Лайка

Совершив, таким образом, второй малый круг, Никита добыл сорок четыре соболя за десять дней, что было просто невероятным успехом. Можно было бы радоваться, да только вечерами, снимая шкурки, он начал ловить себя на мысли, что ему немного безразличен его охотничий результат. Постоянные блуждающие физические боли в теле пытались все настойчивее затмить разум и убить все внутренние желания и стремления.

Обычно Никита успевал до начала обильного снегопада сделать максимум две полные «восьмерки», что по времени выходило дней пятнадцать-двадцать, хотя бывали года, когда глубокий снег формировался уже в конце октября. На этот раз настоящая зима пришла только к двадцатому ноября. До этого момента Никита успел почти выполнить свой план на весь сезон, но радости никакой он не чувствовал: капсулы помогали, но они и отбирали словно бы внутреннюю силу за счет будущего времени. Он уже начал пить их через день, а иначе руки дрожали, и ни о какой меткой стрельбе не могло бы и речи.

Начавшийся сильный снегопад застал его на пути к основной избушке, когда он закрывал третью «восьмёрку». Забросив охоту, он быстрым шагом заторопился к своему зимовью. Когда Никита добрался уже в темноте к домику, поднялась метель. Снег шел три дня, и на эти три дня он решил взять «отгул» за досрочное выполнение плана. Уставший и измотанный долгими переходами по тайге и смертельной болезнью организм желал лечь на топчан и лежать в тепле, не двигаясь. Никита за последнее время, чтобы отвлечься от мрачных мыслей, старался чаще включчать радио. Он и в былые годы вечерами, для некоторого развлечения и чтобы слишком не одичать в тайге, иногда слушал старые песни и заодно мировые новости. Старый, видавший виды, радиоприемник, работавший от батареек, сдох прошлой зимой, и в Турухунске Никита во время своей поездки в больницу приобрел девайс с литий-ионным аккумулятором. Притом продавец, узнав, что он охотник, настойчиво посоветовал купить еще дешевый кнопочный телефон с таким же аккумулятором в качестве зарядника и шнур для зарядки через снегоход, объяснив при этом все нюансы. По сравнению со старым приемником этот новый оказался просто замечательным аппаратом: звук был чистым, маленький дисплей в темноте выполнял роль ночника, к тому же на одной полной зарядке от одного аккумулятора радиоприемник мог работать два дня. Так Никита и пролежал три дня у себя в базовом хозяйстве, слушая, почти не выключая, радио. Весь мир бурлил, то ли в ожидании войны, то ли наоборот, пытаясь спастись от взаимного уничтожения. Никита слушал новости и ему, смертельно больному, было в какой-то степени даже забавно, как здоровые люди ищут повод, чтобы начать убивать друг друга.

Привыкший чувствовать себя настоящим человеком только в тайге в одиночестве, ему весь остальной мир за пределами Туруханского края казался неким абсолютно отвлеченным космосом. Да, он в молодости поколесил по миру, но это было в другой жизни, и от нее нынче почти ничего не осталось – так, какие-то обрывки, словно фрагменты полузабытого сна. Поэтому и эту политическую мировую суету вокруг Украины Никита воспринимал как игру понарошку, хотя, в то же время, чтобы забыться от болезни, он стал интересоваться этой довольно занимательной игрой: все же он живет в России – как же иначе?

Выбравшись в тайгу первый раз на снегоходе после сильнейшего снегопада, Никита чуть ли не с первых метров езды по путику по рыхлому снегу понял, что его надежды на то, что охота без ружья для его состояния будет чуть полегче, не оправдываются. Охотничьи путики в тайге – это не ровная дорога. При каждом рывке снегохода голова начинала кружиться так, что порой приходилось тормозить и пережидать, пока танцующие вокруг ели и кедры не остановят свой хоровод. Рекс при этом всякий раз недовольно начинал, запрыгнув на нарты, переминаться с лапы на лапу, вытанцовывая степ на брезенте, призывая своим неумным энтузиазмом взять быстрее себя в руки и двигаться дальше, чтобы успеть насторожить все кулёмки на путике и в тупиках. «Чтобы я без тебя делал, друг ты мой! – ласково говорил каждый раз Никита, стараясь сфокусироваться взглядом на лайке. – Видишь, угасает твой хозяин? И ничего не поделать… Мне себя не жалко – жалко оставлять без поддержки мою Таню, моих детей и тебя вот, неуемного оптимиста, тоже жаль: ты же до смерти будешь тосковать без меня…»

Как бы ни туго не приходилось, но все же Никита, как положено таежному охотнику, чуть ли не на «автопилоте», успевал выполнять почти все запланированные и выверенные годами дела по добыче соболя: ставил капканы, подчищал дворики, настораживал кулемки, забирал попавшуюся в ловушки добычу. Он не мог вспомнить ни одного такого богатого на соболь года: в день он забирал по три-пять штук. Бывало и больше. К езде на снегоходе более или менее Никита приноровился, только вот вечерами снимая шкурки, он все больше чувствовал, как пальцы слабеют и плохо слушаются его. При настораживании капканов на морозе это не так было заметно, но при кропотливой работе с ценным мехом это воспринималось очень ясно. Никита вспомнил, когда обратил внимание впервые на боль в запястье и в пальцах, как Юрий Всеволодович долго почему-то изучал именно ногти на его руках и даже прикладывал к ним масштабную бумагу-миллиметровку.

Совершив два больших круга и добыв при этом приличное количество соболя, Никита все же решил наведаться в дальний свой домик в верховьях Нымды. Заканчивалась первая декада декабря. Заканчивались и «волшебные» таблетки – осталось пять штук, поэтому Никита и решил, что если он сейчас туда не выдвинется, то уже никогда там не побывает. Ему было жаль уходить из этой жизни, не попрощавшись со всеми своими таежными пристанищами. Конечно, та избушка была, пожалуй, наименее ухоженная из всех, так как добираться туда летом было довольно сложно из-за скалистого труднопроходимого кряжа, который шел перпендикулярно к реке примерно в десяти километрах от проходной избушки, что была выше по течению от основного зимовья. Проще всего, если можно так сказать, туда можно было добраться на снегоходе по замерзшей реке, но Нымда покрывалась льдом только после продолжительных сильных морозов к началу декабря, а то позже. Да, тяжело было добираться в те места, но добыть хотя бы несколько шкур темного соболя всегда было очень соблазнительно. Даже находясь в исключительно плохом состоянии, эта охота, которая, как известно, пуще неволи, также манила Никиту вместе с желанием повидать и пошаить печку в дальней избушке. Для себя он решил, что там он завершит этот охотничий сезон и выдвинется в сторону Сайгира: свой план он выполнил сверх всяких ожиданий почти в два раза, капсулы заканчивались, а без них он уже все равно ничего не мог делать.

Приготовив все накануне выезда к дальней – седьмой – избушке, вечером, перед тем как принять капсулу, Никита снова, как в первый раз, долго держал его дрожащими пальцами, при этом разглядывая свои уродливо искривившиеся ногти. «А стоит ли возвращаться? – мелькали в замутненном сознании мысли. – Зачем травмировать детей своими мучениями и неизбежной затем смертью. Ладно, Настя и Мишка – они уже большие, а Ритка? Может, съездить в верховье Нымды, добрать последние полагающиеся мне, как охотнику, добычу, вернуться на базу и там, собрав все меха в мешок, лечь на свою кроватку и тихо замерзнуть? После нового года Сашка заедет и заберет мое тело вместе со шкурками. Сразу похоронят, а денег от соболя хватит Насте для поездки в Москву…» Никита представил, как его товарищи-охотники будут пилить бензопилами замерзшую землю для его могилы, потом закопают его, а испорченные цепи выложат на свежий бугорок… «Фу, ты! – громко вскрикнул Никита, придя в себя от унылых видений так, что Рекс, наблюдавший, как обычно, за ним через оттаявшее стекло, моментально исчез. – Так нельзя! Нельзя сдаваться! А что если как-нибудь дотерпеть до Нового года дома, а затем полететь в Красноярск -сдаваться врачам? Пусть они меня там уморят, чем вот так – это ж самоубийство! Какая память обо мне останется моим детям?» Никита даже удивился тому факту, что такая замечательная мысль посетила его только сейчас. Он поймал себя на том, что это решение поехать умирать в больницу, как это ни было странно, его даже немного развеселило. Да, организм разваливается: болит левый бок, болит правый бок, и лежать можно только на спине; ноют все суставы, включая на пальцах рук и ног; еда плохо воспринимается желудком; постоянные приступы удушливого кашля – сложно даже вычислить, что не болит, – но его ждут дома «со щитом». Значит, надо бороться до самого конца, что бы это ни стоило!

Выехал из базового зимовья Никита рано с таким расчетом, чтобы, заглянув перекусить и проверить, как обстоят дела в проходном домике, засветло, желательно на час даже до темноты, добраться до своей обделенной вниманием избушки. С апреля много воды утекло на Нымде – могло произойти все что угодно, да хоть вот медведь мог забрести и поломать все в доме. А на тридцатиградусном морозе, на снегу или хотя бы в санях под брезентом, не поспишь. До промежуточной «станции» добрались с Рексом сравнительно быстро: дорога, где по замерзшей реке, а где по путикам вдоль берега, уже была проложена снегоходом. Дальше пришлось посложнее: течение Нымды выше кряжа, за которым начинался более выраженный горный рельеф местности, было довольно сильным, и местами имелись бурлящие полыньи, которых не осилили морозы до тридцати градусов. Приходилось осторожно, прижимаясь к обрывистым скалистым берегам, аккуратно огибая валуны, объезжать такие места. Когда Никита, подъезжая к избушке, который был расположен рядом с подошвой довольно высокой горы с ее южной стороны, начал вглядываться в знакомые очертания места, то вначале не понял даже, где находится его домик. Вот небольшой лабаз на двух стволах рядом растущих лиственниц, вот верхушка поленницы с навесом сверху, а крыши избушки с трубой нет! Вместо нее какой-то бесформенный сугроб.

Подъехав близко к этой куче снега, Никита понял, в чем дело! Рядом с домиком стояла сосна, которая причудливо росла, обхватив своими корнями огромную глыбу камня, торчавшего из земли своей макушкой. Видимо как раз то злополучное землетрясение, про которое ему рассказали Сашка со Светой, свалило эту старую могучую сосну с ветвистой кроной прямо на крышу избушки. Сердце у Никиты замерло в первый момент от вида этой безысходной картины, но привыкший к любым испытаниям сибирский охотник быстро спохватился и без лишней суеты стал действовать. До заката солнца оставалось примерно полчаса, а дел было на целый день, да еще запросто что-то осталось бы. В первую очередь Никита сделал проход к дверному проему, чтобы оценить масштаб бедствия. Еле-еле откопав траншею вдоль южной стены, он заглянул в пустой проем окошка (стекло для него он хранил в лабазе), потом добрался и до двери, которая висела на одной петле: тяжелое дерево не только разломало односкатную крышу, пробив при этом могучим суком дыру в потолке и снеся трубу печки, но и сдвинул верхний венец. Если бы набедокурил медведь, было бы не так печально. Такой катаклизм Никита видел впервые. Проделав проход к другой стороне домика, он достал бензопилу из саней и первым делом распилил сосну на метровые чурбаки. Жажда жизни словно бы подстегнула его обессилевший от борьбы с болезнью организм – откуда-то неизвестно появились силы, и Никита довольно споро убрал тяжеленые обрезки дерева, стараясь при этом до конца не доломать избушку. Затем он спилил стойки крыши и убрал ее развороченные куски в сторону, чтобы успеть до ночи собрать и утеплить потолок, а также смонтировать каким-то образом печку. Два мешка мха Никиты всегда имел под рукой в каждой избушке, также под навесом поленницы лежал небольшой рулон строительной мембраны. Поработав в молодости в Америке на строительстве каркасных домов, он применял немного те технологи вполне ходко. Заменив сломанные потолочные доски досками от лежанки и двумя половицами (на пол вместо них закинул доски от разобранной крыши), Никита проложил поверх них два слоя мембранной пленки. Затем поверх нее ровным слоем уложил сухой мох из мешков и закрыл его еще одним слоем мембраны, пришпилив ее по краям степлером, который всегда таскал с собой в снегоходе. Сверху аккуратно, уже при свете фар снегохода, он разложил рваные куски рубероида и придавил их равномерно оставшимися от крыши досками

Дальше надо было восстановить печку. Сам корпус стальной этой плиты был цел. Проблема была в дымоходе, которая представляла собой до «катастрофы» вставленные друг в друга две полутораметровые трубы из нержавеющей стали. Сейчас одна из них представляла собой голенище сапога, а вторая – причудливую загогулину. Как минимум, одну из них надо было выправить, так как запасной такой кусок висел под полом лабаза. Спилив подходящую лиственницу соответствующего размера, Никита начал с помощью промерзшего крепкого ствола выпрямлять «загогулину», постепенно вгоняя деревяшку в трубу и, там где надо, слегка постукивая по металлу колотушкой в виде березового полена.

Вот труба просунута в отверстие специально приделанной к потолку металлической сэндвич-панели, которая, к счастью, почти не пострадала – так, слегка погнулась только. Вот захрустела подожжённая береста, и отсветы от веселых языков пламени забегали по бревенчатой стене. Избушка снова стала жилой. Вымотанный до предела, Никита из последних сил сварил себе в котелке кусок рыбы, покормил, пока варился скромный ужин, свою лайку и, зашаив печку, задремал. Часа через три он проснулся от острой боли в обоих боках, потом начался приступ кашля – так он проерзал на шатающейся своей «новой» лежанке в полузабытье чуть ли не до рассвета. Доски, застланные поверх поленницы дров, так и норовили разъехаться при каждом движении, но вставать, чтобы как-то подправить шатающиеся полена под лежанкой не было сил и желания. Под утро, часа за два до рассвета, над вершинами деревьев появилась полная луна и снова, как два с лишним месяца назад возле школы в Сайгире, ее свет каким-то странным образом успокоил Никиту, прервав мечущиеся по узкому кругу мысли в его сознании. Даже Рекс, видимо обеспокоенный наступившей тишиной в избушке, вдруг вылез из своего убежища – катуха – и, встав на задние лапы, стал всматриваться в окошко. Никита, увидев силуэт своей лайки, вдруг неожиданно для себя встал и, открыв дверь и отодвинув висевшую поверх нее брезент с нарт, позвал своего пса, приглашая войти в избушку. Он никогда за все двадцать с лишним лет охоты в тайге не пускал своих лаек в домики, считая это предосудительным делом. Такой позиции держался его покойный тесть, так считали многие сибирские охотники. Сейчас же непонятно что нашло на него, и он захотел вдруг, чтобы его единственный друг в этом суровом безлюдном пространстве спал в одном с ним помещении. Рекс, медленно и с достоинством встав на четыре лапы, недоуменно уставился на него, хотя отчетливо понимал, что хочет его хозяин. Постояв так несколько секунд, лайка медленно прошла мимо Никиты и прошмыгнула в свой катух, издав какой-то странный писклявый звук при этом. «Ну, как хотите, – сказал Никита, порадовавшийся и одновременно удивившийся действию своей собаки.– Мое дело предложить…» Затем он закрыл дверь, как мог плотнее прикрыл проем сверху брезентом и, завалившись на свою шаткую лежанку, скрючился, насколько это позволяла делать ширина «кровати», и заснул.

С первыми лучами солнца он проснулся от дикой головной боли и странного першения в горле. «Не простыл ли я вчера, – подумал Никита, закладывая дрова в печку. – Как же меня Юрий Всеволодович наставлял ни в коем случае не простужаться. Худо же мне придется, если это так и есть».

Все же после недолгих раздумий Никита, несмотря ни на что, решил проехаться по тайге и насторожить кулемки. К тому же он не был на этом участке с весны и, скорей всего, их все придется, где чинить, где поправлять, зачищая от снега и наледи.

Избушка, как уже было сказано, стояла у подножия горы на северном, то есть правом, берегу Нымды, которая здесь уже представляла собой небольшую горную речушку. Еще отец тестя в стародавние времена выбрал для домика это место по причине того, что гора защищала от лютого северного ветра. В то же время, между избушкой и горой имелась небольшая балка, и во время сильных ливней или во время снеготаяния вода со склонов попадала туда и уже по ней стекала в Нымду. За этой балкой, чуть выше по Нымде, имелся родник, который не замерзал даже в самые сильные морозы. Конечно, вода и в речке была довольно чистой и вполне пригодной для питья, но вода из этого родника была совсем иного уровня, а чай же и вовсе даже из посредственной заварки получался отменным.

Сама охотничья территория находилась с другой стороны речки: та сторона холмистой равниной уходила вдаль на юго-восток, постепенно переходя в гористую местность. Между холмами текли множество мелких ручьев, и, видимо, черный соболь из востока по какому-то зову своих предков нет-нет да появлялся периодически в этих благословенных для них краях. В среднем это происходило раз в три-четыре года. Круг по этой территории, вытянутый далеко на восток, был довольно длинным, и Никита решил, что если до полудня не дойдет до середины, то вернется по открытому путику назад.

Полностью подготовившись к рабочему дню и к долгому путешествию по тайге, Никита вышел из избушки, закинул на спину свой карабин и только тут заметил, что с той стороны балки, по пути к роднику, где раньше росли две сосны, из-под снежного сугроба торчат только ветки. Правда, эти две сосны так же, как и та, что упала на домик, росли на камнях. «И эти свалились, – подумал с горестью он.– Что же все так рушится? Видимо, неспроста все это – не будет удачи в охоте. Может, вернуться назад на базу?» Раздумывая, стоит ли сегодня отправляться в тайгу, – может, таки отлежаться сегодня? – Никита машинально надел лыжи и направился, прихватив пустую пластиковую пятилитровую канистру, в сторону родника. Перейдя всего лишь балку, Никита обессиленно прислонился к могучему корню одной из сосен. «Да, надо, пожалуй, сегодня переждать и никуда не ходить, – обеспокоенно рассуждал он, вглядываясь в панораму снежной тайги на том берегу, – или же хотя бы попробовать пройти хотя бы треть маршрута, чтобы посмотреть, стоит или не стоит рассчитывать на добычу в этом году?»

Рекс, уже настроившись на выезд в тайгу на охоту, немного озадаченно постоял, вглядываясь в маячащего с той стороны оврага Никиту, и медленно побрел по лыжне к нему, видимо, в попытке уговорить все же выйти на работу. Лайке было неудобно идти по глубокому снегу на склонах балки и потому, поднявшись к хозяину, она решила подойти к нему по стволу сосны, который, судя по всему подчищенный метелью, чуть возвышался над снежным настом темной полоской.

Никита, все еще не определившийся окончательно в своих планах на сегодня, отрешенно наблюдал, как вначале Рекс долго и неуклюже, проваливаясь в пустоты между веток кроны сосны, вскарабкивался на ствол дерева, а потом неуверенно – местами на коре виднелись тонкие слои наледи – двинулся к нему. «Ишь, какой хитрый, – произнес, улыбнувшись, Никита. – Только, смотри, сейчас свалишься и будешь потом долго карабкаться наверх. Ты же собака, а не рысь…» Он не успел закончить свою нравоучительную мысль, как задняя лапа лайки соскользнула, и собака в мгновение ока исчезла из виду. «Я же тебя предупреждал, – сказал Никита, качая головой, – давай, вылезай обратно из сугроба». Он решил, что Рекс снова провалился в полость между ветками дерева, но тут непривычный вой, словно заплакал ребенок, донесся откуда-то из-под земли, почти прямо из-под его ног.

– Это еще что такое? – удивленно прошептал Никита и, поперхнувшись слюной, закашлял. – Вот это настоящее фиаско, как говорит Сашка. Рекс, ты куда провалился, прямо в ад?

Никита сообразил, что под обломками ветвей сосны, то ли за лето-осень, то ли от этого непонятного землетрясения, непонятно как добравшегося в эти места, образовалась яма. Причем, этот провал, судя по испуганному голосу бесстрашного и умного Рекса, имел внушительную глубину. Он осторожно, чтобы самому не оказаться рядом со своей собакой, подошел мелкими шажками, двигаясь вдоль ствола на своих прочных самодельных лыжах, к зияющей черной дыре и, держась за толстый сук, вытянулся над ней, пытаясь рассмотреть масштабы будущей задачи по вызволению лайки из своеобразной темницы. Увидев лицо хозяина, Рекс оптимистично коротко тявкнул в ожидании скорейшего освобождения. Никита больше всего боялся, что пес мог пораниться при падении или же, не дай Бог, сломать себе лапу – это стало бы точно точкой в охоте. Лайка же стояла, насколько он мог рассмотреть в полумраке, уверенно на своих лапах, что успокоило в некоторой степени Никиту. Вглядевшись повнимательней, он, во-первых, отметил, что сам он стоит надежно на самом краю провала и поэтому никуда не свалится, а, во-вторых, что довольно сильно испугало его, Рекс застыл на небольшом, примерно с квадратный метр, уступе, а рядом с ним зияла черная дыра куда большего размера, чем этот козырек. Если на этом уступе, до которого было около трех метров, белел тонкий слой снега, то в этой зияющей темной пустоте не было видно ни единого белого пятнышка. Надо было срочно вытащить лайку, пока та случайно не упала в эту дыру. Никита, одновременно радуясь тому, что Рекс чудом удержался на уступе, и страшно беспокоясь, как бы тот не свалился с этого пятачка, в смятении бросился к нартам за лопатой и веревкой. Он даже свой карабин, чтобы тот не задерживал его никоим образом – дорога была каждая секунда, – закинул на тот обломленный сук, за который он держался, и тут же забыл про него.

Дорога туда и обратно через балку заняла минут пять. Еще минут двадцать Никита убирал снег рядом с ямой, подготавливая площадку для спасательных работ, время от времени ободряя Рекса короткими репликами и заглядывая во впадину. Когда он подчистил участок вокруг провала, то ужаснулся тому факту, что сам он чуть не провалился, когда шел сюда в самом начале. «Вот и закончилась бы моя жизнь в этой яме, – содрогаясь от ужаса, подумал он, представив дальнейший ход событий, провались он туда вместо собаки. – Еще неизвестно, смог бы я удержаться на уступе…»

Никита перекинул висевший на обломке сука карабин в другую сторону ствола и, сложив пополам веревку, накинул петлю на сосну и пропустил через нее оба конца. Затем нарубил короткие дрюки из сучьев и закрепил их петлями на этих длинных концах с таким шагом, чтобы получилась удобная веревочная лестница для его спасательных работ. Хотя было довольно холодно, Никита снял с себя все, что мешало для лазания в провал, оставшись в свитере и суконной безрукавке, и осторожно спустился к Рексу, – благо, до уступа было совсем не глубоко. Приладив к лайке свой охотничий пояс, он дополнительно обмотал ее крепким длинным мешком и, завязав за спиной ее концы, все это дело пренадежно приторочил к концу другой веревки. Только после этого Никита из некоторого любопытства оглядел пространство провала. Яма представляла собой вытянутое – в длину примерно метров шесть и шириной метра полтора-два – подобие эллипсоида, если можно так сказать. Та сосна, с которой свалился Рекс, лежала поперек с одной стороны этой щели, а другая, которая росла чуть дальше, упала первой, и при падении закрыла своей кроной эту яму почти целиком. По всей видимости, первая волна сильного снегопада и дальнейшие сибирские метели всю эту «конструкцию» законопатили так, что со стороны никак нельзя было заметить эту впадину. Да и сами стены этой ямы показались более чем странными: почти ровные, строго вертикальные, они были словно вырезаны каким-то лазером чудовищной мощности, а не образовались вследствие природных явлений. Также мимоходом он приметил необычно чистую и ровную поверхность самого уступа, если не считать небольшие обломки веточек и сосновой хвои. Да и снег на этом козырьке был почему-то явно лишь тот, который свалил на него при падении Рекс. Отметив эти своеобразности, Никита забыл про них почти сразу: надо было выбираться наверх и бежать в домик греться, хотя, ему показалось, что снизу как будто бы веет легким теплом.

Вызволив собаку из западни, Никита тут же дрожащими от холода руками накинул на себя свою теплую куртку и затем стал снимать все то, что он намотал на Рекса. Он совсем позабыл в суматохе и из-за плохого самочувствия про свой карабин. Когда Никита поднимал Рекса, то веревку для дополнительной надежности он петлями накидывал на тот конец обломанного сука, на котором висело ружье. К тому же, когда он в самом начале перекинул его на другую сторону ствола, впопыхах не заметил, что ремень и вовсе ни за что теперь не держался. Развязывая лайку, он в какой-то момент потянул веревку и, сперва даже не понял, что за грохот послышался из провала. Сообразив, что это упал в яму карабин, Никита просто остолбенел: если ружье упало на самое дно провала, – а, судя по звуку, так он и было, – то запросто мог сломаться приклад или еще что – он никогда не кидал с высоты на камни оружие и не мог даже предугадать степень его поломки из-за такого казуса. «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, – невпопад сказал он, обращаясь к своей лайке. – Другого карабина у нас с собой нет, мой друг, – двустволка в базовой избушке. И какой же я охотник без карабина, а? Дай Бог, чтобы ничего с ним не случилось… Однако, пошли греться – не ровен час, я совсем замерзну. Придется сегодня полежать здесь. Сейчас немного согреюсь и полезу в этот колодец, будь он неладен! И угораздило же тебе путь срезать, Рекс? Мы же не на охоте: шел бы по лыжне за мной, а лучше бы сидел возле снегохода…» Посетовав на неудачи и отчитав своего помощника, Никита заторопился обратно в еще не успевшую остыть избушку.