Таймбург. Вдогонку за проигранным временем

Вовка знал, что мой тайник в пустой толстой книге «Красное и чёрное». Страницы в ней приклеены друг к другу, а середина вырезана. Стоит себе на полке обычная книга, и никто не догадается, что внутри её всякие ценные вещи прячутся. И за сохранность беспокоиться не надо. Никому и в голову не придёт её с полки стягивать. Кто сейчас читает муть вроде «Красного и чёрного»? Это же вам не «Метро – 2033»!

И я знал, где Вовкин тайник. Под пластиковым подоконником в его комнате осталась небольшая незаделанная ниша. Надо присесть и заглянуть под загиб козырька, чтобы её увидеть. Конечно же, я присел и заглянул.

В нише лежала моя деревянная Книга Головоломок.

Я осторожно вытащил её и прижал к груди. И не знал, радоваться теперь или огорчаться. С одной стороны, всё вроде бы вернулось на свои места. Книга у меня, и переживать о ней не стоит. С другой стороны, разве мир когда-нибудь станет прежним? Если книга лежит в тайнике у Вовки, значит, положил её туда именно он. Ведь о тайнике знали лишь мы двое. Получается, Вовка – вор.

И мне было не по себе от этой мысли.

Я не хотел, чтобы книгу увидели. Книга – словно указание на Вовкино преступление. Поэтому я бережно обернул её газетой, ухваченной со стола. Чуть подумал, и обернул ещё и другой. На всякий случай. Вдруг первая порвётся.

– Уходишь уже? – я столкнулся со Степаном Порфирьичем на полпути к выходу.

Он тащил в мастерскую бутыль с густым тёмным мебельным лаком.

– Угу, – вяло кивнул я.

– А чего лицо такое кислое?

– Так, – отмахнулся я, проверив, не развернулась ли газета. – Урода одного вспомнил.

Но язычок-то и прикусил. Пока с Вовкой не поговорю, никто не узнает о нём всю правду.

Я думал, Степан Порфирьич уйдёт. А он остановился. Прислушался. Ждал продолжения.

– Во дворе у Вас шастает, если что, – пояснил я, вспомнив встречу у подъезда. – Вот что бы Вы подумали, попадись Вам у Вашего же дома такой страшенный карлик в колпаке. Губищи – во! Глаза вылуплены! Зубов не хватает, но те, что есть – здоровенные, что твой кирпич!

Вовкин отец улыбнулся. Портрет его нисколько не напугал. А меня уже было не остановить.

– Ручонки-кривульки. Пальцы-сардельки. В книгу вцепились. Большущая такая. «Учёт времени» называется.

Улыбка на лице Степана Порфирьевича растаяла. Он призадумался. Он был сейчас где-то очень далеко от меня.

– Я бы подумал, что кто-то недавно проиграл всё своё время, – внезапно сказал Вовкин отец. – До самого последнего часа.

– Вы видели этого уродца?! – поразился я.

– Не видел, – качнул головой Степан Порфирьич. – Я читал о проигранном времени в книге. Детской. Давным-давно. Когда мне было лет меньше, чем тебе сейчас.

– И что там было, в книге этой? – теперь уже я ждал продолжения.

– Почти не помню, – голос Степана Порфирьевича стал тревожным. – Вроде о человеке, который, погнавшись за удачей, поставил на кон всё своё время. Он проиграл, и проигрыш перетёк в книгу с диковинным именем, что ты сейчас называл. Но у него были друзья. И они отправились в неведомые дали, чтобы его спасти.

– Спасли? – мне даже стало интересно.

– Вроде бы, – пожал плечами потомственный столяр, а потом решительно уточнил. – Наверняка, спасли. Это же детская книга. В них всё заканчивается хорошо.

Я подумал о пустой Вовкиной комнате. Конечно, мне ни капельки не верилось, что тот урод в колпаке выманил у Вовки всё его время. И всё же, куда это Вовка свинтил на ночь глядя?

– Пойду, – пояснил я. – Нет Вовки дома. Убёг куда-то.

Вовкин отец посмотрел на темнеющее за окном небо:

– А разве он не у тебя был? Ты же, вроде бы, сегодня именинник?

– Я именинник без «вроде бы», – пришлось сказать. – И Вовка был у меня. Но ушёл. Я и подумал, вдруг домой. Тогда ещё бы чуток вместе посидели бы.

– Найдёшь Вовку, скажи, чтобы к ужину не опаздывал, – попросил Степан Порфирьич.

И всё глядел за окно.

– Может, не придёт он, – сказал я.

И испугался слов своих.

– Почему это не придёт? – Вовкин отец начал тревожиться по-настоящему.

– Мы у меня ночевать договорились! – воскликнул я, сам не понимая, зачем начал врать. – Ну, в честь праздника.

– В честь праздника оно, конечно, – тень тревоги покинула лицо Степана Порфирьича.

А я, прижимая к груди завёрнутую в газеты Книгу Головоломок, стремительно выбежал в подъезд. Ну, чтобы совсем не завраться.

Час третий,

когда меня обступают тени, я разговариваю со Вселенной и узнаю о времени, которое не умещается на циферблатах

На улице я чуть не врезался в торопливо шагавшего верзилу. Полы его длинного плаща трепетали в порывах вечернего ветра, будто плескалась пара чёрных пиратских флагов, с которых брызги солёной морской воды смыли кости и черепа.

– Не подскажешь, сколько времени? – кинули мне вопрос.

Я лишь мотнул головой. Времени было – завались! Однако и пролетало оно стремительно. Когда я выбегал из дома, казалось, что сгонять до Вовки и стребовать книгу назад – дело двадцати минут. А сейчас уже начинало смеркаться.

Был час Вечерних Теней. Небо позднего августа расставалось с лазурью и набирало чернильные тона. И отовсюду выползали тени. Полупрозрачные, они не бросались в глаза. Но если умеешь их замечать, перед тобой предстаёт волшебное царство. Или другой мир. Невесомый. Неуловимый. Призрачный. Он словно готовится набрать мощь и объём. Отвоевать пространство у мира, где живём мы. Дневные тени серы и черны. Вечер дарит теням иные цвета: сизые, голубые, синие, сиреневые. Но мир, где живут тени вечера, никогда не успевал стать настоящим. Его смывал мрак. Мир, населённый вечерними тенями, растворялся в быстро подступающей ночи, когда тени снова становятся чёрными и заполняют всё вокруг.

Почему-то я волновался за Вовку. Книга-то вернулась, а то, что Вовка её утырил, теперь не казалось вселенской катастрофой. Больше заботило, где он сейчас? Вдруг именно его тень я увидал рядом с уродцем, владеющем таинственной книгой? И что означает «проиграл всё своё время»? Как это возможно его проиграть? И что происходит с тобой, если кто-то забирает его «до самого последнего часа»? Ведь если говорят «минул его последний час», то человек умер.

Но Вовка… Вовка-то не мог умереть!

С какой стати!

А в голову всё лезло название толстой книги «УЧЁТЪ ВРѢМЄНИ».

И мне казалось, что на какой-то из её страниц теперь прописано Вовкино время.

Я не понимал, куда исчез Вовка, но отказывался верить, что с ним случилось что-то страшное.

Вспотевшие от волнения руки продолжали сжимать Книгу Головоломок, казавшуюся теперь тяжёлой, как три кирпича. Вот если Вовка бы сейчас появился. Просто появился, и больше ничего. Да я бы и слова ему не сказал за книгу.

Да я бы, наверное, тут же отдал бы её Вовке навсегда.

Но Вовка не появлялся.

И совершенно неясно, что теперь делать дальше.

Вернуться домой и тупо ждать, когда всё прояснится, я почему-то не мог.

Вот и топтался, чего-то надеясь сообразить. Чуть дырку в асфальте не провертел, но так ничего и не придумал.

В голове только повторялось и повторялось: «Где же Вовка? Где же Вовка?»

Мимо сновали прохожие. За прохожими бежали вечерние тени: синие, сизые, чернильные. То укорачиваясь, то удлиняясь. То обгоняя хозяев, то снова смиренно перебираясь назад. Где-то под ногами пряталась и моя тень. Но мне сейчас было не до неё.

Двое парней постарше остановились неподалёку. Разгорячённые. Весёлые. Будто вышли из кинотеатра, где смотрели лучшую комедию года.

– Глянь на вывеску, – рассмеялся первый. – Написано «Работаем 25 часов в сутки».

– Разве в сутках бывает двадцать пять часов? – удивился второй, но тоже с искоркой веселья.

– Конечно же! – ответил первый. – Один раз осенью. При переходе на зимнее время.

– И верно, – согласился второй, – я уже позабыл. Ведь переход давно отменили.

– Этот магазин не работал бы, наступи двадцать шестой час, – добавил первый.

И оба упрыгали в сумерки. Я ещё слышал издалека их бодрые голоса, но уже не разобрал ни слова.

«Когда же бывает двадцать шестой час?» – думалось мне. И мысль эта теперь зудела настойчивым комаром.

Знаете, бывает порой поймаешь чёткое ощущение, что всё сейчас происходит не зря! Что всё наполнено особым смыслом. И если не успеешь его понять, он ускользнёт безвозвратно.

Мне Люська рассказывала о подсказках Судьбы. Надо просто задать вопрос. Не вслух. Достаточно мысли. А после слушать. В этот момент ты мимоходом обязательно поймаешь случайную фразу, которая и будет ответом.

Я спрашивал, где может быть Вовка.

И услышал о двадцать шестом часе. Выходит, встретиться нам теперь невозможно. Даже если вернут перевод стрелок. Даже в тот единственный осенний час, который сверх положенного. Потому что нигде в мире не бывает двадцати шести часов. Я мотнул головой, прогоняя абсурдную мысль. Не мог поверить, что Вовка за пределами времени, куда не дотянуться. В конце концов, я и не обязан верить. Мало ли что наболтала Люська. Дайте мне нормальную подсказку! Ещё хоть одно слово, а уж я его разгадаю.

Переулок лишь шуршал листьями. Хлопая крыльями, мимо пролетела большая тёмная птица. Ни машин, ни самокатов. А прохожих будто ветром сдуло от наступающей темноты. За единственным исключением.

По другой стороне переулка шла, размахивая руками, девчонка в светлом платье. Впереди неё бежала синяя тень. За ней вытягивалась тень сизо-серая. И какой-то из дальних фонарей дарил незнакомке третью тень – почти прозрачную, цвет которой я бы назвать не рискнул.

Знаете, бывает иногда такое мощное понимание, что тебе сейчас известно всё. Только нет слов, чтобы выразить эти знания. Ответы на все вопросы вертятся с ужасающей скоростью. И не могут остановиться. Потому что кто-то один спрашивает, а кто-то другой отвечает. Ответ не бывает без вопроса. И этот вопрос я должен кому-то задать. Или должны спросить меня. Только тогда выстроится чёткая цепочка «вопрос-ответ».

Но кого спрашивать в пустом переулке? И от кого ждать вопроса?

В этот момент, невзирая на сумерки, мир выглядел чётко и ясно, словно ему поставили яркость и контрастность по максимуму. Я держусь за холодный столб фонаря. Сияет круглая вывеска магазина. Та самая, где про двадцать пять часов в сутки. Только сейчас глаза немного слезились, и последняя цифра расплывалась, казалась самой настоящей шестёркой. Словно магазин научился работать даже тогда, когда в сутках все двадцать шесть часов.

Я протёр глаза, и шестёрка снова стала пятёркой.

Девчонка в светлом, до колен, платье удалялась. А вместе с ней словно рушилась некая конструкция, смысл которой я не ухватывал. А должен. И очень быстро! Иначе всё окажется зря. Все подсказки Судьбы улетят впустую.

Я смотрел ей вслед. И не просто смотрел, а двигался, несмело семенил в том же направлении. Девчонка шагала шире.

Но ведь уйдёт! Уйдёт же! И ничего сделать нельзя.

Это ведь даже не Сидорова, к которой я робел подойти в классе. Не подбежишь же и не дёрнешь за руку абсолютно незнакомого человека. Тем более, в сумерках. Тут и взрослый напугается и тебя же обругает по полной программе. А девчонка, чуть что, и в обморок грохнется. Нет, догонять и хватать – не выход.

Внезапно я остановился, встряхнув головой и прогоняя суматошные мысли.

Что со мной? Зачем всё это? Напридумывал невесть что. Нафантазировал на полную катушку. А Вовка, быть может, давно вернулся. А меня, быть может, уже вся семья по городу разыскивает. И даже тётя Анжела, хотя вот в то, что и она сейчас бегает по улицам, я верил не особо. Пора домой. А завтра утром всё выяснится. Завтра всё образуется.

Деревянная Книга оттягивала руки. Зачем-то же Вовке она понадобилась. Почему-то он спрятал её в тайник, о котором знал только я. Какой тайный знак он мне этим подал?

На сиреневом асфальте в лиловом фонарном сиянии что-то ослепительно блеснуло. В двух шагах от моей правой кроссовки. Я подскочил, нагнулся и поднял пуговицу. Необычную пуговицу. Сторона с ушком была золотистой, и там значился таинственный код «JC15017». Вторую накрывал прозрачный купол. Сначала я подумал, что под ним на синем фоне золотом выдавлен российский орёл. Но нет, там затейливо переплелись тонкими стебельками невиданные цветы и травы.

В этот миг я понял, что надо сделать. Понял быстро и точно.

Час четвёртый,

когда я в тревожном свете фонарей знакомлюсь с девчонкой, знающей, где искать таинственные травы

– Эй! – мой голос эхом отразился от стен. – Не ты потеряла?!

Я бежал за уходившей девчонкой, выбросив вперёд раскрытую ладонь, на которой поблёскивала только что найденная пуговица. Локоть другой руки плотно прижимал Деревянную Книгу в недовольно шуршащих газетах.

Был час Лиловых Уличных Фонарей. Раньше мне казалось, что все фонари светят одинаково. Но позже я понял, что ошибался. На широких проспектах их свет становится серебристым. Оживлённые улицы освещены фиолетовым. Бульвары дарят прохожим сиреневые оттенки. Но на узких переулках, густо заросших деревьями, фонари излучают густое лиловое сияние. Этот час не пропустишь. Только что сумерки захватили планету. Мир утопал в почти полной тьме. И вдруг повсюду зажигаются фонари. Особенно хороши они, когда прячутся в листве деревьев. Секунду назад рядом с тобой высился тёмный и мрачный великан, и вот он исчезает. А над головой развёртывается удивительное пространство, наполненное сумеречным дрожащим сиянием. Дует ветер, качаются листья. И волны света кружатся в фигурах загадочного танца, который не понять. Им можно только любоваться. Лиловый свет не всегда достаёт до асфальта. Поэтому порой продолжаешь бежать во мраке, средь деревьев, задрав голову, перескакивая взглядом от одного волшебного дерева к другому. И кажется, что фонари, включившись, отныне никогда не погаснут.

Девочка обернулась. Лиловый свет падал на неё, причудливо высветив щёки, но скрыв в тени глаза. От этого она походила на пришелицу, сошедшую с летающей тарелки. В журналах часто изображают летающие тарелки: огромная стальная шляпа на тонких ножках, сгибающихся, как у паука. Из её нутра льётся мощный луч, а инопланетяне медленно-медленно, безо всяких хитрых летательных аппаратов, по этому лучу соскальзывают вниз, чтобы схватить какого-нибудь незадачливого землянина и увезти к себе на опыты.

А ведь мы с Вовкой долго готовились к встрече с инопланетянами. Вдруг они это оценили, и контакт только что произошёл?

Но девочка вышла из-под таинственно-лилового почти внеземного луча, тут же став обыкновенной. Она оказалась младше, чем я прикинул. Лет двенадцать.

– Твоё? – переспросил я, показывая пуговицу. И тут же бросил взгляд на платье. На девчачьих иногда пришивают ненужные пуговицы для красоты. Но нет, пуговок не обнаружилось. Зря кричал: сейчас скажет «не моё», и разговор закончен. Ведь говорить больше не о чем. Не напрашиваться же провожать её домой.

Маленькие бледные пальцы приняли пуговицу из моей руки.

– Не моё, – тихонько сказала девочка

И что-то в груди моей тоскливо оборвалось.

Однако незнакомка не спешила возвращать пуговицу, осторожно перекладывая круглую находку из одной ладошки в другую, так, что та поблескивала в свете фонарей. – Там, внутри, цветы живут, ты видишь? Настоящие. Наверное, на них и бабочки садятся.

– Нарисованные там цветы, – осторожно уточнил я, тоже вглядываясь в пуговицу. Конечно, внутри никаких бабочек.

– Нет, нет, живые они. И бабочки ещё не прилетели. Они прилетают днём.

Я уже начал жалеть, что остановил её. Бабочки прилетают… Про инопланетян ещё можно так сказать, но о выдуманных бабочках… Инопланетяне-то существуют, быть может, а картинки всегда остаются картинками.

– Пуговичка – прелесть, – продолжала девочка шёпотом. – Дай мне! Она ж всё равно не твоя. Ты её и так хотел отдать.

Да мне не жалко. Ну вот, нисколечко. Жил без этой пуговицы век и дальше проживу. А этой девочке, видать, она нужнее.

А на краю сознания ворочалось ожидание. Где же подсказки Судьбы, которые мне скажут понятным языком?

– Держи что ли, – сказал я донельзя сурово и сердито. Так, что испугался собственного тона.

– Такую диковинку нечасто подберёшь в этом времени, – счастливо засмеялась незнакомка, блеснула подаренной пуговицей и спрятала в кармашек платья.

Странные слова. А тут ещё сумерки. Лиловый цвет фонарей. Мысли о пришельцах. Неудивительно, что незнакомка снова показалась мне гостьей из иных миров. А слово «времени» тоненько и настойчиво сверлило мозг, заставляя вспоминать могучую книгу «УЧЁТЪ ВРѢМЄНИ».

– Ты ведь искал кого-то? На этой улице? Или неподалёку? – вдруг спросила незнакомка.

Она угадала. Пропавший Вовка. И странный уродец, выходящий из его подъезда. И не менее странные слова Степана Порфирьевича: «Я бы подумал, что кто-то недавно проиграл всё своё время».

И вместо ответа я спросил встречно:

– А где искать тех, кто проиграл время?

– Ты знаком и с такими? – внезапно заинтересовалась она.

– Как знать, – мрачно и загадочно ответил я, нагоняя тумана. Кто проведёт чёткую границу между моими придумками о двадцать шестом часе и тем, как всё на самом деле.

– Наверное, таких уносит туда, где время существует само по себе, – продолжила незнакомка. – Тогда тем, у кого его не осталось, есть за что держаться. Только такие места далеко от этой улицы. И даже от этого города…

Меня немного покоробила фраза «и даже от этого города». Я бы сказал: «От нашего города». И Вовка бы сказал так, стой он сейчас рядом.

– Вот странно, решила на миг срезать путь, а тут ты и потерявшие время… – продолжила незнакомка и вдруг замерла.

Я тоже словно окаменел. Чувствовал, что она сейчас что-то скажет. Что-то важное. Слова, которые из миллиона путей выберут правильное направление. Дорогу к Вовке.

Даже если он вовсе и не проигрывал время.

– Хочешь, найдём проход в места, где ИНОЕ время? – предложила девочка. – Только туда не ходят с пустыми руками.

– У меня есть деньги, – вытащил я кошелёк, но, видя, как отрицательно качнулась её голова, быстро добавил. – Или я тут живу неподалёку. Скажи, что принести. Я мигом!

Сейчас мне верилось во всё, что обещало вытащить Вовку из ниоткуда и поставить со мной рядом. Ноги готовы нести меня на край света. И даже за край. Но голова девчонки качнулась снова, и я остался на месте.

– Кто потерял время? – вдруг холодно спросила незнакомка.

– Думаю, мой друг. Вовка, – я чувствовал, будто сдаю Вовку с потрохами, поэтому мялся сверх меры. – Ещё надо проверить… Может, нет там Вовки… Может, не проигрывал он ничего.

А тревога Степана Порфирьевича не забывалась. И книга «УЧЁТЪ ВРѢМЄНИ».

– Обнаружу Вовку первой, заберу себе, – непонятно, но очень серьёзно предупредила девчонка.

– Это ещё с чего… – взвился я.

Бледная ладошка развернулась ко мне, предостерегая и от ненужных слов, и от ненужных жестов.

– Если мы нашли портрет вневременной травы, то отыщем и траву, – девочка вытащила пуговицу и разглядывала рисунок на ней. – А после найдём и тех, кто умеет открывать её секреты.

Сказать «ищи траву» легче лёгкого. А вот искать во тьме махонькие ростки… Фонари-то никуда не делись, но девчонка настойчиво тащила меня в тёмные дворы, бормоча под нос:

– Тут ей не место. Тут страшновато, и под лавками кто-то прячется. Сверкают глазами. Я побаивалась идти мимо, пока ты меня не позвал. Но сейчас ты со мной, и они не выползут.

И вновь я не нашёлся, что ответить. Действительно, под деревьями, в тающем свете тусклых ламп, едва пробивавшемся сквозь тени листвы, стояли лавочки, но никакие глаза под ними не сверкали. Только под одной развалилась небольшая посапывающая и с виду абсолютно безобидная собаченция.

Девчонка-то на ходу выдумывает сказки… Зачем ей это? А мне и вовсе не хочется знать о подлавочных чудищах.

Вовка, услышь он эти истории, тут же покрутил бы у виска пальцем. Но мне не хотелось возражать. Я подумал, оборвись разговор после «не моё», и я остался бы на сумеречной улице в одиночестве с мыслями о Вовке. И полным отсутствием планов. А теперь мы брели в неизвестность. В безвыходных ситуациях хватаешься за любую соломинку. Поэтому мне верилось, что я выбрался на дальний конец дороги, в конце которой обязательно встречу Вовку. Я просто представлял его. Что он меня ждёт. Похищенная им книга оттягивала руку, но сам Вовка почему-то всё меньше казался мне ворюгой.

– Она неподалёку, – ввинтилось в ухо. – Я чувствую её запах.

Мы стояли во дворе, у крыльца частного дома. На подоконнике за стеклом одного из окон растянулся серый полосатый кот. Он сладко зевал и потягивался, ежесекундно рискуя отправить на пол расписную вазу. Из прихожей в комнату лился свет, но что в ней, мешала рассмотреть занавеска, закрывавшая застекольное пространство, не считая подоконника, вазы и кота.

Над дверью висел фонарь, испуская белое с голубизной сияние. Под лучами фонаря девочка совсем не походила на инопланетянку. И это меня почему-то немного успокоило.

Совсем чуть-чуть.

Я прямо дрожал от нервов. От незнания того, что случится дальше.

– При свете не увидишь, – незнакомка резко щёлкнула выключателем на дощатой стене.

Бледно-голубоватый свет мигом погас. От неожиданности я почти ослеп. Лишь через минуту глаза ухватили неясное смутное мерцание, островками расплескавшееся вокруг. Двор заполняли огромные лужи, где мог потонуть и «Титаник». В них отражались дальние огни. А ветер гнал по лужам рябь, заставляя отблески света мерцать и переливаться.

И что-то, похожее на упавшую звезду, сверкало в отдалении за мерцающими островами.

– Туда! – девочка, превратившаяся в тень, указала в сторону колючего огонька.

Требовались обходные пути, ведь лужи не желали расступаться.

Хуже того. Толстые ветви, будто многоглавый змей, качались и не желали нас пропускать.

И снова мне чудилось, что, прячась в темноте за колючей звездой, меня ждёт Вовка.

На истории мы слушали, как Одиссей проскользнул между Сциллой и Харибдой. Харибда – чудовище с громадной пастью, хлеставшей воду так, что та закручивалась водоворотом, а шестиглавая Сцилла ловко высовывалась из пещер, хватая моряков, опасавшихся пройти близ Харибды. И безопасного пути нет. Уклонишься от одного чудища, тебя сожрёт другое.

Неподалёку я слышал журчание падающей воды: та срывалась в канализационный люк, словно водоворот Харибды, подстерегающей беспечных путников. По холодной тёмной воде протянулся мелкий, едва видимый пунктир. Свет колючей звезды отражался от водяной поверхности, становясь лунной дорожкой. Он словно прокладывал нам верный маршрут.

Я мигом представил себя отважным Одиссеем. Сциллой мне казалось могучее дерево, чью листву мощно трепал ветер. Ветви мелькали перед лицом, словно норовили ухватить и вознести в трепещущую мглу. Оставалось держать в уме чёрную дыру невидимого люка и смело нырнуть под пляшущие на ветру ветки, сжимая пальцы незнакомки. Я ступал по нарисованному пунктиру, чувствуя радость от тепла чужой руки. Но настоящее ликование меня охватило, когда лужи остались позади. Лавры великого героя немного коснулись и меня. Звезда сверкала всё ближе.

Огонёк в ночи.

Маяк, дарующий путь сквозь смертоносную бурю.

Повеяло тонким свежим запахом. Я даже не заметил его поначалу, только вот настроение неспешно поползло вверх.

– Чувствуешь запах весны? – счастливо выдохнула моя спутница, обгоняя меня. – Только она так пахнет.

Я повёл носом: вроде как обычная мята.

Или нет?

Сверкающая искра теперь вытянулась, обрела невысокий стебель, отростки, узкие листья, которые распрямлялись и начинали играть со светом. Их словно вырезали из лимонно-жёлтой глянцевой бумаги. На них чуть ярче светилась тонкая прожилка. И вдруг цвет таинственного растения стремительно поменялся. Чуть повернутся его листья в одну сторону – синие тона. Чуть повернутся в другую – уже фиолетовые. Растение подрагивало от ветерка, вившегося меж наших ног. Я перевёл взгляд с травы на девочку: она прижала руки к щекам и смотрела на цветок как на высочайшее чудо.

Сине-фиолетовые тона сменились мрачно-зелёными. За полминуты непонятная загогулина выросла в густую гриву зелёных маленьких листиков. А потом в гуще развернулся цветок с прозрачными, волнистыми по краю лепестками, набегающими друг на друга. Лепестки переливались радугой, что твой Цветик-Семицветик из старого мультфильма.

– Нас ждали, – девочка поманила траву пальцем.

Пара стебельков с маленькими округлыми листиками поднялись к ней. Медленно, словно бы ласково, обвили протянутый палец. Весенний запах стал ещё сильнее, к руке незнакомки потянулись другие ростки. Они теперь отливали цветом закатного неба.

Хотя, признаюсь, в ночной мгле багровые тона навевали тревогу.