Лайка

Проводив мужа, Таня, чтобы снять нервное напряжение, прихватила клубок с терпким овечьим запахом с собой на работу и, пока ученики, которые проживали в интернате, были в школе, начала вязать. Своим женским сердцем она чувствовала, что Никита болен очень серьёзно, и предощущение страшного трагического конца, как бы она ни старалась не думать о ней, изматывало ее так, что она даже стала в последнее время испытывать какую-то физическую боль от него. За предыдущие полтора дня – за прошлую ночь и сегодняшним днем до обеда – она постепенно заканчивала уже вторую пару варежек, – сыну Мишке как раз хватит до весны. До весны… Таня в последнее время стала страшно суеверной и боялась всевозможных планов на будущее, и любые мысли с разными перспективами старалась заглушать в самом зародыше. Вот и сейчас, подумав о том, что двух пар варежек сыну вполне хватит до весны, чуть не ойкнув, усилием воли стала думать о своей работе.

Таня до поездки в Москву и знакомства там со своим мужем, окончила в Игарке техникум по специальности «дошкольное образование». Начав учиться там, она чуть ли не с первых дней стала активно заниматься художественной самодеятельностью, а на второй год и вовсе стала участницей ансамбля русской народной песни «Игарочка». Поэтому, когда она получила диплом об окончании техникума, дальнейшая жизненная ее дорога, как она сама о себе думала, должна была непременно направиться в Москву, где ее, такую талантливую, просто обязаны были встретить с распростертыми объятиями… Таня не любила вспоминать тот отрезок в своей биографии, но в то же время тот момент, когда она встретила Никиту на Казанском вокзале, был для нее самым главным мгновением в ее жизни. Она нисколько не жалела о своей неудаче с поступлением в актерский вуз: если бы ее взяли во ВГИК, разве встретилась бы так необыкновенно с Никитой, и разве были бы у нее такие чудесные дети?! Да, жизнь ее в родном сибирском селе нельзя назвать легкой, но у кого жизнь легкая? – у всех одно начало и один конец…

Свое восемнадцатилетие Таня встретила в поезде Москва-Красноярск в плацкартном вагоне, о чем она Никите сказала уже потом, когда они появились в Сайгире. А через месяц она стала его женой, а он – ее мужем, и до сих пор отношения у них между собой были какие-то трогательно-невинные, словно они только-только вот встретились на Казанском вокзале и шагают оттуда куда-то по неизвестным им обеим улицам…

Через три года появилась Настя, а когда закончился декрет – продолжила дальше работать библиотекарем в школе. Зарплата была, конечно, смешная, но зато шел стаж. Правда, через некоторое время, под ее «управление» отдали бывшую «Избу культуры», как называли в Сайгире бывший сельский клуб, который перестал числиться таковым в середине девяностых, и, соответственно, перестали выделять на него средства, передав само здание на баланс восьмилетней школы. Это деревянное здание, по размеру примерно раза в три больше обычной избы, общими усилиями топили по праздникам, и тогда ученики местной школы под руководством Тани устраивали концерт, что каждый раз становилось большим событием местного масштаба. Так шли годы. Потом появился сын Миша, а еще через пять лет – Рита. Лет семь назад, в процессе реорганизации школ, Сайгирскую восьмилетку преобразовали в среднюю школу, закрыв при этом начальную школу в кетской деревеньке в пяти километрах ниже по Енисею и восьмилетнюю школу в деревне Филиппово в пятнадцати верстах выше на Анге – правому притоку Енисея. Сам Сайгир как раз располагался на правом берегу Анги на месте, где она впадала в Енисей. Даже со всеми этими добавлениями учеников, например, в текущем году в школе было всего семьдесят шесть человек, но государство решило, что так надо, а иначе территории и вовсе опустеют. Тогда и решили здание бывшего клуба переделать в пришкольный интернат, смонтировав там перегородки для раздельного размещения девочек и мальчиков. Но так как все же пространство внутри было достаточно большим, то половину решили выделить под две комнаты и столовую, а из той части, где оставалась сцена, сделать наподобие спортивного зала, что требовалось по статусу средней школы. Также, прямо к торцу здания клуба, где был вход, перенесли и собрали на новом месте буквой «Т» административный «барак» бывшей колхозной фермы для размещения в одном крыле кухни, а в другом – склада продуктов и комнаты для воспитательницы интерната. В итоге всех этих трансформаций, Таня получила полноценную работу и полторы учительской ставки, так как к ставке воспитательницы добавили половину за группу продленного дня, которая занималась в самом интернате. Параллельно Таня не забывала свое увлечение молодости, так что кружок художественной самодеятельности функционировал с полной силой.

Сама новая работа пришлась Тане очень по душе, да и из-за того, что здание клуба находилось на территории школьного сада в каких-то ста метрах почти впритык к школе, а дом их стоял также поблизости, она успевала с помощью детей управляться всем домашним хозяйством. В принципе нельзя сказать, что в зимнее время забот был полон рот. Больше всего времени занимало содержание коровы и теленка, которого оставляли на зиму и откармливали вплоть до конца лета следующего года.

Основные заботы по хозяйству ложились на плечи старшей дочери Насти; Мишка же, которому этим летом исполнилось двенадцать, отвечал за отопление и наличие воды в доме. Рита, которая собиралась в школу только на следующий год, как правило, бегала как хвостик за мамой.

Глядя на повзрослевшую свою старшую дочь, Таня с легкой тревогой узнавала в ней себя в молодости: полгода назад она пришла после уроков к ней и, как-то невзначай попросила ее рассказать ее о том, как она встретила Никиту, хотя знала эту историю очень хорошо. Когда она, окунувшись в свою молодость, стала повествовать, Настя, перебив ее в том месте, где она стала делиться о том, какое впечатление на нее произвела Москва, когда она вышла на площадь трех вокзалов, вдруг огорошила ее тем, что объявила о своем решении после окончания школы поступить в военное училище. Как оказалось, она имела в виду даже не военное училище, а Московский пограничный институт ФСБ России. Что она могла ответить? Конечно же, она поддержала свою дочь, и уже вечером они вдвоем начали разговор об этом с отцом Насти. Никита тогда как раз собирался на охоту на гусей, где и потом он упал в воду, отчего Таня иногда даже про себя гадала: если бы они не стали говорить ему о планах Насти именно перед той охотой, может, он и не упал бы в воду и был бы сейчас здоров? Отец спокойно и без колебаний также сразу же поддержал свою дочь, и предложил Насте заняться английским с удвоенной энергией, хотя этот иностранный давался ей и так довольно легко, особенно под руководством Никиты. Шансы на поступление в этот пограничный институт, по словам самой же Насти, были небольшие – конкурс был сумасшедшим, – но, как ни странно, старшая дочь была абсолютно спокойна, как будто бы ей уже в этом вузе приготовили специально выделенное место.

Никита в тот вечер, прогревшись хорошенько в бане после холодной купели на охоте, почти сразу сел считать, сколько нужно денег приготовить для дочери. Узнав от Насти, что девушки, если поступят, должны жить вне института за свой счет, обещал даже написать своему старому другу Валере помочь в этом деле…

Таня перестала вязать и бросила снова взгляд на пустую и хмурую, из-за низко висевших серых облаков, енисейскую гладь. Ее взор невольно остановился на затейливой формы верхушке огромного кедра, которая выделялась отчетливо на самой вершине пологого холма на противоположном берегу реки за поворотом. Сколько Таня помнила себя, этот силуэт, нисколько не изменившись (по крайней мере, так ей казалось), всегда маячил на линии горизонта на фоне неба. В детстве он, как маяк, манил ее к «прекрасному далёко», толкая на безумство первого шага в поисках счастья за горизонтом в облаках. Таня вспомнила, как направившись поступать во ВГИК в Москву, уже попрощавшись с родителями и родственниками, зайдя на палубу теплохода, чтобы не смотреть назад, сразу же перешла на другой борт от трапа и полчаса простояла, глядя на вершину этого старого кедра… Как ни странно, она за всю свою жизнь так и не добралась до того места, где росло это дерево – для нее та территория была так же далека, как Африка или Америка. Как-то она случайно при муже сестры спросила, мол, узнать бы, что это за великан так вымахал. Сашка Хандогин, как оказалось, часто там бывал, и он тогда ей и поведал, что это старый-старый кедр…

Вдруг за спиной Тани послышался какой-то шум, и одновременно послышался пронзительный крик Миши: «Мама! Мама!». Она, все еще не отошедшая от воспоминаний молодости, неловко дернула рукой и выдернула одну из четырех вязальных, сделанных из велосипедных, спиц из незаконченной рукавицы.

– Ну, ты и медведь, Мишка! – одернула ее Таня, собираясь отчитать своего сына, но только тут она поняла, почему тот так резко ворвался к ней: она вроде и глядела в окно, но, утонув в прошлом, не заметила, как белый красивый теплоход уже подплывает к причалу.

– Ты что, мама? – стараясь быть похожим на взрослого мужчину, смешно выговорил сынишка, проворно поднимая выроненную спицу. – Папа сейчас уже будет высаживаться на берег, а ты смотришь на теплоход и даже не двигаешься?! Что-то я не пойму тебя. Ведь папа болеет, а ты не хочешь его встречать? Может, вы поссорились?…

– Да задремала я, Мишутка, – неловко от безысходности соврала Таня и, хотя петли на рукавице стали отлетать, скинув свое рукоделие на подоконник, рванулась к дверям.

Мишка смешно пожал плечами, затем положил спицу также на подоконник и, еще раз пожав плечами, хмыкнул и направился за своей мамой.

Новый теплоход из Туруханска должен был отплыть предположительно в 10 утра – он и вышел в рейс перед закрытием навигации только из-за того, чтобы к весне было составлено расписание, начиная от Красноярска и заканчивая Дудинкой и обратно. На самом же деле теплоход отчалил от пристани только в четвертом часу, и, ожидая отправления судна, Никита немного отоварился разными нужными мелочами в магазинах райцентра. Также, увидев во дворе у Сереги пятидесятилитровый бак из нержавейки, который тот сварил сам для каких-то своих нужд да забыл для каких, выцыганил его не без труда. Бак этот по размеру и по конструкции чуть ли не идеально подходил к печке в его хозяйской пристройке для подогрева воды корове.

Спускаясь по трапу на берег, при этом неся на левом плече большой клетчатый баул, а в правой руке держа довольно тяжелый бак за приваренный кран, Никита обрадовался, увидев жену и сына. Он утомленно улыбнулся, но при этом строго посмотрел на Мишку и спросил:

– Ты что это, милый мой, не на уроках? Прогуливаешь?

– У меня же сейчас физкультура, пап, – серьёзно ответил сын, пытаясь помочь нести бак. – Я отпросился. Мама, скажи папе, что я не прогуливаю.

Таня молчала. Она очень хотела начать расспрашивать мужа о его здоровье и о посещении больницы: удалось ли все успеть, какие врачи его приняли, что они сказали, какие выписали рецепты и купил ли он все лекарства по этим рецептам, – но не знала с чего начать. К тому же она не хотела заводить этот разговор при Мишке.

– Таня, ты возьми мешок, – обратился к ней Никита, ставя бак на прибрежный песок и снимая рюкзак, – а ты, сынок, бери рюкзак. Смотри, осторожно, не тряси особо и не переворачивай – там настойка мухомора.

– Мухомора-а-а-а? – протянул весело Мишка. – Так же скоро зима уже – мухи и так все передохли от холода.

– Мишка, ну что за слово: «передохли»? – одернула сына Таня, и тут же какая-то страшное предчувствие ударило ее словно током.

Она уже хотела было спросить мужа: зачем ему нужна настойка мухомора, но Никита легонько толкнул ее и еле заметно покачал головой, мол, потом поговорим.

– Мама, папа, давайте домой, а то скоро звонок уже на окончание урока, да и дождь усиливается, – пробурчал Мишка и деловито зашагал с рюкзаком отца верх по склону берега.

Дом Шадриных стоял на пригорке, примыкая огородом прямо к забору школьного сада. Конечно, как такового сада вокруг школы не было, просто территория вокруг всего школьного хозяйства, включая бывший клуб, то есть нынешний пришкольный интернат, а также поселковую пекарню и единственное кирпичное строение электростанции с дизельным двигателем, построенное еще при СССР, была условно выделена прерывистым палисадником. Когда Никита, Таня и Мишка зашли гуськом во двор, осеннюю тишину пронзил негромкий, но заливистый школьный звонок: звонили в школе чуть ли единственным вещественным доказательством существования в былые времена в Сайгире храма – малым церковным колоколом.

– Папа, – обратился сынишка к отцу, – я побежал на занятия, но скоро приду: остался последний урок по географии.

Никита похлопал по спину сына и кивнул головой. Мишка аккуратно повесил отцовский рюкзак на шпиль, вбитый рядом с дверью крыльца, и побежал через заднюю калитку в сторону школы.

– А где Рита? – спросил Никита у Тани, ставя бак под навес дровяного сарая. – Какими важными делами занята наша младшенькая?

– Она у Светы, – ответила жена. – С утра она все сидела у меня и ждала возле окна тебя, а потом пришла сестра и забрала ее к себе…

Таня поставила сумку на ступеньку крыльца и зашла под навес. Она села на скамейку и вопросительно уставилась на мужа, никак не решаясь начать разговор о самом главном. Никита же, облокотившись на поленницу, опустил голову и так простоял минут пять, словно пытаясь вспомнить что-то важное.

– Ты во сколько заканчиваешь сегодня работать? – наконец, тихо спросил он, не поднимая головы.

– В семь – как обычно.

– Я к тебе приду – ты жди меня. Договорились? Там и поговорим… Видишь, там, на востоке, какие тучи двигаются на север? Завтра мне надо рано с утра непременно выдвигаться: на Нымде, думаю, отличная вода будет. Надо будет Хандогиных предупредить, чтобы вечером зашли к нам – посидеть на дорожку…

Таня, и без того сильно взволнованная, как-то беспомощно и смущенно посмотрела в глаза мужу.

– Потом, Танюша, – продолжил после недолгой паузы Никита, – потом. Сейчас я выдохся и не могу ни о чем говорить. Даже думать неохота. Да, если встретишь Нину, скажи, что я переночевал у Гали и провел беседу с ее мужем – все нормально у них.

Таня встала с лавки и, немного в нерешительности постояв рядом с мужем, ожидая, может, еще что-нибудь скажет Никита? – зашагала тем же маршрутом в сторону школы, по которому несколько минут назад убежал Мишка. Никита проводил свою жену долгим взглядом, пока та не исчезла за рдеющими кустами рябины школьного сада. Как только Таня исчезла из вида, как тут же из-за поленницы дров, мимо большой собачьей конуры, где на привязи сидели две собаки, появился его охотничий пес Рекс. Умная собака – восточносибирская лайка – все понимала, и потому до сих пор ждала, пока его друг и хозяин останется один, и уже с глазу на глаз молча спросить: о чем он вообще думает? Почти все охотники в поселке – кто вчера, кто сегодня утром – уже отправились в тайгу на свои участки, а он, Рекс, лучший соболятник, если верить самому Никите, изнывает без дела рядом с выбракованными под хозяйские нужды домашними собаками. Так можно и до депрессии дойти и растерять охотничий азарт!

Никита невольно залюбовался своим другом: палевого цвета шерсть с выраженной гривой на шее, сильная мускулистая спина, умные миндалевидные глаза карего цвета, большой красивый черный нос – он двигался словно приведение под мелкими каплями дождя, чуть шевеля загнутым хвостом. Рекс почти уже собрался было уткнуться носом в знак приветствия под мышку присевшего Никиты, но на улице послышались какие-то шорохи, и в следующее мгновение калитка открылась, и во двор забежала Настя. Собака замерла, пропуская вперед старшую дочь хозяина.

– А ты что не учишься? – спросил Никита у дочери, когда та подошла и встала рядом с Рексом.

– У нас сейчас английский. Меня Лидия Егоровна отпустила помогать тебе. Папа, Мишка воду натаскал в баню, а я сейчас затоплю, хорошо?

– Ты бы лучше училась, Настюша. – Лицо Никиты озарилось улыбкой. – Я бы и сам затопил. Ты тогда только воду подогрей – я париться не буду. Ну, что же вы с Рексом под дождем стоите – идите под навес ко мне, что ли…

Отец с дочерью уселись на скамейку, где несколько минут назад сидела Таня. Рекс, наконец, поймав момент, уткнулся-таки под мышку охотника – поздоровался и успокоился. «Надо, однако, как-то все же рассказать Тане и Насте обо всем, – подумал Никита, – но как? Вот же дурацкая ситуация с этой болезнью!» Еще ночью, валясь в каюте теплохода, он решил открыться насчет рака и того, что ему осталось максимум год, – только Тане, а она уже потом как-нибудь расскажет Насте.

Был еще один момент, с которым Никита никак не мог определиться. Дело было в том, что река Нымда, по которой он поднимался до своего базового домика и на которой стояли еще две проходные избушки из семи, была довольно сложной в плане завоза груза. Сама база от Енисея находилась в километрах восьмидесяти, но примерно на половине пути имелся непроходимый для большой лодки порог – почти настоящий водопад по всей ширине реки, от берега до берега. Еще покойный тесть на том месте обустроил перевалочную базу для стоянки лодки и временного хранения груза. Дальше от водопада, выше по течению, примерно с полтора километра шла шивера, и уже только после река была относительно спокойно проходима, правда на небольшом катере и только когда поднималась вода во время сильных дождей, приносимых южными ветрами. Так повелось, что осенью Никита на большой лодке, сделанной в Филиппове мастерами староверами, вместе с остальным необходимым грузом, вез большую двухсотлитровую бочку бензина и оставлял ее на перевалочной базе до марта. А весной по твердому насту с помощью свояка Сашки на двух снегоходах перевозили эту бочку до границы шиверы, откуда уже летом Никита с помощью двадцатилитровых канистр на катере возил содержимое этой бочки до базовой избушки и заливал там в другую бочку. Пустую бочку забирали обратно весной же вместе с Сашкой на обратном пути. Остальной же груз Никита перетаскивал осенью сам и возил на катере в течение примерно недели после прибытия в тайгу. В целом вся доставка груза была похожа на заброс груза в космос: каждый килограмм завоза был сопряжен огромным трудом!

Никита верил доктору Ерохину и понимал, что такой опытный врач не мог ошибиться. Лучшим доказательством вердикта Юрия Всеволодовича служило медленно, но неумолимо ухудшающееся состояние здоровья за последние полгода. Исходя из простой логики, напрашивался вывод о том, что везти приготовленную бочку с бензином нет никакого смысла. Но если этого не делать, то придется как-то всем автоматически объяснять: почему двадцать лет осенью возил бензин, а в этом году – нет. Бочка эта стояла уже в «пакгаузе» – так звали охотники построенный сообща на берегу склад, разделенный на семь секций, по числу имеющихся в Сайгире профессиональных охотников. Туда, за неделю до отправки на участки, они, каждый в свой запираемый отсек, потихоньку начинали собирать груз для завоза. Тут же, немного в стороне, имелся построенный также общими усилиями навес для хранения лодок. И так как в путь охотники всегда отправлялись с утра, то для сбора надо было только перенести из склада свои вещи и аккуратно разместить их в лодке. «Может, перенести эту бочку в Сашкин отсек? – подумал Никита. – Только, черт возьми, придется тогда ему все рассказать… Так неохота об этом даже думать, Боже мой!»

– Что тебе врачи сказали, папа? – встревоженным голосом прервала размышления отца Настя и заботливо добавила: – Лекарства успел купить от кашля?

– Врачам только попадись – такое они наговорят! – пошутил Никита. – А лекарств набрал целый рюкзак: поеду на свой участок и буду целыми днями только, знай, лечиться.

Дочь посмотрела на своего отца и, улыбаясь, покачала головой. «Какая замечательная наша Настя, – подумал Никита, улыбнувшись в ответ. – А доктор хотел отправить меня умирать в Красноярск! Умирать легко, а кто поможет дочери поступить в институт?»

– Пойду-ка я, доченька, схожу к Хандогиным, – тихо сказал Никита, вставая с лавки. – У них, наверное, там Рита – заберу ее домой. Да и с дядей Сашей мне надо кое о чем поговорить насчет планов на завтрашний день. Я тут подумал: пожалуй, они тоже баню собираются топить. Так я им скажу, что мы все попаримся у нас. Ты тогда топи нормально уж, договорились?

Дом Хандогиных, вернее, родителей Тани и Светы, находился в самом центре поселка рядом с магазином. После того, как Сашка женился на сестре Тани почти сразу после свадьбы Никиты, они сперва полтора года жили у родителей Сашки: Никита на свои деньги это время строил дом, и поэтому приходилось примаком жить у жены. Когда же Никита и Таня справили новоселье, родители Светы упросили младшего как бы зятя, если смотреть по возрасту, то есть Хандогина, переехать к ним. Срубленный из кедра еще до революции дедом отца Тани дом-пятистенок с глухим дощатым забором вокруг двора и с массивными, сделанными из лиственницы, воротами представлял собой классический пример сибирского образа жизни. В дальнем углу двора расположилась баня, поставленная уже самим Сашкой лет десять назад и где, как положено, печку выложил его свояк. Когда Никита зашел во двор, муж Светы сидел как раз на пороге этого предбанника и что-то прилаживал к небольшим собачьим нартам. Многие в Сайгире для хозяйских нужд держали по паре выбракованных сильных лаек как своеобразный гужевой транспорт. Так было у Никиты, и так же было и у Сашки: старший его сын, годом моложе Насти, как и Мишка, возили на них воду в течение долгой зимы, ездили на ловлю налима и по прочим мелким хозяйским делам.

– А-а, вернулся наш больной, – поздоровавшись, как обычно немного угрюмо хрипловатым голосом, констатировал факт появления своего родственника хозяин дома. – Не проспишь большую воду на своей Нымде? Ночью у нас тут такой ливень шел, прямо, как летом. Все уже разошлись по своим местам, а я остался ждать тебя – завтра вместе и двинемся… Я-то хоть как доберусь, а ты, смотри, чувствуешь себя неважнецки… Может, сопроводить тебя до перевалочного пункта, а?

– Дождь, видишь, опять потихоньку начинается, – ответил Никита и присел на край чурбака под козырьком крылечка предбанника, – а на востоке так и вовсе льет, видимо, не переставая. Так что доберусь, Сашка, а тебе огромное спасибо за предложенную помощь. Я вот подумал и решил бочку с бензином нынче не брать с собой…

Никита замолк, не зная, что говорить дальше. Сашка же, услышав эти слова, словно окаменел, перестав колдовать над постромкой нарт. Так он просидел минуты три, потом медленно повернул голову в сторону Никиты и все понимающим взглядом сибирского охотника посмотрел тому в глаза. Сашка уже собрался было что-то сказать, но тут позади Никиты с шумом открылась дверь, и послышался звонкий детский крик: «Папа! Папочка вернулся!» Одновременно в сенях грохнулось пустое ведро, и тут же строгий женский голос стал журить: «Ты, Петька, пострел эдакий, куда ты-то несешься? Видишь, в ведре вода была, и ты разлил ее перед самым выходом?»

– Вот наши младшенькие архаровцы появились, – улыбнувшись, кивнул головой Сашка в сторону дома.

У Саши со Светой также было трое детей: два сына и дочь. Старший сын, Павел, как уже говорилось, был младше Насти на год. Дочка Лена была старше Мишки на полгода, но учились в одном классе. Младшему же сыну Петьке шел пятый год.

Рита, быстро нацепив на голые ноги свои резиновые сапожки, подбежала к отцу и обняла его за ногу.

– Привет, Никита, – поздоровалась, появившаяся вслед за Ритой, Света. – Что там, в Туруханске, врачи тебе сказали?

– Да, вроде, буду жить, – ответил Никита и тихо шепнул Сашке. – Смотри, не проговорись никому – пока рано.

– Я зашел пригласить вас к нам в баню, – обратился Никита снова к хозяйке. – Ну, а потом соорудим прощальный вечер – завтра опять нам с Сашкой в тайгу на три месяца.

Сашка встал с порога предбанника и прислонил бережно нарты к дверному косяку.

– Света, принеси-ка нам, пожалуйста, ту распечатанную карту, что утром показывала, – обратился он к жене и, переведя взгляд на своего родственника, прошептал, – сейчас я покажу что-то необычное.

– Что же такое необычное случилось за два дня моего отсутствия? – равнодушно спросил Никита и, взяв на руки Риту, поцеловал ее за щечку. Рита, радостно засмеявшись, обняла своего папу за шею и прижалась к его бороде.

В это время Света выбежала обратно со стандартным листком бумаги и подала ее сыну. Тот, уже к этому времени обувшись в свои сапожки, гладил подошедшую хозяйскую собаку-соболятницу Ласку. Мишка перехватил листок и подбежал к отцу.

– Вот, смотри, что на почте Свете прислали, – забрав листок у сына, Сашка сунул его под нос свояка.

– Ну, карта наших мест – это я узнаю. И что дальше?

– А дальше вот что: видишь, вот эту красную точку – точнёхонько возле твоей самой дальней избушки?