Принципы

Быстро набросав от руки план статьи, я осознала, что без реального доступа к материалам дела – по крайней мере, частичного – ничего не получится. Написала об этом Ростовцеву. Ответил: «Нужно поговорить с Родионовым. Я приеду в 10, и подвезу тебя».

В десять?!

Это значит, что потеряно три часа. Чем эти следователи в полиции вообще занимаются? Небось, какая-нибудь бессмысленная утренняя планерка, плавно перетекающая в обед. Неудивительно, что у нас такая слабая раскрываемость.

Чтобы успокоиться, позвонила домой, узнала, как дела. Пожелала удачи в школе и предупредила, что немного задержусь. Соня вроде повеселела, ну и хорошо – сон лечит. Чтобы не терять время потом, я продумала наш с ней серьезный разговор. Не про «это» (думаю, она знает уже не понаслышке), а про настоящую любовь. Тут и взрослые не в силах разобраться, детям самостоятельно точно не справиться.

Дистанционная подготовка к выполнению важной части родительского долга позволила мне убить два часа. Пришла пора готовиться к поездке в город.

В мои годы прихорашиваться необходимо.

Зеркало показало какую-то худую вяленую щуку. И вот такой, только к тому же уставшей с дороги, меня вчера видел мужчина. Но это ничего, у меня в рукаве пара козырей. Тем эффектней будет выглядеть мое преображение.

Природа не наделила меня привлекательной внешностью. Длинный узкий нос, широкий рот, выделяющиеся от худобы скулы. Но было во мне что-то такое восточно-экзотичное… Мне самой нравилось. Черные глаза, пышные черные волосы. С годами я научилась посредством косметики грамотно подчеркивать достоинства и скрывать недостатки. Чтобы выглядеть красиво, нужен правильный взгляд – на себя в своих собственных глазах и в чужих… Не знаю, как это точнее объяснить.

Вчера на мне были мешковатые джинсы и толстовка с начесом. На ногах – практичные кроссовки. Волосы наскоро уложены под белую шерстяную шапку. Ноль косметики. Серая мышь, да и только.

Сегодня я выгладила и надела серый деловой костюм – да, тот самый, что видела во сне. Строгая обтягивающая юбка до колен с небольшим вырезом подчеркивала фигуру и стройные ноги. Черные колготки, черные туфли – не шпильки, но с достаточно высоким каблуком. Собрала пышные кудрявые волосы в конский хвост и надела очки в аккуратной оправе.

Провела небольшой сеанс самовнушения перед зеркалом.

– Я красивая. Я красивая.

Господи, какая я дура.

– Я злая училка. Я буду рвать и метать.

Вот так гораздо лучше.

Увидев меня, Дмитрий не смог сдержать своего удивления.

– Ты прекрасно выглядишь, Лиза! – сказал он, открывая передо мной дверь машины. – Боевой настрой – это то, что нам надо.

Меня могло бы задеть, что мне сделали комплимент с удивлением, если бы мужчины в данный момент меня хоть как-то интересовали. Хорошо выглядеть было важно прежде всего самой себе.

Так, стоп. С каких это пор он перешел со мной на «ты». Когда Ростовцев сел за руль, я задала ему этот вопрос.

– Как только прочел твое сообщение рано утром.

Семь часов утра – это «рано»? Совсем не хочет работать.

– Не то что бы мы были близки, – сказала я.

– При чем здесь это? Подумай сама – мы ближайшие дни будем работать вместе над одним серьезным делом, мы одного возраста, мы не скованы рамкой «начальник – подчиненный». Поверь, на «ты» общаться намного проще. Конечно, если ты хочешь…

– Не надо, – я перебила его. – Ты как будто мои мысли озвучил.

Я всегда предпочитаю неформальное общение. Это и делу полезней.

– Отлично! Можешь называть меня просто Дима, – Ростовцев завел машину и потянул руку к магнитоле. – Музыку? – предложил он.

– Подожди. Куда ты собираешься меня везти?

– К майору Родионову. Будем в отделении к одиннадцати. Ты же написала, что нужно посмотреть материалы.

Как же меня раздражает, когда люди так делают. Не спрашивают.

– Нет, стой! Сперва нужно кое-что обсудить. Скажи, это ты писал текст статьи?

– Да, – он улыбнулся, сияя от гордости. – Ну как тебе?

Почему-то мне было приятно от того, что я сотру его самодовольную улыбку.

– Это ужасно. Никуда не годится.

– Почему?! – Ростовцев заметно расстроился. Не такой реакции он ждал.

– Ты написал не статью для газеты, а бухгалтерский отчет. Язык очень примитивный.

С каждым моим словом сверкающая улыбка следователя блекла, а брови грустно опускались домиком. Было даже его немного жаль. Библия учит нас ставить себя на место других. Всегда хотела поставить себя на место редактора. Интересно было оказаться по эту сторону процесса критики. Я безжалостно продолжила громить его творение:

– Составленный психологический профиль – даже для меня, с моими скромными психологическими познаниями, выглядит как школьное сочинение. Абсолютно непрофессионально. Я понимаю, что ты сам сочинял, но у тебя же был перед глазами нормальный документ. Можно было хотя бы постараться. Но главная твоя проблема – ты все делаешь не для других. А для себя. Решил, как будет лучше, и сразу действуешь, а мнение окружающих тебя не интересует. Статью написал не для дела, а чтобы эго потешить. И сейчас заранее решил меня везти в отделение. Я не просила об этом.

– Не просила? – он как будто даже удивлен.

– Я просила дать мне доступ к делу. Принести мне копию. Если надо, замазать, что мне знать не положено. Сам подумай – зачем мне светится в отделении? Я думала, что у нас следующая легенда – мне кто-то сливает материалы за деньги. Вот и следуйте легенде – слейте мне материалы. Только я деньги не дам. Кроме Родионова, кто-нибудь из ваших обо мне знает?

К моему облегчению, Дима покачал головой.

– Хорошо. Но я все равно хотела поговорить с ним. На нейтральной территории. Есть такой вариант?

– Есть. Он предпочитает ходить на обед в другую столовую, не в нашу. Можем там его поймать и заодно пообедать.

Я кивнула.

– Отлично. Так гораздо лучше.

– Лиза, мне кажется, ты драматизируешь. Ну, подумаешь, засветишься в отделении. Почему это проблема?

– Ты мне гарантируешь, что никто из твоих коллег – каких-нибудь практикантов, например – не напишет от нечего делать в твиттере статус про меня, фото не приложит? Что никто не спросит, что за женщина приходила к начальнику следственной группы? Никто не свяжет это с выходом в конце недели статьи в самой популярной газете?

– Мне кажется, ты параноишь, – улыбнулся Ростовцев.

– Если ты параноик, это не значит, что за тобой не следят.

Ближе к двенадцати мы подъехали на место. Выйдя из машины, Дима направился ко мне, чтобы галантно открыть дверь, но не успел. Я не собиралась принимать знаки внимания.

– Куда ты меня привез? – я в недоумении оглянулась на какое-то полузаброшенное промышленное здание. Ржавые буквы под крышей гласили: «Энскэлектротранс». Похоже, здесь раньше располагался ремонтный цех для трамваев или депо.

– Не была в подобных заведениях? – следователь кивком головы указал на старую ржавую дверь с наполовину выцветшей табличкой с названием заведения общепита и часами работы. Столовая называлась «Столовая». Открыв скрипящую дверь, внутрь быстро зашли несколько человек.

Мы последовали за ними и оказались в темном коридоре с низким потолком, заканчивающимся металлической лестницей, ведущей на второй этаж. Большой промышленный лифт не нуждался в табличке «лифт не работает» – все было видно и так. Место было довольно популярным – навстречу нам шли усталые, на скорую руку поевшие люди труда.

Оценивающие мужские взгляды не слишком меня радовали – я прекрасно понимала, что вызываю скорее удивление своим несоответствием окружению, чем интерес.

Толкнув очередную дверь, мы, наконец, попали в помещение, где принимали пищу. Небольшой зал, плотно заставленный столами с дешевыми скатертями, стандартная конвейерная раздача блюд на подносы. Три умывальника сразу у входа.

Я помыла руки, взяла поднос и оглядела столовую, пытаясь угадать Родионова среди деловито обедающих рабочих, но это не удалось. Очевидно, он прекрасно вписывался в это место.

Решила поесть от души – все равно хоть сколько-нибудь пополнеть мне не удавалось – и набрала на поднос полный комплект. Дима провел меня в самый угол зала, где мы подсели к одиноко сидящему мужчине. Перед ним стояла наполовину заполненная кружка с компотом и две пустые тарелки.

– Давно вас жду. Тетки с раздачи скоро начнут на меня косо смотреть.

– Лиза, это майор Родионов. Александр Семенович. А это Елизавета Иванова.

Я протянула руку майору, которую он неохотно пожал. На вид Родионову было лет пятьдесят. Уже седой, с короткой стрижкой, угрюмый. С крупными и неприятными чертами лица. Крепкие подкачанные руки позволяли делать вывод, что майор все еще не чужд оперативной работе. Заметные следы от заживших травм костяшек пальцев говорили о том, что когда-то – видимо, в девяностые – он работал с полной отдачей.

– Как вам наш город? – спросил он. Слова он говорил отрывисто, как будто чеканил.

– Я местная. Уехала в Иркутск пять лет назад.

– После взрывов… Понимаю. Кто?

Несмотря на свою грубоватую внешность, Родионов оказался довольно проницателен.

– Муж.

Он кивнул и допил компот.

– Соболезную. Ладно, давайте к делу. Уже познакомились с нашей рок-звездой?

– Саша, ну зачем ты так?

Родионов только усмехнулся.

– Я не люблю, когда его привлекают, – сказал он мне. – Но Дмитрий эффективен и приходится его терпеть. Хотя он и не настоящий следователь.

Я удивленно посмотрела на Ростовцева. Тот пожал плечами.

– Покажи ей свой документ, – сказал Родионов.

Дима вытащил из кармана удостоверение. Оно было серого, а не красного цвета. Внештатный сотрудник.

– Окружающие как-то принижают мой статус, – как бы извиняясь, сказал он. – Поэтому я стараюсь вести себя как обычный следователь. Тем более что такова, по сути, моя работа.

– Ну да. Протоколы не оформляет, отчеты не пишет, на совещания не ходит, начальство не трахает. Простите, Елизавета Лазаревна, – он извинился за грубость, но было видно, что ему плевать. – Никакой настоящей работы. Потому и рок-звезда.

– Не думаю, что все перечисленное – основная часть вашей работы, – попробовала возразить я.

– Конечно, но без этого никуда. Должен быть порядок. А Дмитрий не подчиняется дисциплине. Но ему позволяют. Я не знаю, как он это делает, но большинство его дел раскрыты. Жаль, что наше дело – пока что одно из исключений.

– Я хотела бы о нем поговорить.

– Пожалуйста. Можете дать мне свой телефон?

Ход со стороны Родионова неправильный – если бы я хотела его записать, нашла бы, как это сделать. А вот стену недоверия между нами он поставил зря. Усилил и без того неприятное впечатление.

Я отдала ему телефон, он выключил его и положил на стол, чтобы тот был на виду. Затем сказал:

– Я считаю эту задумку глупой, бессмысленной и даже вредной. Но не буду возражать. Все согласовано с большим начальством, а оно ждет волшебного решения проблемы. Потому что уже забыло, не понимает, как все работает.

– А как работает? – спрашиваю я, одновременно начиная есть. Это такой прием – я делаю вид, что занята и едва отвлекаюсь, но на самом деле полностью поглощена разговором.

– Вы же не берете у меня интервью? Не хочу говорить это публично.

– Ну что вы, это останется между нами.

Если, конечно, не подойдет к материалу, подумала я. Но промолчала, естественно.

– Мы не сможем поймать его с тем, что имеем. У нас почти ничего нет. Идея Димы – это не передовые методы, не озарение какое-нибудь. Это жест отчаяния.

– Да, он говорил.

– Надо же, не соврал, – удивленно сказал майор. – Но писать этого не надо, конечно, – тут же добавил он.

– Тогда какой же план? – спросила я.

– Я уже почти его поймал. Нужно работать в этом направлении – предугадывать. У нас получается.

– И сколько времени это может занять?

– Понимаю, к чему вы клоните. Но, боюсь, здесь не получится ускориться.

– А если он снова убьет?

Родионов пожал плечами.

– Не для печати. Простите за цинизм, но для нас это будет не так уж и плохо. Каждое новое убийство – это потенциальные свидетели, улики, ошибки. Рано или поздно он ошибется, оставит след. Такие попадаются на ошибках.

– Только вот жертвам от этого не легче, – ответила я.

– Поверьте, мне жаль их, как и вам.

Очень сомневаюсь.

– Вы читали текст Дмитрия, который он предложил мне напечатать? – спросила я.

– Она сказала – никуда не годится, – расстроено добавил Дмитрий.

– Профиль преступника – курам на смех, – я изложила свою основную претензию.

Родионов сухо кивнул.

– Я согласен. Но это не моя затея и я не отвечаю, так что развлекайтесь. Только постарайтесь мне ничего не испортить.

Майор достал откуда-то снизу стандартную картонную папку с надписью «Дело №» и передал мне.

– Я собрал то, что вы просили. Вернете, как только сдадите материал в газету. Обращаю ваше внимание – что бы вам в личных разговорах не говорил товарищ Ростовцев, вам запрещается печатать информацию сверх того, что я передал.

Я открыла папку и бегло ее пролистала. Описание мест преступлений, несколько фотографий – без натуралистичных подробностей.

– Здесь нет психологического профиля, – заметила я.

– Естественно, – спокойно ответил Родионов. – Эта информация представляет для следствия огромную ценность. Результаты экспертизы, метод убийства – субъект знаком с этим лучше нас. Но я не собираюсь давать ему информацию, в какой мере мы к нему подобрались. Поэтому вы не найдете там и отчетов криминалистов. Я даже устно вам не скажу, без записи. Слишком многое на кону.

– Я прекрасно вас понимаю, – с жаром сказала я. – Я лишь хотела использовать профиль как образец, чтобы было от чего оттолкнуться. Мои выводы будут такими же неверными, как у Дмитрия, но противоположными.

– Как это? – спросил Ростовцев.

– Вспомни, что ты написал. Это даже не «желтуха», это уже «чернуха». За пределами объективных данных, которые могут быть определены криминалистической экспертизой – я не знаю, в какой мере ты добросовестно ей следовал, у тебя просто кошмар. Убийства совершены на сексуальной почве, это очевидно…

– Елизавета Лазаревна, – строго сказал майор, привлекая мое внимание, и кивнул мне за спину. Скучающая кассирша в отсутствии посетителей тщательно прислушивалась к нашему разговору. За соседним столиком на нас косились двое работяг в спецодежде газовой службы. Очевидно, я не заметила, что увлеклась и начала говорить в полный голос. Зал постепенно начинал пустеть, и стук вилок о тарелки перестал заглушать наш разговор.

– Прошу прощения, – пробормотала я и продолжила на два тона тише: – Дима, ты зачем хотел выставить на посмешище себя и своих коллег? Которых, прости за неприятную метафору, имеет закомплексованный извращенец, женоненавистник и импотент, компенсирующий сексуальным насилием свою половую слабость. Возможно, девственник. Еще бы написал, что его мама никогда не любила. Ты серьезно хотел, чтобы это напечатали?

Ростовцев пожал плечами.

– Мы должны заставить его отреагировать. Оскорбить.

– Ах, так это троллинг такой… Ты еще поучись панчам у Славы КПСС, если баттл еще не смотрел.

По непонимающим взглядам я поняла, что у них либо нет детей-подростков, либо они с ними недостаточно близки. Садясь смотреть со Львом «легендарный» баттл Оксимирона и Гнойного, я морально подготовилась к самому настоящему дну… Но была приятно удивлена, и даже матюки меня не смутили. Оказалось, что ребята неплохо владеют словом.

– Неважно, проехали. Ты мне лучше ответь, если наш маньяк такой дегенерат, то кто тогда вы такие?

– А что вы предлагаете, Елизавета Лазаревна? – спросил Родионов.

– Из того, что я знаю, вам противостоит опасный и безжалостный психопат. Почему бы не написать, что преступник имеет высокий уровень интеллекта? Как Ганнибал Лектор.

– Лиза, это расхожий миф. Психопаты не умнее обычных людей, – снисходительно возразил Ростовцев.

– Я знаю. Дело не в этом. Смотри, я напишу, что он успешный в жизни человек, возможно, творческой профессии. Его метод убийства – извращенно-утонченное социальное высказывание на тему танатической привлекательности полового акта как последствия сексуальной революции XX века. Такой перформанс оппонирования Фрейду – танатос, приходящий через эрос. Мы не будем оскорблять его, мы ему польстим. Мы почешем его ЧСВ, ведь люди склонны иметь о себе высокое мнение. Усыпим бдительность. Кто знает, вдруг он сам захочет что-нибудь о себе рассказать.

Дима не смог сдержать скептическую усмешку. Да, я, конечно, сильно разогналась.

– Что-то я путаюсь, – сказал Родионов. – Разве изначальная задумка была не в том, чтобы он как-то напрягся, засуетился, разозлился? А теперь мы с ним играть собираемся.

– Если он образован и хорошо себя контролирует, то напрягать его неразумно. Он может надолго затаиться. Или вовсе уехать в Иркутск и продолжить убивать там. Я понимаю, что энские полицейские в этом случае выдохнут с облегчением, но у нас ведь другая целевая функция?

– Другая, – спокойно ответил Родионов.

– А если он эгоцентричный самовлюблённый нарцисс, то может наделать массу ошибок от повышенного внимания к своей персоне. В любом случае, лучше так, чем как у него, – я кивнула в сторону Ростовцева.

– Хорошо. Делайте, как считаете нужным. Перед отправкой статьи в редакцию, согласуйте ее со мной. И ещё… Добавьте, пожалуйста, в профиль для публикации запись примерно следующего содержания: несмотря на сексуальный подтекст, удары ножом нанесены с высокой точностью, хладнокровно, с большими временными промежутками, что может указывать на отсутствие у преступника возбуждения в момент убийства, а также на его возможное отношение к медицине.

Фраза была стройная и стандартная, будто из полицейского протокола. Видимо, сказывался опыт, и подобные фразы выскакивали сами собой, как по накатанной.

– Спасибо, – искренне поблагодарила я. Информация была действительно ценной и важной.

– Пара слов не для печати, – сказал майор. – Возможно, ваш подход имеет смысл. Наш субъект, безусловно, жестокий садист, но, к сожалению, при этом не дурак. С какой-то особо мерзкой выдумкой, не каждый додумается.

Я поблагодарила его за согласие с моими доводами. Оказалось, он не так уж и неприятен. Дима молча слушал наш разговор.

– Значит, на том и порешили, – обговорив ещё несколько мелочей касательно публикации, Родионов, наконец, поднялся, пожал нам руки и вышел прочь.

– Пойдем, – сказала я Ростовцеву, задвигая стул.

– Ты не будешь есть? – удивленно спросил он.

Действительно, на столе были расставлены тарелки с недобитой едой.

– Теперь я понимаю, почему ты такая худая, – с улыбкой сказал он.

Нет уж. Если взялась, обязательно доем. Я молча села за стол и схватилась за ложку. Еда уже остыла и оказалась далека от моих стандартов, но они, по правде, весьма высоки. Если смотреть объективно – вполне съедобно.

После обеда Дима подвез меня домой, и я приступила к работе над статьей. На фоне включила телевизор – никак не могла избавиться от привычки создавать на заднем фоне какой-нибудь шум. Работа шла хорошо – доступных мне материалов было достаточно.

Но не все было так просто. Нужно ведь отложить что-то на потом – на случай, если придется делать продолжение, а новых материалов мне не сольют. Да и фантазию приходилось прикладывать старательно – издание может быть не готово к излишне натуралистичным подробностям, а времени на переделку нет. Конечно, меня подредактируют и подцензурят, но все же я не люблю, когда мои статьи переделывают. Предпочитаю сразу делать, как требуется.

Пока я работала, наступил вечер, и столь неожиданно, что я едва спохватилась – сегодня еще не звонила детям. К счастью, они были заняты своими делами и не скучали. Даже Максим говорил рассеянно, будто куда-то спешил.

Может, это не к счастью, а к сожалению?

Меня коснулась тень черной меланхолии. Пройдет еще несколько лет… Не старение меня пугает. А то, что дети вырастут, заведут свои семьи. Это здорово, я очень хочу, чтобы они были счастливы. Но они покинут мой дом. И тогда я останусь совсем одна. В первый раз за всю сознательную жизнь.

Надо быть оптимисткой. У меня будет много внуков. Они будут настолько шумными, что я буду мечтать об одиночестве. И умру, мечтая об этом, так и не познав, что такое настоящее, абсолютное одиночество.

Когда закончу дело, куплю себе бутылку красного. Я заслужила.

После общения с детьми я не стала возвращаться к статье сразу. Все равно осталось немного, попробую причесать перед сном, если что – доделаю завтра. Пока что отправила черновой вариант на согласование Родионову и на ознакомление Ростовцеву.

Поужинала. Чтобы себя занять, решила посмотреть телевизор в кой-то веки внимательно. Шла местная передача, что-то политическое. Я загуглила телепрограмму. «Серьезный разговор», ну и название. Есть даже канал на Ютубе. Современный подход. Коллектив программы старался изо всех сил, но, несмотря на их усилия, от провинциальной маленькой студии так и отдавало какой-то наивностью и скромностью. Казалось бы, маленькой студии – маленькие проблемы, но гость передачи имел другое мнение.

Титр гласил, что я имею удовольствие слушать Олега Некрасова – аж целого депутата иркутской городской думы. Молодой относительно своих коллег – около сорока лет. Гладко выбрит, носит аккуратные круглые очки, слегка полноват, но по сравнению с иными депутатами, можно сказать, стройный. Внешне он чем-то напоминал Филиппа Нуаре из фильма «Старое ружье».

Несмотря на весьма скромную должность – городская дума Иркутска, это не бог весть что – депутат Некрасов за словом в карман не лез и спокойно излагал свое мнение по самым широким вопросом. Он представлял крупную оппозиционную политическую партию, что давало ему широкие возможности для критики власти, чем Некрасов и пользовался. Однако мне импонировала та форма, с которой он это делал. Вместо лозунгов, сколь громких, столь и бесполезных, неизвестный мне до этого депутат грамотно излагал свое видение проблем области, терпеливо объяснял, почему у такого-то конкретного чиновника не получается их решить, предлагал четкие шаги для исправления ситуации. Как модно сейчас говорить, «дорожную карту».

Говорил Некрасов уверенно, но легко, непринужденно захватывая внимание аудитории. Он как бы подмигивал зрителям – я умный и грамотный, но я ваш, народный, понимаю ваши чаяния. Складывалось впечатление, что он уважает собравшуюся у телевизоров аудиторию, да и в целом простых людей. Привлекал отсутствием высокомерия и чванства.

Разумеется, это была лишь имитация. Маска, намертво приклеенная к лицу каждого более-менее эффективного политикана, к коим, без сомнения, относился и Некрасов.

– А сейчас вопросы от наших телезрителей, – сказал ведущий, и я обратила внимание на титры в нижней части экрана с номером телефона студии и заинтриговавшей меня надписью «прямой эфир».

Так уж и прямой?

– Можете задавать Олегу Вячеславовичу любые вопросы.

– В рамках законодательства, конечно, – с улыбкой добавил тот.

Какого черта, почему бы и нет?

Я убрала звук телевизора, чтобы не было эха от телефона, и набрала нужный номер. За все свои годы никогда не звонила ни на радио, ни на телевидение. Это было веление момента – из тех, что кажутся незначительными, но могут изменить всю жизнь.

Оператор быстро сообщил мне инструкции и отправил на ожидание. Вскоре я услышала голос ведущего передачи:

– Олег Вячеславович, наконец-то у нас звонок. Говорите, вы в эфире.

Я усилием воли подавила неизвестно откуда взявшееся волнение и сказала:

– Добрый вечер. Меня зовут Елизавета Иванова, я корреспондент журнала «Русский Иркутск». Но я родилась и выросла в Энске, который покинула пять лет назад. С тех пор прошло уже достаточно много времени, но родственников погибших 14 июля энсковичей до сих пор не удостоили нормальными объяснениями. Сколько еще можно все это скрывать? Зачем этим событиям был придан гриф секретности? Я понимаю, что вы не можете его снять, но мой вопрос заключается в следующем – что вы, как, возможно, будущий депутат Иркутской областной думы, планируете сделать для раскрытия истины? Спасибо.

Я выключила трубку и вернула телевизору звук. Внутри все кипело и дрожало. Не хотела общаться по этому вопросу ни с ведущим, ни с депутатом. Уже одно то, что мой вопрос прозвучал по телевизору, было весьма неплохо. Я очень волновалась перед ответом, хотя и понимала, что ничего сверхъестественного не услышу.

– Елизавета? Вы все еще с нами? – спросил ведущий и, не получив ответа, обратился к собеседнику: – К сожалению, она повесила трубку.

– Жаль. Я не боюсь острых вопросов и готов к диалогу.

– Ответьте нашей зрительнице хотя бы заочно.

– С удовольствием. Для начала хочу сказать, что являюсь регулярным читателям «Русского Иркутска» и в некотором роде знаком с Елизаветой по ее материалам. Несмотря на то, что она лишь недавно вошла в коллектив издания, ее статьи довольно заметны. Она подкупает искренностью. Чувствуется, что у нее душа болит, вот и этот вопрос такой. В Иркутске Энск больная тема, я с этим столкнулся. Как будто город прокаженных.