Сны о другом мире

Теперь все безнадежно заросло подгнившим мхом, а местами и непроходимым кустарником. И особенно это чувствуется во двориках бывших жилых построек.

…А ведь тридцать лет назад, и я жила в одном из них. Высоком доме с колоннами в шесть этажей. В большой квартире на верхнем этаже с занятным узорчатым балконом. И каждую весну мама сажала там петунии сливового цвета с резким и пряным ароматом. А ее долговязая девчонка, откликающаяся на имя Анюта, была настоящей грозой района. Устраивала драки во имя справедливости. Гоняла мальчишек, что вытаптывали клумбы. Проводила литературные чтения, обязательные для местной детворы, что были значительно младше нее. А кто уклонялся от такой воспитательной дружбы, сразу оказывался на «исправительных» работах по уборке парадной. Сказать честно, Анюту недолюбливали все.

И вот спустя столько лет, когда ее имя стерлось в послевоенной человеческой истории, судьба шутливо распорядилась вернуть ее в тот двор с петуниями и литературными посиделками, которые затаились так глубоко в ее памяти…

И теперь она стоит, точнее я стою и пытаюсь даже не вспоминать про эту девчонку-оторву, за которую мне так стыдно. Даже дома вокруг до сих пор молчаливо обижены. Еще раз оглядываюсь по сторонам. Первые этажи глухо забиты. Верхние просто сгорели. А наш узорчатый балкон обвалился, оставив от своей бетонной конструкции лишь штырь, торчащий из заплесневелой стены. Весьма жалкое зрелище.

«Эй, нашла что-нибудь интересное?»

От размышлений меня отвлекает Матвей, самый юный член нашей экспедиции, а это значит, совершенно уже не знакомый с прежним дворовым миром и цветочными балконами…

Отрицательно мычу ему в ответ и поспешно удаляюсь с разрушенного двора моего странного детства на усеянный трупами проспект Героев…

День пятьдесят седьмой. Величественный

Вчерашний проспект Героев сегодня можно пройти за час. Еще нам предстоит исследовать стадион и разбить палатку на Фонтанной площади. В нескольких кварталах от городского Пролетарского парка.

Ночевать внутри каких-либо помещений мы не рискуем. Слишком большая концентрация гнили в воздухе и высокая вероятность встретить непрошенных гостей, о которых мы пока можем только догадываться.

На площади же, наоборот, все на виду. И мы, сменяя караул, дежурим так всю ночь по двое. И я опять с Матвеем в паре. Прямо какой-то знак свыше. И только не понятно, от кого. Да и зачем.

Матвей так сосредоточенно поджаривает гусениц на костре и смешно мотает больше не кудрявой головой из-за надоедливого дыма. Ведь волосы всегда сбривают перед экспедицией. И моих подавно нет. Только мягкий округлый ежик. А в предрассветном силуэте Матвея угадываются характерные восточные нотки, нетипичные для наших краев. Крупный нос с горбинкой, густые брови и некогда шикарная шевелюра выдают его смешанную кровь. А ведь человек нового государства – всегда с бледной кожей, неглубокими серыми глазами, белесыми бровями и ресницами. Такой славянский тип в почете. И пока Матвей так аппетитно хрустит гусеницами, я задаю неудобный вопрос о его носе.

И да, с ним становится все ясно. Его мать, дабы уберечь от лишних расспросов, в графе «отец» указывает соседа-плотника по бараку. А оказывается, плотника и близко не было, пока рьяные клетки образовывали новую жизнь. Но сейчас это не так уж и важно. Зато отец-плотник – это почетно и идеологически перспективно.

Я тоже принимаюсь за гусениц. Ведь мы – последняя дежурная пара этой ночью. Через час мы разбудим остальных и поднимемся к стадиону.

Полвека назад это было самое крупное сооружение на материке. Величественное и помпезное, оно вмещало несколько десятков тысяч любителей хлеба и зрелищ. И оно прекрасно справлялось со своей функцией. Основатели потом не раз жалели, что пришлось отрезать такой важный элемент инфраструктуры в зараженные районы. Но тогда выбирать не приходилось. Паника и риски не справиться с эпидемией сыграли свою роль.

Прошли годы, и теперь мы возвращаемся с заданием исследовать стадион на предмет пригодности к дальнейшей эксплуатации и степени зараженности. Поэтому сегодня нас ждет долгий день.

А пока есть время насладиться видом огромной бетонной площади с аляповатым фонтаном и лавочками без функций.

«Матвей, только тс-с…! Побережем сон товарищей, ведь у них в палатке так по-утреннему тихо…»

День пятьдесят восьмой. Осознающий

Больше ничего не будет так, как прежде. И о стадионе можно сказать аналогичное. Диаметральные колонны, расположенные по внешнему периметру, разрушены на семьдесят процентов. Это будто какой-то глупый архитектурный просчет, из-за которого за каких-то тридцать лет здание без эксплуатации и должного ухода растаяло на глазах. Почему коррозия так не щадит несущие элементы? Почему колонны не перестают плеваться бетонными облицовочными нашлепками, давно способствующими обнажению железной арматуры?

Металл теряет свою прочность слишком быстро и губительно, особенно в таком сыром, прогнившем месте. Наверное, этот туман из бактериальной слизи никогда здесь не исчезает и густо обволакивает городские силуэты заброшенных районов.

А судьба стадиона после осмотра теперь требует кардинальных решений. Обширных очищений от трупного мусора. Великих свершений нового государства путем сплочения несчастных остатков некогда бесстрашного народа.

Как по мне, так все эти районы безнадежны. Как и любимый стадион, куда в детстве каждую весну мы ходили смотреть трудовые демонстрации. Играла громкая торжественная музыка. По дорожкам в унисон двигались почетные работники и приглашенные спортсмены. Но я всегда ждала завершающего номера, когда на поле выкатывались циркачи-акробаты. Какой же это был восторг и детское, самое наивнейшее по всем детским степеням ликование.

«Ура!!!» – кричала я и без остановки махала флажком, что покупал мне папа перед шествием.

«Ура!!!» – кричала я работникам дорожного треста.

«Ура!!!» – кричала я железнодорожникам и Клубу юного альпиниста.

«Ура!!» – захлебывалась я от восторга, приветствуя спортивных чемпионов и акробатов.

Стойки, прыжки, тройные перевороты, техника взаимовыручки и синхронности – тогда меня, маленькую веснушчатую девочку, окружали вызывающие восторг профессиональные спортсмены, да еще и с крепким налетом цирковой надменности.

…Но это все в прошлом. А сейчас Кристина набирает последние пробирки со стадионным материалом. Вдруг у нас получится определить еще и природу металлических разрушений от главной заразы последних десятилетий…

А мое тело лишь начинает зябнуть от мыслей о возможном невозвращении и от садящегося за стадион солнца. Считаем, что экспедиционного материала нам ох как предостаточно!

Теперь дело за малым, и если поторопиться, можно добраться до выхода в Город еще до заката.

День пятьдесят девятый. Абсурдный

У вас когда-либо возникало чувство, что вы живете в игрушечном мире? Мире, которым управляет сказочник, такой весь необычный, в вельветовом костюме и огромной шляпе. Он придумывает новых людей, события и окружение. Тщательно вырезает из бумаги крохотные домики, заранее стараясь обрамить их в оригинальные узоры и симметрии.

Домики бывают разные: одни белые, другие – цветные. Никогда не знаешь, что придет на ум чудаку с ножницами. Потом благодаря ему же начинают появляться деревья. Иногда дикие кустарники вдоль кривой речушки. Сами понимаете, что у сказочника и в помине нет линейки, только его прыткие пальчики и карандаши. Поэтому прямых линий в его измерении не найти. А дальше он создает манекены в форме животных и людей. И придумывает им же занятия!

Например, один большой манекен ведет выгуливать своего четвероногого пластикового друга. А потом собирает пластиковые экскременты в самодельный бумажный пакет, в котором совершенно нет прямых углов. Ведь по замыслу у пластиковых людей тоже нет линейки. Зато у них есть бумажные голуби. Их можно, например, приклеить на башню Главной ратуши. Или на ниточках заставить парить над стадионом. А можно их же скучковать в особую птичью делегацию у фонтана. Наверное, пластиковые дети смогут их покормить песком, отчего птицы, несомненно, придут в восторг!

Потом сказочник ни с того ни с сего снимет шляпу и резко прикроет ею добрую половину сделанного им богатства. Потом передумает и, освободив всех от шляпных оков, организует великий праздник. С манекенами, деревьями и домиками. На игральной карте появится яркий бумажный шатер, нарисованный возле новой речушки.

И этот пир будет настолько шумным и веселым, что будут содрогаться городские стены и падать деревья в парке. Но праздничного апофеоза так и не случится, потому что создатель-шутник всех перемешает и засунет в мешок.

И тогда совершенно не будет понятно, зачем таким сумасбродным изначально давать власть, если они даже не знают, где должен быть выход.

Ах да, про выход. Мы его так и не нашли, но об этом не сегодня…

День шестидесятый. Провокационный

Он состоит из огромного спектра провокационно ругательных слов. И сегодня мы вспоминали их все.

Ведь скоро солнце опять сядет за главной городской башней, а мы все еще здесь, за стеной. Безумство и безудержное желание найти выход подстегивает двигаться быстрее, а думать хладнокровнее.

По всем физическим законам городская материя неизменна, поэтому здравый смысл говорит о том, что скоро мы найдем всех нечаянно потерявшихся. Но наши другие рецепторы жадно впитывают иную многокилометровую реальность, где стена слишком функционально проста и является лишь стеной. Без конструктивных особенностей, входов и выходов.

И вот мы опять разделяемся, чтобы сделать очередной, совершенно безрезультатный обход. И Матвей опять со мной. Он много шутит, пытаясь разрядить обстановку и сгладить мое каменное лицо, которое может означать только одно. Что мы все останемся здесь.

Неожиданно он начинает рассказывать, как потерялся в детстве. Точнее, как сбежал из трудовой деревни. Кто-то из ребят ему поведал тайну, что если переплыть речку и пересечь пролесок, то там будет настоящий детский лагерь, где можно жить в палатках и получать зефир к обеду.

Естественно, восьмилетний Матвей хотел палатку и зефир так сильно, что переплыл речку и забрел в лес, в котором оказалось болото, да такое глухое и непроходимое, что его едва смогли найти только на следующий день. И сам он там выжил чудом, соорудив на дряхлом дереве себе настил из старых веток. И его небольшой вес ему помог, ведь взрослому там было бы совсем не удержаться.

Ох, и влетело ему тогда от матери! И от трудового бригадира. В наказание он мыл цеха к партийным праздникам и выучил целый том новой истории.

Матвей – чудак, он не знал лучшей жизни. Не ходил в обычную школу, не играл в догонялки с дворовыми друзьями, не лопал торт на свой день рождения. И все равно он теплый и открытый. И, наверное, правда делает мое каменное лицо чуть оптимистичнее. А мою жизнь за стеной чуть веселее…

Мы заходим в тенистый переулок Освобождений, тут когда-то был мой любимый продовольственный магазин. И я, как важная птица, лет с пяти отроду ходила сюда за продуктами. Покупала бекон, хлеб и масло. С трудом тянула холщовую сумку, но упрямо шла только вперед. А возле соседнего дома всегда приветствовала тетю Любу, которая неспешно выползала навстречу солнечным ваннам. В шляпе в горошек и любимых зеленых колготах. Ее орущие кошки были при ней.

А в доме напротив жил полковник Игнатьев. Так почему-то отец называл его. Строго и по фамилии. И иногда мы заходили к нему в гости. Он много курил и передавал папе письма. Наверное, из армии или рабочие. Я же от нечего делать всегда рассматривала открытки с яркими зубастыми женщинами и цветами победы. Наверное, этот полковник был важным человеком на войне. Но что произошло с ним после нападения и массового заражения, я не знаю. Хотя и догадываюсь о самом вероятном исходе…

Этот переулок, как и частичка моей старой и вполне счастливой жизни, остались здесь. Как и многие другие места в этом городе. В глухой, охватывающей до кончиков пальцев тоске, которую Матвею, человеку новой трудовой эпохи, не понять даже на тысячную долю…

День шестьдесят первый. Ускользающий из сознания

Так странно, что даже не хочется записывать свои мысли. Ведь мы пытались, искали, но ничего так и не нашли.

Сегодня мы ночевали у стадиона. Там неприятно, ветрено, но безопасно. Хотя с первыми лучами солнца я слышала шуршание, практически немое и такое иллюзорное. Матвей предположил, что это птицы. Я предположила, что мертвецы. Вот так общаешься с человеком, а потом понимаешь, что весь мир – это отражение твоей внутренней реальности. И этот же мир включает в себя сотни, а то и тысячи параллельных миров, преобразованных чудаками-оптимистами. Хорошо, что, наверное, встречаются совсем прискорбные и грустные миры. И тогда я в ряду мировой статистики по созданию реальностей зарекомендую себя как весельчака.

Теперь я, правда, тоже смотрю на стадион, и мне кажется, что он не так уж плох и, наверное, при более детальной инженерной оценке сможет выжить на радость нашего правительства.

Но есть другой тревожный вопрос, который состоит в том, что мы, члены исследовательской экспедиции, никому ничего не поведаем, потому что выход так и не образовался. И ни про какой хладнокровный разум теперь никто не говорит. Извилистая субстанция в моей голове отказывается от четких вчерашних указаний и представлений, а входит в новую, совершенно чужеродную для меня стадию абстрактного регулирования.

Например, я сейчас сижу у основания фонаря на проспекте Победы и считаю трупы, которые только способна увидеть своим не стопроцентным зрением. Когда удается насчитать четыре сотни, начинаю думать об их утилизации и вывозе. Сколько для этого понадобиться грузовых машин трудового типа? А военного?

Дальше в голове совсем возникает кисель, и начинаются вычисления погонных метров ткани для кремации. И чтобы окончательно напугать саму себя, я пытаюсь представить суммарную массу пепла, полученного для братской могилы.

И, наверное, Матвей прав. Я слишком пессимистична. А он же видит восторженный восход и пение птиц, диковинно законсервированные дома и целые истории, солидный и нужный потенциал для развития Большого города.

Но его разум пока тоже не может понять, каким образом от нас ускользают огромные железные ворота, через которые мы перешагнули в полную неизвестность пять дней назад. Теперь-то нам все понятно. Разрушенный город, воспоминания и жертвы этой войны зияют открытыми ранами именно здесь, и почему-то это место теперь нас не выпускает.

Наверное, и в этом тоже есть определенный смысл, который предстоит еще понять…

День шестьдесят второй. Расшатавшийся

У Джека истерика. И какая-то она совсем не детская. Видимо, он тоже представил, что ближайшие годы проведет здесь с бесконечной стеной и трупами.

Вообще Джек – это про стабильность. Его взяли в экспедицию за выдающиеся спортивные заслуги и недюжинную выдержку. В прошлом Джек – морской вояка, человек, готовый проводить в замкнутом, качающемся на волнах пространстве месяцами, да еще и продолжать хладнокровные бои. Джек – наш усатый черт с революционно-трудовыми замашками, которые так нравятся вождям. У Джека даже двойной паек как у заслуженного ветерана, но он все раздает нам. Наверное, у него весьма доброе сердце, но нервы выдают его истинную сущность.

Необъяснимые и тревожные события последних дней сделали из Джека психопата. Он носится вдоль стены, грозно размахивает руками и матерится на чем свет стоит. Иногда убегает поорать на другой конец улицы и потом возвращается. Как будто ему это помогает.

А Матвею, который, наоборот, сидит спокойно уже добрый час рядом со мной на бетонном постаменте, приходит в голову гениальная идея приободрить беднягу и по-дружески обнять. За что он великодушно и получает окровавленно-обиженное месиво из носа, брызжущее и весьма не симпатичное.

Тут резко приходится вмешаться и мне, успокоив «добряка» палкой по шее. Джек издает безумное рычание, как будто он превращается в собаку. И молниеносно убегает прочь.

Бинты в аптечке у Кристины – это всегда кстати, ведь нос не сдается, продолжая изливаться на куртку Матвею. Прекрасно! Джек совсем исчезает из виду в конце квартала. Теперь делаем ставки, уважаемые товарищи, посмеет ли он к нам вернуться.

Сижу. Затыкаю бинтами красный опухший нос соседа по несчастью, который так интенсивно мотает головой, видимо, пытаясь ускорить заживление сложно заживаемого.

А мне даже смешно. Впервые за эти дни! Хотя перспектива озвереть и напасть на ближнего кажется каким-то непостижимым космосом безрассудства. Но, видимо, не для Джека.

И пока я разбираюсь с носом, другие исследуют старые торговые витрины в надежде открыть хоть какую-то из них.

Ведь наши запасы заметно скудеют. И если завтра не случится чуда, и мы не найдем выход, то нам понадобится как минимум продовольственный склад. И сухое помещение для сна.

Вот только где его найти-то, в сыром, забытом всеми живыми месте!

Но коллективная сущность нашей экспедиции такова, что пока остается хоть один человек со здравым умом и памятью, то значит, и будет теплиться надежда на позитивный исход.

Хоть эта надежда уже слегка и озверела…

День шестьдесят третий. Бесконечно дождливый

Крупными каплями по брезентовой крыше. Наше новое убежище – Социалистическая библиотека юных. Огромное, круглое архитектурное чудовище с миллионами книг пропагандистского содержания.

Сюда нас приводили в детстве целыми классами и устраивали собрания. Иногда мы тут играли. Или слушали очкастую тетеньку-лектора. Она всегда приходила в строгом вельветовом костюме и вещала о счастье. Политическом и трудовом. А я активно ей помогала строить мальчишек. И следить за порядком и тишиной.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.