Сад камней. Сборник стихотворений

СКЕЛЕТ В ШКАФУ

В моем шкафу уже десяток лет(Хоть это в наше время непрактично)Живет один веселенький скелет —Изысканный и аристократичный.Он иногда выходит поболтать,Когда в квартире нет родни с друзьями,Попить чайку, стишата почитатьИ стариной тряхнуть – то бишь костями.Мой друг скелет – известнейший поэтНе золотого – каменного века,И из его стихов за много летСложилась целая библиотека.Мы с ним беседуем о том, о сем,Мы делимся увиденными снамиИ иногда такую чушь несем,Что весело богам следить за нами.А боги смирно, словно паучки,Сидят в его костях, не замечая,Как прыгают на черепе очки,Как пляшет в тонких пальцах чашка чая.Как это важно, если ты поэт,Не знающий в работе утомленья,Чтоб хоть один веселенький скелетЖил у тебя в шкафу – для вдохновенья.

РЫБНЫЙ ДЕНЬ

я ничего не понимаюкогда летят по небу рыбынад городами над домамивокзалами и поездаминад крышами над головамилюдей уткнувшихся в смартфоныубитых чтеньем новостейпод ними распластались судьбыаэродромы и причалыпланеты птицы люди мухив сетях всемирной паутиныпылают реки горы страныместа меняют континентыа в равнодушном чистом небенад нами пролетают рыбылетучие такие рыбылетят себе и что такоголетят наверное за чем-толетят за рыбьим интересомусами даже не поводятглазами круглыми моргаюти ничего не понимаюткогда глядят на нас надменнос запретной рыбьей высотынад нами проплывают рыбыи думают про наше морепро волны нового потопакоторых мы еще не видима вот ониа вот ещезачем летите вы над намичего пророчите родныестоишь порой затылок чешешьи думаешь красиво сукикрасиво все-таки летята вообще что нам за делопускай летают если нужноведь нам до них как до Шанхаяесть в жизни вещи поважнейзалетные живые рыбыв самопровозглашенном небепроносятся сквозь наши мыслитворят миры творят и рушатземля оставлена и морепо сути тоже безнадежноосталось лишь лететьа небо —оно у каждого свое

ОСОБЕННО ИЗЫСКАННЫЙ ЖИРАФ

Так требует сердце – печальные песни слагать.Ты хочешь печали, тебя утомила жара…Послушай: далеко-далеко в сибирских снегахСферический бродит жираф.Изысканный, мудрый, бессильный сферический бог,Дитя порожденных поэтами чудных планет,Летит над тайгою на тонких соломинках ногВ кубическом небе, окрашенном в розовый цвет.Он ходит по вымершим селам, сгоревшим лесам,Он слушает звоны ушедших под воду церквей.Он строит незримый подвижный бесформенный храмИз звуков висящих на тучах бесплотных цепей.Дитя воспаленного скукой хмельного ума,Он слыхом не слыхивал в жизни о зле и добре.Я знаю, что чувствует масляно-жирная тьма,Когда на закате он прячется в черной дыре.Блуждая в пустых коридорах зеркальных небес,То делаясь запахом, то притворяясь грозой,Он нам предвещает возможность жестоких чудес,Молчанием нам говорит, что былое грядет.Бывает так сладко печальные песни слагать,Когда в тонких венах звенит золотая жара…Послушай: далеко-далеко в загробных снегахСферический бродит жираф.

КУСТЫ В ОЛЬГИНО

Мне снилось это – мы лежим в траве,Смешались звукосмыслы в голове,И все вокруг сияет и стрекочет.Весь мир – сплошной одушевленный звук:Сквозь ливень губ и половодье рукЗвучит мелодия и затихать не хочет.То плача, то сияя, то звеня,Во мне, и надо мной, и сквозь меняТекут сигналы нагло и бесстыже.Но разные приемники во мнеСейчас звучат не на одной волне —Приемник в голове, в груди и ниже…И я не разбираю ни черта:тра та та та та трам пам пам та та…Здесь невозможно расставлять акценты.То скрежет, то гроза, то соловьи…Ну что же вы, приемнички мои?Давно пора настраивать антенну.Она не ловит звуки, а поет!Она поет всю вечность напролет,В ее упрямстве есть своя наука.Пытаюсь рифмовать – в конце строкиМелькают звуки быстро, как жуки…Загадочная насекомость звука!Весь мир – сплошной неприрученный звук,Он не дается, вырывается из рук,Ему свободней в световом потоке.Но будет он услышан, мой сигнал,Сквозь звукоряд, отвесный, как стена,Сквозь звуколивни нового потопа.

ДУХ ЗЕМЛИ

Мой город, как волынка, раздувается и гудит —

Деревья, бульвары, скверы, площади и проспекты.

Воздух, свистя, вырывается из забетонированной груди,

Жалея о том,

сколько песен еще не спето.

Опозоренные кронированные тополя умирают стоя,

Намекая прохожим на итоги их жизненного пути,

Тучки небесные маршируют выверенным строем,

И город, как автомобиль, таращится и пыхтит.

В оранжевой пробке под краснокожим закатом

Троллейбус извивается, как развдояющийся червяк.

Солнце между многоэтажками тоже в пробке зажато,

И так много в природе рифм, поэтического чутья!

Это Дух земли пробудился и колобродит,

Это зеленый шум, это летний древесный оргазм.

Дворцы из алюминия и жести воют гимн во славу природы

Тысячами регистров, как сумасшедший орган.

Я шагаю, гордо подняв ученую голову,

Выстроив по науке свой суточный рацион:

Как уверяют медики, кто спит, тот не голоден,

И лучший мой завтрак – сон, ужин – тоже диетический сон.

А на первом этаже пятиэтажной хрущобы

Усталый призрак пишет меланхолические стихи.

Ему холерическая весна не по нраву, еще бы,

За всю весну – ни одной веселой строки!

Ему этот пир духа видеть и слышать тошно,

Но он знает, что все непрочно, что рухнет все, только тронь,

И наш надоедливый мир, опостылевший, как картошка,

Преобразится в смиренный пепел и властный огонь.

МЕТАМОРФОЗЫ, или Одна ночь Андрея Вячеславовича

Он отложил измученную кисть.Прошелся по холсту тяжелым взглядом.Мольберт едва стоял, как виноватый,Скрывая дрожь. Дрожал в окне простор.Дрожали на столе листки бумаги —Стихи без слов, из знаков препинанья.Кровать, не застеленная три дня,Забросанная книгами и снами,Потягивалась и ждала его.В ушах шумела кровь. В глазах рябило.От пят до лба пульсировало сердце,Разросшееся, мощное. БездушныйСвет в комнате был желт и ядовит.На полках, на шкафах паслись картины —Лазурь и охра, желчь и синева.Бессмысленные вечные сюжеты.Безнравственная праздная забава.Пустое издевательство над мыслью.Безделка, чтобы оправдать наш мир.Четвертый час. Вот-вот начнет светать.Еще недолго. Снова, засыпая,Он будет морщиться и видеть солнце.Он будет морщиться, вставать, пить водуВ холодной кухне. Будет биться сердце,И голову ломить, и будут снитьсяУзоры из кармина, синьки, охры.К чему, зачем все это, для кого?Но до сих пор, пока все в мире тихо,Так тихо, слишком тихо, страшно тихо,Он может потянуться и размяться,Он может отвести глаза от книгИ посмотреть в безвыходное летоСквозь тонкий лед оконного стекла.А за окном пульсировала ночь.Огромное, безвыходное лето.Все мрачно, мирно, кругло, молчаливо.Звенело время, и асфальт блестелПод фонарем, и тополя дрожали,И нервничали спутанные рельсы,Кричали где-то пьяные гуляки,И крупный мат, правдивый, как булыжник,Влетал к нему в окно из грязной песни.Пульсировала вкрадчивая тьма.Шептались кроны. Лаяли собаки.В окно врывался возбужденный ветер,Взъерошенный, как воробей иль ворон,Кричал, носился от стены к стене,Метался, каркал, оживлял пространствоИ исчезал, как будто растворяясь,Оставив тесной комнате и мируСмертельный импульс настоящей жизниИ ненавязчивую благодарностьЗа то, что он здесь был, вошел и вышел,На время сделав этот мир живым.Он посмотрел в окно. Там, в темноте,Шел грустный призрак с розою в петлице,Его двойник, наивный и прозрачный,И говорил с навязчивым дождем.«Вот этот мир, где мы когда-то жили,Вот за углом, – я и отсюда вижу, —Ее жилье, бесчувственные стены,Подъезд и металлическая дверь.И можно позвонить, но не откроет.Все было глупо, хорошо и страшно.Но, Господи, зачем и для чего?»А дождь был нервным, тонким и мятежным,Он расщеплял себя, как паутину,Ловил весь мир сплетеньем нервных нитей —Дома, слова и спутанные сны.Дождь рос и набухал, как будто клетка,Делился под бесчувственным стекломПод наблюденьем мстительных ученых.И вдруг – замолк, затихнул, задохнулся,Исчез из мира вместе с этим миром,И с ним пространство перестало быть.Он снова сделал то, что мог по праву,Ведь каждый дождь – немного привиденье,А мертвым в жизни многое дано.Дождь изошел, истаял, растворился,Но грустный призрак вдруг остановилсяПод кроною, беременной дождем.Вот эта улица, вот этот дом,Вот эта дверь, вот сумрачные окна.И можно позвонить, но не откроет.Все было глупо, хорошо и страшно.Знакомый мир. Он есть – и нет его.Чем больше есть, тем больше его нет.И больше никогда его не будет.Он встал спиной к стене. Спина горелаОт холода стены и равнодушья,Но он был рад живой, хорошей боли.Он молча встал, уставившись во тьму,И начал вызывать из тьмы виденья,Спектакли, фейерверки, водопады,Вселенные, написанные БогомКогда-то в виде школьных сочинений,Как упражнения приготовишки,Бессмысленные, славные созданья —Наш космос, рай, чистилище и ад.Он тек во тьме, он чудеса творил,Жонглировал обманами и снами,Обугленною ветошью, позором,Пустым, реанимированным хламом.Он торговал тем, что нельзя продать.Он из Голгофы сделал представленье.Он превратил в спектакль любовь и смерть.Он людям продавал обрывки жизни,Фрагменты снов, цитаты из видений.Один в двух лицах, Бог и самозванец,Творец-кривляка, изгнанный из мира,Поэт, художник, лицемер и рыцарь,Пророк, фигляр, владыка всех миров,Как он несчастен, как он мертв и вечен!Он начал изучать обычный мир,И для него все оказалось новым.Он по слогам учил смысл расставанья.Читал, пыхтел, водил по строчкам пальцем,Припоминая, шевелил губамиИ тут же забывал все то, что понялИ брался вновь разгадывать по буквамСмысл расставанья, времени и смерти.Он видел в небе воспаленный город,Мосты, дожди, каналы и канавы,Взлет всадника в нерукотворный дождьС им насажденной рукотворной почвы,Любовь и ложь, разрывы и распад,Восторг и высь, бессмертье и бесчестье.И смерть. И жизнь, и слезы, и любовь.И ложь. И божество, и вдохновенье.И Ту, одну-единственную в мире.И свет, ведущий сквозь гранитность тучВ бессмертие сырой и серой ряби.Нелепая история любви,Которой мир когда-то удивится.И сердце содрогнется – и заглохнет.Рывок – и все.Зачем, зачем, зачем?Зеленый шум звучал в его висках.Он возрастал, он мерно надвигался.Он был похож на серый снегопад —Такой же тихий, мудрый, монотонный,Напоминанье об иной зиме,Обетованной сердцу, той, что будет.Он был поклонником зимы и снега.Он снег любил – как боль, как благодать.Как ненавистно лето! Если только…Но тише, сердце. Тише. Надо жить.И все затихло, словно по приказу.Грехи замолкли, словно петухи.Трамвая ждали спутанные рельсы.С проспекта доносился шорох шин.На пятом этаже окно горело.Художник из окна смотрел в простор.Как небо велико – не расписать!Как много есть бессмысленной работы!Наш мир нелеп, но есть еще в нем место,Есть для чего не спать ночами, бредить,Бродить по свету, коченеть и петь.Сверкала между рельсами трава.Зеленый шум перетекал из кронВ не спавший мозг, и легкие, и сердце.В огромном мире пахло свежей краской,Разлукой, болью, новыми стихами.Надеждой на бессмысленность. Любовью.И перекличкой пьяных сторожей.Мир был огромен и не населен.Давила плечи с непривычки шкура.Во рту еще оскомина горелаОт яблока. В лесах боялись звери.Река текла о чем-то о своем.Рай тосковал, что он отныне пуст.Спектакль окончен. Счастья нет на свете.А это значит – будет чем заняться.Он вытер кисть, упрямо усмехнулся,Взглянув, как глупо розовеет даль.Наивная! Не бойся, я не хищник.Я только тот, кто делает все вечным.Я тот, кто есть. Один на целом свете.Не верь в меня, не бойся, не проси.Я все возьму, что нужно мне от мира,А если нет чего, то я создам.Зеленый шум плодился над землей,В крови молчали старые грехи,Чего-то ждали мертвые просторы,И воздух цвел, и пахло новизной,В огромном мире пахло свежей краской,И поднималось скомканное утро.

ТИШИНА

Обычный прозаичный выходнойВ классическом промышленном поселке.Дворы пусты, туманен небосвод.За три квартала, пьяный и смурной,Как бомж, заросший ржавчиной по щеки,Сопит во сне заброшенный завод.Над сталинками пристально молчитХимическое жилистое небо.Трамвай скрежещет, призраков везяВдоль старых зданий в патине морщинТуда, где эротично, тяжко, нервноШумит несуществующий вокзал.Вдали дымится черная труба,Под ней свинцовая скучает речка,Проглоченной отравою горда.И, этот вид стоически терпя,Пускает ввысь колечко за колечкомПромышленная красная гора.А город спит. Ни гром, ни плач, ни смех,Ни смерть поэта, ни слеза ребенкаНе проникают в проржавевший мозг.Здесь жители рождаются во сне,Не просыпаясь, ходят на работу,Не просыпаясь, едут в загс и в морг.Лишь я, поэт-бухгалтер, книгоблюд,Стихами собирающих налогиСо всех сословий, наций и владык,Могу заняться тем, что я люблю —Высчитывать язвительные слогиИ свой лукавый заострять язык.Да, мы, любимцы царственного Рима,Земная шваль, бандиты и поэты,Работники пера и топора,Шагаем в строчку, умираем в рифму,Себя венчаем лаврами за это.Какая все же чудная игра!На лавочке у запертых дверейСпит Вечный Бомж, на прочих непохожий,Поэт в поэтах, рыцарь, бог на час.Среди людей он – как среди зверей,Неведомой породы иглокожей.Мы дальше от него, чем он от нас.Над ним лепечет глупые стихиОбодранная нервная береза,Дрожит, щебечет, хочет улететь.Как гусь, он вышел из воды сухим,Но он устал браниться и бороться,Бродить по свету, коченеть и петь.Возлюбленная злая ТишинаРастет, шипит, расходится кругами,Как вечный обескровленный покой.Все знающая, лживая, онаЗаменит жизнь несбывшимися снами,Обхватит землю мертвою рукой.Ни церкви, ни икон, ни воспыланья,Ни терпкого, горчащего терпенья,Ни сокрушения, ни слез из глаз.Щебечут тополя, лепечут зданья,Но Бог молчит – ни голоса, ни пенья.Мы дальше от Него, чем Он от нас.Взыскательна навязчивая тьма.Мой вдумчивый покой учтив и тонок.Измученный покоем, я готовВзглянуть на небо и сойти с ума.В тиши я слышу шорох шестеренокИ приближенье новых ледников.Химическое жилистое небо,Зеленые растительные нервы,Покой, перед которым все равны…В нем тени, что когда-то были нами,Становятся на площадях полкамиПод знамя самовластной Тишины.Как хорошо, что ты ни с кем ни связан!Как сладко умирать в начале мая,Свой строгий ад скрывая и терпя!Спит Вечный Бомж, он ждет всего и сразу,Спит, словно Будда, трезво понимаяБессмысленность прогресса и труда.Как безотрадна тайная свобода!Течет холодный ток под белой кожей,Но нет желанья к перемене мест.Я тоже всеми был, но не собою,Я тоже многое видал, я тожеВсе понял и на всем поставил крест.Как это славно, весело и мило —Тонуть в зеленом лиственном потопеВо имя чести, долга и труда.Стоит сто лет над городом и миромПростой, как простыня, просторный полдень,А вечер не наступитникогда.

«Ты спишь, запрокинув лицо к небосводу…»

Ты спишь, запрокинув лицо к небосводу,Неважно, в постели, в пустыне, в лесу,Во сне изучая покой и свободу,Не видя, как муха ползет по лицу.Ты спишь, как пророк, вдохновенно, на славу,Улыбка твоя так маняще грустна,Как будто пришелся тебе не по нравуТвой личный ручной Апокалипсис сна.Ты спишь, не вздыхая, не дергаясь даже,Вкусив бесконечности и присмирев,А муха, как муза, дивится пейзажу,Ощупывая непослушный рельеф:Провалы глазниц, возвышение носа,Изгибы ушей или впадину рта…Как вкрадчива эта подробная проза,Насколько упряма ее красота!Мистическая Абсолютная МухаФасеточным зрением видит твой сон.Святой бездуховностью чистого духаТы в строгий, безвыходный рай вознесен.Но ты существуешь, белковое тело,Пустое, как дистиллированный дух,Нарушив свои и чужие пределы,Став концептуальной загадкой для мух.Ты медленно спишь, на себя непохожий,Ты спишь и не знаешь, что спишь ты в раю,Где муха фасеточным зрением БожьимВбирает тебя в бесконечность свою.

ЛЕТО В ГОРОДЕ

Словно тесто с половника,Льется жаркое лето.Ясность пульса поломанаВ пекле солнечной лени.Воздух, солнцем ошпаренный,Весь дрожит, как в падучей,Золотыми кошмарамиБезнаказанно мучим.Воздух бьется и мечется,Бредит, пляшет и плачет.Эти боли – не лечатся,Эти слезы – не прячут.Только почва курлычетсяИ от птиц воробьится,И шкварчит, как яичница,И ворчит, и дымится.Бредят жаркие улицы,Спят, покоя не зная.Окна в зданьях то жмурятся,То протяжно зевают.А по скверикам тропами,Как сомнамбулы, сонноБродят души бесплотные,Утомленные солнцем.Солнце пляшет и пыжится,Только сердце ослепло,Лишь попав в это пышное,Неподвижное пекло.Но классической повестиПовседневного адаСердце втайне от совести,Как отмщению, радо.Нынче солнце безжалостноИ земля молчалива —Так печально и сладостно,Так мертво и красиво,Так бездушно и замкнуто,Так безвыходно лето.Только небо распахнуто —Без конца, без ответа.Золотое, безмерное,Растворенное настежь —По-над смутой и скверною,Над нелепицей нашей.Над землею тревожноюВоссияло, восселоИ цветет, безнадежное,Синим, алым и белым.

СИБИРСКИЙ ЧАСОСЛОВ

Кладбищенские комары пьяныОт нашей крови, от хмельного лета.Кровь с кисловатым привкусом вины —Наследный признак тощего поэта,Стоящего в кругу семи ветровНа кладбище, в бессильной, нищей грусти…Здесь, позабыв забвенье, наизусть яЛистаю свой сибирский часослов.Трещит кузнечик в голубой траве.Так вот она, мелодия бессмертья!Тончайший контур тучки в синеве,

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.