Роман

Равномерный шелест нарастал, пока не начал оглушать Я закричал, но не услышал собственного крика. Уши запомнил грохот крыльев. Он стал таким громким, что исчез. Осталась только звенящая тишина, как будто мне дали по затылку. "Ты выпил из золотого кувшина," – прозвучало в этой пустоте, – "и принял меня". Что-то больно укололо в сгиб руки. Я дёрнулся, по глазам резанул свет. Чьи-то ладони упёрлись в плечи, перехватили локоть. Проморгавшись я увидел над собой суровое сосредоточенное лицо медбрата, который крепко прижимал меня к кушетке.

– Павле, отпусти, – голос нашего штатного врача действовал на всех одинаково: люди делали то, что она пожелает, – Ро́ман, ты слышишь меня?

Лицо Павле исчезло. Я посмотрел в бледно-зелёные глаза Минки Нерсе и кивнул. Она скупо улыбнулась сухими тонкими губами и заправила прядь коротких серых волос за ухо.

– У тебя что-то болит? – я прислушался к ощущениям и помотал головой. – Говорить можешь?

– Да… – горло как будто ободрало, я закашлялся.

– Открой рот, – она посветила фонариком и кивнула, – закрывай. Так, полежишь немного в лазарете. Несложные процедуры и покой тебе пойдут на пользу. Павле, увези пациента в третий бокс.

Медбрат одной рукой взялся за спинку каталки, а другой понёс стойку с прозрачным мешочком капельницы. Трубка тянулась от него к моему предплечью и подавала раствор в вену, который казался ледяным. Я откинулся на жёсткую подушку и стал изучать узоры трещин на потолке. Хотелось разобраться, что происходит, но тихий голос в сознании просто не лезть, не смотреть в сторону этой тайны, не думать о золотом кувшине, из которого я будто бы испил. Всё бред, галлюцинация и, возможно, болезнь. Ниро́, наверное, поранился, залил меня своей кровью и умер, а я убежал. И теперь я окончательно заболел какой-то неведомой болезнью, не зря же всё время был таким худым. Может, даже скоро умру.

Мысль о смерти никогда меня не тревожила. Это был естественный ход вещей: родился, жил, умер. Как конец любой истории. Не хотелось мучиться. Терпеть боль – это неприятно. Но все же терпят так или иначе. Я не заметил, как кончился коридор. Павле вкатил медицинскую койку в небольшую комнату без окна. Темноту здесь разгоняли только две желтоватые лампы под потолком. Он поставил каталку у стены и привлёк моё внимание, помахав рукой. Медбрат ткнул в мешочек с капельницей, показал уровень жидкости и жестами объяснил, что когда она закончится – мне нужно будет перекрыть трубку. Я кивнул и остался в палате в одиночестве.

Лежать было скучно, но вставать совершенно не хотелось. Я смотрел в стену и, кажется, начал задрёмывать. Бессонная ночь забирала силы, глаза закрывались будто сами собой. Я погружался в мутный полусон, из которого вроде бы всплывал, а может, и нет. Всё смешалось: видения и реальность. Я был как будто птицей на привязи, которая готова взлететь. Но прочная нитка держала крепко. Перекусить её клювом было нельзя. "Если бы у меня были зубы!" – мелькнула дурацкая мысль. Сознание зацепилось за неё. Ведь я человек, у меня есть зубы. Я не мог прекратить думать. Зубы!

Проснулся от жара. Хотелось пить ужасно. Болел рот, дёсны чесались и пульсировали. Я повернулся набок и задел рукой стойку с пустой капельницей. Подача лекарства была перекрыта. Вынимать иголку я не рискнул, схватился за металлический штатив, как за трость и встал. Слабость и головокружение были не такими страшными, как озноб, который заставлял тело дрожать не прекращая. Рука прыгала, как бы я ни цеплялся ею в край кровати, мышцы на ногах свело от сильной дрожи, но хуже всего было зубам. Они клацали, и каждое соприкосновение отдавалось мучительной болью, кое-как я завернулся в больничное одеяло и вспомнил, что в коридоре была дверь в туалет.

Шаркая босыми ногами по холодному полу, я шёл со скоростью улитки, опираясь на капельницу, как на палку. Пол под ногами как будто шатался. Но мне нужно было попить и умыться. Казалось, что я умру, если этого не сделаю. Несколько шагов через коридор были бесконечностью. Добравшись до заветной двери, я вошёл и увидел в углу душевую. Гораздо лучше, чем просто умывальник! Как мало нужно человеку для счастья – кафельный квадрат со сливом под ногами и лейка душа. Я боялся, что горячей воды не будет, но, к счастью, был не прав. Пусть она казалась немного теплее тела, но повесив полотенце на крючок и сбросив последнее, что на мне было, я чуть не заплакал от счастья, когда смог отогреться.

А через несколько минут рефлекторно почесал десну пальцем. Что-то захрустело. Я знал этот звук и резкую неприятную боль. Так выпадает молочный зуб. Или отламывается коренной, если по нему хорошенько ударить. Пару зубов я потерял именно так. Замерев, я вынул палец изо рта и посмотрел на него. Со сморщившейся от воды подушечке стекала кровь. Захотелось завыть. Тронув языком зуб, я почувствовал, как он отделился от десны и твёрдым чужеродным кусочком упал в рот. Инстинктивно я его выплюнул. Зуб поскакал по кафелю и укатился в сток. Я запаниковал и, кажется, заскулил, принялся ощупывать всю челюсть, дотрагиваться пальцами до зубов. Некоторые с хрустом отрывались и выпадали мне под ноги.

Я рванул к двери и закричал. В проёме возникла огромная тёмная фигура. Мне показалось, что там стоит птица в плаще. В глазах потемнело. Резкая боль на уровне сгиба локтя отрезвила. Через пару ко мне шёл Павле и нервно жестикулировал. Я только мычал и мотал головой, показывая на свой рот. Медбрат схватил полотенце и прижал к моей руке, потом сгрёб меня, оторвал от пола, как куклу и понёс. В коридоре мне стало холодно, снова пробрала дрожь. Павле положил меня на кушетку, выдвинул ящик в тумбочке и принялся мотать мне руку. Только потом принёс два одеяла и требовательно уставился в глаза.

– Зубы… – прохрипел я и открыл рот, показывая на свежие кровоточащие лунки.

Он нахмурился. Придавил меня ладонью к кушетке и погрозил пальцем. Вышел, но быстро вернулся с планшеткой и столиком-этажеркой, на которой блестели инструменты. Павле открыл рот и ткнул в мою грудь. Я повторил жест. Медбрат посветил фонариком, снова сдвинул брови. Он откупорил стеклянную медицинскую бутылку, подал мне её и маленькую плошку. Я послушно прополоскал рот несколько раз, выплёвывая раствор. Мужчина записывал, потом измерил мне температуру, сделал укол и оставил лежать. Спустя несколько минут я уснул.

– Значит, ты у нас ночью буянил, – прозвучал над ухом голос Нерсе, – просыпайся. Надо осмотреть тебя и накормить.

Я открыл глаза. Голова была тяжёлая. Доктор глядела на меня сверху вниз и казалось, что она парит где-то под потолком, а я лежу в очень глубокой яме. Воспоминания о произошедшем нахлынули стремительно. Я хотел сесть, но получилось только приподнять голову от подушки.

– Зубы… – хриплый шёпот никак не становился громче, как бы я ни напрягался.

– Да, читала ночные записи Павле. Сейчас всё посмотрим. Сесть можешь? – я отрицательно помотал головой. – Ладно. Павле!

Медбрат появился тихо. Я тогда впервые понял, что почти никогда не слышал его шагов. Огромный мужчина с массивной фигурой, который всё время сутулился, чтобы не зацепить притолоку головой ходил бесшумно, как кошка.

– Посади Ро́мана, надо бы его покормить и осмотреть.

Сначала доктор измерила мне давление, температуру, перевязала ранку на руке. Как по мне – совсем небольшая царапина, но Минка отнеслась к ней очень серьёзно. Только после этого она заглянула мне в рот.

– Так больно? А так? – я протестующе замычал. Когда холодная сталь инструмента коснулась лунки, всё тело как током прошибло. – Здесь? – я почти подпрыгнул оттого, что по зубу легонько постучали. – Хм, ну и ну.

– Что? – я смотрел, как доктор снимает перчатки и убирает инструменты в специальную коробочку.

– Ничего определённого не могу сказать, Ро́ман, но буду просить, чтобы тебя увезли в больницу. У нас нет просвета, а он здесь очень нужен. Пока соберём у тебя анализы и отправим специалистам.

Она вышла, а я задумался. Просветом пользовались, чтобы посмотреть на внутренности: кости, органы, мозг. Я вспомнил, что когда Ниро́ столкнул с лестницы пухлого Басти, того просветили всего. Он рассказывал, что его поместили в большой куб, велели закрыть глаза и глубоко вдохнуть, когда свет мигнёт. А потом рассматривали фотографии его потрохов со всех сторон. Интернат такую роскошь позволить себе не мог.

– Мы не можем себе это позволить! – я встрепенулся и прислушался. В коридоре разговаривали директор и доктор. – Минка, у нас в интернате труп сбежавшего подростка! И ты хочешь увезти отсюда ещё одного?

– Уже подтвердили, что это Ниро́? – голос Нерсе был спокойным в отличии директорского.

– Пока только по особым приметам. Там от тела ничего вразумительного не осталось. У парня сорвано лицо, вспорот живот, внутренности наружу, рёбра разломаны, – я слышал, как голос мужчины проседает в шёпот, – полиция не может даже сказать, что его убило. Над трупом потрудилась огромная стая ворон.

– Ждём экспертизы. Оруд, это не твоя вина. Парень был любителем риска, сам же знаешь.

– Знаю. Дай мне чего-нибудь успокоительного. Я до сих пор после опознания не могу в себя прийти.

Шаги удалялись. Чуть позже ко мне зашёл Павле с объёмным чемоданом. Он поставил мне в другую руку катетер и набрал несколько пробирок крови, пошуровал ватой на палочке у меня в носу и во рту – всё упаковал в чемодан, который оказался холодильником. Только после этого мне принесли завтрак.

Есть было страшно. Я чувствовал дырки в дёснах и боялся, что еда забьётся туда и начнёт гнить. Но голод был настолько сильный, что тошнило. Расправился я с жидкой кашей и морковным пюре, наверное, за полчаса, если не больше. После стакана молока Павле принёс мне полоскалку для рта и показал на дверь. Я обернулся и замер. В проёме стояла Кисси и встревоженно за мной наблюдала. Когда медбрат вышел, она прокралась в палату, как будто боялась, что её услышат и схватят, и села в ногах. Сейчас былого озорного огня в её глазах не было, девушка выглядела притихшей и бледной, даже волосы не так золотились, а желтоватый свет слабых ламп вообще делал её похожей на призрака.

– Ты уже знаешь? – синие глаза казались зелёными из-за света.

– Про Ниро́? – подруга только кивнула, глядя на меня печально. – Да, я знаю.

– И про то, что с ним случилось?

– В общем. Подслушал разговор директора и доктора, – я хотел выглядеть испуганным, как она, но не получалось, смерть Ниро́ меня не трогала.

– Нескольких парней допросили. Им показывали снимки, – Кисси вздрогнула и медленно моргнула, как будто сдерживала слёзы, – а они рассказали, что увидели. Ужас. Кто мог так поступить?

– Не знаю, – но в голове вертелось слово "монстр", – да и человек это вообще сделал?

– Скажи, ты веришь?

– Во что? – она так резко переключилась на другую тему, что я не сразу понял, о чём речь.

– В демонов, призраков, монстров? Ведь нам говорили, что это выдумки. Нет ничего, что бы не смогла объяснить наука! Но люди всё равно верят в призрака мальчика, в души, – Кисси комкала одеяло у меня в ногах, сильно скручивая ткань бледными пальцами, – они всё равно иногда молятся на ночь. А ты веришь?

– Нет. Если бы всё это существовало, то уже проявилось бы. Кто-то смог бы увидеть призрака или призвать демона, – я тоже вцепился в край одеяла, но только чтобы девушка его не стянула. Совсем не хотелось оказаться внезапно голым, – но сколько бы учёные ни проверяли всякие случаи – всё брехня.

– Тогда кто это сделал? Может, те, кто столкнулся с этим ужасом, просто не могут рассказать, что случилось? – она отпустила ткань и требовательно уставилась мне в глаза. – Мне страшно, Ро́ман. Если это действительно демон, то он может пройти сквозь любые стены и убить кого угодно.

– Ты чего? – я попытался улыбнуться, но серьёзное лицо подруги не дрогнуло. – Кисси, это не демон. Я уверен. Даже если он, то обещаю: я тебя защищу от него.

– Как? – она действительно требовала ответа. Влажные глаза девушки были по-детски испуганными и тревожными.

– Ниро́ доказал, что против монстра мышцы ничто. Значит, нужно подключить ум. На него я вроде не жалуюсь, придумаю.

– Хорошо. – она отвернула край одеяла и залезла под него, обняв меня руками за шею и закинув ногу на бедро. Кажется, я забыл, как дышать в тот момент. – Отомри, Ро́ман, мне нет дела до мужских причиндалов. Просто обними меня, пожалуйста.

Я послушался. От Кисси пахло мылом и клеем. Наверное, ушла после трудовой дисциплины. Девочки там часто клеят всякие мелочи из картона и дерева. Она перебирала мои волосы на затылке, и я чувствовал, как успокаивается её дыхание. Закрыв глаза, я наслаждался нежными касаниями и тихо млел. Никто никогда так ко мне не прикасался. Вспомнился случай из жизни до интерната. Я рылся в мусорке у мясной лавки в поисках обрезков колбасы и под коробкой нашёл маленького котёнка. Он вздыбил редкую шерсть на тощем теле, тонко завыл и вообще начал показывать, какой он грозный зверь. Но стоило его погладить всего минуту – замурчал и стал ластиться к ладони. Сейчас я себя чувствовал таким котёнком.

– Да у нас тут посторонние, – Минка громко постучала костяшками по косяку.

Кисси нехотя вылезла из-под одеяла, демонстративно одёрнула серую рубашку и вышла, опустив глаза в пол. Доктор вошла только после того, как шаги моей подруги затихли в коридоре. Она принялась измерять мне давление, пульс, температуру, кропотливо записывая данные в журнал. Посмотрела мне в глаза и нахмурилась. Знакомое выражение на её лице, прямо как утром, когда она осматривала мои зубы.

– Посмотри вверх, – я послушно поднял взгляд к потолку, а Нерсе оттянула мне нижнее веко, – теперь вниз. Глаза не болят? Ничего не поменялось?

– Вроде нет, – я моргнул, пожал плечами.

– Ну, хотя бы голос вернулся.

Врач поджала губы и достала фотоаппарат. Я впервые его увидел вблизи. Карманные машинки для снимков были дорогой вещью, хрупкой, такие люди редко носили с собой без повода. Массивная коробочка из тёмного дерева с большой трубой объектива и поблескивающей линзой заворожила меня. Нерсе сделала несколько снимков моих глаз, открытого рта, уколола мне лекарства и ушла, пожелав доброго дня. Только посмотрев ей вслед, я понял, что с расстояния десятка шагов вижу мелкие веснушки на лице Минки, искусно замазанные косметикой. Она ушла, а я стал осматривать палату. В дальнем углу под потолком маленький чёрный паук плёл свою сеть. Я не мог вспомнить, видел ли я его вчера, мог ли разглядеть поблескивающие нити паутины.

Павле привёз обед и поздоровался кивком. Ощущение времени совсем исчезло в комнате без окон и часов. Я не мог сказать, который час и ориентировался только примерно по чувству голода и усталости. Медбрат поставил рядом привычный набор для полоскания рта и присел на стул напротив. Он наблюдал, как я ем, а мне было странно. Я видел раньше немых людей, но никогда не видел таких, как Павле. Он жил в медицинском корпусе в подвале, практически не появлялся наверху, а общалась тесно с ним только доктор Нерсе. Кто-то говорил, что он попал сюда маленьким и не захотел покидать интернат. Другие рассказывали, что он убивал пациентов и поэтому здесь живёт и работает – больше никуда не берут. И никто не спрашивал у самого Павле.

– Слушай, а почему ты здесь? – вопрос вырвался сам собой, как продолжение мыслей.

Медбрат взглянул на меня исподлобья и взялся за планшет. Он что-то недолго и быстро писал, а потом протянул мне листок с текстом: "Я работал медбратом в полевой хирургии во время войны. Осколком ранило в горло. Еле выжил. Решил больше не связываться с войной. Сюда меня пригласила Минка". Я улыбнулся.

– Ребята разочаруются, если узнают об этом. Они напридумывали всяких ужасов о тебе.

Впервые на моей памяти Павле улыбнулся. Крупное почти квадратное лицо с мясистым носом и узкими губами озарилось искренней улыбкой. Даже бледные глаза заискрились. Он принялся строчить что-то на листе, который я ему вернул. Скоро я получил ответ: "Я знаю. Сам даже подаю иногда идеи Минке. Она рассказывает при вас что-нибудь жуткое обо мне. Так спокойнее". Я понимающе кивнул.

– Ро́ман, – мы вздрогнули, услышав голос директора, – одевайся. С тобой хотят поговорить.

Павле взял из рук директора серую робу и передал мне. По спине пробежали мурашки.

Решение

Я стоял перед знакомым полицейским. Он допрашивал нас в тамбуре душевой. Седой мужчина с пронзительным взглядом сидел на месте учителя в классе. Он кивнул мне за первую парту и принялся листать папку. А я уставился за окно, глядя на залитый послеобеденным солнцем двор. Там кипела работа: мужчины в грязных комбинезонах таскали мешки с раствором, а несколько парней и девчонок сменили рядом, неся инструменты. Видимо, решили заделать злополучную дыру в заборе. Стоило немного напрячь зрение, и я смог разглядеть, как на противоположном конце двора в окне женского корпуса хлопочет одна из горничных. Директор вышел. Шорох страниц прекратился.

– Ро́ман, да? – он посмотрел на меня прямо, очень пронзительно, как будто к месту пришпилил. – Ты потерял сознание в душевой после нашего разговора. Помню, да. Я – офицер Кёрль, мы с коллегой ведём дело об убийстве Ниро́. Среди его останков мы нашли некоторые вещи.

Он вытащил несколько жёстких хрустящих пакетов, в которых лежали всякие мелочи: самодельный нож, игральные кубики, зажигалка, матерчатый мешочек, который тяжело брякнул, опустившись на стол. Сквозь блестящий полиэтилен можно было видеть, сколько крови на предметах. Я мельком видел эти вещи или похожие в руках Ниро́, но нож помнил хорошо. Не так давно он чиркнул им мне по плечу. Просто так потому, что захотелось.

– Вижу, ты что-то узнал, да? Не торопись с ответом. Видишь ли, меня профессия обязывает читать по лицам. Так что подумай, прежде чем врать.

– Я не хотел врать, – голос снова стал отдавать в хрипотцу, горло как будто сжалось, появилась одышка, – мне почти всё знакомо. Ниро́ носил в мешочке железяки, чтобы, если что кинуть его в кого-нибудь. Кости есть почти у всех парней, которые водились с ним. Зажигалку не видел, он не курил у меня на глазах. А ножом он меня недавно порезал.

– И когда? – Кёрль улыбнулся, уперевшись локтями в стол.

– Неделю назад примерно, – я неловко принялся теребить пуговицы, расстёгивая рубашку, – вот.

На плече остался небольшой розовый шрам. Пришлось тогда врать, что я напоролся на торчащий угол железяки, чтобы Ниро́ не сломал мне что-нибудь за то, что я на него донёс. Офицер подошёл, ощупал жёсткими пальцами моё плечо, надавил на шрам и вернулся на своё место. После его прикосновений на коже остался холод, как будто его пальцы были сосульками. Хотя вроде и не холодные вовсе.

– Да, ты наверняка хорошо знаком с этим ножом. Скажи, за что Ниро́ тебя так не любил?

– Он никого не любил, – я застегнул рубашку и уставился на свои руки, – даже Кисси. Просто ходил и делал больно людям, которые ему казались слабее. Потому что ему это нравилось.

– А Кисси – это ваша общая знакомая, да? – я прикусил язык и поднял на него округлившиеся глаза.

– Да. Она ему нравилась. Вернее, он хотел… – повторить то, что говорил Ниро́, я просто не мог.

– Он просто хотел её тела, да? – подсказал улыбаясь полицейский.

– Не совсем. Скорее, сделать её своей. Чтобы она любила то же, что он, делала, как он сказал и всё в таком духе. Если бы он просто хотел тела – он бы сделал.

– Вот как. Тогда мне нужно побеседовать с юной леди, – он стал из-за стола и протянул мне руку, – спасибо за беседу.

– И вы не покажете мне фотографии? – я постарался твёрдо подать ему руку, но куда там.

– А зачем? Ты вряд ли смог бы сделать то, что сотворили с несчастным. Поправляйся, Ро́ман.

Меня проводили обратно. В подвале время снова исчезло. Среди серо-зелёных стен и жёлтых ламп можно было только размышлять, чтобы не сойти с ума. После короткого разговора с офицером накатила слабость, стало дурно. Но хуже всего было то, что опять разболелись зубы. Я уже знал, чем это грозит, и прилёг, свернувшись калачиком на кушетке. Как только начало знобить – укрылся. А в голове вертелся вопрос Кисси. Если монстры действительно существуют, то могут ли они вселяться в человека? Или может ли человек стать монстром, если очень захочет?

Я вспомнил, как ещё во времена бродяжной жизни мечтал о том, что смогу быть сильным. Хотел быть самым страшным кошмаром любого, кто осмелится меня обидеть. Становится большим, страшным монстром, который может разорвать человека пополам. Я хотел видеть кровь и мучения врагов. А потом попал в интернат, и эти мысли отошли на второй план. Когда подключаешься к обществу, становишься вроде как участником большой игры, принимаешь правила. Ты понимаешь, какую роль в этой игре исполняешь и знаешь, можешь ли претендовать на что-то большее. Наверное, это и называется смирением.

Боль отвлекла от мыслей. Невозможно сосредоточиться на чём-то, когда чувствуешь себя так, будто поел битого стекла. Я уткнулся лицом в подушку и почувствовал, как от нажатия хрустнул и зашатался очередной зуб. Захотелось вытолкнуть его, но кончик языка попал в соседнюю лунку. Боль отошла на второй план. Вместо выпавшего вчера зуба рос новый, и он был каким-то неправильным. Мне ужасно захотелось найти хоть что-то отражающее, но в палате ничего похожего не было. Нужно было идти к Павле.

Я собрался с силами, сел, но не успел слезть с койки – медбрат вошёл в палату вместе с Нерсе и ещё одним врачом. Розовощёкий полноватый улыбчивый господин был больше похож на ведущего цирковой программы. Его круглое гладкое лицо и редкие светлые волосы на красноватой макушке делали голову мужчины похожей на раскрашенное яйцо, которое запихнули в горловину костюма. Хотя может это мои бредовые ассоциации. Он внимательно посмотрел на меня через маленькие кругляши очков. Пухлые губы сложились в овал, а брови забавно взмыли вверх.

– Минка, да мальчику совсем худо!

– Вы преувеличиваете, доктор Сморрок, он всегда выглядит болезненно, – врач присмотрелась ко мне, – хотя, наверное, в этот раз вы правы. Ро́ман, как ты себя чувствуешь.

– Плохо, – прошептал я, изо рта выскочил расшатанный зуб и покатился под ноги вошедшим.

– Павле, неси капельницу, – коротко распорядилась Минка и подошла вместе с гостем.

– Это то, о чём вы говорили? – мужчина смотрел на меня, как на занятную вещь. Нерсе только кивнула.

– Ложись и открывай рот, Ро́ман. Смотрите.

Я лежал, ощущая, как от лихорадки всё сильнее трясёт, и пытался не слишком дёргаться. Сознание плыло. Я видел в стене окно, а за ним чёрных птиц, которые смотрели в комнату, сидя на деревьях. Они иногда встряхивались и каркали, словно ждали чего-то. Голоса склонившихся надо мной врачей долетали издалека. Всё пространство окна заняла тёмная фигура. Это был как будто огромный ворон с человеческим телом или человек с птичьей головой. Я видел его блестящий жёлтый глаз, который пялился сквозь стекло на меня.

– Я исполняю твоё желание, Ро́ман, – голос человека-птицы звучал прямо у меня в голове, – и ты мне за это поможешь. Придёт время – всё узнаешь.

Боль от укола в сгиб руки привела меня в чувства. Окно и птицечеловек исчезли. Я моргнул, глядя на яркий свет, который тут же пропал – это Минка убрала фонарик. Врачи отошли, что-то тихо обсуждая, а Павле налаживал капельницу, укрыл меня одеялом и протянул стакан с водой.

– Павле, – прошептал я, глядя на сидящего рядом мужчину, – ты ничего не слышал о человеке с головой ворона?

Он сначала пожал плечами, но потом задумчиво нахмурился. Минка прекратила совещаться с коллегой, окликнула помощника. Вместе они вышли. Лекарство потихоньку действовало, отпускала дрожь, затихала боль только зуд в дёснах, и слабость остались. Я уплывал в беспамятство. Сквозь пелену сна прорывалась реальность, меня иногда тормошили и просили поесть, но сознание как будто полностью не включалось. Словно меня уносила бурная тёмная река.

В какой-то момент я перестал понимать – это свет в палате погас или я окончательно провалился в видения. Вокруг было темно и холодно. Я лежал на чём-то твёрдом, но стоило пошевелиться – поверхность разъезжалась и проминалась. Над головой висела огромная красная луна, но света почти не давала. Я поднялся и услышал, как шурша с моей одежды осыпается песок. Слабый ветер подхватывал его, закручивал в вихри и уносил прочь. Глаза привыкли к освещению, я различил торчащие тут и там одинокие скалы, похожие на чёрные силуэты. Одна из них пошевелилась. Мне навстречу шёл мужчина с головой ворона. Его балахон волочился по песку и шелестел, не переставая. На массивном клюве играли отблески лунного света.