо. Те, кто ездил постоянно, это ещё учесть, что наш физрук заставил нас расписаться в пустой ведомости и умотал на неделю в Зверовичи.

Военрук до нас добрался только во второй половине ноября, и заявил, что завтра вместо НВП вся группа идёт в Ленинский военкомат на приписную комиссию. Большая часть пацанов была из области, они и начали возмущаться. Старый подполковник ответил, что все уйдёте в армию из СТЭПа, а посему не фиг голосить. Мы малолетние идиоты пропустили это заявление мимо ушей, а зря.

На следующее утро люди в погонах под белыми халатами измерили меня, взвесили, поназадавали кучу вопросов о здоровье, заглянули вовсе отверстия организма, да и отправили к военному комиссару Ленинского района Смоленска полковнику Горяеву с приговором «годен без ограничений». Мама дорогая, вот это дядька! Товарищ полковник ростом был хорошо пониже моих метра семидесяти девяти, сантиметров на 12-15, да только вот в плечах он те же метр восемьдесят. А физиономию ему точно топором тесали. А руки, ё-моё, его ладонь как три моих. Вот теперь я понял, что такое тролль в произведениях Толкиена. Сидящие по бокам от него два майора на фоне комиссара просто потерялись. Голос у полковника глухой, глубокий и какой-то гулкий, что ли.

–Где вы, молодой человек, хотели бы служить?

А надо сказать, что у молодого человека в голове была каша из разного фильмов типа «В зоне особого внимания», «Ответный ход» или «Команда 33», множества прочитанных военно-патриотических книжек, ну и конечно мнение о себе, как о не самом плохом рукопашнике. Во дебил-то я был малолетний. Так что на вопрос я и брякнул:

–В морской пехоте, – вся комиссия посмотрела на меня уже заинтересованно. Горяев даже попытался на лице что-то вроде улыбки изобразить. Лучше б он этого не делал, увидишь такую улыбку в тёмной подворотне, от инфаркта ничто не спасёт.

–Что ж, если будет формироваться такая команда, мы учтём ваши пожелания, – голос комиссара зазвучал даже как-то благожелательно, – только наши призывники в основном на Северный флот уходят.

Я молчу, свои желания уже высказал. Горяев что-то черкнул в приписном свидетельстве, да и отпустил меня восвояси. Как же я был возмущён, когда прочитал в приписном «войска связи». Вот ведь гад какой! Оказалось, что у всей группы одно и то же – войска связи.

Первого паренька из нашей группы, Вовку Шевелёва из Брянска, забрали в армию осенью девяносто третьего, с самого начала третьего курса. Вот тут до нас начало доходить, что такое может случиться с каждым. И как потом, через полтора года доучиваться? Вовик своим корешам писал письма, а они уже доводили всем нам. Служил он где-то под Хабаровском, на аэродроме. В электронике он очень здорово шарил, поэтому ему выделили отдельную каморку, да и озадачили ремонтом всей и всяческой военной аппаратуры. Лишними нарядами командиры его и не напрягали, пущай паяет.

Мне повестка пришла через неделю после восемнадцатилетия. К тому времени я уже пятый месяц проходил производственную практику в электроцеху мебельного комбината «Днепр». Мне даже молоко за вредность выдавали. Да нет, не за мою вредность. Я такую могу включить, что и цистерны не хватит. А получал я свои три литра молока в месяц за вредные условия труда. Считалось, что электрики по всему комбинату работают, включая и цеха, где мебель красят и всякими лаками пропитывают. От последствий этих самых вредных условий труда электрики спасались одним способом, ближе к обеду из персонала электроцеха трезвыми оставались только мы, практиканты в количестве двух голов, да начальник цеха Сан Саныч. Даже обмотчики, которые из своей каморки в цеху никуда не выходили, умудрялись принять на грудь. Иногда мы им помогали по мелочи, и тогда получали от них порцию всяких-разных армейских баек и воспоминаний. Один из парней служил срочку в Витебской воздушно-десантной дивизии в то время, когда её перевели в состав пограничных войск и всему личному составу вместо голубых выдали зелёные береты.

Саныч, увидев повестку, развёл руками, надо значит надо. Служи мол, документы я твои в техникум отправлю. Собрав кружку, ложку да мыльно-рыльные принадлежности, я оказался на сборном пункте. Опять медосмотр, беседа с каким-то майором да просмотр патриотических фильмов. Собралось нас человек сорок, отправляли вроде куда-то под Москву, в связь. Однако после построения на обед, из строя вызвали 5 человек, включая меня, и отпустили по домам. Крайне озадаченный я уехал к себе на Николаева. Оказалось, батя в последние два дня развил бурную деятельность, и через своего одноклассника в областном военкомате дал мне таки доучиться. За что ему спасибо огроменное. А то, чует моё сердце, через полтора года я бы не то, что диплом не написал, я бы и дорогу в технарь не нашёл.

Всё лето стэповское начальство воевало с военкоматом. И в сентябре нас ошарашили – дипломы защищаем не в марте 95, а вовсе даже в конце декабря 94. Армии, понимаешь, солдаты нужны. В ритме вальса сдали отчёты по практике, написали курсовые по электрооборудованию, и уже в октябре взялись за дипломные проекты. И вот тут началось. Каждый вторник к нам в дверь звонил посыльный из военкомата и с улыбкой всучивал мне очередную повестку. Радуйся мол, вместе служить будем. И куды меня только курировавший в Ленинском военкомате нас майор Белоус не собирался отправить. И в дивизию Дзержинского, и на Северный флот, и в Коми во внутренние войска. Я со вздохом брал повестку и на следующий день в среду топал сдавать проценты по диплому своему руководителю проекта Ирине Ивановне. А затем с тем же ворохом бумаг и чертежей маршировал в военкомат, благо он от СТЭПа в трёх минутах по-пластунски, на Тухачевского. Там уже вздыхал обожаемый мною, да и всем нашим электротехническим отделением, майор Белоус.

– Товарищ майор, ну поставьте вы какую-нибудь отметку на моём деле. После защиты диплома забирайте куда хотите, – Белоус задумчиво кивал, откладывал моё дело из общей стопки в сторону и… в следующий вторник ко мне в квартиру ломился новый сайгак с повесткой. Отстали от меня только в конце ноября.

Защитился я в первый день, четвёртым из всей группы. Получил свои законные четыре балла, да и на следующий день погулял с другими, уже дипломированными техниками-электриками, ха-ха, в баре «У Кристины». Попили мы пивка за окончание нашей учёбы, и всё бы ничего, да уже на выходе столкнулся я со своей одноклассницей Юлькой. И вот с ёе-то мужем, хиповатым таким мужичком лет двадцати пяти, нарезались мы за встречу да за знакомство так, что я не помню, как домой пришёл. По свидетельствам домочадцев буянил в «плепорцию», и всё пытался выяснить у бати, почему это он трезв, когда его старший сын диплом защитил. Как в той песне, пьяный я дурак. А утром, да на больную мою бедную голову, отец мне и заявляет. Топай в военкомат, я договорился, бери документы и дуй на Краснинское шоссе в конвойный полк, там, мол, служить будешь. Там уже полгода, как и Ромка, брат мой двоюродный служит. И тут меня заклинило. Вроде как и неплохо, дома служить. Но как мог разъяснил я бате, что хочу всё как у людей, а не галопом по Европам. Хочу диплом получить вместе со всей группой, попрощаться со всеми как положено, а уж потом куда пошлют, туда пошлют. Батя только рукой на меня махнул. Ну, дурной я был в восемнадцать-то лет, дурной.

А военкомат про меня и забыл вроде как. После Нового Года начал я работу искать, решив, что раньше апреля меня не заберут. Но оказалось, что никому я такой красивый да с новеньким дипломом и вовсе не нужон. Нет, электрики как раз много где требовались, служба занятости меня даже во вневедомственную охрану пыталась отправить, но я честно объяснил, что о сигнализации ничего не знаю. Вторым вопросом от работодателя после «Что заканчивал?», был естественно «А ты в армии служил?». Ну и когда узнавали, что мне сия забава только предстоит, разводили руками, нет дорогой, давай уже после службы. К концу января я даже как-то приуныл. И тут в дверь позвонил, нет, не Дед Мороз, а всё тот же майор Белоус, собственной персоной. Спецнабор, говорит, 9 февраля будь добёр явиться на Тухачевского, я вас на сборный пункт сопровожу.

Утром девятого возле крыльца Ленинского военкомата меня встретил худощавый парнишка повышенной лопоухости, Эдик Иванов. Ивановых у нас в роте оказалось аж четыре человека, поэтому на поверках к фамилии добавлялась первая буква имени, этот соответственно был Иванов Э.. Вскоре появился Белоус, и мы втроем отправились в Заднепровье. Снова медосмотр и кино в актовом зале. Потихоньку подтягивался народ из области. Оказалось, от каждого района Смоленска и районов области в нашу команду набиралось по два человека. Вскоре все двадцать два скучали за просмотром очередного военного фильма, потихоньку знакомясь друг с другом. Я как-то очень быстро и легко сошёлся с высоким смуглым парнем, спортивного телосложения. Это был Димка Шалиев, азербайджанец из маленького горного аула в Грузии, перебравшийся в перестройку вместе со старшим братом в Смоленск. Димкой это мы его называли, на самом деле он Джамил. Даже не так, правильно Джамил Гасан-оглы Шализаде. Он кстати очень обижался на Промышленного военкома, который его в военном билете Джамилом Гасановичем Шалиевым обозвал. Через год, заполняя штатку, я его прописал как он и просил, на азербайджанский манер. Ротный, когда углядел такое издевательство над документацией, поинтересовался моим психическим здоровьем. Я и объяснил, мол, хочет военнослужащий сохранить национальную, так сказать, самоидентификацию. Да и вообще, у нас в 26 средней школе города Смоленска, как сейчас помню, на втором этаже висели стенды с Героями Советского Союза. Так вот там был такой, Гусейн-заде Мехти Ганифа-оглы. Если официальная пропаганда разрешала такое, то почему бы и мне не пойти навстречу воину. Замполит, сидевший напротив, ржал в голос, а ротный махнул рукой, ну раз официальная пропаганда не запрещает, нехай будет Гасан-оглы как его там дальше.

Ближе к обеду появился и «покупатель», приведя своим внешним видом стоящих у ворот сборного пункта родителей в полный ступор. Высокий спортивный старший лейтенант в бушлате нараспашку, открывавшем тельняшку на груди. Озабоченные наши родственники взяли его в плен, и не отпускали, пока военный не развеял все их мрачные предчувствия. Ни о каком десанте или спецназе речь не шла, хотя Алексей Николаевич и начинал службу в ВДВ. В настоящее же время, после излечения от ранения, он занимал должность заместителя командира по борьбе с личным составом, тьфу ты, по работе с личным составом роты материально-технического обеспечения Главного военного клинического госпиталя имени академика Н.Н. Бурденко. Туда, на берег речки Яузы, он нас и отвезёт ночным смоленским поездом. Так что скучать нам аж до позднего вечера на сборном.

Потом было прощание на вокзале, плацкартный вагон, и обычный белый ПАЗик, правда с водилой в военной форме, который повёз нас по сверкающей рекламными огнями утренней февральской Москве в Лефортово. Туда, где в 1707 году саженного роста здоровый аки сохатый император Пётр, хлопнул по лечу своего лейб-медика голландского доктора Николая Бидлоо, просящего об отставке за выдающимся царским здоровьем, озадачил оного постройкой «Гошпитали…за Яузой рекою против Немецкой слободы, в пристойном месте, для лечения болящих людей. А у того лечения быть доктору Николаю Бидлоо, да двум лекарям, Андрею Репкину, а другому – кто прислан будет; да из иноземцев и из русских, изо всяких чинов людей, – набрать для аптекарской науки 50 человек; а на строение и на покупку лекарств и на всякие к тому дела принадлежащие вещи, и доктору, и лекарям, и ученикам на жалованье деньги держать в расход из сборов Монастырского приказа». Вот в этом самом древнем военно-медицинском учреждении мы и должны были провести ближайшие полтора года. Это мы так тогда думали. Наивные.

Ближе к нашему дембелю ротный заявил, что никогда больше в Смоленск за молодым пополнением не обратится. Самое смешное, что, когда роту расформировали в двухтысячных годах, служивший ещё с нами старший прапорщик Димка Забродин, привёз дослуживать бойцов как раз в Смоленск, в нашу Академию ПВО.

Присяга, парадка и всякие разности

Месяц и неделя карантина пролетели как один вздох. Долго тянулся только самый первый день, когда в начале восьмого утра мы оказались в старом двухэтажном здании со сводчатыми потолками. Домик был построен аж в 1825 году, и теперь верхний обрез окон первого этажа был на уровне тротуаров Госпитальной площади. Наши документы у замполита забрал невысокого роста белобрысый сержант, одетый почему-то в советскую парадку. Он постоянно забегал в ленинскую комнату, где нас разместили, и задавал какие-то вопросы, что-то уточнял и записывал. Вася Пищиков – писарь роты. Он и Лёха Костерин, так он просил себя называть, хотя он вовсе даже и Леонид, будут вести у нас карантин. На Костерине тоже парадная форма Советской Армии с алыми погонами и петлицами, литеры СА на погонах и общевойсковая нашивка на левом рукаве. В голове у меня дурной вопрос, а чего, собственно, не медицинская змеюка с чашей, мы ж ведь в госпитале. Уже где-то через год ротный, гоняя нас за разнобой в петличных знаках, которые мы носили на камуфляжах, пространно объяснял, что медицинские эмблемы могут носить только военнослужащие, окончившие какие-либо военно-медицинские учебные заведения или хотя бы медицинскую учебку. А вы, мол, есть и будете обыкновенными общевойсковыми распиздяями. Но всё равно медицинский взвод и эвакоотделение таскали в петлицах «тёщу поедающую мороженое», «мазута» – автомобильный взвод цеплял на воротники эмблемы военных автомобилистов. Не заморачивались лишь взвод охраны да инженерный взвод. Но это всё потом, очень потом.

А пока первое построение на плацу, ещё в гражданке, и мы строем идём в столовую на первый свой армейский завтрак. За столами, помимо людей в камуфляже, сидят четверо низкорослых воинов, как будто сошедших с экрана фильма о танковой битве на Курской дуге. Гимнастёрки со стоячим воротником, галифе и чёрные погоны на плечах. Оказалось, так обмундировали выпускников танковой учебки в Коврове, когда к нам отправляли. Они ещё с неделю так ходили, пока старшина не получил на них новое обмундирование. Еда оказалась совсем не плохой, все свои домашние запасы мы раздали сослуживцам. А дальше время понеслось, как будто сорванное с цепи. Помывка, бритьё голов под станок. На хрена, спрашивается. Все последующие призывы просто стригли «под машинку». По легенде бытовала в РМО традиция на «стодневку» брить голову под станок, но на моей памяти её никто не соблюдал. Цирюльники из нас ещё те оказались, попорезались все. Получение обмундирования и первые попытки повязать зимние фланелевые портянки. Костерин показывает, рассказывает и ржёт над нами. Для нас нет ещё бушлатов, нет ремней и армейских варежек. После обеда клеймим всё свое имущество, учимся «очень нужным и полезным» навыкам, как из подушки сделать с помощью двух дощечек подобие параллелепипеда и «отбить кантик» на одеяле. После вечерней поверки Лёха взялся нас дрессировать отбиваться за сорок пять секунд, и с удивлением обнаружил, что укладываемся мы секунд за тридцать пять. Да и махнул на нас рукой, спите мол «запахи».

День за днём, день за днём одно и то же. Подъём, проверка, зарядка, ежели есть настроение у товарищей офицеров так ещё и бежим вокруг госпиталя. Топоча как стадо боевых слонов, выбегаем из главных ворот на Госпитальную площадь, со стороны Солдатской улицы на площадь выбегает колонна короткостриженых пацанов в понтовом «тигровом» камуфляже. Это спецназовцы, охраняющие штаб внутренних войск. Вместе бежим по Госпитальной улице к набережной Яузы, там разбегаемся по сторонам. Мы вправо, вокруг госпиталя, спецназеры налево, вокруг парка МВО. Когда мы выбегаем на Госпитальный вал, звучит команда «Рывком» и последние метров триста рота несётся кто во что горазд. Уборка территории, завтрак, строевая, ФИЗО, обед, зубрёжка устава. Изо дня в день ничего не меняется. С физухой, похоже, даже самому Костерину не понятно, чего от нас требовать. Кто смог подтянулся, все отжались, ну и ладушки. К строевой отношение построже, каждый должон освоить. У кого получается, у кого не очень. Марширует, маршируем и маршируем по плацу. У меня со строевой никаких проблем. В седьмом классе зимой попал от школы на пост номер один у Вечного Огня в Сквере Памяти Героев. Так нас перед отправкой туда военрук почти месяц дрессировал, сейчас вот всё и вспомнилось, какая куда рука-нога. Сапоги, правда, болтаются на ногах. Это мне старшина удружил, ещё в первый день. Развёл руками, кончился, мол, сорок третий размер, бери вон какой есть, сорок пятый. Самое интересное, что ноги я никогда и не натирал, сколько бы строевой не занимался.

Вот уже и первое разделение, так сказать, по табачному признаку. Большая часть народа дымит на плацу вместе с сержантами, мы же, пять человек некурящих, сидим в кубрике и разговоры разговариваем. В основном на околокулинарные темы. Кто что на гражданке жрал, кто что бы сейчас бы съел и как это всё готовится. Джамил наш Гасанович даже некоторые рецепты себе в блокнот записывает. Кулинар, пля. Потихоньку привыкаем к тому что по территории госпиталя только строем, куда бы то ни было только с разрешения сержанта, зубрим не только устав, но и нужные по службе в госпитале вещи. Расположение отделений по корпусам, основные номера внутренних телефонов, расположение КПП и складов.

За дедовщину. Была. Никого до суицида или там побега не довели. Встать ночью помыть пол в казарме, потому как дедушке-дневальному по сроку службы не положено, не так уж и трудно. Всё зависит от командира подразделения. Если он опирается на старослужащих, требуя от них в первую очередь наведения порядка и обучения молодых, то вот вам и дедовщина. Командир-то и по всем залётам в первую очередь прессует старшие призывы, они типа всё умеют и знают, так почему же не довели до молодых. А «дедушки» уж учат, как умеют. В основном матом и кулаком. Все ж как один Макаренки. А если ещё и человек сам по себе гнилой, то любая данная ему толика власти, выплеснет всё его внутреннее дерьмо наружу. А что касается разговоров о том, что собрались бы вместе смоленские, да и дали бы отпор дедам. Не собрались. Почему? А хрен его знает. Каждый переживал изменение своей среды обитания по-своему, внутри себя. И не спешил ни с кем делиться. Да и не было вожака. Короче, человеки все разные, а дедовщина была. На том и остановимся.

Всякие маленькие случайности и происшествия растворялись в одинаковости армейских будней. Но, почему же их не вспомнить, они же были, эти самые случаи и происшествия. Дней через десять карантина посетил нас заместитель начальника Главного Военно-Медицинского Управления по работе с личным составом. Решил проинспектировать молодое пополнение самой близкой к нему и второй по численности части ГВМУ. Больше нашей роты только батальон обеспечения Военно-медицинской академии в Питере. Как объяснил нам балагур-полковник, именно из-за этой близости к начальству нас будут проверять и «любить» намного чаще, чем кого бы то ни было. Сначала гонял нас по статьям устава внутренней службы, а затем, углядев у Костерина табличку с обозначением воинских званий, стал задавать вопросы по ней. А там и вовсе вогнал всех в ступор вопросом, какое звание на картинке отсутствует. И ротный, и наш сержант разглядывают карточку, а чего не так-то? Все звания от лейтенанта до генерала армии присутствуют. Чего ещё товарищу полковнику надо? А тот хмурится. Подрываюсь с табуретки:

– Разрешите, товарищ полковник?

– Ну, давай. Какого звания нет?

–Младшего лейтенанта нет, товарищ полковник. Его снова ввели в войсках, в прошлом году, вроде.

– В увольнение его отпустишь, – полковник тыкает в меня пальцем, и уходит с ротным из нашего расположения.

– Ну чего, выебнулся? – реакция у Костерина странная.

– Ничего и не выёбывался, – отвечаю, – просто знаю, интересовался раньше. Полкан-то уже закипать начинал, нафига лишние крики и проблемы?

– Ладно, учите дальше, – машет рукой Лёха.

А на следующий день, аккурат в то же время опять гости к нам. Ну не дают устав выучить. В дверях кубрика появляется высокий широкоплечий коротко стриженый мужик в длинной кожаной куртке на меху. Стоит, нас разглядывает. Мы поглядываем на него, Костерин сидит на кровати, тоже смотрит, что за кадр и чего от него ожидать. Тут гость незваный как заорёт:

– Встать, когда в расположение прапорщик ВДВ входит!!!

Ну, нет уж дядя прапорщик, мы хоть и «запахи», но уже «прошаренные», застраивай кого другого. Тоже ему и Костерин вещует. На вас, мол, дорогой мой человек, и вовсе даже гражданская одежда. Откуда ж мы знаем, что вы прапорщик, у вас на лбу звёздочек не нарисовано. Прапор голосит, бардак у вас, сержант, в подразделении, солдаты старших по званию не приветствуют. Тут на вопли прибегает с первого этажа замполит. Алексей Николаевич на армейском диалекте великого и могучего русского языка объясняет буяну-прапору, что ежели сейчас прапорщик ВДВ, так его и растак через коромысло, не слиняет вниз в ротную канцелярию, оформлять документы на то стадо, которое он приволок, то старший лейтенант ВДВ просто выкинет его в окно со второго этажа. Прапорщик проникся и слинял.

Буйный прапор вместе с широким, как трёхстворчатый шкаф, сержантом-контрактником привёз в роту пополнение. Переночевали они у нас в казарме, а сержант вогнал всех в ступор утром, заявившись в умывальник с голым торсом. Росту он был небольшого, но вот в дверной проём проходил с трудом. И ведь ни капельки лишнего жира, сухие мощные мышцы. Эдакий Франко Коломбо, только с простой рязанской рожей. Пополнение, как выяснилось, было ещё то. Из пяти офицеров, ну ладно приравняем прапорщиков к офицерам, пусть им будет приятно. Так вот из пяти офицеров роты двое бывшие десантники, а заместитель начальника госпиталя по МТО полковник Зайцев раньше служил в ДШБ. Вот и порешили они укрепить РМО воинами-десантниками. Написали рапорт начальнику госпиталя, тот направил бумаги в ГВМУ, а оттуда уже запросили командование ВДВ. Помогите, мол, чем сможете. Там и расстарались. Какой нормальный командир отпустит из своего подразделения толкового воина? Вот и собрали со всех частей ВДВ Москвы и Московской области всяческих залётчиков, алкашей и немощных, да и отправили в ГВКГ.

Какие же тут имелись кадры. Перемазанные в мазуте механики, которые весь год своей службы пролежали под авто и БМД, не видя ни автоматов, ни парашютов. Охламоны, которые начали бухать ещё на учёбе в провинциальных ПТУ, и так и не могущие остановиться и в армии. Вот только сюда, в госпиталь, где на аптечном складе стоит цистерна чистейшего медицинского спирта в 20 тонн, где в любом отделении любая девчонка-медсестра имеет запас того самого спирта, так на всякий случай, их и надо было переводить. Два пацана нашего призыва из разведвзвода. Перед самой отправкой в Чечню взвод забухал в полном составе. Закончилась вечеринка катанием на броне по военному городку. Может быть и это сошло бы им с рук, на войну всё ж таки отправляются, но пьяные в лоскуты «коммандосы», загоняя технику в стойло, перепутали ангары. Раздавив в лепёшку новенькую бэху заместителя командира полка. Не знаю, что сделали с другими разведчиками, но этих двух отправили к нам. Ну и апофигеем всей этой феерии был Артур Брунович Бауэр. Чистокровный поволжский немец, призывавшийся, правда, откуда- то из-под Челябинска. Белобрысый, бледный, как смерть, и такой же тощий. При росте в 165 сантиметров весил он хорошо, если килограмм пятьдесят. Но уже прошёл учебку ВДВ, в военном билете имел благодарность за первый прыжок. Ну а в полку от него решили поскорей избавиться. Ох, и наплачется наш ротный с этим, мать его, пополнением. А командир автомобильного взвода, старший прапорщик Линьков, Аркаша наш мазутный, ещё долго будет обзывать десантов «крылатой кавалерией».

Такая моя судьба, что в карантине я познакомился и с военной медициной. В начале марта, на очередном медосмотре, дежурный врач, покопавшись в брошюрке с расписанием болезней, отправил меня в кожно-молодёжное отделение. Фурункулы положено лечить в стационаре. Я-то думал, что Смоленская область – это большое болото, а оказалось Москва ещё болотистее. Гнили мы, смоленские, здесь в столице на раз-два. Чуть порежешься и всё. Начальник отделения каким-то хитрым медицинским агрегатом, больше похожим на обычный выжигатель, вскрыл мне фурункул на щеке, почистил, заклеил, да и отправил в палату. Спи, мол, пока есть возможность. Тут меня просить не надо, ещё и стакан кефира на полдник обрадовал. Балдел я всего четыре дня. Всё-таки скоро присяга, надо готовиться. Пришёл Костерин, забрал меня в роту.