Собрание произведений. Т. III. Переводы и комментарии

Ведь для дамы как будто легко, каясь в утрате преданного друга, отдаться другому с меньшей трудностью, буде он о том умоляет, как выходит у Кокодрила еще с одной змеей, называемой Гидра. У Гидры несколько голов, а естество ее таково, что когда кто-то одну из голов отсечет, вырастают две новые. Эта змея ненавидит Кокодрила природной злобой, и, узнав о съедении им человека, о последующем раскаянии и о нежелании есть другого, она в сердце своем полагает, что Кокодрила теперь легко одолеть, ибо о составе еды своей он уже не заботится. И вот Гидра обволакивается грязью, словно труп, а когда Кокодрил ее находит, он пожирает Гидру и глотает ее целиком. Гидра же, обнаружив себя у него в брюхе, разрывает кокодриловы внутренности и появляется, вновь в победе ликуя.

По каковой причине я говорю, что из-за отмщения с покаянием опасался бы новой мести. Ведь многоглавая Гидра указывает на мужа, который, вступая в знакомство, всякий раз влюбляется… Остановись! Какой умелой властью и великой душой должны обладать эти люди, если могут раздробить ее на многие части! Ни одна дама не может владеть ими целиком, но если у каждой была хотя бы частица подобной души, она должна быть совершенно счастлива. Тем не менее я думаю, что никто из женщин не обладает подобным мужем даже в малой мере, но он сам служит им всем всей душою – точно как игрок в городки, если он будет всем предлагать палку, но никому не оставит. Желай он быть порядочным, ему следовало хотя бы класть ее в определенном месте. Но, полагая всех до конца одурачить, он уносит палку с собой. Так вот, эти кавалеры обслуживают девиц и дам с помощью своих душ. Но если бы они даже оставляли в каждом месте по частице души, я не думаю, что из этого получилось бы что-то хорошее, как судят о том, кто на все руки мастер, да ни одной толком не двигает. А сейчас я его оставлю и вернусь к нашему предмету. Пусть с теми лицами, которые сами дробят свои души на части, обращаются так, чтобы эти души во чревах их раз навсегда распались.

Известно и другое о Гидре. Когда у нее уничтожат одну голову, на ее месте вырастает еще несколько, и она таким образом, теряя, приобретает. Это указывает на мужчину, который, когда одна дама его проведет, так он обманет их семь, или если она его раз обманет, так он сделает это семь раз в свою очередь. Я весьма опасаюсь этой Гидры и очень хотел бы, чтобы моя дама тоже ее остерегалась, в особенности тех ее голов, которые наружно выказывают высшее почитание. Ведь кто часто говорит: «Прекрасная дама, извольте удостовериться в моей доблести» или: «Позвольте быть Вашим рыцарем» – и есть тот, с кем более всего следует быть настороже, если дама хочет хранить свои дела в секрете. Он не будет уверен, что является ее рыцарем, если не сослужит рыцарской службы хотя бы шнуруя голенища или по пути на турнир, перед толпой народа, где каждый может повторить его слова. И не уверится, что это она помогла утвердить его доблесть, если не выкрикнет ее имя, пришпоривая коня, дабы всем было слышно. Более того, а это еще хуже, он как будто думает, что надо нанять поэта, который с возвышений будет орать о каждом благородном и доблестном деянии во имя любви очаровательного создания, которым весь свет должен восхищаться.

Я хотел бы, чтобы таких людей моя дама весьма опасалась, ибо они будут обращаться с ней не лучше, чем Ехидна со своими родителями, произведшими ее на свет. Ведь натура Ехидны такова, что не появится она в этом мире, не убив отца и матери. Ибо Ехидна-самка зачинает через рот следующим образом: самец помещает свою голову меж челюстей самки, она зубами откусывает голову целиком и глотает, оттого зачиная, а Ехидна-самец умирает. Когда приходит время, самка рожает через бок, который рвется, и та Ехидна тоже гибнет. Почему я и говорю, что этот человек – Ехидна. Ибо как Ехидна губит тех, кто ее производит на свет даже до своего рождения, так и эти лица не могут добиться доблести и значимости, о которых столько толкуют, иначе нежели ославив способствующих им дам, делающих их значительными, если все это вообще имеет значение. Я очень боюсь этой Ехидны и сильно желаю, чтобы моя дама ее остерегалась.

Не знаю я, кто ее Ехидна, но кто бы то ни был, если моя дама такого человека приняла, я хочу для него и для себя того же, что случается с Обезьяной и двумя ее малыми детенышами. Ибо природа Обезьяны такова, что у нее рождается всегда двое детей, и хотя она питает к ним обоим материнскую любовь и хочет обоих вырастить, но одного она любит так страстно в сравнении с другим, а ко второму столь холодна сравнительно с первым, что можно сказать: поистине она одного любит, а другого ненавидит. При ловле Обезьяны она как мать не хочет утратить из двоих никого, поэтому которого ненавидит, она закидывает на плечи, за спину – если может, пусть уцепится и так висит, – но любимого детеныша она несет спереди, обнимая руками, и убегает на двух ногах. Когда же Обезьяна бежит долго, устает на двух ногах и должна продолжать на четырех, она вынуждена отпустить любимое дитя и все держать то, которое ненавидит. И неудивительно, ведь любимый за нее не держится, напротив, она его держит, а нелюбимого не держит, но он держится за нее. Поэтому вполне справедливо, что когда она должна спасаться всем телом – задними ногами и передними, – ей приходится терять младенца, которого держит, а тот, который сам держит, при ней остается.

О милая желанная прелесть, я говорю: если Вы пригласили к себе в сердце человека, обладающего природой Ехидны или Гидры или Ежа или Ласточки, я хотел бы, чтобы то, что случается с Обезьяной и парой ее младенцев, произошло с Вами, с ним и со мной. Мне кажется, даже если Вы правда любите его больше, чем меня, все равно он будет Вами утрачен, а я, кого Вы любите меньше, собственно, даже ненавидите, останусь с Вами, ибо он за Вас не держится, это Вы его держите, а я держусь, хоть Вы не держите меня. Так и есть: он не держится за Вас, держите его Вы. И пока у Вас есть желание следовать его воле, он будет Вас любить, но стоит Вам захотеть чего-нибудь ему противного, он бросит Вас в бессильной злобе, как делают, желая ссоры.

Итак, он за Вас не держится, он следует с Вами ради собственного, а не Вашего удовольствия, как бывает, когда Пила следует за судном. Эта Пила – летучая рыбообразная морская тварь потрясающих размеров, с поразительно громадными крыльями и перьями, при помощи которых она носится над водами быстрее, чем Орел, когда преследует Журавля. Перья у нее остры как бритва. Пила, о которой я здесь повествую, так наслаждается развиваемой скоростью, что, завидев плывущее судно, пускается в соревнование, дабы убедиться, что летит быстрее. И рядом с судном скользит она с распростертыми крыльями, проходя за раз полсотни или сотню верст. Но когда слабеет ее дыхание, Пила чувствует стыд оттого, что проиграла. Она не сдается понемногу, стараясь обогнать корабль. Нет, едва лишь судно ее немного обойдет, Пила свернет крылья и погрузится на морское дно. Вам я говорю: он следует за Вами именно таким образом, пока ему служит дыхание. Конечно, он исполняет Вашу волю, когда это не противоречит его желаниям. Но если Ваши желания и его воля придут в противоречие, он не захочет испытать малейшего недовольства, чтобы претерпеть и примириться с Вами. Он Вас оставит совершенно из-за единственной гневной вспышки. Почему я и говорю: Вы его держите, а он за Вас не держится. Но хоть Вы не держите меня, вполне очевидно, что я держусь за Вас, поскольку – тысяча извинений – Вы злили меня так часто, что если б я из-за злости хотел Вас бросить, то, разумеется, так и сделал бы, когда б отчаянно не любил.

Но я люблю Вас совершенным чувством и держусь за Вас крепко, а утрать я Вас без надежды (как и случилось, я полагаю, если бы можно было потерять то, чего никогда не имел), все равно не уйду от Вас никуда и, как Голубь своей Голубице, никогда не изменю. Ведь этот Голубь, когда теряет подругу, навсегда отказывается привязаться к другой. Поэтому до сих пор во мне еще едва теплится надежда, хотя и слабая, что, поскольку он за Вас не держится, а я держусь, Вам суждено его потерять, но не меня, сообразно природе Обезьяны. И я подчеркиваю, что держусь за Вас и не оставлю Вас ради другой.

Даже если случится, что другая дама, меня желая, станет вести себя так, словно я ей любовник, все равно ей не заставить меня отстать от любви к Вам, как это случается с Куропаткой. Ибо когда она отложит яйца, приходит другая Куропатка и их крадет, высиживает, а потом ухаживает за птенцами, пока не вырастут. Но выросши и научившись летать среди других птиц, если услышат они призывный крик своей действительной матери, то узнают ее голос, и ложную мать, которая их вскормила, оставят, а пойдут к настоящей, и это на всю жизнь. Насиживание и уход следует сравнить с тем, что обнаруживается в любви, а именно при этом чувстве увлекают и держат. Ведь яйцо не живет, когда отложено, и лишено жизни, пока не насижено, так и человек, увлеченный любовью, словно бы мертв и не оживает, пока не станет любовником. Поэтому я говорю: коль скоро Вы меня отложили (то есть увлекли), нет дамы, которая, насиживая (или любя), меня бы не утратила. Нет дамы, которая умела бы помешать мне в узнавании Вас, чтобы быть Вашим вечно, следуя за Вами все дни моей жизни. И потому я говорю, что, поскольку я Вас не оставил бы ни одной из женщин ради и оставил бы всех женщин ради Вас, это означает именно, что я за Вас держусь, хоть Вы меня и не держите. Сдается мне, что я и есть та Обезьянка, которую Вы закинули себе за плечи и утратить не можете. Отсюда проистекает слабая тень надежды, что я сумею остаться с Вами до конца! Но ожидание весьма опасно для моего яйца. Ибо яйцо, которое Вы отложили, может ждать насиживания столь долго, что рискует остаться без зародыша. Ведь зная ту истину, что хоть я говорил о какой-то другой Куропатке, которая украдет яйцо и высидит, мне никого не найти, кто бы высидел мое яйцо. Я так говорю не потому, что хотел бы отыскать кого-то, нет, но я уже нашел некое лицо, которое говорило: «Глупа будет та, что вложит свое чувство в Вашу душу. Вы содержитесь в очень строгом заключении. Она потеряет все, что могла бы вложить в Вас». И случалось, подобное утверждение или ему равноценное делалось многими дамами – такими женщинами, которые с радостью бы меня удержали, кабы не опасались, что я должен буду оставить их, услыхав голос моей истинной единственной матери.

Но поскольку так получается, что ни Вы, ни кто иной не хочет это яйцо высидеть, оно из-за долгих отлагательств может быть утрачено. И оно давно бы уже погибло, если бы не малая доля утешения, которую я извлекаю из восстановительных сил и радости сердца, естественным путем приходящих ко мне, из коих черпаю я поддержку, как оно случается с яйцом Страуса, оставляемом этой птицей по отложении в песке, а она на него снова и не посмотрит. Но солнце, этот общий источник тепла, греющий все сотворенное, насиживает яйцо в песке, и оно оживает, а никаким иным способом высижено оно не бывает. Потому я, который являюсь яйцом, снесенным никем, говорю, что легко мог бы погибнуть без малого веселья в сердце, меня поддерживающего и подобного солнцу. Ибо это всеобщее благо, которого долю имеет каждый сообразно тому, что определил ему Бог.

Но нет тепла столь естественного, как под крылом у матери, и корма так же полезного для младенца, сколь ценно ему материнское молоко. И если вы пожелаете выкормить меня, о моя милая, желанная, возлюбленная матушка, я буду Вам таким же добрым сыном, как юные Аисты и Удоды – своим родительницам. Ведь то же время, которое Аисты тратят на уход за птенцами, употребляют Аистята, ухаживая за матерью, когда станут взрослыми, как и молодые Удоды. Ибо, оставаясь в старом оперении, птица-мать сама собой, как другие птахи, не линяет, но прилетают юные Удоды и своими клювами выщипывают прежние перья, а потом они заботятся о ней и кормят, пока не вырастут новые. И они тратят то же время, хлопоча и питая мать, что употребила она, когда их высиживала. Милая желанная матушка! Я с радостью стану Вам добрым сыном. Ибо если бы Вы захотели высидеть меня и вырастить, то есть удержать в Вашей любви, как уже объяснено выше, что откладывание яйца есть захват влюбленного, а насиживание – это когда его удерживают, так знайте: все, чем истинный влюбленный мог бы доказать свое чувство, сделал бы для Вас я.

Но если Вы не цените мои заботы столь же высоко, сколь свои собственные, и если Вам кажется, что я не вознаградил бы Вас достаточно за любовь Вашу, отдав Вам мою, я отвечаю: не существует ничего такого, чего не уравняла бы любовь. Ведь в любви нет ни холма, ни долины. Любовь едина как море без волн. Поэтому Поэт из Пуату говорил:

Любовь невернее волныИ нету у нее цены.

И от Овидия дошло до нас:

Любовь и ВластьНа общий трон не сядут.

А Поэт из Пуату, следуя в том Овидию, так высказался:

Гордыня с Любовью —Им рядом не быть.

А еще некто со своей стороны сказал:

Я вовсе не могу поднятьсяКогда не спустится она,

имея в виду, что поскольку она выше, а он ниже, ей следует двигаться вниз, а ему вверх, чтобы стать заодно. Это равенство имеет причину:

Из Сан-Дени в Париж не ближеЧем из Парижа в Сан-Дени же.

Итак, я говорю, что если б Вы хотели нашей взаимной любви, это была бы одна и та же любовь – моя к Вам и Ваша ко мне, и та и эта из того же источника. А потому Поэт из Пуату сказал:

Не равный Вам по положеньюВ любви пожалуй равен Вам.

Почему и я говорю: поскольку все едино, я воздам Вам столько же, сколько получу от Вас. Ибо хотя сейчас я хуже Вашего, если б Вы меня любили, Ваше чувство вздымало бы меня все выше и выше, пока я не достиг бы Ваших мест и достоинств.

Оттого мне кажется, что я мог бы стать для Вас таким же достойным сыном, как Аисты и юные Удоды по отношению к своим матерям. Но сдается, что гордыни у Вас поболе, чем было бы мне в пользу, а она рядом с любовью существовать не способна. Вам следует ее сломать и отбросить, как делает Орел, когда его клюв вырастет до того, что клевать уже не может, – он этот свой нос ломает, а потом заново заостряет на самом твердом камне, какой только отыщет, – или не насладиться Вам радостью любви. Клюв Орла указывает на гордыню, которая любви препятствует. Он ломается, когда владетель сам себя уронит до того, что отопрет крепость, защищающую сущий в ней язык ради всеобщего признания и чести дарования.

Но некоторые отпирают ее неправильным способом. Они продолжают скрытничать, когда должны бы стать откровенными, а утешение находят в том, чтобы отыскать неважно кого, ему доверяя и вольно с ним болтая. И я говорю, что это значит ломать клюв неверным путем. Они подобны Кокодрилу. Ибо все существующие существа, которые едят правильно, двигают ради жевания нижней челюстью, верхнюю же держат неподвижно. Но обратным способом ест Кокодрил. У него недвижима нижняя челюсть, а верхней он жует. Так оно и с разговорами о любви. Ведь говоря о ней тому, кто ее непременно должен скрывать, двигают нижней челюстью. Кто же скроет любовь искусней, чем любовник? Никто, ибо так ему лучше. Но говоря о ней в этом мире еще кому-то, двигают челюстью верхней. Нижняя челюсть, поскольку она внизу, указывает на скрытое, а верхняя, будучи вверху, обозначает раскрываемое. И подобно Кокодрилу, питающемуся извращенным способом, когда он двигает верхнюю челюсть, держа нижнюю неподвижной, женщина, болтающая о своей любви с кем попало, только не с влюбленным, а от него все скрывающая, неверно ломает клюв.

Ведь лишь немногие разборчивы в различении доверенных лиц в своих разговорах. Мужчина может изображать из себя образец верности, при этом предательски кусаясь, а с другой стороны (и чаще!) тот, у кого нет намерения выдавать, не знает, как быть скромным, говоря о Вас с другими, ибо скромны и откровенны не были с ним Вы сами. Эти люди сходны с Драконом. Ведь Дракон не язвит кого попало, но отравляет легким прикосновением языка. Так и делают иные мужи. Они распространяют сведения о Вас столь же легко, сколь сами были осведомлены Вами.

Всякий, кто хотел бы уберечься от этого Дракона, должен вести себя как Слон. Ведь Слон по своей природе не боится никакой твари, кроме Дракона. Но с ним у Слона взаимная ненависть. А потому, когда у самки Слона подходит срок, она погружается для родов в воды Евфрата (это река в Великой Индии), ибо огненная природа Дракона не выносит влаги, если же Дракон нападет на Слоненка, то оближет его и отравит. И сам Слон тоже наблюдает у воды на берегу, опасаясь Дракона.

По-моему, те, кто так поступает, могут о Драконе не думать. Ведь рождение означает продолжение любви. И про Куропатку уже говорилось, что когда дама удерживает любовника, тот человек становится ее младенцем. Всякий, таким образом родивший в воде, не должен заботиться по поводу Дракона, ибо вода означает предвиденье, поскольку поверхность ее зеркальна. Почему и Голубка охотно сидит на поверхности вод – ведь когда налетает Ястреб, его тень на границе сверкающей влаги предупреждает мирную птицу, и у нее есть время, чтобы в безопасности скрыться. Вот поэтому я говорю, что предвидящие, то есть те, кто пребывает на страже в отдалении от всех, могущих навредить, хорошо сидят на поверхности вод. Это и значит, что вода есть предвиденье. Оттого, если хочет «она» оборониться от Дракона, пусть рожает в воде, или, что то же, если она хочет скрыть любовь, пусть удерживает возлюбленного с такою предусмотрительностью, чтобы чрезмерные отсрочки не привели его в отчаянье и не принесли вреда, явив видимые иным признаки любви, и чтобы, с другой стороны, ей самой не понадобился кто-то такой, кто стал бы ее утешать, а она бы с ним о том еще и развязно шутила. Каждый способный предвидеть не должен бояться разоблачений. А кому доверять – дело неясное, и если некто желает защититься от зла, пусть хранит себя от всех. Ведь отступник и предатель вполне способен представить лучшие подтверждения своей преданности. Сам я меньше всего доверяю тому, кто дает превосходные удостоверения истинности речей. Если нужны эти неимоверные усилия, чтобы верили, значит, знаемого следует опасаться, и этим хотят воспользоваться.

Многие погибли, доверяясь подобным поручителям, как бывает с породой Кита, столь великого, что когда его спина возвышается над водой, моряки, видя это, принимают ее за остров. Ведь китовая кожа похожа на песок. И моряки на нем высаживаются, словно это и впрямь остров, располагаются и проводят более недели или двух, заботясь на спине у Кита о своем продовольствии. Но когда Кит чувствует жар огня, он погружается с ними на дно морей.

Поэтому я говорю: менее всего следует доверять тому, что в этом мире заслуживает наибольшего доверия, ибо последствия будет испытывать большинство из числа влюбленных. Мужчина может сказать, что умирает от любви, когда ни мук, ни ран он не ощущает, и надуть добрых людей, как Лис надувает Сорок. Ибо Лис таков по природе, что, чувствуя голод и не найдя еды, вымажется в рыжей глине и ляжет, высунув язык и разинув пасть, словно истек кровью. Прилетают Сороки и, полагая, что Лис мертв, пытаются клевать его язык. А Лис зубы оскалит и как схватит за голову, а там и душит.

Итак, человек может вести себя вполне как влюбленный, на самом деле ни о чем не заботясь и только об измене помышляя. Но Вы, конечно, можете меня обвинить в том же самом. На это отвечаю: в войско вступают по разным причинам. Иные идут ради наживы, другие – чтоб послужить господину, некоторые вообще не знают, куда им направиться, и хотят повидать мир. И еще есть птица Стервятник, в обычае у которой следовать за войском, ибо она питается трупами и уверена, что будут там и мертвецы, и убитые кони. Этот Стервятник означает тех, кто преследует дам и девиц, чтобы добиться успеха, но многим женщинам это может просто повредить. А те, кто вступает в войско, потому что сами не знают, куда податься, вот и идут повидать мир, служат обозначением мужей, которые никого не любят. Но они не могут повстречаться с кем-либо, не говоря о любви, а говорить о любви и не просить о ней они тоже считают бессмысленным. Так они поступают не ради измены, а по привычке. Но лишь те, кто зачислен в войско по доброй воле, ибо их господину нужна помощь, служат образом истинных влюбленных. Говоря обо всем этом, я хочу сообщить Вам, что не преследую Вас ни в силу привычки, ни по обыкновению Стервятника. Хотя никакими словами мне не заставить Вас признать породу, к которой я принадлежу, но если Вы оставите меня в своем окружении, я делами покажу, что иду за Вами, чтобы служить моей даме. Тем не менее ввиду того, что обычные доводы ничего мне с Вами не принесут, я просто прошу у Вас одной только этой милости.

Конец Круга

492.

ДАМСКИЙ ОТВЕТ РИШАРУ ИЗ ФУРНИВАЛЯ НА ЕГО «ЗВЕРИНЫЙ КРУГ ЛЮБВИ»

Человеку осмотрительному и рассудительному не следует тратить внимание и время, чтобы сказать или сделать нечто во вред мужчине или женщине, но хорошее дело делает тот, кто способен произнести или исполнить что-нибудь полезное невежде. Это я уразумела, о властный мой господин и любезный повелитель, из Вашего военного резерва, который Вы отправили мне, прося любви, и благодаря ему я чувствую себя вполне уверенно. Всего полезнее будет сперва рассмотреть этот резерв, в котором мне показано, что я не могу с легкостью овладеть знанием обо всем полезном. И, конечно, Вы осведомили меня путем умственных доводов, что ни у кого нет способности знать «все», хотя «все» само по себе познаваемо. Это заставляет, сочиняя ответ Вам, писать с крайней осторожностью, дабы не сказать или не сделать такого, что могло бы впоследствии послужить высмеиванию меня основательно мыслящим мужчиной или дамой. А если Вы и я совершим должное, любовь воздаст каждому по заслугам. По таковым причинам прошу Вас, о мой властный повелитель, в соответствии с Вашими же словами не счесть за наглость, если я помогу себе Вашим рассудком, буде мне удалось удержать его частицу. Ведь хоть мне не известно все, что известно Вам, кое-что из того, что Вы не знаете, я все же знаю. Так что оказать самой себе подобную помощь будет большая польза, ведь нужда моя велика, поскольку я женщина в соответствии с благорасположением Господа нашего, который не пожелал составить меня из менее благородного вещества, нежели когда сотворил Вас. И меня радует возможность сообщить Вам, каким образом, хоть Вы в своем сочинении о том не упомянули.

Бог, который создал весь мир своим величием и могуществом, сотворил сперва небо и землю и все, что существует в одном и в другом, зверей и птиц. А потом Бог сотворил человека, чтоб он стал благороднейшей тварью, какую только можно замыслить. И радовало Бога создание человека из вещества, которое не принадлежит к числу самых подходящих. Из этого же вещества, по мнению некоторых знатоков, Он создал и женщину, которая не понравилась человеку, сотворенному чуть ранее. И так вышло, что после того как Бог дал жизнь им обоим, Адам убил свою жену. И Бог спросил его, почему он так сделал, а тот отвечал: «Пуста была она мне, словно ничто, и я не мог ее любить». Тогда Господь наш явился к Адаму туда, где он спал, взял одно из его ребер и из него вылепил Еву, от нее же все мы происходим. Поэтому иные думают, что, останься с Адамом та первая женщина, он никогда не предался бы греху, из-за которого мы все страдаем. Но в силу великой страсти к изготовленной из его тела даме Адам любил ее таким способом, который сделал это чувство очевидным. Ибо его любовь превысила даже заповедь Господа нашего, о чем Вы слыхали по другому поводу – как они ели этот запретный плод. Но я должна сократить разговоры о данном предмете и вернуться к тому, с чего начала.

Так вот Господь наш дал человеку господствовать над всякой тварью, даже над женщиной, которую Он изготовил из более пристойного вещества, нежели мужчину, и Писание выдвигает разумный довод, почему Он так сделал. Тем не менее сам Он оставался Господом всего созданного и вылепил человека из того вещества, которое было под рукою. А потом Он взял материи от самого человека, как уже сказано, и создал и изготовил женщину. И поэтому я говорю: человек, несомненно, был оформлен благороднейшим Умельцем, и его вещество весьма улучшилось после изготовления. По этой причине дама сделана из равного по достоинству, если не лучшего вещества, чем мужчина. И в этом отношении пусть никто не выходит с попытками опровергнуть следующую истину: даже если бы милость Господа нашего и не была столь обильной, чтобы заставить Его вложить в мужчину стремление властвовать над любым человеческим созданием, мы, сотворенные из более благородного материала, чем Вы, милый мастер, тем не менее должны подчиняться вам по распоряжению Властителя. Но Бог ничего не делал без смысла, ибо если некая вещь, которая из другой происходит, будет ей покорна, то это дело подходящее. Так дама должна подчиняться мужчине, мужчина – земле, а земля – Богу, ибо Бог – творец и властитель всякой твари. Поэтому каждый должен знать, что он обязан покорствовать тому, из чего вышел, а главное – Богу, который все создал, о чем уже сказано. По этой причине, о господин и повелитель, я, будучи женщиной, должна слушаться Вас, мужчину, откуда следует мое намерение взять для использования кажущееся мне нужным, а если что останется, пусть ждет, пока не окажется пригодным или для меня, или для кого другого.