Бывший лучший друг

– Что случилось? – сразу реагирую на его интонацию и волнение.

– Мы в больнице, – слышу его то ли вздох, то ли всхлип. – Всё очень плохо.

– Номер? – резко выплёвываю, залетая в комнату и хватая одежду.

– Вторая городская… – Влад  ещё что-то хочет сказать, но я бросаю трубку, а через минуту вылетаю из номера. Лика в недоумении провожает меня тяжёлым взглядом, а я лишь говорю ей, чтоб проваливала к чертям.

Рвать и метать!

Чудо переключатель,  превращающий  меня из обычного человека в Беса, благодаря которому побеждаю  в  боях, вот-вот замкнется на "вкл".

Пока на предельной скорости  мчусь в больницу, делаю короткий звонок Филу и прошу его приехать. Филипп Романов, мой давний друг, а сейчас и помощник, организатор всего моего спортивного графика и тот, кто за частую говорит за меня в интервью для прессы. Он словно мой атташе, дипломатичен и выдержан. А ещё он мой громоотвод. Сейчас почему-то именно в нём и нуждаюсь. От мысли, что с Милкой случилось что-то плохое, сносит крышу. И Фил  единственный, кто может очень быстро меня усмирить. Энергетика у него такая, умиротворяющая.

– Чем могу помочь? – деловым, размеренным тоном интересуется пожилая женщина возле столика регистратуры. Я ворвался в больницу, сшибая всё на своём пути, а она даже бровью не повела. Выдержка – железная.

– Астахова Милла, двадцать семь лет, – судорожно сообщаю данные. – Палата? – выкрикиваю на весь первый этаж.

С совершенно невозмутимым видом женщина переключает своё внимание на монитор компьютера.

– Минуту, – бросает недовольным тоном. – Так, Астахова… Астахова, – крутит колёсико мышки. Проверяя списки, вглядывается в каждую строчку. От напряжения  сам не замечаю, как  стучу кулаком по деревянной стойке. Женщина поворачивается на этот стук и с укором шикает.

– Быстрее, – требую, убирая кулаки в карманы спортивных штанов.

– Астахова Милла, – наконец находит, что ищет. – Поступила час назад, множественные травмы, полученные в ходе аварии.

– Палата?

– Она в реанимации, – констатирует сухим голосом, а я отшатываюсь, как от удара под дых.

– Где палата реанимации? – как со стороны слышу свой безжизненный голос.

– Туда нельзя. Жди в приемном покое, – указывает на лавки позади меня. Я не сдвигаюсь с места, сверля женщину уничтожающим взглядом. – Вы, кстати, кем ей приходитесь? – словно с огнём играет, спрашивает, совершенно не замечая, как мои глаза стекленеют, а ноздри раздуваются.

– Друг.

– Друг, – хмыкает женщина. – Можно только родственникам, – она понижает голос до шёпота. Это означает, что можно только родственника, да и то за определённую плату.

– Где палата? – спокойно так, но устрашающе спрашиваю реально в последний раз. Достаю скомканную купюру из кармана, даже не вглядываясь в номинал.

– Второй этаж, – сдается женщина, пряча деньги в карман халата. – С лестницы направо и прямо, но туда без бахил нельзя… ЭЙ, – кричит моей быстро удаляющейся спине.

В три прыжка преодолеваю ступеньки, ведущие на второй этаж. Сворачиваю в указанном направлении и бегу по длинному коридору. В нос ударяет затхлый медикаментозный запах, пробуждая разные воспоминания из прошлого. Частенько бывал в подобных заведениях, но никогда мне не было так страшно, как сейчас.

Коридор заканчивается небольшим холлом, имеющим всего одну пошарканную дверь. Табличка на ней сразу бросается в глаза, потому что гласит она: «Реанимация».

– Паш, – тихий голос справа. Резко дёргаю головой. Влад встаёт с лавки с видом полнейшего покаяния. Голова висит, словно шея не может больше её удерживать. Рукой нервно проводит по почти лысой черепушке. И говорить он явно не собирается, ждёт, что скажу я. А я для начала тоже говорить не собираюсь.

Два широких шага приближаюсь. Замахиваюсь, наношу прямой джеб. Характерный хлопок. Влад не блокируется, хотя мог бы. Второй удар – хук с левой, она у меня не ведущая. Понимаю, что убивать не хочу. Удар прилетает в скулу, и Влад отшатывается на полшага. Образовавшееся расстояние даёт мне место для ускорения. Тело напрягается, готовое выпрыгнуть  с места  и снести любое препятствие на своём пути.

– Бесов, – слышу отрезвляющий голос за своей спиной. – Успокойся, – разворачиваюсь и смотрю на Фила. Тот как всегда при костюме, плохо сидящем на сухом и высоком теле. И неизменно с дипломатом, который таскает под мышкой, словно маленькую собачонку. – Кулаками тут не поможешь, – устало говорит, присаживаясь на длинную лавочку, которая издаёт плачевный скрип.

Смотрю на Влада: из носа течёт кровь и небольшая ссадина на левой скуле. Это ничто  по сравнению с тем, что случилось с Миллой. А я даже не знаю, что собственно случилось. Прохожу к лавке и буквально падаю рядом с Филом.

– Что произошло? – во все глаза смотрю на Влада. Тот устало вздыхает, вытирает рукой нос, собирается тоже сесть, но потом передумывает, оставаясь стоять напротив меня.

– Я виноват, – снова роняет голову. – Проскочил на красный и не успел убраться с перекрёстка. Удар пришелся со стороны Миллы.

– Это понятно, – на друге нет ни единого увечья, словно его и в машине-то не было. – Что говорят врачи? – указываю на пошарпанную дверь палаты.

– Ничего, – он сжимает пальцами переносицу. – Уже сорок минут – ничего.

Словно по команде невидимого дирижера, распахивается дверь палаты. Сначала выходят несколько молодых санитаров, а за ними и мужчина средних лет, предположительно хирург, облаченный  в бледно-зелёные одеяния. Подскакиваю к нему, Влад тоже рядом. Оба смотрим затравленно, но молчим в страхе узнать самое неизбежное. А этот как будто издевается и намеренно не встречается взглядом ни с одним из нас.

– Муж? – спрашивает врач у моего друга, тот неуверенно кивает. Чувствую, как зубы скрипят и норовят треснуть. – Что касается переломов… – нарочито медленно растягивает слова этот доктор Хаос. – Мы всё поправили. У вашей жены  серьезная травма головы, – делает многозначительную паузу.

– Да говори, черт возьми! – не выдерживаю я. Врач подпрыгивает от моей резкости, ну или от моего перекошенного лица.

– Она в коме, – его голос всё-таки дрожит и смягчается, – сейчас её переведут в палату с оборудованием, которое будет поддерживать в ней жизнь… До тех пор пока… она не проснётся.

– А можно в другую больницу перевести? – я всё время что-то не то говорю. – Послушайте, доктор, – подхожу к нему слишком близко, – делайте всё, что в ваших силах. Да что и не в ваших – тоже. Это понятно?

Хирург слегка отступает, на лице немой вопрос, направленный Владу. Друг слегка кивает, полагаю, полностью соглашаясь с моими словами.

– Палата будет платная? – деловым тоном уточняет этот бюрократ.

– Хренатная, – опять не выдерживаю. Глубоко вздыхаю, в попытке успокоиться. – По вопросу валюты подойдите к нему, – указываю на Фила. Тот решительно встаёт навстречу врачу.

– Пройдёмте в кабинет, – указывает моему атташе  направление, но прежде чем уйти, хочет ещё что-то сказать. – Послушайте! – смотрит на меня и Влада, – мы вашу …подругу вернули к жизни и заштопали все имеющиеся у неё травмы. Её скорейшее возвращение в этот мир  теперь целиком и полностью зависит только от неё самой.

С этими словами и, видимо, чувством выполненного долга  врач уходит, оставляя меня в конкретном замешательстве.

– Это что сейчас было? – в смятении смотрю на Влада. – Она в порядке, но в коме? Он что бухнул перед операцией?

– Можно к ней? – этот вопрос задаёт мой друг  выходящей из палаты медсестре. Вижу, как он разбит, слышу, как дрожит его голос. Он любит Миллу. А я… я всё делаю неправильно.

– Пройдёмте сначала заполним документы, – подзывает его к себе медсестра. Влад уходит, бросая тревожный взгляд на палату реанимации, а я остаюсь совершенно один.

Не отдавая отсчёт своим действиям, хватаюсь за дверную ручку и, рывком открыв, прохожу в небольшое стерильно белое помещение.  У стены  металлические стеллажи с инструментами, кое-где прикрытыми пеленкой. По центру хирургический стол, а на нем лежит тело. Ком застревает в горле, пока шарю глазами по бездвижно лежащей Милле, укрытой бледно-зелёной простыней до самого подбородка. Одна рука спрятана, а вторая  лежит  вдоль туловища. От неё тянутся трубки, словно клубок, сплетаются, направляясь к всевозможным датчикам, названия и значения которых мне не известны. На лице, таком прекрасном и спокойном, маска с искусственной вентиляцией лёгких. Голова перемотана так, что почти не видно блестящих черных волос.

Плохо. Всё очень плохо.

Приближаюсь. Нерешительно хватаюсь за маленькую хрупкую ладонь. Долго вглядываюсь в безжизненное лицо, теряя самообладание. Огромный ком в горле мешает мне говорить, хотя знаю, что должен.

– Ну что же ты не просыпаешься? – скрипучим шепотом   спрашиваю и слегка сжимаю руку, нервно поглядывая на трубки. – Знаешь, Милк-Милк, мы тут все уже места себе не находим, – уже громче говорю ей, опрометчиво вставляя ненавистное прозвище. Ох, как она должна злиться  сейчас. – Милк-Милк, – повторяю ещё раз, но чуда не будет, она не проснётся. – Хотя знаешь, что? – слегка поглаживаю маленькие пальчики. – Отдохни, наберись сил и возвращайся к нам. Возвращайся ко мне. Только не ходи на свет, Милл. Ладно? Не ходи на свет…

ГЛАВА 3. Обрывки памяти.

Милла

Музыка. Нет, это песня. Всё крутится и крутится в затуманенном сознании. Она звучала в машине. Когда же это было? За секунду до…

Авария!

Прости меня, мой милый друг, за то, что много говорю

Я слов пьянящих, словно брют; Прости за то, что я люблю…*

Всё снова и снова  ранящие слова этой песни, словно иглы врезаются в какое-то сонное и бесчувственное сознание. Боже, выключите это! Выключите! Пытаюсь проснуться, мысленно бью себя по щекам. Представляю, как прищипываю кожу на руке, чтобы сделать больно. Но ясность почему-то не наступает. Только холодная пустота, пугающая темнота и эта песня. Боже, выключите её.

– Ну что же ты не просыпаешься? – если б ощущала сейчас своё сердце, оно, наверное, выпрыгнуло б из груди. Потому что этот голос принадлежит Паше. Я точно это знаю. – Знаешь, Милк-Милк, мы тут все уже места себе не находим, – опять это глупое прозвище, но почему-то сейчас оно ласкает слух. – Милк-Милк, – зовёт меня, а мне хочется ответить, сказать что-то хорошее. Но у меня нет голоса и тела тоже нет. Я ощущаю лишь своё сознание. – Хотя знаешь, что?

– Что? – мысленно спрашиваю у Паши.

– Отдохни, наберись сил и возвращайся к нам. Возвращайся ко мне. Только не ходи на свет, Милл. Ладно? Не ходи на свет.

Хочется кричать, что никуда не уйду, останусь с ним навсегда. Но я всего лишь молюсь, чтоб не замолкал и продолжал говорить со мной. От этого тьма  как будто рассеивается и превращается в серую дымку. Сквозь эту дымку  пробивается белый ослепительный луч. Сперва такой ласковый и согревающий, он превращается в яркий, холодный. Свет! Нет, нет, я не пойду. Я обещала. Но звенящий свет сам ползёт ко мне, за короткие секунды  поглощая всё дымчато-серое пространство. Обволакивает, пронизывает до боли. Ослепляет, хоть у меня и нет глаз. Оглушает, хоть мне и нечем слушать. Сознание взрывается от протяжной трели этого звенящего света, а потом меня засасывает в бездну.

Семнадцать лет назад

.– Ну что ты ревешь? – сижу на сухой, колючей траве, растирая горючие слёзы по щекам. Пашка стоит рядом, кидая недовольные взгляды в мою сторону. – Неужели так больно упала?

– Нет, – провожу рукой по разбитой коленке. – Не больно. Просто девчонки насмехаются надо мной.

– Эти твои подружки? Да они дуры недоделанные.

– Машка брата своего позвала, – снова всхлипываю. – А он сказал, что не пойдёт гулять, пока я не исчезну и не свалю домой. Потому что я маленькая и противная девчонка. Я расстроилась… побежала… ну а дальше… вот, – демонстрирую ушибленное место.

– Ну хочешь, – Пашка присаживается рядом со мной, – я этому брату в нос дам?

Смотрю на него сквозь пелену слёз, невольно начиная улыбаться. А потом и в открытую смеяться.

– Ты что, сбрендил? Ему же четырнадцать уже, он тебя одной левой уложит.

– Не уложит, – вскакивает на ноги мой друг и маленький защитник.

– Что ты, Паш, – поднимаюсь за ним и хватаю за руку. – Не надо. Видишь, я уже не плачу.

– Миллка, Пашка, где вас черти носят? – сквозь густой малинник  доносятся недовольные крики бабушки Павла.

– Идём, – быстро отвечает ей мальчишка. Бабка у него строгая, с ней шутки плохи. Каждое лето,  я провожу у неё в гостях. Потому что отдых на природе очень полезный, так, по крайней мере, считает моя мама. Она со школьной скамьи дружит с Пашиной мамой  и так получилось, что сдружились и мы. Бабушка Валя, мать Пашиного отца, скрипя зубами, терпит нас  все летние каникулы. А мы терпим её.

– Идём, Милл, и слёзы утри. Она разбираться не будет. Обоим наваляет по первое число.

Быстро смахиваю последние капельки с припухших глаз. Да, бабушка Валя никогда ни с кем не церемонится. В деревне все её побаиваются, некоторые даже ведьмой считают. Я маме говорила, что она странная, жаловалась, даже просила не возить меня к ней. Но родители считают, что мы с Пашкой просто придираемся. К тому же, летом нас занимать некому. Все же на работу ходят. Вот мы и торчим в этой деревушке в сорока пяти километрах от родного города. Ладно, хоть у меня Пашка есть, потому что местные девчонки  ну совершенно не хотят со мной играть. Обзывают городской фифой, а я даже не знаю, что такое фифа. Мама говорит, что они завидуют, потому что я живу в городе и у меня больше возможностей, чем у них. Было бы чему завидовать. Город у нас маленький. Три дома, два сарая, как в шутку говорит мой папа.

– Милк, ты спишь? – уже поздно вечером, лёжа на соседней кровати, зовёт меня Пашка.

– Нет, – шепотом отвечаю ему.

– Я тут подумал. Может, мне в спорт в какой удариться?

– В какой?

– Ну в бокс например?

– Ой, Пашка, выдумаешь тоже, – приподнимаюсь на кровати, пытаюсь увидеть его лицо в полумраке комнаты.

– А что? Почему нет? – слышу, что возмущается.

– Это слишком опасно. Ну там травмы всякие бывают. Не надо тебе туда.

– Нет, надо. Буду тебя защищать!

– Так ты из-за меня, что ли? – не хочу, чтобы друга избивали. Часто по телевизору показывают этот спорт. Папа смотрит, а я подглядываю. И всё, что успела там рассмотреть, мне ну очень не понравилось. – Нет. Не надо тебе туда, Пашка. Не надо!

Долго жду, что он ответит, кинется спорить, но в ответ лишь тишина. Обиделся, что ли?

– Паш, – зову его. Молчит. Ну точно, обиделся. – Паш.

– Знаешь, Милк-Милк, – снова это дурацкое прозвище. Увидел эту надпись на английском языке на импортной коробке молока. И теперь его заклинило. Сто раз на дню  меня так называет. Уже все зубы стёрла от злости.

– Не называй меня так, – говорю громче, чем стоило. В соседней комнате бабка Валя  недовольно бухтит что-то еле слышно. Замираю, стараюсь даже не дышать и молюсь, что это она во сне.

– Я знаешь, что думаю? – после минутной паузы спрашивает меня Пашка.

– Что?

– Вот представь, идём мы с тобой вечером по городу…

– А зачем нам вечером по городу ходить?

– Ну когда вырастем. Ну так вот, идём мы с тобой, а навстречу бандиты…

– Ты опять своих мультфильмов пересмотрел?

– Ничего я не пересмотрел, – обижается мой друг. – Я всего лишь хочу сказать, что должен защищать тебя. Ото всех. От бандитов, брата Машки и бабушки Вали, если придётся.

– Почему ты должен меня защищать?

– А ты как будто не знаешь. Ты же мой лучший друг!

*строчки из песни группы Триада "Она не узнает" (песня стала неким источником вдохновения в момент написания книги)

Паша

Шаг – удар, шаг – ещё удар. Каждый стук сердца  опережает на секунду все движения измотанного тела. Рваное дыхание. Пяти часовой спарринга с боксерской грушей  не даёт мыслить здраво. В голове слышу лишь ускоренный сердечный ритм. Это помогает. Не думать о ней. Не думать о том, что с ней. Как последний трус, сбежал из больницы, не дожидаясь перевода Миллы из реанимации. Не могу её такой видеть и ничем не могу помочь.

Блядь…

С трудом сдергиваю перчатки, которые за долгую тренировку как будто приросли к рукам. Хотя это не тренировка. Это бестолковое насилие над собственным телом. Всё, что угодно, лишь бы не думать и ничего не чувствовать. Только боль в руках, бешенную усталость и измотанность. Продержусь ещё час, а потом рухну, чтоб забыться в беспокойном сне.

Удар, прорезаю кулаком, обмотанным в бинт, толстую кожу боксерского снаряда. О, так намного лучше, чувствую жжение. Ещё удар, мозг отключается, лишь выдаёт команды безудержно расправляться с грушей. Она уже недовольно поскрипывает, но это меня не трогает.

Где-то на задворках сознания, слышу звук закрывающейся двери и шаги – лёгкие, цокающие, приближаются ко мне.

– Паш!?

Не реагирую. Делаю вид, что один в спортзале. Я и должен быть один. Предупреждал владельца клуба, чтоб впускал ко мне только Фила.

– Паш. Что случилось-то? Ты весь день меня игнорируешь!

– Слушай, Лик, – прекращаю истязать снаряд и поворачиваюсь к девушке. – Сейчас не до тебя, правда.

– Но…

– Не надо ничего говорить.

– Ну Котя, – протягивает сладким голоском, приближается вплотную. Пальчиком проводит по влажной от пота груди, спускаясь вниз к животу, готовая залезть рукой в мои штаны, низко сидящие на бедрах.

– Не надо, – почему-то неуверенно говорю ей. Я могу забыться с Ликой, снять накопившееся напряжение, наплевать на все запреты и спортивные воздержания. Могу, но не буду. Она не Милла и никогда не будет ею. А я уже начинаю чувствовать себя извращенцем,  пытаясь найти в многочисленных пустых связях  слабые отголоски прошлого.

– Но я настаиваю, – трётся о меня всем телом, лукаво улыбаясь.

– У меня друг в больнице. Мне сейчас не до этого, – говорю по-честному, она должна понять.

– Это ужасно, – наигранно, с мнимым участием говорит Лика. Её руки теребят резинку моих штанов. – Давай я тебя утешу, – нет, она не понимает и не отстаёт.

– Просто уходи, – отстраняюсь, иду к большому стеллажу со спортивными снарядами. Беру первое, что попадает под руку. Скакалка, что ж, будем скакать. Один, два, три, четыре… Отсчитываю каждый прыжок.

– Да пошёл ты, Бесов, – вдруг выплевывает Лика. – Как меня достал твой эгоизм. Пашеньке плохо, и все должны оставить его в покое. Пашеньке хорошо, и все должны участвовать в его празднике жизни!

Никак не реагирую на её речи, слушаю, как скакалка, совершая очередной круг, прорезывает воздух хлестким звуком. К тому же, это не впервые. Лика и раньше закатывала подобные скандалы, а потом всегда приходила просить прощения.

– Я устала от твоего отношения, – собирается пустить слезу девушка, отчего морщусь ещё сильнее.

– Лик, иди домой, – останавливаюсь, говорю спокойным голосом. Таким образом ещё больше её злю. Пусть взрывается, орёт всё, что хочет, и наконец уходит. Оставит меня одного, вариться в мыслях и воспоминаниях.

– Сука ты, Бесов, – орёт взбешенная блондинка. Всё как по сценарию. – Ненавижу тебя. Забудь мой номер, понял? – трясет пальчиком в мою сторону.

– Ок, – поднимаю обе руки в жесте сдаюсь, провожаю её удаляющую спину и наконец вздыхаю – тяжело, смиренно.

Милла… Я должен поехать к ней. Должен быть там, если она проснётся. И плевать на Влада. Она мой самый лучший друг. Да кого я нахрен обманываю! Друг?! Нет, она больше, чем друг. Намного больше…

Семнадцать лет назад

.– Митяй, у меня к тебе просьба одна, только она странная.

– Мы с тобой только что такой гол разыграли! Сделаю всё, что хош, – смеётся, замирая на узкой тропинке с футбольным мячом в руке. Мой старший товарищ Димка  так же, как и мы с Милкой, гостит у своей бабушки в деревне, по соседству от нас. Последнее время  мы частенько с ним гоняем мяч с мальчишками из близлежащего посёлка.

– Мне надо, чтоб ты меня ударил, – в лоб говорю ему. – Нет, даже избил.

– Что?! – ползут белобрысые брови на самый лоб, а солнечно-рыжие волосы встают торчком. – Зачем, Паш?

– Я скажу, что меня избили мальчишки из команды соперников.

– И? – да, это не объяснение.

– Понимаешь, мне надо, чтоб мои родители и Милка решили, что я за себя постоять не могу, – пытаюсь сформулировать просьбу. – Я хочу в бокс пойти, а они все против!

– Ты думаешь, это поможет?

– Уверен, – убеждаю я друга.

– А если бабка твоя пойдёт с этими парнями разбираться и узнает, что они не при чём. Что тогда? – сомневается Митька. – Она у тебя вон какая… строгая, – проглатывает ком в горле. Нет, она не строгая, она ведьма. Такой её считают многие.

– Никуда она не пойдёт, – неуверенно говорю ему.

– Да брось ты, Паш. Попроси родителей ещё раз. Объясни всё по-хорошему. Может, они передумают.

Они-то передумают. Но вот Милка…

– Но мне очень-очень надо, – хватаю друга за руку. – Мне надо, чтобы Милла поняла, как это для меня важно. И поддержала, понимаешь?

– Нет, – по-честному говорит рыжеволосый мальчишка. Я его не виню, но для себя уже всё решил.

– Пожалуйста, – смотрю с мольбой. – Просто ударь меня!

Митька долго молчит, лишь сканирует моё лицо тяжёлым взглядом. Будто проверяет, не тронулся ли я умом.

– Ладно, – сдается он. – Но ты дурак, Пашка. Куда бить?

– Куда хочешь, – подставляю свой фейс под кулак друга, непроизвольно морщусь.

Всё ради благой цели, внушаю самому себе. Ради благой цели!

– Что случилось? – залетает Милка в дом. Я сижу на табуретке, а бабка Валя заклеивает мне рану над бровью. Кровь уже не идёт  и выглядит  не так страшно. Но картину дополняет сине-бордовый синяк под левым глазом.

– Да с парнями мяч не поделили, – хочется улыбаться при виде её взволнованности, но стараюсь держать подавленный вид. – Что я могу перед такими амбалами? Те парни из посёлка  все спортсмены.

– Уши бы им ободрать, – недовольно бухтит бабушка Валя, обрабатывая синяк специальной мазью.

– Больно? – разглядывает моё лицо Милка.

– Уже нет, – пожимаю плечами. – Но больше не хочу получать…

– Может, тебе с футболом завязать? – вдруг выдаёт подруга. Конечно! А ещё что? В куклы с ней играть!?

– Я в бокс пойду, – твердо говорю, глядя прямо ей в глаза.

– Опять ты за своё, – фыркает девчонка.– Бабушка Валя, скажите вы ему!

– Чему быть, того не миновать, – таинственно произносит старуха. – Иди, Павлик, в бокс! – после чего разворачивается и уходит. Я наконец получил одобрение хоть от кого-то. Милка тоже меня поддержит, сомнений нет. Просто понадобится намного больше времени…

ГЛАВА 4. Вечером по городу.

Паша

– Привет, – неуверенно присаживаюсь на холодную металлическую лавку.

– Привет, – устало говорит Влад, не моргая смотрит на дверь палаты.

– Как она? – на тяжёлом выдохе спрашиваю друга. Ком уже стоит в горле, а я даже ещё не видел Миллу.

– Сейчас у неё врач, – кивает в сторону палаты.

– Изменения есть?

– Я не знаю Паш, – вздыхает, всё-таки смотрит на меня. Глаза полны боли, а мне его совсем не жаль. Я просто хуев эгоист, и меня интересует только та девушка, что сейчас находится между жизнью и смертью.

– Тогда  сейчас расспросим всё у доктора, – решительно поднимаюсь, но и шагу ступить не могу, потому что друг тоже на ногах и, схватив за руку, держит мертвой хваткой.

– Паш, давай я сам, – просит по-доброму, но настойчиво.

– На правах мужа, что ли? – с силой выдираю руку.

– Да что это с тобой? – хмурит брови Влад.

– Ничего, – выплевываю, не глядя на него. Начинаю мерить шагами коридор  в слабой попытке успокоиться. – Это ты виноват! Чёрт тебя подери, – замираю на полушаге, не в силах себя контролировать.

– Я знаю, блядь, знаю, – повышает голос Влад. – Что мне сделать? Что? – смотрит с вызовом, как напрашивается.

– Молись, понял? Молись, чтоб она проснулась!

Одиннадцать лет назад

Милла

– Милк- Милк!

– У?

– Ты что такая задумчивая? – Пашка перекидывает спортивную сумку на правое плечо, а левой рукой берёт меня за руку.

– Я не задумчивая, – слегка раздражённо говорю ему. – Я просто не могу больше смотреть на твои синяки.

Мой друг, как и обещал, заручившись поддержкой родителей, причём и моих тоже, отправился на тренировки по боксу. Первый год  его обучал какой-то псевдотренер за бешеные деньги, от которого, к счастью, пришлось отказаться. Следующие два года Пашка посещал профессиональную секцию, но очень быстро её перерос. Оказался слишком талантлив, и его родителям так прямо и сказали: «Ищите лучшего из лучших, и у вашего сына есть шанс». Я до сих пор не могу понять, шанс на что? Начиналось всё просто, как хобби, ну и с целью защиты. А сейчас… А сейчас он уже два года дышит только этим спортом. Уже два года  его подготавливает лучший тренер нашего города, итальянец Луциано Джаннини.