Полная версия
Гордые
Однако это её повеселило, и она игриво улыбнулась пустоте.
– Ну что там? – докучал он патетически. – Неужто секретики какие-нибудь? Не, ну как хочешь – можешь не показывать так-то, – мне-то что?
Даша, не переставая улыбаться какой-то болезненной улыбкою, непроизвольно раскрыла свой жёлтый блокнотик перед собою, что, конечно же, увидел и главный герой. Она бессознательно перелистывала страничку за страничкой, а он значительно наблюдал происходящее. Вдруг Даша остановилась на одной из них и стала с каким-то брезгливым сомнением вчитываться в какие-то строчки, написанные ею от руки некогда ранее. Она ощутила на себе пронзительный взгляд – и снова повеселела. Даша будто хотела пересилить себя, хотела раскрыть некую насущную истину, которая терзала её беспощадно, от которой Даша изнемогала, но и одновременно наслаждалась по собственной же воле. Это было небрежно и в то же время учтиво.
– Я написала эти строчки, – почти шëпотом, скромничая, произнесла она, – я сама их написала…
– А можно почитать? – поинтересовался герой тоже в каком-то покорном тоне.
– Нет! – взвизгнула Даша вполголоса. – Нельзя!.. Они посвящены одному человеку! – ляпнула она, осознав в испуге значимость сказанного.
– А, даже так? – удивился он в почтительной злости. – Почему бы и нет? Я, честно, никому не расскажу, – ну правда, знаешь… Хотя мне-то что?
– Я не покажу! – отрезала она.
– А, ну как хочешь, конечно! Да, ну как же!
Даша закрыла блокнотик и положила его перед собой. Юноша же был в каком-то благом гневе в первый миг. Потом на его лице была превеликая досада, скрываемая напускным безразличием; казалось, что ещё немного – и его всë лицо станет влажным из-за слëз, – казалось, что его потаëнное отчаяние в миг вырвется как неистовый припадок истерики, – вырвется как внутренний крик, молящий о покровительстве и снисхождении; казалось наконец, что ему недоставало самого заурядного – чего-то тëплого и душевного. Но, однако, это лишь казалось: внутри его бурлила коллизия, некая конфронтация, заключавшаяся в столкновении между подозрительностью, смятением и восторгом. Он предположил кое-что гнусное, но и рассудил нечто изящное, – и в обоих случаях на него, как огромная глыба, давила неопределённость конечного исхода в этом вопросе. К тому же та самая мысль щекотала объективность, вторила последним наблюдениям юноши.
Повисла гробовая тишина в течение минут так десяти: они не сказали за это время ни слова друг другу; лишь голос Валерии Ивановны, словно жужжание мухи, где-то в пространстве невнятно и глухо проявлялся, – проявлялся часто, но бессмысленно, но, однако, был необходим для иллюзии существования некой наполненности кабинета, хотя наш герой тогда ясно объявил себе, что это лишь безутешно умерщвляет его. Тем не менее, подавленный и оскорблённый, он теперь, впрочем, отнюдь не уразумевая положения своего, без восхищения, без должного участия, которое теперь было пропитано лишь неким пренебрежением, – он теперь безудержно, исподлобья глазел на Дашу. То, что он увидел, ошеломило его чрезвычайно: она с серьёзною физиономией, с неким равнодушием, от нечего делать, писала под диктовку Валерии Ивановны слова в тетрадь; но раз двенадцать, то есть очень часто, Даша кидалась бешено к своему смартфону, и – сияла, и расцветала; к личику её приливала краска, и появлялась страстная улыбка с прекраснейшими зубками. Но за это время она посмотрела на нашего героя лишь единожды и, поймав его за слежкою, похорошела на пару секунд, кокетливо смущаясь и будто бы невзначай поправляя свои волосы, после чего вновь надела маску угрюмой личности и продолжила лениво водить ручкой по клетчатым листам тетради. Он рассудил тогда, что это было ничто иное как трудолюбие, так вдобавок к нему ещё в комплекте были обещаны самостоятельность, хладнокровие и зрелость, а домыслы про возможные аффектацию и жестокое лицемерие отбросил в сторону. Его бомбардировала пустая убеждённость в том, что он безукоризненно «прочитал» Дашу.
– А, ну ты и переписываешься с кем-то ещё! – скороговоркою пробормотал юноша в пассивной агрессии.
– Что значит твоë «ещё»? – не растерялась Даша, ответив. – Тебе уже типо придраться не к чему?
– Прости, я… – оссëкся вдруг он.
– А, понятно! – негодовала Даша, всплеснув руками. Казалось, её припадок возмущения нельзя уже было сдержать ничем.
– Ты не понимаешь просто, прости, конечно, но…
– Не понимаю?
– Я не то хотел сказать, – оправдывался юноша, побледнев, – в смысле… ну… это намного труднее всë по итогу, понимаешь?
– Как хочешь, ладно, – отрезала она, надув губы.
– И только?
– Да, и только.
– А, ну это и есть настоящий при-кол!
– Да что ещё теперь не так? Что я типо не так сказала сейчас?
– Да не, забудь уже. Ну а что тут уж такого говорить? Да, правильно: ни-че-го!..
– Да скажи ты, – продолжала выманивать Даша из него какой-то секрет, – я если чего-то не того сказала вдруг, ну… типо обидела тебя, задела за больное что-то, то ты не сердись, – это не специально всë!..
– Нет, всë хорошо, честно! Это я веду себя, как бы это сказать, – веду себя глупо, – нельзя так вести себя, это же неправильно! – раскаялся наш герой в полном смирении. – Прости, я просто… просто дурак – и всë тут!
– С Соней я переписываюсь, – последовало неожиданное признание от Даши, – доволен теперь?
– Ты так сказала, будто я тобой манипулировал сейчас…
– Да, не первый раз уже. Ну… знаешь, забей… Ты помнишь, как ты меня с Соней и ещё с Ромой встретил в декабре на улице, здесь, рядом – у вуза-то?
– Да.
– Вот тогда, в ясный день, но холодный довольно, – вроде суббота же была или не суббота?
– Да: суббота…
– Ты чë, каждый день типо помнишь или что? – заметила Даша в удивлении. Он улыбнулся.
– Нет… Так получилось просто…
– А, да? Ладно… А вообще что ты там делал тогда? Мы же типо ну… по субботам не учимся же?..
– Книги в библиотеку сдать.
– И только?
– Ага.
– Но ведь ты сам только сейчас говорил, что тебе почти два часа ехать досюда?
– Ага!..
– То есть ты реально типо два часа ехал сюда, чтобы сдать учебники в библиотеку?
– Всë верно.
Даша, закрыв ладонями лицо, исступленно засмеялась. Юноша же заразился еë настроением, а потому его лицо скривилось от неловкой улыбки; он покраснел. Делало эту сцену особенно забавной то, что до этого наш герой даже вполне веско поддакивал всем расспросам Даши, – и теперь неосознанная чопорность в мгновение превратилась в пыль.
– Ла-адно! – продолжила собеседница, пытаясь сдерживать хохот. – Так вот, ты же тогда с Соней впервые и повстречался, а я ведь сама с ней полгода дружу только, но зато как! Ой, вы так смешно и глупо познакомились…
– Не напоминай, – умолял он, а сам сгорал от нетерпения.
– Да почему? Ты же на нас троих выскочил прямо из-за угла, – ты так быстро шëл…
– Я всегда так хожу, – перебил юноша.
– А!.. Ну типо ты и вылетел на нас – и Соня как-то вздрогнула и – упала на тротуар! Ты и начал её нелепо поднимать за руку; а потом этой же рукой и пожал ей еë руку, когда уж Соню-то поднял!
– Да-а! – протянул наш герой в полном восторге.
– Я ещё помню, – вспоминала Даша улыбаясь, но прищурила свои глаза, будто прилежно вспоминала детали фрагмента из прошлого, – помню, что мы тебя взяли с собой гулять. А этот Рома был с нами по инициативе Сони, – я ну… не знаю, как она с ним познакомилась, но она очень просила меня пойти с ними гулять, – ну я типо и пошла…
– Логично, – холодно вставил он.
– Да; но как-то они будто не ладили друг с другом, что ли, – рассуждала она уже с некой решительностью, успокоившись окончательно, – будто больше ты с Соней разговаривал, а Рома, – а Рома был каким-то злым: я ещё пару раз заметила, как он на тебя криво косился…
– Да чушь это! – возразил наш герой. – Мерзко всë оно!
– Как знаешь, – продолжила она, – я просто типо говорю то, что тогда заметила. Так вот, они с этим Ромой с тех пор взаимодействовали, но как-то неохотно, – ну это по моим наблюдениям и по словам самой Сони. Но в последние дни то он к ней, то она к нему начали ходить в общаге…
– А он тоже в общаге живет? – в очередной раз перебил наш герой.
– Да, да, в общаге, – отмахивалась она, будто была недовольна, что ей не дают договорить, – и вот они типо теперь друг к другу ходят, но после каждой встрече Соня очень грустная и убитая какая-то…
– Так может, это всë из-за него как раз, то есть – всë из-за Ромы, то есть, – то есть ей плохо из-за него?..
– Возможно, но нельзя судить на сто процентов. Ну… понимаешь, она мне не хочет ничего рассказывать об их отношениях, какими бы они ни были…
– Какие-то, видимо, не очень отношения. Хотя мне то что?
– Да, верно, – заметила она, – это не твоё дело уже.
Её ответ как-то огорчил нашего героя чрезвычайно. Тем не менее они оба замолчали. Валерия Ивановна была из тех немногих преподавателей, которые отмечали на лекциях присутствующих студентов; делала она это следующим образом: называла по очереди группы, которые в лучшем случае должны были присутствовать на паре, и те, кто в неё входил, поднимались вверх со своих мест. Дальше преподавательница, часто сбиваясь, вслух считала количество вставших студентов с каждой группы и куда-то себе в бланк записывала результат. Она вела какую-то личную статистику, тщательно скрывая её ото всех, – да и всем, впрочем, кроме неё, было всë равно. Группе, в которой было наибольшее количество потревоженных её прихотью, она декламировала свою личную похвалу и уважение, объявляя еë победителем. Что касается этого раза, то когда очередь добралась до группы, в которой состояли два собеседника, наш герой решил действовать незамедлительно: пока в вертикальном положении Даша снисходительно рассматривала абрис Валерии Ивановны, юноша, к невероятному удивлению своему, видимо, набравшись опыта, не спеша проскользил рукою, которая, однако, слегка дрожала от упоительного волнения, – проскользил ею по столу до того самого жëлтого блокнотика и, схватившись за него концами пальцев, успешно стащил к себе. Нарочито щëлкал он громко страничками и впопыхах искал заветные строчки; уже было его глаза зацепились за то, чего он так искал, а тело бешено и глубоко задышало, что было по-предательски некстати. Наконец Даша заметила пропажу, и дерзко вырвала украденное, вернув его себе, и лукаво улыбнулась одним краем губ.
– Я бы, – начал было оправдываться воришка, – я бы это… всë равно бы не прочитал, – я бы вернул тебе назад, не читая вовсе!
Но выяснять отношения было некогда: в коридоре озлобленно пропищал звонок – и Валерия Ивановна объявила об окончании лекции. В содоме они стыдливо удержали друг на друге свои взгляды, оба ласково улыбнулись и протянули правые свои руки для дружеского рукопожатия, – так, замечу, у них было негласно принято ещё с давних времён, – и простились окончательно.
Следовало бы обратить внимание на странную, но очень презабавную и пëструю деталь, которая так и бросалась невинно в глаза и которую грех было не заметить: последующие две пары наш герой и Даша будто бы поругались, затаили солидную обиду друг на друга и – не пересекались тет-а-тет вовсе. Однако очень часто переглядывались, вернее – юноша с грандиозным увлечением всматривался, конечно же, не без подозрения, – всматривался беспрестанно в Дашу, но лишь редко отводил свой взгляд от неё, приходя на миг в себя. Девушка же лишь изредка ловила хмурый взор надзирателя и, словно пренебрегая знаками небезразличия, со значительной усталостью и в тоже время грубостью на лице отворачивалась к своим хлопотам. Никто из них ни разу не улыбнулся, но и никто из них не норовил осуществить козни, – они, впрочем, казалось наверняка, невербальным способом о чëм-то условились.
В глубокой апатичной задумчивости наш герой пробыл до конца занятий. Когда же он вышел уже на улицу, где всë ещё гостил светлый тëплый вечер, ему в лицо стрельнул сильный ветер, от которого юноша приятно воодушевился и впал в внезапную экзальтацию. Он было закрыл глаза, уже что-то себе намечтал, глубоко вдохнул и – почувствовал, что начал задыхаться. В одно мгновение бедный студент был прижат могущественной силою, которой он не мог сопротивляться, к ближайшей стене учебного заведения прямо у главного входа. Удивительно было то, что никто вокруг этого не приметил. Юноша уставился вперёд: перед ним стоял молодой человек, тоже студент, среднего роста, но крепкий, атлетического телосложения, хоть и выглядел он хило, – впрочем, человек со спортом на «ты». Его узкий лоб был прикрыт неряшливою прическою, черные волосы средней длины торчали во все стороны; его серые глаза сверкали беспредельной злостью и уверенной дерзостью, и взгляд, не отрываясь, грозно пронзал юношу из-под насупленных, как две широкие чёрные полосы, бровей; прекрасно к здоровому цвету его лица вписывался орлиный нос и массивные губы. Но все черты нападающего были смазаны и непосредственны, но одновременно уникальны и привлекательны. Он казался и злым, и учтивым в одну секунду. В каждом движении его были не только агрессивная скорость и самолюбие, но и лëгкость и грация. Был задумчив и решителен. Недоброжелатель вдавил своими пальцами правой руки шею жертвы, отчего та, открыв рот, жадно глотала воздух от нестерпимой боли.
– Антартонов, прекрати, – почти без голоса выдавливал из себя наш герой, – я же сейчас задохнусь!
Агрессор молча выпустил его из-под своего контроля, потом, переминаясь, сунул руки в карманы своих чёрных спортивных штанов.
– Ладно, живи, душить пока не буду, – сказал Антартонов, будто передразнивая. Он всë суетно озирался.
– Что, что тебе надо? – пролепетал юноша. – Чего ты… чего ты хочешь? Нападать-то зачем?
– Молчи и не рыпайся! – в неисчерпаемой злости ответил захватчик, испепеляя жертву своим взглядом. – Ты прекрасно знаешь, о чëм я сейчас буду говорить!
– Так не было же сейчас ничего! – завопил главный герой. – Что опять не так?
– Слушай сюда внимательно: если ещё раз я увижу тебя с нею, то в следующий раз я тебя подхвачу на углу, понял?
– Что… я не понимаю! – прошептал юноша запинаясь.
– Я видел, – в исступлении продолжал Антартонов, – я видел, что ты с нею сидел на лекции, на третьей паре; я видел, как вы разговаривали друг с другом, улыбались, – и ты теперь смеешь спрашивать, а? И теперь ты говоришь, что не понимаешь?..
– А, ты про это… Знаешь… знаешь, а я сидел не с Соней, я с Дашей сидел…
– Что-о? – изумился агрессор. – Ну… что ж, – продолжил он, успокоившись, но стал говорить низким голосом с ноткой уверенности: – что ж, ты… тогда живи. Но, короче, предупреждаю сразу: если я увижу с Соней тебя, то… ну ты понял.
– Я… я не могу обещать…
– Что? Слышь ты, – возразил Антартонов, – не груби! Я до сих пор помню ту прогулку в декабре! Она лишь с тобой говорила, – да ещё как говорила! Я следил за её лицом внимательно – и чë? Она улыбалась, пока на тебя смотрела. Слышишь?
– Я…
– А? Я же потом, уже после, короче… всегда видел вас, видел, как вы говорите, что-то там шушукаетесь, бродите вместе, а? Было? Говори! – помолчал он секунду. – Не слышу тебя!
– Рома, – брякнул юноша, – так это же она… она сама ко мне лезла…
– Чë? – снова вспыхнул захватчик, подойдя к главному герою в упор. – Как ты смеешь о ней говорить такое, а? Она по-твоему по сторонам шляется?
– Я… я не это имел в виду!
– Да как ты смеешь, – продолжал Антартонов, не замечая слова собеседника, – как ты смеешь такое о ней говорить? Короче, ты меня понял, да? Чтоб ни слова с ней и ни слова о ней, понял?
– Да…
– Ты понял, я спрашиваю? – переспросил озлобленный студент, повысив голос.
– Угу! – промычал главный герой.
Антартонов перед расставанием ещё раз окинул жертву грозным взглядом, словно взял с той мнимое обещание, и ринулся прочь. Среди других студентов, стоявших подле вуза, в чёрной рубашке и в чёрных спортивных брюках Рома испарился, а его присутствие показалось бедному студенту эфемерной иллюзией.
Он впал в смиренную тоску; всë будто перестало существовать для него, а антураж: люди, здания, деревья – поплыл перед глазами, будто кто-то увеличил размытие заднего фона путём максимального открытия диафрагмы объектива. Он ринулся к метро – даже нет: он скорее в нестерпимой обиде, которая, по обыкновению, порождала благороднейшую злость, – в таком состоянии чуть ли не бежал к метро. Почему-то в это время он почувствовал себя особенным, к его вискам хлынула гордость – и он изящно, по крайней мере ему так казалось, выпрямившись в спине, мчался и пренебрежительно взглядывал на каждого прохожего.
В метро юноша, стоя в вагоне и глядя в одну точку, смирился, что не может сесть, ибо весь поезд был забит битком, – впрочем, как оно всегда и бывает в час-пик; ему ещё пришла мысль, что этот час-пик, когда бы ты ни ехал домой, всегда будет час-пиком и что он бесконечный, а потому проблемой и не является, а является лишь будничным течением дел, от которого всë равно все раздражительны.
Теперь же он плëлся по перрону, наполненным битком людей, где останавливались пригородные электрички. Однако он ещё и вообразить не мог, что с ним могло совсем скоро случиться! Пожалуй, всë, произошедшее в тот поздний вечер, наш герой после себе объяснит тем, что по-другому быть тогда и не могло. Он дошёл до места на перроне, где была крыша, – дошёл до некоего островка, под которым стояли две скамьи из тëмного дерева. Эта крыша стояла на нескольких колоннах, от которых отваливались большие и толстые куски белой краски, – и на ней фонарный столб освещал мрак в округе тоскливым жëлтым светом. На одной из колонн мелом было написано кривым почерком, словно писали в треморе, следующее: «и как тебе живëтся, человечишка?»; юноша машинально плюхнулся на эту колонну спиной и усердно, но в некой истоме, уставился в одну точку. Силы будто оставили его там – когда он бежал от проблем; и теперь же тяжбы изморили его окончательно, хотя внутри что-то отзывалось приятной мелодией. «Живëтся как живëтся, – вяло и размеренно, про себя рассуждал он, – кто это пишет вообще? Хотя мне-то что? Это всë мерзко… ,,Прекрасно живëтся‘‘, – как такой этому человеку ответ? Интересно, – завëлся наш герой, – точнее – не интересно, но… им делать, что ли, нечего? Может… не может, а точно, – точно навыдумывал он себе! Однако я их не знаю, хотя всë и очень мерзко и ясно! Я вот нормально живу, сегодня вообще прекрасно чувствую себя, ну почти… – его вдруг что-то сильно встревожило, что он затрепетал. – Хотя ничего хорошего и нет! Ага, ну хоть сам себе признался! Теперь я тут один, ну я привык… Ну а мне-то что? Правильно: ни-че-го! Мерзко – и только!»
– Ну успокойся, чего ты? – отдалённо прозвучал нежный женский голос.
– Да ну а чего? Как… как тут не бомбить-то?
– Не надо, тебе не к лицу, – успокоил голос. Юноша застеснялся, улыбнувшись.
– Хорошо, Даша, хорошо!
– Ну давай за руки возьмëмся? Да, вот так…
Десять секунд было молчание среди невнятного людского гвалта.
– Эй, давай помогай, – внезапно окликнул юношу мужской мягкий голос, – давай, давай! Ах, ты посмотри же!..
Главный герой очнулся и так и обмер от происходящего: очень длинный и тонкий мужчина просунул свои руки под мышками, из-за спины, другого мужчины, роста среднего и вполне пухлого, обхватив его спереди за грудь, и усердно старался не уронить его, – впрочем, видимо, сил ему недоставало определëнно. Пухлый, хромая, плëлся перед тонким; тонкий старался не упасть от перегрузки. Толпа на платформе безразлично наблюдала. Всë окутала темень. какой-то трепет обуял нашего героя. Какая-то женщина громко с кем-то ругалась по телефону, а вдалеке благородно и невинно ревел ребёнок; среди галдежа шмыгали носами. Все, кого тонкий молил о помощи, стушевались; теперь же на пути оставался только наш герой, который в абсолютной растерянности, отставив руки в стороны, лишь глубоко дышал и трясся на месте. Его будто кто-то подгонял из зевак: даже раз кто-то толкнул его в спину рукою, – юноша хотел было повернуться и – со всею возможной злостью отомстить, – но было всë безуспешно: его ноги окаменели, а жëлтый свет фонаря, на который он бездушно кидал взоры, без отдыха, и от которого сразу же отворачивался и смотрел в пол с тревожностью, прикусывая нижнюю губу, – свет фонаря сдавливал голову студента, отчего у того начиналась мигрень. Он был в неком бреду, без сознания, а потому не давал отчëт своим действиям, – был наблюдателем, будто играл в компьютерную игру без собственного желания. Не помня как, юноша приобнял пухлого сбоку и поволочил его вместе с тонким к ближайшей скамейке. Они в прямом смысле этого слова сбросили его со спин своих, и тонкий стал усаживать бедолагу – благо, что все освободили ту скамью, – так, что будто он двигал члены шарнирной куклы. Жертва была почти без сознания, её тело было в полной расслабленности; она, понурив голову, лепетала бессвязные слоги, которые не хотели превращаться хоть в какую-нибудь мысль. Герой, отстранившись, наблюдал со стороны, как тонкий тыкал пальцами всë тело пухлого, которое превратилось в какое-то желе, тряс бедолагу, бил его ладонями по щекам, выпуская обеспокоенные «эй!», но не переставал хлопотать о нëм. Юноша как-то сконфузился изнутри: он стоял в упоре перед новыми знакомыми, но не действовал, – ему было очень неприятно, тоскливо и досадно; нечто толкало его к помощи, но старания его были тщетны. В ту минуту наш герой себя возненавидел до крайней степени, почувствовал себя слабым и бесполезным; его руки задрожали.
– Ты что, контуженный? – взволнованно расспрашивал тонкий. – Пил? Ты пил?
– Эй! – продолжал он, хлопая пухлого по щекам. – Контуженный? Ах, ей-богу, контуженный!
Вдруг произошла ужаснейшая ситуация, которая, однако, вполне была ожидаема и даже предсказана некоторыми по одной лишь благородной мысли. Со стороны показалось, что пухлый значительно потяжелел настолько, что начал падать прямо на скамейку, и тонкий уже никак не влиял на полного, хотя и доселе у него не очень-то и получалось. Какая-то женщина наконец прервала всеобщую индифферентность, выскочив из толпы:
– Ах, поднять его надо! – вскричала она, простирая руки к жертве. – Ну, поднять же!.. На скамью поднять, – ну же!.. А?
– Нет, не надо, – степенно скомандовал тонкий, – будет хуже только: он захлебнëтся же! Он пьяный!
Мужчина приложил свои две ладони к груди пухлого и начал делать ему непрямой массаж сердца. Так дело продолжалось в секунд пятнадцать, в течение которых юношу, всë ещё продолжавшего жадно глотать глазами всë происходящее, скривило до неузнаваемости, особенно в лице: оно выражало брезгливость и малодушие. Тем не менее, однако, жертва, дышащая на ладан, вскоре громко закряхтела, глотая воздух ртом, протяжно прошипела, и глухо завопила, и – сложилась в позу под девяносто градусов, сев на скамью, как какой-нибудь гуттаперчевый гимнаст. Тонкий начал было сильно колошматить ловкача по спине, но тот лишь отрывисто кашлял, будто сам хотел прокашляться, а потому делал надрывистые усилия такие, что вся его боль напрямую накладывалась и на состояние юноши. Нашего героя тогда огорошила одна истина, которую, впрочем, он сам себе придумал и в которой даже успел сразу же усомниться: он был лишь свидетелем, «такой же серою толпою», его поведение похоже на «поведение лицемера», ибо, как тогда юноша сам и рассудил, «много позволяет себе мечтать о всяком», которое «это всякое и есть ничто иное как мерзость», и «поступкам он не соответствует», – рассудил, что «является несамостоятельной личностью, которая лишь грезит».
– Ох, оклемался наконец! – провозгласил тонкий с ноткой отчаяния. Пухлый болезненно вилял головой, бормоча что-то себе под нос, в каком-то припадке растерянности; казалось, он был в бреду – где-то между реальностью и сном.
– Эй, слышишь меня? – продолжал расспрашивать спаситель. – Алë! Ох, не понимает!
Он продолжал бить его по щекам, получая в ответ лишь междометия и невнятные рыканья. Внезапно, вернее – внезапно для всех лишь потому, что они отвлеклись на оное событие, забыв про время, – внезапно начал подъезжать электропоезд к станции, чей водитель ловко тормозил им так, что длины перрона и электрички точь-в-точь сошлись. Толпа тотчас же, будто ничего и не было вовсе, без всяких церемоний, начала проталкиваться к краю платформы, оставляя троицу где-то позади. Было как-то особенно тревожно и суетно в ту минуту. Это был нужный электропоезд для героя и, как окажется чуточку позже, тонкого мужчины.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.