Повесть об отце

Валерий Ковалев

Повесть об отце

На столе, в обычной рамке – старенький портрет.

Рюмка водки, свеч огарки, пачка сигарет…

У березы белой, молодой боец…

При военной форме, издалека,

Мой глядит отец…

Глава 1. Хулиган

– Никола! Будя дрыхнуть, вставай! – донесся снаружи отцовский голос.

Сонно зевая, Колька откинул рядно, которым укрывался, быстро натянул рубаху со штанами, сунул ноги в разношенные башмаки и спустился по приставной лестнице с чердака, где спал на душистом сене.

В загородке у дальней стены сарая переваливала в губах жвачку рыжая корова Зорька, за стенкой похрюкивал кабанчик, на стропилах под крышей ворковала пара турманов*.

Отворив скрипучую дверь, Колька вышел на просторный двор, по которому разгуливали куры. Сбоку от сарая рядом с будкой, положив голову на лапы, дремала крупная овчарка Додик. Наскоро ополоснув в бочке с дождевой водой лицо, утерся подолом рубахи.

Зимой ему исполнилось пятнадцать, был поджарый, широкоплечий и тонкий в талии. Лицо с правильными чертами, глаза светлые, волосы цвета спелой ржи.

– Айда, – появился на пороге хаты отец, с холщовой сумкой через плечо, и они направились через заднюю калитку в сад. Родитель впереди, сын сзади.

Отца звали Львом Антоновичем Ковалевым, по местному Левкой, возрастом был за сорок. Ростом под два метра, кряжистый и с наголо бритой головой. Лицо волевое, с упрямым подбородком и жестким взглядом. Работал забойщиком на шахте «7-бис», вернулся с ночной смены. По национальности белорус, воевал в Империалистическую* солдатом. Приехал в девятнадцатом году из Могилевской губернии в Донбасс на заработки, где и остался.

До работы был жадный, силы непомерной. Мог две смены рубить под землей уголь, а еще увлекался французской борьбой и организовал у себя на шахте секцию из нескольких десятков горняков. Они выезжала на соревнования в Ворошиловград, Сталино* и Ростов, занимая призовые места, за что Льва Антоновича поощряли грамотами и ценными подарками.

Иногда, прослышав, что в окрестные города приезжает цирк с борцами, отправлялся туда и вызывался померяться с ними силой за предлагаемое вознаграждение. В схватках неизменно побеждал, накупал семье подарков и возвращался обратно. Где-то в Средней Азии у него служил в высоких чинах младший брат, но отношений с ним не поддерживал.

В саду, засаженном молодыми яблонями с грушами и черносливом, Лев Антонович снял с ветки две заранее отбитые литовки*, вручив одну сыну, оба пошли дальше.

За последними деревьями открылся обширный, хорошо унавоженный огород. На одной половине зеленели грядки огурцов с помидорами, дальше картошка. На другой – кукуруза и подсолнечник. Между ними, на земле, плети цветущих гарбузов. По сторонам, такие же соседские наделы.

Миновав по меже свой, вышли в голубую степь с цветущим шалфеем и ковылем, направляясь к Мазуровской балке. На востоке алела заря, где-то пищал стрепет*, горизонт тонул в легком тумане.

Через километр в низине открылась балка, густо поросшая дубами с кленами, дикими грушами и кустами гледа. За ее противоположным склоном темнели копер* и высокий террикон, по которому вверх ползла вагонетка.

– Давай вон туда, – показал отец рукой на ближайшую опушку, густо поросшую разнотравьем.

У старого раскидистого ясеня остановились. Сняв с плеча сумку, положил рядом, занялись косьбой. Спустя час из-за горизонта показался край солнца, а за ним в степном просторе разлились далеко слышные звуки. Это пели гудки шахт, под землю спускалась утренняя смена.

– Теперь можно и поснедаць, – утерев пуком травы жало косы, воткнул ее рукоятью в землю отец, сын сделал то же самое.

Пошагав обратно к ясеню, уселись в тени.

Старший открыл сумку, извлек оттуда полотняный сверток, развернул. Внутри были полбуханки житного хлеба, крупно нарезанный кусок сала и несколько пупырчатых огурцов. Разломив хлеб, половину дал сыну, стали с аппетитом есть. Подкрепившись, спустились в прохладу балки, напившись там из булькавшего меж замшелыми камнями родника, затем поднялись наверх и продолжили работу. К полудню ее закончили.

– Не погано, – оглядел опушку с полукружьями скошенной травы отец. – Через пару дней сгребете и перевезете с братами домой на тачке.

Колька молча кивнул чубом, забрав косы с сумкой, пошли обратно. В высоком голубом небе трепетал жаворонок, стоявшее в зените солнце изрядно припекало.

Спустя еще час вся семья обедала в тени за длинным столом, врытым под высоким осокорем* рядом с хатой. Во главе в чистой рубахе сидел отец, по бокам на лавках сыновья. Их было пятеро.

Сбоку от него – Колька, дальше по обеим сторонам младшие братья – Алексей, Васька с Володькой и пятилетний Женька. Была еще годовалая сестренка – Рая, спавшая в люльке на веранде.

На первое ели из мисок наваристый горячий борщ, вприкуску с молодым луком, и ломтями хлеба, на второе мать подала макитру вареников с картошкой и поставила на стол два глечика* холодного молока.

Звали ее Варвара Марковна, на семь лет моложе мужа, тоже высокая и статная, с миловидным, рано увядшим лицом. В девичестве носила фамилию Литвинова, вместе с отцом, матерью и двумя сестрами, приехала в эти места из Миллерово, что под Ростовом.

Для всех ребят, кроме Женьки с Раей, была не родной матерью. Первая жена Льва Антоновича – Татьяна, в 1927 году умерла от тифа, и он посватался к ее младшей сестре. Варвара не отказала, было жаль осиротевших племянников, расписавшись, стали жить вместе.

После обеда отец велел Кольке с Алексеем копать погреб и ушел спать в хату (ему снова нужно было идти в ночную смену), мать в летней кухне принялась мыть посуду, а мелкота убежала гулять на улицу

Старшие же, немного посидев за столом, направились в палисадник.

Он был засажен вишнями, неподалеку от дома темнела квадратная, три на три метра, яма. Сняв рубахи, спрыгнули вниз, взяв в руки прислоненные в углу лопаты. Колька штыковой принялся долбить дно, а Алексей, грабаркой*, выбрасывать наверх глину. Трудились пока не заглубились по грудь, потом Колька сказал «хватит», выбрались наверх и отправились мыться на колонку за двором.

После ужина, когда солнце повисло у горизонта, а жара спала, Колька решил прошвырнуться в поселок. Именовался он Рудником Краснополье. Улица, на который жили, называлась Луговой и считалась выселками. Она уходила вдаль, к железнодорожному переезду с будкой стрелочника, была застроена такими же, как у Ковалевых хатами. В середине пересекалась хорошо накатанным шляхом* ведущему из Ворошиловграда в направлении Сталино*.

Помимо Краснополья, в окрестностях имелись еще шесть поселков: Лозовая Павловка, Анненка, Замковка, Сабовка, Вергелевка и Ломоватка. Кроме Павловки, на всех тоже имелись шахты. Вместе составляли город под названием Брянка.

Население численностью под сорок тысяч человек было многонациональным. Кроме русских с украинцами, здесь проживали белорусы, татары, сербы и даже китайцы. Сербы поселились в этих местах во времена Екатерины, китайцы после Гражданской войны.

Выйдя за двухстворчатые ворота, Колька поздоровался с двумя старушками в платочках, сидевшими на лавочке у дома напротив, сунул руки в карманы штанов и, насвистывая, двинулся вдоль улицы в сторону Рудника.

– О, – сказала одна. – Хулюган нарисовался.

– Весь в батьку, – добавила вторая. – Левка в молодые годы тоже был такой.

Сказанное являлось правдой. Лев Антонович до женитьбы любил поучаствовать в кулачных боях шахтеров против казаков из соседнего поселка Лозовая Павловка.

Колька же был драчуном с малых лет. Сначала лупил пацанов на своей улице, а когда пошел в школу, в первый же день разбил нос однокласснику. Тот обозвал его ржавым. Драчуна отвели к директору, он на первый раз ограничился беседой и отпустил.

А через день случились вторая, со старшим братом обиженного, желавшим посчитаться. Навтыкал и этому.

После этого к директору вызвали отца.

– Нехорошо получается, Лев Антонович, – предложив сесть, блеснул стеклами очков из-за стола. – Вы один из лучших забойщиков на шахте, опять же общественник -ведете там спортивную секцию, а сын форменный хулиган. И рассказал о Колькиных художествах.

– Вас понял, Захар Петрович, – выслушав директора, встал со стула.– Я с ним разберусь. Попрощался и, надев на голову картуз, вышел из кабинета, тихо прикрыв дверь.

Когда после занятий сын вернулся домой, подозвал к себе.

– Ты зачем отлупцевал пацанов в школе? – нахмурил брови.

– Один обзывался, а второй начал первым – взглянул исподлобья.

– Больше чтоб там не смел драться. Уразумел?

– Ага, – шмыгнул носом.

На этом разговор закончился, в школе Колька больше никого не трогал. Только за ее пределами. «Шебутными» были и все его братья, кроме Алексея. Тот был спокойным, хорошо учился и читал много книг, которые брал в поселковой библиотеке.

Миновав последние дома, за высокими заборами которых зеленели сады, Колька оказался на окраине. За ней, разделенный грунтовкой, простирался луг в россыпях одуванчиков. В полукилометре слева высился террикон шахты, на которой работал отец, справа, через дорогу, на пригорке, за дощатой оградой, раскинулся конный двор. Там содержались три десятка лошадей, под навесами стояли брички и телеги.

Через короткое время в обширной низине открылся поселок.

Выйдя на окраину, Колька спустился с бугра и, миновав проулок, вышел на широкую центральную улицу. Затененная высокими тополями, она тянулась километра на два по сторонам. Через равные промежутки, была застроена каменными, на высоких фундаментах, белеными известкой домами.

Длина каждого пятьдесят метров, ширина двадцать. Местные называли их казармами, в каждой жили по два десятка семей. У фасадов зеленели палисадники, перед ними в ряд летние кухни с сараями для живности и угля.

Улица была выложена булыжником.

В центре располагался поселковый клуб, справа от него магазин и школа. Напротив здание почты и медпункт, сбоку за декоративной оградой, ухоженный парк с эстрадой. По воскресеньям там играл духовой оркестр, в павильонах продавали мороженое и ситро, на танцевальной площадке кружились пары.

Для начала Колька направился к клубу. Он был гордостью поселка. С гипсовым лепным фронтоном, высокой крышей и двумя, на всю длину здания, пристройками по бокам. В клубе имелся зрительный зал на три сотни мест, в пристройках – библиотека, различные кружки, парикмахерская и билетная касса.

Перед учреждением культуры чисто выметенная площадка, с рядом цветущих лип. Под раскидистыми кронами две длинные, с чугунными боковинами скамейки, чуть дальше, стойка с афишей. На ней строчащий из пулемета боец, сбоку командир в папахе с выброшенной вперед рукой. В левом верхнем углу броская надпись алым «Чапаев».

Сеанс уже начался, перед клубом было пусто. И это объяснялось не только небывалой популярностью фильма о легендарном начдиве, но еще и тем, что в поселке проживал один из его сподвижников – бывший командир чапаевской разведки Елань. Возрастом под пятьдесят, худой и жилистый, он всегда ходил в кавалерийской форме, с орденом Красного Знамени на груди и именным наганом в кобуре. Вел занятия по военной подготовке в школе, на праздники всегда сидел в президиумах.

Фильм Колька уже смотрел дважды, поэтому расстраиваться не стал и двинулся по улице дальше, намереваясь поглазеть, как летают на планерах курсанты «Осоавиахима». За поселком, в сторону Павловки находился полевой аэродром с парой самолетов У-2 и несколькими такими агрегатами.

Немного впереди, по дороге шла молодая женщина в длинной юбке, с ребенком на руках.

Внезапно из переулка грохоча, вынеслась бричка. Возчик, откинувшись назад, натягивал вожжи, но лошадь, как видно, понесла и не подчинялась. Женщина, прижав к себе малышку, застыла на месте, а Колька, метнувшись вперед, оказался у морды жеребца, повиснув на удилах. Тот прянул в сторону, протащил его десяток метров и остановился, запалено поводя боками.

От ближайшей из казарм тут же набежали люди, женщина с ребенком оказались целы. Колька, отойдя от лошади, отряхивался от пыли.

– Ну, ты хлопец, молодца! – хлопнул его по плечу один из мужиков в тельняшке. – Не забоялся.

– Другие в свою очередь костерили возчика, тот виновато оправдывался.

– Спасибо тебе, – подошла к Кольке женщина. – Он мог нас с дочкой растоптать.

– Да ладно, – махнул рукой и направился дальше.

Отойдя метров двадцать обнаружил, что подмышкой лопнула рубаха.

Чертыхнувшись, решил для ремонта зайти к бабушке, проживавшей черед три казармы. Там раньше жила и их семья, пока отцу не выделили участок для строительства дома. Звали ее Полиной Матвеевной, фамилия Литвинова, по местному – Литвинихой.

Была рослой, крепкой и самостоятельной. Когда зять с Варварой построились на выселках, жить к ним не пошла. Как и к другой дочери – Матрене. Та тоже была семейной и проживала на той же улице, что и Ковалевы.

После смерти мужа, работавшего проводником на железной дороге, дочерей поднимала одна. Во времена НЭПа* открыла в поселке съестную лавку, где успешно торговала. Не бедствовала и сейчас.

Поскольку необычно вкусно готовила, у нее заказывали обеды на дом завшахтой, городской прокурор и начальник милиции, а жители окрестных поселков приглашали в качестве стряпухи на свадьбы и похороны. Кроме того была хорошей швеей и имела в многочисленную клиентуру. А еще Литвиниха отличалась мужской силой. Два года назад, местный участковый по фамилии Кальчун, большой матерщинник и грубиян, нецензурно обозвал ее в магазинной очереди. В ответ получил кулаком в ухо, отливали водой.

Дойдя до нужной казармы, Колька свернул во двор, миновав три жилых секции, поднялся на высокое крыльцо четвертой. Потянув на себя глухую дверь, оказался в коридоре, куда выходили еще три. Постучав в крайнюю, вошел.

– Николка! – радостно встретила внука хозяйка, расцеловав в щеки. – Никак решил навестить старуху? Милости прошу.

Сняв у порога ботинки, вслед за Литвинихой, прошел в жилую комнату. Она была просторной, чисто побеленной, с занавеской и цветущей геранью на окне. В «красном углу» висела икона, под ней стояла швейная машина «Зингер».

У боковой стены пышная кровать с пирамидой подушек, рядом комод, в простенке шифоньер. Посередине круглый стол, накрытый скатертью и несколько венских стульев. Присели.

– Ну, что там у вас дома нового? – принялась расспрашивать Полина Матвеевна. Колька все подробно доложил. Затем, подняв руку, показал прореху на рубахе, попросив зашить.

– Никак опять подрался? – укоризненно покачала головой бабка.

– Да нет, – и рассказал, что случилось.

– Это ж надо! – округлила глаза. – А кто та молодка и возчик?

– Ее не знаю, а возчик дядька Гармаш.

– Вот черт непутевый. Пьяный?

– Да вроде нет.

Снимай рубаху, – встав, направилась к комоду.

Через десять минут привела все в порядок, затем отправились на кухню, пить чай.

К нему подала своей выпечки хрустящие вергуны* с маком и гречишный мед в вазочке. Пили из блюдечек, чашек Литвиниха не признавала. Колька был у нее любимый внук. Когда пошел в школу, купила ему новенькие ботинки, а в пятом классе мечту всех мальчишек – ружье «монтекристо».

Погостив у бабули с час, отправился домой, получив для братишек гостинцы: бумажный кулек орехов и чернослива. На поселок опускался вечер, в небе зажигались звезды, из степи доносило запах чабреца и полыни.

На следующее утро, после завтрака, отец с Колькой и Алексеем продолжили копать погреб, а младшие братишки погнали в степь пасти корову. К полудню пригнали обратно, мать подоила, затем были обед и отдых.

Всхрапнув часок в саду под копешкой сена, Колька отправился на улицу, за ним увязались Алексей с Васькой. Через три хаты от ихней, на другой стороне, влево вел короткий, поросший лебедой проулок. За ним высились два двухэтажных многоквартирных дома из рыжего песчаника, перед фасадам, как в поселке, ряд летних кухонь и сараев. Меж собой местные называли все это «домиками», здесь тоже проживали семьи горняков.

С задней стороны зданий тянулся зеленый сквер, направились туда. Посередине, в деревянной, увитой плющом беседке, «забивали козла» несколько крепких мужиков. Чуть дальше, в песочнице, копалась малышня, с другой стороны, у кустов сирени, трое ребят играли в жошку.

– Пятнадцать, шестнадцать, семнадцать… доносилось оттуда.

Один, жилистый и вихрастый, ловко подбивал согнутой внутрь ногой пушистый хвост кролика с пришитой снизу размером с гривенник свинчаткой, высоко взлетала в воздух.

На двадцатом ударе промазал (упала на землю) остальные довольно заржали.

– Привет пацаны! – подошли к ним Колька с братьями.

– Здорово, – обернулись.

– А ну-ка, – поднял жошку и ловко набил сорок.

– Могешь, – сказал вихрастый, остальные завистливо вздохнули.

Его звали Володька Резников, был подошедшим двоюродным братом. Жил с родителями на той же улице, что и они. В семье были еще два пацана, поменьше. Володька тоже любил подраться, но Кольку побаивался. Двое других – Васька Свириденко и Степка Фокин, были его одногодки.

– Имеется предложение, цикнул на землю слюной Колька.

– Какое? – навострили уши.

– Сходить в поле за горохом. Уже поспел.

Молодой горох все любили и тут же согласились.

Спустя пять минут, выйдя на окраину, свернули к конному двору, и, миновав его, двинулись по грунтовке в направлении Мазуровской балки.

Вскоре, слева от нее, открылось бескрайнее овсяное поле, куда для урожайности подсаживали и горох. Принадлежало оно колхозу «Червоный прапор», соседнего Попаснянского района, наведывалась туда местная пацанва редко, опасаясь тамошних объездчиков.

У ближнего края рос густой вишенник, войдя в него, затаились и стали наблюдать. По полю от легкого ветерка шли волны, кругом было безлюдно, в высоком голубом небе кружил ястреб.

Никого, – отмахнул шмеля Колька и, выбравшись из кустов, первым вошел в овес. Остальные за ним. Колосья достигали груди, нагнувшись, стали обрывать гороховые плети у земли, набивая ими пазухи рубах Чем дальше угодили вглубь, тем стручки становились крупнее и слаже.

А потом в дальнем конце поля показался всадник. Заметивший его первым Володька, заорал «атас!», вся компания замелькала пятками назад.

Когда до вишенника оставалась метров тридцать, сзади застучали копыта, по заячьи вскрикнул отставший Алексей. Колька, тут же остановившись, обернулся. Объездчик снова пытался достать брата плеткой, тот, уворачиваясь, не давался.

– Ах ты ж гад! – побелев глазами, ринулся обратно. На ходу вырвал пук овса с земляным комом, подбежав, хлестнул им по лошадиной морде. Та, заржав, встала на дыбы, всадник вылетел из седла, тяжело грохнулся спиной о землю.

– Ходу! – бросил Колька брату, на последнем дыхании вломились в вишенник. Друзья ждали там. Объездчик между тем встал, взгромоздился на коня и, погрозив на прощанье плеткой, ускакал.

– Ловко ты его, – утер рукавом потный лоб Васька. – Я бы так не смог.

Вернувшись домой, старшие братья позвали младших, вывалив на стол добычу.

– Ух ты! – выпучили глаза и с удовольствием зачавкали ртами.

Наступил июль, а за ним август. Степь выгорела от жары, в садах дозревала антоновка и чернослив. Погреб, наконец, закончили, обложив стены диким, камнем и настелив дубовый потолок на отрезках старых рельс, Внутри устроили закрома для овощей, над ними ляду* с толстой крышкой и надежной лестницей. Чтобы зимой погреб не промерзал, а весной не пропускал талую воду, сверху утрамбовали глиной и обсыпали землей.

В конце месяца накопали десяток мешков картошки, просушив и ссыпав в закром, засолили по бочке огурцов с помидорами, а первого сентября начались занятия в школе.

Колька учился неважно, в основном на тройки, зато был первым в классе по физкультуре и военной подготовке. Пробегал стометровку за двенадцать секунд, дальше всех бросал учебную гранату, крутил на турнике «солнце». Мог с закрытыми глазами разобрать винтовку Мосина, метко стрелял из малокалиберки по мишеням. Иногда с ближайшим другом и таким же бузотером, Витькой Проваторовым сбегали с уроков и, прихватив «монтекристо», охотились в убранных полях на диких голубей.

Подбив пару, сворачивали им головы, ощипав, выбрасывали внутренности, ополоснув в ручье запекали в глине на костре и с удовольствием съедали.

– Ну как тебе? – вытирал о траву руки Колька.

– Лафа, – облизывался приятель. – Жаль без соли.

Накануне ноябрьских праздников, Лев Антонович, решил заколоть кабана. Были у него они всегда отменные, не подкачал и этот, набрав пудов двадцать. Многие в Краснополье для такого дела приглашали «ризныка», но он всегда колол лично. Жена и старшие братья помогали.

– Гэтага будешь забивать ты, – сказал накануне Кольке.

– Хорошо, – внешне спокойно ответил сын, хотя внутренне напрягся. Зарезать кабана не шутка. Если с первого удара не попасть в сердце, может вырваться и покалечить. Крови не боялся, по просьбе матери не раз рубил головы петухам и курам. В этот раз все было много серьезнее, но был уверен – справится.

За сутки до забоя «ваську» прекратили кормить, давая только воду, он злобно похрюкивал в загородке, а на следующее утро приготовили все нужное: Лев Антонович наточил австрийский штык, когда-то принесенный с фронта, к нему еще нож с топором и устлал сеном часть двора между хатой с сараем; Варвара Марковна вскипятила на печи в летней кухне два чугуна воды, а Колька с Алексеем навертели десяток жгутов из заранее припасенной ржаной соломы, отложив в сторону.

Потом Додика, отстегнув цепь от будки, отвели в сад и привязали к груше. Открыв загородку, борова, выманили из сарая на сено во двор крупным буряком, и как только начал им хрустеть, захлестнули на задней ноге крепкую веревку.

– Готовы? – покосился батька на стоящих рядом Кольку с зажатым в кулаке штыком и Алексея. Те решительно кивнули.

В следующий миг последовал рывок, кабан опрокинулся на правый бок, навалились сверху, и Колька по рукоятку вогнал ему лезвие под ребра, попав точно в сердце. Жертва истошно завизжала, пытаясь освободиться, через секунды визг перешел в хрип. Подергавшись, затихла.

Наблюдавшие за всем со стороны младшие братишки радостно запрыгали на месте, а самый младший – Женька, заревел.

– Ты чего?

– Ваську жалко.

С другой стороны к туше подошла мать с эмалированным ведром, наклонилась. Колька осторожно вынул штык из раны, в емкость хлынула алая струя. Когда наполнив почти доверху опала, унесла емкость на веранду. Муж, вынув из кармана, вставил в рану затычку, после чего со старшими сыновьями начал обработку кабана.

Для начала горящими соломенными жгутами, ворочая за ноги, опалили щетину. Затем, поливая тушу горячей водой тщательно поскребли ножами и опаливали вторично, пока молочно белая кожа не стала золотиться.

– Будя, – сказал Лев Антонович, отсек у кабана ухо и, разрезав на кусочки, оделил всех сыновей. Те с удовольствием захрустели редким лакомством. После, перевернув на брюхо, тушу накрыли старым ватным одеялом. Вовка с Васькой и Женькой уселись сверху, как наездники и, хохоча, стали на ней подсигивать. Это была не игра, такое делалось, чтобы сало стало мягче.

Минуть через десять «наездников» согнали, одеяло сняли. Кабана снова перевернули на спину, отец с Колькой, занялись его разделкой, Алексей помогал. Спустя два часа закончили.

В деревянном ящике на веранде, накрытые крышкой, были плотно уложены обсыпанные крупной солью куски сала, рядом стояла трехведерная кастрюля с субпродуктами, на столе лежала кабанья голова. В погребе, в дубовой бочке, охлаждалось мясо.

Младшие быстро подмели двор, Колька сходил в сад, приведя оттуда возбужденного овчара и прицепив цепь к будке, а отец угостил сторожа куском парной селезенки. Прижав лапами к земле, стал с урчанием пожирать. Далее все помыли в ведре, принесенном с колонки руки, утерев чистой холстиной и, вслед за отцом, отправились в дом.

Там, в большой чугунной сковороде на печи, издавая дразнящий запах, дожаривалась «свежина» из мяса, печени и почек, в зале Варвара Марковна накрывала стол. На нем уже исходила паром рассыпчатая картошка, рядом своего посола огурцы с помидорами, нарезанный ломтями хлеб и бадейка узвара* из сушеных груш. Здесь же стояла чекушка* «Московской». Лев Антонович выпивал не часто, разве что по праздникам и вот по такому случаю.

Дружно расселись по местам, Варвара Марковна поставила в центре шкварчащую сковороду, он, сковырнув с чекушки пробку, наполнил стакан водкой. Подняв, выпил, захрустев огурцом, семья с аппетитом принялась за свежину.

Во второй половине дня пришла сестра матери – Матрена Марковна, про живавшая с мужем и детьми через три дома, помочь начинить колбасы. К вечеру на противне в кладовой благоухали запеченные до коричневой корочки десяток колец и свиной желудок, наполненный кусочками мяса, печени и селезенки, называемый в этих местах «богом».