Бесстрашная

– Подожди секунду, – пробормотала я умоляюще.

И он дождался, когда ко мне вернется умение дышать, осторожно сжал мои плечи руками в кожаных перчатках и отстранился.

К тому времени как подбежали стражи, ночной посыльный исчез.

– Нима, с вами все в порядке? – потребовали от меня ответа постовые.

– Да, но мой помощник Ян… – Я подняла голову, пытаясь сфокусироваться на двоящихся фигурах блюстителей закона. – Он сильно пострадал, и ему нужна помощь.

Голова кружилась, как проклятая, и земля уходила из-под ног, точно палуба попавшего в шторм корабля. Спотыкаясь и держась за стены, я привела постовых к месту, где преступники избивали Яна. В голове представлялось, что вся дорога залита кровью несчастного парня, но чистая брусчатка влажно поблескивала в тусклом свете фонаря.

Видимо, смелости моему новоявленному помощнику хватило только на то, чтобы вызвать мне в помощь постовых и сбежать.

Домой я вернулась затемно в закрытой стражьей карете с решетками на окнах и одной жесткой лавкой. Когда экипаж остановился перед открытыми воротами в аптекарский дворик, то служитель порядка открыл дверь, запертую снаружи на щеколду, и галантно подал мне руку, помогая спуститься с подножки, точно я ехала в наемном экипаже.

– Спасибо, – вымученно улыбнулась я.

– Точно не хочешь написать жалобу, нима?

При воспоминании о кислом лице дознавателя в приемной меня передернуло.

– Нет.

Было поздно. Крапал дождь, казавшийся влажной пылью в потоках фонарного света. Аптекарская лавка уже закрывалась, и на окнах первого этажа висели белые ладные ставенки.

Тут входная дверь распахнулась, огласив тихий двор приветственным треньканьем колокольчика, и под козырьком появился отцовский подручный, дядюшка Кри. Он хотел перевернуть деревянную табличку на слово «Закрыто», но, увидев тюремную карету у ворот, замер с открытым ртом. Дядюшка семь лет просидел в застенке за торговлю галлюциногенными грибами и к стражам относился с большим подозрением. Судя по вытянутой физиономии, он собирался поднять крик.

– Нет-нет! – Я замахала руками. – Дядюшка, не зови отца…

– Бо! – завопил бывший арестант дурным голосом, и даже любезный страж рядом со мной вздрогнул от неожиданности. – Катаринку опять на тюремной каталке привезли!

Отец появился немедленно, заполнил своей пузатой фигурой дверной проем и сложил руки на груди. От неизбежности объяснений я тяжело вздохнула и поклонилась служителям порядка, уже забравшимся на облучок:

– До свиданья, сунимы.

– Будь осторожнее, нима, – проворчал один и дернул поводья, заставляя понурых лошадок тронуться с места.

Я поплелась к дому.

– Ты экономишь на наемном экипаже или опять напали? – полюбопытствовал отец, пропуская меня в лавку.

– Напали.

В аптекарском зале пахло перечной мятой, и в моей голове знакомый аромат стойко ассоциировался с безопасностью родного дома.

– Говорил я тебе, что газетчиков всегда бьют, – в спину мне проворчал дядюшка Кри, в детстве учивший меня взламывать замки и разбавлять солодовый виски водой. – Надо было головой думать, прежде чем печати на ладонь шлепать.

Невольно я глянула на герб картели газетчиков, похожий на татуировку с расплывшимися контурами. После того как меня со скандалом выставили из Института благородных девиц, я три раза сдавала экзамен, чтобы стать газетчицей, и, когда получила заветную печать, напилась от счастья дешевого эля. Жаль, что тогда мне не пришло в голову сходить к гадалке, чтобы узнать, как сложится служба. Глядишь, посоветовали бы поступить на работу гувернанткой, и неизвестная девушка, выловленная сегодня из Вислы, осталась бы живой.

При воспоминании о безжизненной руке с богатым браслетом из изумрудов, нелепо болтавшимся на синеватом запястье, снова жалобно сжался желудок, и я почувствовала себя по-настоящему больной. К горлу подступила желчь, от лица отхлынули краски, и отец с дядюшкой Кри перепугались.

– Поднимайся скорее наверх.

На втором этаже в гостиной весело горел камин. На очаге пыхтела кастрюля, и запах поленьев смешивался с ароматом жаркого. Не успела я плюхнуться на диван, как на лестнице раздались тяжелые шаги отца. Он принес закупоренную бутыль с дорогущим бальзамом, который, по его убеждению, помогал излечению ран.

– Я не пострадала, – уверила я, не желая пить ядреное снадобье. – Меня только напугали. Сильно побили моего помощника Яна.

– Тебе дали помощника? – Не обращая внимания на протест, родитель достал крошечные стаканчики из маримского[8] хрусталя и звучно вытащил из бутыли пробку. Иногда меня раздражала его привычка в любой непонятной ситуации потчевать себя и окружающих пьянящими снадобьями, отзывавшимися не столько оздоровлением, сколько страшной головной болью.

– Знаешь, Ян хоть и высокий, – я подняла руку, стараясь продемонстрировать рост парня, – но ужасно беспомощный. Совершенно не может постоять за себя. Его колотили, а он даже ни разу не ответил, так и дал себя избить, а потом умудрился вызвать постовых.

– А кто тебе помог? – вдруг спросил отец. Видимо, заметил нестыковки в моей интерпретации случившегося.

– Стражи, – соврала я, не желая рассказывать о спасшем меня от разбойников ночном посыльном, и быстро перевела тему: – На нас напали не грабители, те люди искали Анну…

На некоторое время в кухне повисла оглушительная тишина. Было слышно, как внизу дядюшка Кри подметал пол и двигал стулья, чтобы добраться до дальних уголков торговой залы.

– Я уеду отсюда сегодня ночью, – вдруг раздался ровный, лишенный эмоций голос актерки, и мы с отцом оглянулись. Она стояла посреди гостиной и теребила складки на сером скучном платье, сохранившемся в моем гардеробе со времен учебы в Институте благородных девиц. – Я не могу подвергать вас опасности! – с убежденностью заявила она. – Эти люди уже убили одного человека. Если они узнают, что я прячусь здесь…

Она уже слышала о трупе девушки, выловленном в Висле, что не удивляло. Скандальные сплетни разносились по городу, как простуда, а потому обязательно залетали в аптекарскую лавку, где продавались средства от любых хворей.

– Куда вы сейчас уедете? – задал справедливый вопрос отец. – Вам есть где спрятаться?

Анна сжала кулаки и решительно заявила:

– Не пропаду.

– Давайте сначала найдем вам убежище, – предложил папа, видимо, отчаянно пытаясь придумать толковый план, как всем нам выбраться из рисковой ситуации с минимальными потерями. – Раз эти люди напали на Катарину рядом с конторой, то они пока не знают, где она живет. Они за тобой следили по дороге в лавку?

– Я не заметила слежки…

Вдруг снизу истошно заорал дядюшка:

– К нам кто-то пришел!

Анна побледнела как полотно. Она не догадывалась, что прозвище Кри бывший зэк получил от слова «крикун». Просидев несколько лет в застенке, он стал тугим на одно ухо, а потому орал одинаково страшным голосом и из-за прихода почтальона, и из-за нечаянного пожара в чулане с сушеными травами.

– Спрячьтесь в спальне, – посоветовал отец испуганной ниме.

Та бросилась в комнату, а мы буквально скатились на первый этаж. Каково было мое удивление, когда на пороге обнаружился живой и невредимый Ян, мявшийся под мрачным взглядом низкорослого, коренастого Кри с метелкой в руках.

– С тобой все в порядке! – радостно воскликнула я и, подскочив к стыдливо топтавшемуся помощнику, крепко обхватила его руками. – Куда ты делся из переулка?

– Я? – Он смущенно отодвинулся и пробормотал, несуразно указав пальцем себе за плечо: – Я… как бы… Ты знаешь, здесь так странно пахнет.

– Ты пришел в аптекарский двор, – многозначительно буркнул отец.

– Ты молодец, что вызвал постовых! – объявила я. – Они меня спасли!

Я хлопнула его по плечу и развернулась к отцу. Вместе с Кри они разглядывали моего помощника со столь скептическим видом, что становилось без слов ясно – симпатичный парень пришелся им не по вкусу.

– Папа, познакомься, это Ян!

– Здрасьте, – пробормотал тот, отвесив старшим уважительный поклон.

– Ты же говорила, что его сильно избили, – фыркнул родитель.

Гладкое лицо помощника с идеально ровной кожей действительно было чистым, без фингалов или кровоподтеков, хотя мне прекрасно помнилось, как один из нападавших отбросил бедолагу мощным ударом в челюсть.

– Ну, меня побили, – пробормотал Ян в свое оправдание и показал пальцем сначала на один бок, потом на другой: – Вот сюда ударили… и сюда.

Костяшки его руки оказались разбиты. Внимательный взгляд отца остановился на ранках с припекшейся корочкой.

– Живо на второй этаж, – велел он. – Ката тебе обработает руку.

Ян с изумлением глянул на разбитые костяшки, как будто прежде не замечал ранения, и уточнил, словно не верил собственным ушам:

– Обработать это?

– Могу еще ребра помазать снадобьем от синяков, – охотно предложила я, но заметила, как все трое мужчин заметно напряглись. – Да бросьте, он же снимет рубашку, а не штаны…

– Я его натру бодягой, – буркнул отец и, решительно переваливаясь в разношенных домашних туфлях, направился к лестнице на второй этаж. Смерив гостя выразительным взглядом, дядюшка Кри принялся снова мести пол, нарочито стараясь мазнуть метелкой по сапогам позднего гостя.

– П-п-послушайте, – воспротивился Ян, старательно отодвигаясь от хулиганского нападения настырной метлы. – Я сам… сам могу обтереться… подтереться… В смысле, натереться…

– Пойдем! – хлопнув приятеля по плечу, сверкнула я самой доброжелательной улыбкой, на какую оказалась способна. – У моего отца волшебные руки.

– Т-только очень большие… – пробормотал он.

Казалось, Ян искренне жалел, что без предупреждения заявился в дом не слишком гостеприимного травника.

Пока отец накрывал к ужину, я обрабатывала разбитую руку Яна. Заживляющая мазь сильно щипала, но парень даже не поморщился, словно умел не замечать боли. Он с опаской рассматривал более чем скромную обстановку гостиной, задержал взгляд на цветной гравюре, сделанной в день моего выпуска из лицея. Семейная атмосфера нашего жилища явно приводила его в растерянность.

– Вы еще не закончили? – из кухни прикрикнул отец с нарочитым недовольством, и Ян попытался убрать обработанную руку. Видимо, мой родитель вызывал в робком парне волну ужаса.

– Почти, – отозвалась я, сжимая его запястье, чтобы не думал дергаться, принялась за перевязку и пробормотала: – Не бойся. Он добрейшей души человек.

– Здравствуйте, – раздался красивый голос актерки, выбравшейся из комнаты. Ян скользнул безразличным взглядом по высокой стройной фигуре в мешковатом платье, и мне пришла в голову забавная мысль, что на стенную ткань он смотрел с большим интересом, чем на известную театральную нимфу.

– Здравствуйте. – Он приподнялся с дивана и склонил голову, изображая вежливый поклон. – Вы сестра Катарины?

У Жулиты сделалось странное лицо, а я с трудом проглотила издевательский смешок. Видимо, в жизни актерки впервые попадался симпатичный мужчина, не догадывавшийся, что она является восходящей театральной звездой. Впрочем, я тоже впервые встречала парня, не узнавшего признанную красавицу города, чьи портреты частенько мелькали на вывесках и плакатах известных торговых домов Гнездича.

– Анна, садитесь за стол, – позвал отец, прерывая возникшую конфузную паузу.

– Так она правда жива? – пробормотал Ян едва слышно.

– Ты ее все-таки узнал?

– Нет. Я ее впервые вижу, – признался помощник.

– Поздравляю. – Я ободряюще похлопала недотепу по плечу и поднялась. – Позову дядюшку.

– Тебе, парень, особое приглашение надо? – услышала я недовольный голос отца, зазывавшего Яна к семейной трапезе. Подозреваю, что после подобного приглашения к столу у скромного гостя на неделю пропадет аппетит.

– Я? – действительно испугался тот.

– Хочешь умереть с голоду, пока мы ужинаем? – ругнулся родитель.

Кри уже и след простыл. Наверняка он слинял в питейную на пересечении Кривого переулка и центрального проспекта, пронзающего город от края до края. Мысленно я поблагодарила всех Святых Угодников, что дядюшка предпочел провести вечер с приятелями, ведь присутствие бывшего арестанта сделало бы неловкость, царившую за кухонным столом, совершенно невыносимой.

– Сколько тебе лет? – принялся допрашивать папаня Яна, словно тот пришел на смотрины к будущему тестю. Удивительно, но они оба будто забыли, что отец мучил моего сослуживца, а не кавалера, потому как тот мгновенно раскололся:

– Двадцать четыре.

Он определенно выглядел старше.

– Женат?

Ян замотал головой.

– Помолвлен?

– Ни в коем случае.

– Родители?

– Нет.

При этих словах я замерла с не донесенной до рта вилкой и с сочувствием в голосе спросила:

– Ты живешь один?

Ян согласно кивнул:

– С семнадцати лет. Но знаете, суним Войнич… – Он робко глянул на моего папаню. – Мой дом находится в районе Южных ворот. Ехать на другой конец Гнездича, а уже ночь на дворе…

Отец вскинул кустистые брови, намекая, что не понимает, к чему ведет нежданный гость.

– У меня нет денег на наемный экипаж, а омнибусы уже не ходят. Да и ребра, знаете, побаливают…

Отчего-то в голове всплыла детская присказка про бедных родственников: «Добрые люди, дайте, пожалуйста, водички попить, а то так сильно есть хочется, что переночевать негде».

– Ты хочешь заночевать у нас? – предположила я.

– Могу спать на первом этаже, в аптекарской лавке.

– Поближе к хмельным настойкам? – заметил отец.

– Я ж не знаю, где они стоят, – испугался Ян.

У меня вырвался смешок, мгновенно растворившийся в гробовой тишине. Юмором отец обладал специфическим, не каждому понятным. Он хмуро покосился на притихшего парня, потом глянул на Анну. Девица согласно кивнула. Видимо, мое мнение в расчет не бралось.

Справедливо говоря, они были правы, в нашем доме именно я являлась человеком-катастрофой, притаскивающей домой раненых собак, спасенных актерок и избитых помощников. У меня физически не повернулся бы язык, чтобы отказать несчастным в помощи.

– Ложись в гостиной, – смилостивился отец.

– Вы очень щедрый…

– Не благодари, – перебила я, с иронией покосившись на родителя, явно наступившего себе на горло, чтобы пустить под кров неженатого молодого мужчину. – Завтра утром ты сильно пожалеешь, что решился переночевать на нашем диване.

Этой ночью мне снилась утопленница. Опутанная сетью, она лежала в мокром белом платье, и на бледном запястье сверкал драгоценный браслет. Неожиданно убитая открыла глаза с крошечным сжатым зрачком и зашевелила разбитыми губами:

– Если бы ты не выпрыгнула из шкафа, то я была бы жива! Ты виновата в моей смерти!

В ужасе я села на кровати. Меня трясло то ли от пережитого во сне ужаса, то ли от холода, царившего в крошечной комнатушке. Стащив с топчана подушку, полусонная, я пошлепала в гостиную. На продавленном коротком диване рядом с камином мне никогда не снились кошмары.

Показалось, что на излюбленном месте кто-то лежал.

– Подвинься, – не открывая глаз, буркнула я и, не дожидаясь разрешения, забралась в узкую щелочку между спящим человеком и мягкой спинкой. Сосед моментально свалился с узкого дивана, словно издалека до меня донесся грохот упавшего тела.

– Нима, ты что делаешь? – возмутился обиженный голос.

– Засыпаю, – пробормотала я, едва шевеля языком.

– Но это мое место!

– Ложись рядом, теплее будет…

Меня уже окутывало новым добрым сном, а прилипала по-прежнему ворчал мне над ухом:

– У тебя отсутствует инстинкт самосохранения? Вообще не боишься?

– Ты лунатик, что ли?

– Это я-то лунатик?! – возмутился конкурент.

– Да спи уже… – окончательно вырубаясь, промямлила я.

А на следующее утро, когда в окна гостиной лил прозрачный свет, меня разбудил истошный вопль дядюшки Кри:

– Бо!! Они дрыхнут вдвоем в гостиной!

От неожиданности я резко села на диване, а сладко прижимавшийся к моей спине Ян с грохотом плюхнулся на пол и мгновенно проснулся. Мы так всполошились, будто действительно занимались чем-то предосудительным, хотя я даже не могла вспомнить, когда умудрилась перебраться из каморки для гостей в гостиную. Мы с Яном, одинаково смятенные, смотрели глаза в глаза. Он сидя на полу, я – на диване, обнимая притащенную во сне подушку.

Лунатизм меня мучил с детства, потому на всех окнах и дверях в нашем доме были прибиты щеколды. Иногда во сне мне удавалось спуститься в аптекарскую лавку, но там меня будил колокольчик. Один раз я до седых волос перепугала отцовского приятеля, оставшегося на постой и ночью залезшего в кухонный шкаф за крепкой хмельной настойкой. Он потом еще три недели заикался и поклялся перед Святыми Угодниками, что бросит выпивать. Однако в столь глупую ситуацию я попадала впервые.

Вряд ли Ян поверил бы, что, говоря об утренних сожалениях, я намекала на боль в пояснице из-за продавленных диванных подушек, а не на совместное пробуждение под очумелый крик бывшего арестанта.

Погода стояла паршивая. Облака над Гнездичем плотной завесой скрыли небосвод, дымкой окутали длинные шпили городских башен. Дождь насквозь промочил город, просочился в щели домов, насытил подземные источники. В воздухе, тяжелом и холодном, летала влажная пудра.

Ветер трепал желтоватую газетную простыню «Уличных хроник», и в отличие от «Вестей Гнездича», висевших по соседству и красовавшихся гравюрами самой знаменитой утопленницы города, центральная колонка рассказывала о театральной премьере.

– Точно пошлет куда-нибудь… в оранжерею, – вздохнула я.

– Почему никто туда не хочет ехать? – удивился Ян.

– Потому что колонка про тюльпаны – это дно. Ниже пасть просто невозможно.

– На мой взгляд, лучше в оранжерею к цветам, чем в анатомический театр к утопленнице, от которой мучают кошмары и тянет прятаться в объятиях совершенно незнакомого парня, – вымолвил Ян у меня над макушкой.

Задохнувшись от возмущения, я обернулась к помощнику. Он стоял в расслабленной позе, сунув руки в карманы, и без особого интереса рассматривал гравюры убитой девушки.

– Я же сказала, что не хотела тебя конфузить, просто… – Я махнула рукой. – Просто не могу контролировать себя во сне.

– Я слышал. – Ян даже не потрудился опустить ко мне головы.

У меня вдруг возникло ощущение, что в нем одновременно уживались два совершенно непохожих друг на друга человека: трусоватый недотепа, купивший место в газетном листе, и холодный циник, не знающий, кто такая актерка Жулита.

– Почему вы так на меня смотрите? – наткнулся он на сердитый взгляд.

– Да так.

– Почему мне кажется, что вы надо мной смеетесь? – возмутился Ян мне в спину, когда я заторопилась пересечь улицу перед приближавшимся экипажем.

Из-за стылой сырости шеф потерял голос. С компрессом вокруг шеи, зеленый лицом, он сидел за заваленным бумагами столом и взирал на конторских служащих с отчаянным раздражением.

– Доброе утро, шеф! – громко поздоровалась я, и в конторе, без преувеличений, стало очень тихо. Редактор позеленел еще сильнее, попытался что-то прохрипеть.

– На нас вчера напали, – тут же заявила я, – разбили оттиски и гравират, поэтому утопленницы нет, но есть живая и здоровая Жулита, готовая дать нам интервью.

Шеф сморщился, как печеное яблоко, и на какой-то момент почудилось, что он собирается заплакать.

– Она правда… – Ян примолк, напоровшись на злобный взгляд редактора, и вытянулся в струнку, как новобранец на стражьей площади: – Простите, шеф.

Тот что-то прошипел и с мученическим видом схватился за больное горло.

– Я немножко не разобрала…

– В оранжерею!! – страшно захрипел он и, закашлявшись, схватился за графин с водой. Становилось ясно, что нам с помощником было безопаснее уехать к пальмам и розам, иначе нас обоих выставят из «Уличных хроник», несмотря на все бывшие заслуги и нового клиента с объявлениями.

Запив кашель, шеф сунул мне в руки карточку с приглашением на открытие нового зала.

– А гравират дадите? – тут же уточнила я, намекая, что конторскому имуществу действительно пришел окончательный и бесповоротный конец.

– И пластины, – добавил Ян.

Королевские оранжереи находились за городской стеной, и нам предстояло целый час трястись в междугороднем омнибусе по разбитой дороге, из-за дождя наверняка превратившейся в непролазную кашу.

– И конторскую двуколку[9], – потребовала я и, получив в ответ характерное возмущенное мычание, отступила: – Тогда медяки на билеты в омнибус.

Не имея возможности заорать в голос, шеф выпучил глаза и приподнялся из-за стола. Удивительно, как у него не случилось нервического припадка.

Он что-то промычал, рухнул обратно на стул и чиркнул вензель на бумажке, подтверждавший, что мы имеем право забрать у прижимистого ключника последний конторский гравират и целый пенал чистеньких пластин.

Трясясь в битком набитой карете, я чувствовала себя на редкость избалованной городской фифой, привыкшей к наемным экипажам. По плохой погоде окна завесили непроницаемыми кожаными шторками. Под крышей, точно маятник, качался магический светильник, отчего казалось, будто нас закрыли в тесном корабельном трюме. Только духота пахла не рыбной влажностью, а взопревшими телами.

В конце концов я сомлела, и когда сидевший билетер выкрикнул в отодвинутую заслонку на окне, что омнибус добрался до оранжерей, то обнаружила, что с открытым ртом сплю на плече Яна.

– Извини, – смущенно пробормотала я, вытерев ладонью рот.

– Ничего, – бледненько отозвался он. – На меня впервые пускали слюни.

– Я не пускала слюни!

– И еще прихрюкивала, – улыбнулась старушка, божий одуванчик, с соседнего сиденья, доведя меня до высшей формы конфуза.

Оранжереи представляли собой стеклянные постройки, соединенные переходами. В царстве вечного лета сладко пахло зеленью. В фонтанчиках, спрятанных между растениями, журчала и переливалась блестками подкрашенная особой магией вода.

Перед входом в новый зал со сферическим куполом набилась толпа газетчиков. Проход был перекрыт красной ленточкой, и среди прочих важных господ, приглашенных на открытие, дожидался начала церемонии Чеслав Конопка с семьей, красиво одетой женой и двумя мальчишками в коротеньких штанишках. Поодаль от него, заложив руки за спину, точно изваяние, изучал пространство зала главарь шайки, напавшей на нас накануне вечером в подворотне рядом с конторой.

– Ян… – подергала я за рукав помощника, расчехлившего новенький гравират с ярко-синей гармошкой мехов и полированной крышкой, и кивнула в сторону вчерашнего Злого Арлекина: – Смотри. Вчера на нас напала охрана Чеслава Конопки.

Быстрым взглядом я выхватила из толпы фигуры вчерашних разбойников и, понимая, что сама себя привела в логово зверя, пробормотала:

– Нам надо уезжать. Шефу скажем, что карета застряла на полпути и мы не добрались…

И вдруг кто-то с силой сжал мой локоть. Проклятье, нас заметили! От испуга во рту пересохло и вспотели ладони.

Ледяной голос процедил в ухо:

– Без лишнего шума иди со мной, иначе мы сломаем твоему помощнику пару ребер.

Я быстро глянула на Яна. Он низко опустил голову, словно ужасно трусил смотреть на свирепого противника… или прятал лицо?

Нас привели в подсобное помещение с земляным полом и с длинными рабочими столами, занятыми деревянными ящиками с рассадой. На грубо сколоченных полках теснились глиняные горшки с цветами, стояла нагруженная с горкой тележка с известью, похожей на ржаную муку. Жестяные ведра с мочевиной прятались у стены, хотя удобрение накрывали крышками, в воздухе витал характерный для отхожего места ядреный запах.

Головорезы встали на входе, на тот случай, если мы попытаемся сбежать. Через некоторое время до нас донеслись звуки приглушенных разговоров, а потом Злой Арлекин со шрамом в пол-лица открыл дверь и с подобострастным видом пропустил в подсобное помещение королевского посла собственной персоной.

– Это она? – уточнил вельможа, смерив меня острым взглядом.

– Да, суним королевский посол, – раболепно поклонился шеф охраны.

– Где я тебя уже мог видеть? – тихо спросил он.

Пауза затягивалась. Чеслав изогнул брови, и стало ясно, что он действительно ждет ответа. Меня трясло от страха.

– Отвечай! – прикрикнули на меня, и Ян испуганно вздрогнул.

Собрав в кулак волю, я нацепила на лицо нахальную улыбку и представилась:

– Катарина Войнич, газетный лист «Уличные хроники»…

В ледяных глазах королевского посла мелькнуло узнавание, и у меня пропал дар речи. Он медленно приблизился, отчего я невольно попятилась. Мы смотрели глаза в глаза, когда он резко протянул руку и больно сжал подбородок ледяными влажными пальцами.

– Значит, я прав? Две прошмандовки договорились меня потопить? Одна соблазняла, другая делала оттиски. – Чеслав Конопка явно считал себя самым умным. – Где эта дрянь?