Серебряный змей в корнях сосны – 3

Одним словом, с высокой галереи город под куполом сгущающейся тьмы казался ожившей огненной сказкой.

– А еще оставаться не хотел.

Хизаши зашуршал за спиной, и его голос раздался совсем рядом.

– Можешь сказать, что оказался прав, – разрешил Кента, не обидевшись. – Это красиво.

– Ты не видел настоящей красоты.

– Ошибаешься, – ответил Кента и подумал о тонком силуэте матери, возносящей молитву в их маленьком скромном храме, и утренний свет, падающий на ее одежду и волосы с парой тонких поседевших прядей сквозь деревянную решетку окон под самым потолком. Но в этот раз сердце не сжалось от тоски, и Кента улыбнулся. Кажется, он привыкает к самостоятельности куда быстрее, чем сам от себя ожидал.

Уходя на праздник, они столкнулись с хозяином, Танакой, и тот едва заметил их, рассеянно извинившись. Кажется, он чувствовал себя дурно, но от предложения Кенты осмотреть его отказался. «Всего лишь сердце пошаливает», – отмахнулся он и ушел. Едва ли до утра кто-то вернется в рёкан.

– Он встревожен, – заметил Кента, когда они с Хизаши вышли на улицу. – Может, не стоит оставлять его одного?

– Он не один, есть работники, – возразил Хизаши. – К тому же ты забиваешь себе голову чужими заботами, а это вредно для течения ки.

– Ки?

– Только не говори, что даже этого не знаешь.

Хизаши неторопливо двинулся на звук музыки и неразборчивый гомон человеческих голосов. Фестиваль начался на закате, а основное его действие приходилось на поздний вечер и ночь. Сейчас же огни фонарей уже заменили свет солнца, и улицы заливало неровное красно-желтое сияние, отгоняющее тьму в самые укромные уголки. Небо казалось безумно черным, непрозрачным, оно будто поглощало любой свет, обволакивало город, еще более яркий на фоне тьмы по его краям. Кенте примерещилось, что все вокруг ненастоящее, и сам он – куколка, помещенная в клетку из расписной бумаги.

– Как бы объяснить понятнее? – меж тем рассказывал Хизаши. – В любом человеке есть особая энергия, она течет по невидимым глазу каналам-меридианам, пронзает каждый сун тела и является основой для постижения оммёдо. Если твоя ки сильна, она даст возможность видеть незримое, совершать невероятное. И напротив, если ки слаба и на ее пути встречаются заторы, то и здоровье будет слабо, и тело немощно, и разум ограничен. Но свою ки можно укрепить и развить тренировками, и верх развития ки – искусство оммёдо.

– Значит, моя ки сильна?

Хизаши прищурился и посмотрел на Кенту свысока.

– Не обольщайся. Она достаточно сильна, чтобы дать тебе шанс, но я не ощущаю ничего выдающегося.

Кента подумал и решил не обижаться. В конце концов, оценка настоящих оммёдзи важнее и веры ей больше.

– А твоя ки? Какая она?

– О! – как-то странно улыбнулся Хизаши. – Она многих бы заставила удивиться.

– А ты не особенно-то скромен.

– К чему скромность, когда все и так видно?

Кента пожал плечами и не стал ничего отвечать. Едва ли Мацумото догадывался, насколько Кенте «и так видно», но пока это никому не доставляло хлопот, все в порядке. Дурных людей тоже предостаточно, но никто не тычет в них пальцами на улице: «Смотрите, этот человек лжив, а тот жаден!» У каждого должен быть шанс показать, каков он на самом деле.

Площадь Ямаситы гудела растревоженным ульем: люди веселись, несмотря на поздний час, толкались у лотков с угощениями и различными товарами, выбирали самые красивые фонари из тех, что изготовили на конкурс, отовсюду звучала музыка, отбивали ритм барабаны, процессия с огнями и танцами заканчивала обходить город и скоро должна была вернуться в исходную точку. Кента не знал, куда смотреть в первую очередь, и потому застыл столбом на месте, вынуждая людей его обходить.

– В чем дело? – ехидно спросил Хизаши. – Уже хочешь вернуться и составить компанию Танаке?

– Нет! – воскликнул Кента. – Я просто немного растерялся.

– Смешной, – бросил Хизаши, отворачиваясь. Его высокая узкоплечая фигура в хаори с кленовыми листами, так подходящими сезону, едва не скрылась в толпе, и Кента кинулся следом и успел схватить за широкий рукав. Так, словно ребенок за матерью, он и пошел, глазея на изобилие товаров и закусок, которые готовили прямо тут, распространяя смесь манящих запахов.

– Идут, идут! – послышалось с разных сторон, и Кента, оглянувшись, увидел слепящее пятно, надвигающееся на них из темноты неосвещенной улицы. Или огни на ней погасили только что?

Он отпустил рукав Хизаши, и толпа разделила их.

Смолкла музыка, тревожно и редко разрывали тишину удары в огромные барабаны. Процессия двигалась по темной улице без песен и веселья – похожая на призрачное шествие. Мрачные фигуры женщин и мужчин ступали медленно, точно плыли по воздуху, фонарики в их руках покачивались, бросая отсветы на закрытые одинаковыми белыми масками лица.

Снова ударили в барабаны, процессия замерла на миг и продолжила свой скорбный путь, символизирующий ту страшную ночь, когда снежный демон приказал людям выйти из домов. Так гласила легенда, и Кента хорошо ее запомнил. Полностью поглощенный мистическим зрелищем, он смотрел, как медленно, рывками, будто преодолевая сопротивление, люди входят в круг света ярмарочной площади и идут сквозь нее, чтобы потом сплошной поток разбился на два и окружил собравшихся жителей светящимся кольцом. Кента оказался точно на пути молчаливой процессии, видел блеск чужих глаз в прорезях масок. Вместе со всеми он посторонился, не отрывая взгляда, пока не прошел последний из участников.

И лишь потом спохватился, а где же теперь искать Хизаши?

Он углубился в толпу, выискивая высокий хвост с красным шнурком. Мацумото как сквозь землю провалился, а тут еще вернулась музыка – флейта вплеталась в бодрый перебор струн бивы, – покров колдовского очарования был сорван, и возле лавок снова топтался народ, зазывали торговцы, выпрашивали сладости дети, молодежь собиралась компаниями ловить золотых рыбок или есть лапшу наперегонки. Кента подходил то к одному лотку, то к другому, и вот оказался возле лотка со сладостями, за которым стоял торговец в белой маске, а над прилавком горел фонарь с узором из цветков ликориса. Кроме засахаренных ягод и орехов, было тут столько всего, что рот мгновенно наполнился слюной. Кента смотрел на данго – палочки с тремя шариками из рисовой муки, политыми соусом, и представлял, насколько это должно быть вкусно, как приятно липнет к зубам чуть клейкое тесто, как пачкаются губы. Он даже прикинул в уме, сколько денег у него останется, если он купит себе один. Потом вспомнил о долге перед Хизаши за еду, жилье и одежду и загрустил.

Мимо прилавка проходила женщина с малышом лет четырех-пяти, и продавец окликнул ее.

– Госпожа! Госпожа, возьмите, – он протянул ей палочку с тремя рисовыми шариками. – Это подарок.

Она посмотрела на угощение с грустной улыбкой.

– Благодарю, но целитель запретил мне есть сладости из-за болей в желудке. В прежние времена я бы съела с десяток таких, но годы никого не щадят…

– Все равно возьмите. От одного ничего не случится, сегодня же праздник!

Торговец был настойчив, и женщина не стала больше отказываться, но отдала данго ребенку. Они уже почти прошли мимо, как малыш подергал ее за подол. Кента отвернулся, чтобы уйти, и услышал звонкий детский голосок совсем рядом:

– Бабушка, давай лучше угостим братика? Братик грустный. Может, у него тоже нет мамы?

Кента повернулся к ним, и женщина неловко улыбнулась ему и погладила внука по голове.

– Братик уже большой, наверное, он уже не любит сладкое.

Но малыш вырвался и подбежал к Кенте, чуть не запутавшись в коротких ножках. Схватил его за штанину и подергал. Кента присел на корточки и заглянул в большие невинные глаза.

– У меня есть мама, но она сейчас очень далеко.

Малыш серьезно насупился, став еще милее, что Кента не удержался и потрепал его по мягким волосам.

– Все равно не грусти! – мальчик сунул Кенте липкую от потекшего соуса палочку. И как бы Кента ни отнекивался, бабушка с внуком уже ушли, а он остался стоять с подаренным угощением. И казалось, сердце настолько переполнилось теплом, что могло осветить всю площадь безо всяких фонариков.

А вскоре нашелся и Хизаши. Он стоял на дальнем конце площади, сунув руки в рукава хаори, и хмурился. Кента надеялся застать его врасплох, но только приготовился внезапно возникнуть перед ним, как Хизаши тут же нашел его взглядом.

– Ты же не пытался сбежать? – сразу спросил он.

– Зачем? – не понял Кента.

– Просто так. – Хизаши перестал так сильно сдвигать брови и обратил внимание на данго. – Что это такое у тебя?

– Ты никогда не ел данго?

– Если спрашиваю, значит, не ел.

Кента с готовностью протянул ему палочку.

– Попробуй, это вкусно.

– Еще чего. Сам купил, сам и ешь.

– Я его не покупал, – и Кента рассказал, что с ним происходило после того, как в толпе их разделило друг с другом. Хизаши задумчиво поглядывал то на Кенту, то на данго, а потом наклонился и осторожно, будто боясь уколоться, придержал Кенту за запястье и зубами снял верхний шарик. Соус попал на щеку, и Хизаши, не замечая этого, сосредоточенно жевал, пока выражение его лица не изменилось с хмурого на довольное.

– И правда… весьма сносно, – сдержанно похвалил он. Кента потянулся к его щеке, чтобы убрать грязь, но Хизаши проворно отшатнулся.

– Стой спокойно.

– Что ты задумал?

– У тебя тут, – Кента показал на себе, – пятнышко.

Пока Хизаши тер щеку, Кента наблюдал за ним и думал, что не впервые замечает в нем холодное отношение к людям: господину Танаке, к Мадоке Джуну, да и сам Кента получал от него довольно едкие фразы. Но при всем этом Мацумото казался не злодеем под маской благодетели, а диким зверем, ждущим от чужаков только дурного, а оттого кусающим первым.

– Давай погуляем еще немного? – предложил Кента. – Я никогда не бывал на таких праздниках с кем-то.

– Я… тоже, – признался Хизаши с неохотой и тут же пояснил: – Но лишь потому, что мне вообще не особо интересны фестивали. Толкотня, шум…

Он передернул плечами, как бы показывая, насколько ему невыносимо неуютно и скучно здесь, но когда Кента начал водить его от одного прилавка к другому, поглядывал с интересом. Кента сразу его разгадал.

Данго быстро закончился, разделенный на двоих, и Хизаши купил им по кулечку золотистых жареных магари[22] из перемолотого риса и маленькие, но очень нежные и вкусные фудзуку[23] с кунжутом и сладким сиропом. Кента больше не отказывался – хотелось попробовать и увидеть как можно больше, а потом описать это в письме домой. Матушка должна знать, что у него все хорошо.

Загулялись до часа Быка. Уже отбили восемь ударов, знаменующих его середину, а шум и веселье и не думали смолкать. Скоро обещали конкурс тётинов, а пока участники готовились, простой народ скупал фонарики, чтобы после они защищали их дома весь следующий год, до нового Ониби-мацури.

– Давай хотя бы посмотрим? – Кента задержал Хизаши возле одного из прилавков. Ему приглянулся маленький фонарик, формой похожий на тыкву, с золочеными кисточками, желтая бумага расписана цветками лотоса.

– А толку? – лениво отозвался Мацумото. – У тебя и дома пока своего нет. Куда ты понесешь этот фонарь?

Кента грустно вздохнул. Жестокое напоминание отбило охоту глазеть, и он отошел от прилавка. Незаметно они с Хизаши добрались до темных улочек. Кента оглянулся, и ему показалось, что площадь с ее яркими огнями осталась где-то в другом мире, здесь же было невероятно тихо и темно, лишь впереди что-то едва заметно мерцало.

– Куда это мы попали? – спросил он. Хизаши достал веер и постучал им по раскрытой ладони.

– Не знаю.

– Вернемся?

Хизаши не ответил и пошел вперед. Кента не понимал, о чем он думает, поэтому решил за лучшее держаться вместе и догнал его возле источника мерцания. Вблизи оно переливалось оттенками синего, бросая на бледное сосредоточенное лицо Хизаши призрачные отблески, и было похоже на плотную кисею, чуть подрагивающую будто бы на ветру. Кента впервые видел такое явление и протянул руку, но получил болезненный удар веером по запястью.

– Будешь трогать все подряд, долго не проживешь, – отчитал его Хизаши. – Не видишь разве, это колдовство.

– Оммёдо?

– Я сказал оммёдо? Нет, я сказал, это колдовство, а значит, им может оказаться проклятие, чары ёкая или демона, да вообще что угодно.

– В деревне оммёдзи тоже считают колдунами.

– Главное, не говори это настоящим оммёдзи.

Мацумото поводил ладонью над мерцающей стеной, а потом просто шагнул вперед.

Кента и ахнуть не успел, как Хизаши отбросило назад, и гэта проскрежетали по булыжникам, которыми была вымощена улица.

– Да чтоб вас они побрали! – выругался Хизаши, вернув равновесие. – Это запечатывающий барьер, его наверняка создали с дурными намерениями, извратив суть оммёдо.

– А…

– Спросишь в Кёкан, если найдешь их, – перебил Хизаши. – Идем обратно, надо кое-что проверить.

Они поспешили по темной улочке к шумной площади. Однако чем ближе к ней подходили, тем мрачнее становились, потому что ни музыки, ни гомона слышно не было. И вот вместо веселья – тишина и пустота, вместо огоньков многочисленных фонарей – свет звезд. Кента выдохнул и увидел облачко пара.

– Где все? – задал он глупый вопрос. – Нет. Неправильно. Где мы?

Хизаши довольно покивал.

– Именно. Где мы? Точно не там, где были.

Они прошли немного вперед, и холод стало сложно не замечать. Кента поежился – казалось, пока их не было, наступила зима.

– Это как-то связано с барьером в конце той улицы?

– А сам как думаешь, Куматани-кун? – Хизаши резко обернулся и щелкнул веером. – Мне интересно послушать твои мысли.

Но Кента чувствовал, как озноб охватывает не только тело, но и разум, лишая возможности делать выводы. Еще недавно оживленный город будто бы… умер.

Кента испугался.

– Люди… – еле слышно фыркнул Хизаши, отворачиваясь. Здесь, в царстве темноты и тишины, его облик снова претерпел изменения, словно бы покров человечности истончился, и из-под него выглянул кто-то другой, кто-то опасный и непостижимый. И Кента остался с ним один на один.

– Стой здесь, а я пройдусь, – велел ему Мацумото, и его спина начала быстро отдаляться, пока Кента не сбросил странную подавленность.

– Я с тобой!

Если Хизаши и удивился, то этого было не заметить, потому как он так и не удосужился обернуться. Кента, тихо извинившись, снял с крючка тот самый лотосовый фонарик, но без огня внутри он был бесполезен, хоть и все так же красив. Кента уже собирался повесить его обратно, как в корпусе из раскрашенной бумаги вспыхнул синий огонек. Просачиваясь сквозь желтые стенки, он становился еще более жутким, потусторонним.

– Если собираешься ходить за мной по пятам, то не отставай, – позвал Хизаши, и Кента все же взял тётин с собой.

Поначалу синий свет смущал, но скоро стало понятно, что лучше так, чем в полной тьме: ни одно окно не светилось, ни один фонарик не рассеивал мрак, и лишь на перекрестках тусклая луна позволяла глазам увидеть хоть что-то. Хизаши, казалось, темнота не мешала, он уверенно шел куда-то, и Кента старался не мешкать, хотя так и тянуло остановиться, оглядеться. Обернуться. Ему чудился взгляд в спину, но он молчал, не желая показаться трусливым.

Все улицы рано или поздно заканчивались барьером, пройти сквозь который не удавалось ни Хизаши, ни Кенте. Не добившись ничего, они вернулись на площадь. Ветер колыхал потерявшие свой яркий цвет гирлянды из лент. Холодало, и в один момент Кента запрокинул голову и увидел, как с черного неба посыпались белые крошки.

– Снег…

Мацумото тоже посмотрел вверх и поморщился, когда ему в глаз залетела колючая снежинка.

– Если бы я верил во все бредовые легенды Ямато, то решил бы, что за нами идет снежный демон горы Тэнсэй, – сказал он.

– Но разве его не прогнали в Ёми?

– Его вообще не существовало, – ответил Хизаши. – Ты ребенок? Почему веришь всему подряд?

Кента слушал его с сомнением.

– А ты почему не веришь? Это было давно, а в древние времена происходило много чудес.

– Уж я-то знаю кое-что и о древности, и о чудесах. – Хизаши помотал головой, стряхивая с макушки белое крошево. – И эту историю не слышал никто во всей империи, кроме жителей этого города. Стало быть, они придумали ее сравнительно недавно, чтобы развлекать приезжих.

– В твоих словах есть смысл, – согласился Кента, – но ты можешь оказаться прав в той же мере, что и не прав.

Хизаши гордо отвернулся, показывая, насколько мысли Кенты глупы. А снегопад меж тем усиливался, скоро будет ничего не разглядеть во вьюге и ничего не услышать в свисте ветра. Странно только, что синий огонь в фонарике с лотосами горел все так же ярко и ровно, и ему нипочем был ни буран, ни сырость снегопада. Мацумото раздраженно взмахнул веером, и, к удивлению Кенты, буря вокруг него стихла, точно столкнулась с невидимым барьером. Правый глаз вспыхнул желтым, разрывая мрак, а потом Хизаши схватил Кенту за плечо и потянул прочь.

Кента не понимал, куда они движутся, но был рад, когда за ними захлопнулась дверь, и снег перестал колоть кожу и залеплять глаза. Хизаши отряхивался, зло бурча себе под нос.

– Где мы? – Кента огляделся, но место было ему не знакомо, просто чье-то жилище, темное и неуютное, а еще остывшее до такой степени, что не было разницы между тем, что по ту сторону стен и по эту.

– Заткнись, – шикнул на него Хизаши. – Нас кто-то преследует.

– Ты тоже заметил…

– Тс-с-с!..

Кента все-таки замолк и напряженно всмотрелся в слабо подсвеченный прямоугольник окна. За ним промелькнула тень, очень быстро, но в ней угадывались человеческие очертания. Ветер взвыл раненым зверем, и снова тень промелькнула за тонкой преградой из бумаги. Кента опомнился, попытался потушить фонарь, не смог и, стянув хаори, накрыл его тканью. Стало еще холоднее, но зато во мраке пустого дома их сложнее отыскать.

Хизаши раскрыл веер, как будто без него было мало ветра, и не сводил взгляда с двери. Вдруг та распахнулась ледяным порывом вьюги, внутрь ворвался рой мелких снежинок и был остановлен взмахом бумажного веера. Кента интуитивно встал за спиной Мацумото и ощутил тепло. Это было совершенно невозможно, но это было.

Сквозняк пронесся по помещению – и все стихло. С улицы просачивался морозный воздух, но ветер унялся, метель превратилась в легкий танец редких снежинок. Хаори соскользнуло с фонаря, и синий свет вновь озарил комнату.

– Оставь его тут, – велел Хизаши, и Кента не возразил.

Они тихо вышли из дома и выбрали направление наугад. У Кенты скопилось много вопросов, но он видел, что Хизаши о чем-то размышляет, и не хотел помешать. Где они? Что творится с погодой? Кто преследует их, и чей силуэт кружил за окном? У Кенты не находилось ни единого ответа.

Мацумото завернул за угол и остановился. Кента поравнялся с ним и увидел на земле синий фонарь с нарисованными цветками лотоса.

– Как это возможно? – вырвалось у него.

– Должно быть, мы в ловушке ёкая, – твердо произнес Хизаши и до хруста стиснул дощечки веера. – Узнаю, кто это…

Его переполняла ярость, и Кента чувствовал ее. Такой Мацумото Хизаши внушал тревогу, он выбивался из образа-обманки. Но если бы Кенту сейчас спросили, предпочел бы он остаться с ним или оказаться одному, не колеблясь, выбрал бы первое.

– Почему же именно мы? Или другие люди с фестиваля тоже пленены им?

– Плевать на других, – отмахнулся Хизаши. – Найдем его – найдем выход.

Кента даже не стал спрашивать, зачем бы какому-то ёкаю ловить их. Ясно зачем. Он потер замерзшие щеки ладонями и кивнул на фонарь.

– А с ним что делать?

– Что хочешь, то и делай.

Кента посмотрел на фонарь и решил взять с собой. Чутье подсказывало, что вздумай он пройти мимо, непременно вновь встретит его позже. Так к чему сопротивляться? Возможно, это что-то да значит, понять бы только что.

Они обошли почти весь город, благо он был небольшим, и обнаружили, что барьер накрывает не всю его площадь, а самый центр, остальное терялось за мерцающей голубоватой дымкой. Натыкаясь на нее раз за разом, Мацумото все больше мрачнел, а Кента все сильнее осознавал, с кем имеет дело. Какая бы причина ни толкнула Хизаши на притворство, какая бы сила ни позволила ему создать настолько достоверный образ, он не являлся человеком по сути. В какой-то момент Кента перестал разделять дрожь от холодного воздуха от дрожи, что вызывал в нем Мацумото.

Внезапно огонь в фонаре мигнул, и Кента насторожился.

– Мацумото-кун, – позвал он тихо. – Подожди.

Тот раздраженно обернулся.

– Что еще?

– Фонарь… – попытался объяснить Кента, но этого не потребовалось. Едва взгляд Хизаши скользнул Кенте за спину, как разноцветные глаза тревожно расширились.

– Давай-давай, – поторопил он. – Не стой на месте.

Они убегали, пусть этого и не было произнесено вслух. Хотелось спросить: «Разве ты не сам недавно говорил, что надо поймать ёкая?», но со спины накатывало гнетущее ощущение опасности, впивалось в затылок острыми ногтями, опаляло шею ледяным дыханием. Кента бы ни за что на свете не согласился сейчас развернуться и встретить это лицом к лицу.

Он не знал, что ёкаи могут быть такими страшными.

Очередная улица закончилась тупиком, но Хизаши потащил Кенту в узкий проулок между домами, и там они затаились. Кента постарался загородить свет фонаря собой, и, кажется, ему удалось. Что-то жуткое и темное пронеслось мимо, не нашло их и, издав тоскливый вздох, умчалось прочь. Дышать стало легче, но Хизаши не думал возвращаться, а без слов пошел дальше в темноту проулка, и вот они оба вышли с другой стороны.

– Какой же ёкай может творить подобное? – спросил Кента. Хизаши не ответил.

Они прошли мимо закрытых дверей мастерской, миновали вывеску овощной лавки. А потом Кента услышал всхлип.

Он замер, прислушиваясь.

– Тут кто-то есть.

– Ерунда, нет тут никого.

– Нет, я слышал. – Кента завертел головой, и вот снова откуда-то донесся сдавленный плач.

Кента нашел взглядом огромные плетеные корзины, повыше поднял фонарик – и увидел макушку и край цветочной заколки. Мацумото нехотя вернулся, но не помог, а встал в стороне, нетерпеливо пощелкивая веером.

– Выходи, мы тебя не обидим, – произнес Кента, осторожно подходя ближе к девушке. Она сильнее сжалась за корзинами и, когда Кента убрал хлипкую защиту, тоненько вскрикнула.

– Ты в порядке? – спросил он, протягивая руку. – Как ты здесь оказалась?

Девушка была совсем юна. Голубое косодэ испачкалось, длинные волосы спутались. Должно быть, она не боялась замерзнуть, но в этом странном месте кожа ее побледнела от холода и была ледяной на ощупь.

– Кто вы? – спросила она испуганно. – Где я? Куда все пропали? Где моя сестра?

Кенте нечего было ей сказать, и он бросил взгляд на Хизаши в поисках поддержки, однако он не спешил ее оказывать.

– Я… не знаю, где мы, – признался Кента. – Но мы с Мацумото-куном непременно во всем разберемся.

– Пф, – презрительно раздалось позади.

– Как твое имя?

– Умэко…

Она была немного похожа на девочку из его деревни. Ту самую девочку… И Кента просто не мог допустить, чтобы с Умэко что-то случилось, пока он рядом. Только какой от него прок? Он и сам зависел от Хизаши.

Они с Умэко присоединились к нему, и едва девушка успела открыть рот, чтобы поздороваться с Мацумото, как раздался громкий вопль, и кто-то выскочил прямо на них, вскинув над головой меч. Кента заслонил Умэко собой, а Хизаши, вместо того чтобы уклониться, взмахнул веером. Поднялся ветер, всколыхнувший тонкий слой снега, Кента закрыл лицо рукой, а когда снова посмотрел, на земле сидел Мадока Джун, а рядом валялась длинная палка, которую Кента с испугу принял за меч.

– Ты! – возмущенно воскликнул Хизаши.

– Как ты это сделал?! – Мадока растерянно хлопал ресницами. – Ты оммёдзи? А чего сразу не сказал?

Сам до конца не понимая почему, Кента пришел Мацумото на выручку, сказав:

– Поднимайся скорее, здесь небезопасно.

– Вы тоже это видели?

– Видели что?

– Огромная тень, которая появилась вместе с метелью. – Мадока подобрал палку и взвесил в руке. – Вот было бы у меня духовное оружие, я бы ее…

– Кого – ее? – спросил Хизаши, и Мадока замолчал.

– Эту… тень, – неуверенно ответил он.

– Давайте просто убежим? – захныкала Умэко, цепляясь за локоть Кенты. – Мне страшно!

Ветер закружил вокруг, теребя края одежд и путая волосы, редкие снежинки не могли сопротивляться его воле, и их сносило в сторону. Кента проследил за ними и увидел лишь темноту, в которой тонула улица. Но чем дольше он в нее вглядывался, тем менее неподвижной она ему казалась.

– Куда бежать? – спросил Мадока. – Я уже все обошел, некуда тут бежать.

– Тогда… тогда спрячемся. На фестивале много оммёдзи из Дзисин, они помогут.