Роман

Бабайка Злая

Роман

Я всегда был немного хуже остальных. Даже в интернате, где все равны. Среди малолетних убийц, грабителей, хулиганов и просто беспризорников, найденных на улице социальными службами, я не выделялся личным делом. Несколько раз ловили на краже еды, пару раз я пытался сопротивляться аресту. Потом коррекционное заведение, занятия с психологом, жёсткий распорядок дня. Мы ложились и просыпались по команде, гуляли за оградой, ходили на обед по часам. После моей прошлой жизни настоящий рай. Сухо, сытно, тепло. Не нужно драться с собаками за мусорный бак с объедками. Не нужно дрожать под картонкой, закрываясь от хлещущего дождя. Никто не сломает пару рёбер просто так, от скуки или потому, что выражение лица твоего не понравилось. Не попытается запустить руку в трусы. Всё было бы хорошо. Если бы я выглядел, как все.

– Ро́ман, смотри, не пни свой нос! – они смеялись, как стая гиен, обходили меня с разных сторон. – Он у тебя такой огромный, что до земли вист.

– Интересно, он может понюхать у себя между ног? – Ниро́ смеялся, скаля крупные зубы с желтоватым табачным налётом.

Толпа взорвалась хохотом. Они всегда делали это здесь, в углу огромного двора старого интерната. Закуток с сараями, заросший орешником и лебедой мордой скрыть десяток подростков. Здесь часто происходили разборки с неугодными. Ниро́ с дружками любил загонять меня сюда и издеваться в силу своей скудной фантазии. Бить они меня не рисковали – боялись покалечить или убить. В свои пятнадцать Ниро́ был выше сверстников и шире в плечах, а я был похож на скелет ребёнка – так сильно кожа обтягивала кости. Когда в интернат приходила проверка, меня закрывали в кладовой. Вид тощего носатого подростка с сероватой кожей, с ввалившимися глазами и выпирающими костями мог стать причиной серьёзного разбирательства. Местный фельдшер осмотрел, ощупал и прослушал меня всего, но только пожал плечами. Я был как будто здоров.

– Эй, Ро́ман, а куда ты ещё можешь сунуть свой длинный нос? Может, под подол Пачи?

Они снова загоготали. Пачи была нашей доброй старой нянюшкой. В интернате она стирала, убиралась, содержала в строгости штат работниц, которые всё время норовили запить. А ещё угощала нас домашними булочками и рассказывала сказки. Я сжал зубы, стараясь не выходить из себя. В гневе я смотрелся нелепо и мог разве что закричать. Один из дружков Ниро́ поднял с земли что-то мелкое и тёмное, а потом швырнул в меня. Отскочив от щеки, кругляш обдал меня вонью. Собачье дерьмо. Воодушевлённые они начали оглядываться по сторонам в поисках новых снарядов.

– Эй, помойные крысы, ищите, что можно сожрать? – мягкий не по годам, вибрирующий голос заставил нас замереть. – Не трудитесь, недавно здесь был уборщик – всё унёс. Можете сходить на мусорку за пищеблоком.

Кисси вышла из-за куста, хитро улыбаясь. Озорные синие глаза щурились, вздёрнутый нос и округлые щёки слегка пунцовели, а кисти рук, торчащие из рукавов огромной серой джинсовки, упирались в крутые бёдра. Тот, кто не знал Кисси, мог бы сказать, что девушка нахально заигрывает. Но многие в интернате познакомились с крутым нравом пухленькой блондинки. Когда Кисси была в бешенстве – она очаровательно улыбалась до ямочек на щеках. А потом вытаскивала из-под куртки дубинку.

Ниро́ медленно выпрямился, восхищённо улыбаясь. Только эта девчонка осмеливалась прямо указывать ему и его банде на место. Он всякий раз плотоядно скалился и пожирал глазами ладную пышную фигурку девушки, но не подходил близко. Несколько уроков, преподанных прилюдно, отбили у многих желание приближаться к милой хохотушке. Прихвостни здоровяка скучковались за спиной предводителя затылками ко мне. Очень хотелось взять камень и расколоть их черепа. Но с моей силой можно было только шишки набить.

– Кисси, я же когда-нибудь тебя отшлёпаю по сочной заднице, – почти промурлыкал здоровяк.

– Только в твоём дрочильном сне, герой, – она широко улыбнулась, распахивая куртку, под которой можно было различить рукоять дубинки, если не пялиться на грудь, – давай, тащи своих говнолизов отсюда и побыстрее. Или я позову Коштана. Он давно хотел тебя затащить на кухню.

Она сложила губы в мясистый бант и задвигала бровями. Ниро́ перестал улыбаться, лицо свело злобным оскалом, за которым поглядывал страх. Я с удовольствием рассматривал его профиль и чуть улыбался. Коштан был нашим поваром и огромным мужиком, заросшим звериной щетиной до самых глаз. Он обожал сюсюкаться с девчонками от мала до велика, души в них не чаял и всячески оберегал. Но больше девочек он любил щупать крепкие задницы парней. Повар давно приглашал к себе на кухню Ниро́, зазывая дармовой колбасой. Директор интерната знал об этом и не вмешивался. Коштан был отличным рычагом давления на отпетых хулиганов.

Когда банда скрылась, Кисси перестала улыбаться и посмотрела на меня встревоженно. Она встала рядом и принялась меня вертеть так и эдак, щупать рёбра и спину. Я тихо рассмеялся.

– Уф, Ро́ман! Я испугалась!

– Не в первый раз, – я пожал плечами, – он от меня уже никогда не отстанет. Спасибо. Мы ведь раньше не общались. Почему ты за меня вступилась?

– А почему нет? – девушка одёрнула куртку запахиваясь. – Чем ты хуже других?

– Не знаю. Наверное, тем, что я урод?

– Знаешь, – Кисси улыбнулась широко, сверкнув белыми зубами, – если сравнить тебя и Ниро́, то кубок уродства он выиграет с огромным отрывом. Пойдём, сейчас кормить будут.

С тех пор у меня появился маленький приятный секрет. У меня появился друг. Пусть мы редко виделись – женские и мужские корпуса были разделены, встречались мы только на занятиях, прогулках или на уборке территории. Но эти встречи всегда были самым прекрасным, что со мной могло случиться. Однажды она отозвала меня за шашечный стол на прогулке.

– Не хочешь прогуляться за забор? – синие глаза озорно блеснули.

– Сбежать?..

– Нет, что ты! Зачем тебе усугубление характеристики? – она сделала ход и едва заметно улыбнулась. – Просто прогуляться. Тебя ведь не отправляют на заработки.

Это была правда. Меня никогда не отправляли за ограду как других. Никто не хотел меня брать. Там нужны были крепкие ребята, которые смогут грузить ящики, таскать тележки, забивать гвозди. А от одного взгляда на меня люди начинали смеяться.

– Нет, – я сделал ответный ход.

– А у меня завтра ночная смена. Не хочешь прийти?

– Кем тебя отправили? – я спросил, но боялся услышать ответ, ведь говорили, что хорошеньких девушек заставляют подрабатывать телом.

– Сторожу склад. Всего-то и нужно – обходить территорию каждые два часа и если что – звонить настоящим охранникам. Скука смертная! – она скорчила гримасу и стукнула шашкой по доске. – А с тобой мне не будет так скучно.

– Как я к тебе попаду? Меня же не возьмут тебе в пару.

– Смотри, – она показала на шашки, – здесь ваш корпус, тут пищеблок. За мусоркой в заборе есть щель. С виду там торчит арматура, но Ниро́ и его ублюдки давно её расшатали. Прут можно отодвинуть и выйти. А как добраться до склада я тебе нарисую.

Меня поразило сначала то, что она ходила таким образом, чтобы наши шашки образовали карту двора. Только потом остальное дошло до сознания.

– Хорошо, – я почувствовал, как вспотели ладони, и взялся за пешку, – тогда я выхожу из комнаты, спускаюсь на первый этаж, вылезаю из окна в коридоре, через которое курит охрана, чтобы не выходить. Иду вдоль корпуса и в дыру? Почему тогда никто ещё не сбежал так?

– Потому что никто не знает, кроме Ниро́ и меня. Я заметила, как они ковыряли забор, а этот болван мне всё выложил. Убегать не резон, сам знаешь, – Кисси посмотрела на серое здание интерната, за которое закатывалось солнце, – здесь, конечно, не сахар, но на улице…

– Да, там хуже.

Все беспризорники это знали. Пусть в интернате к нам относились равнодушно почти всегда, так даже лучше. Обычно, когда люди замечают одиночек – ничем хорошим это не кончается. Мы с Кисси переглянулись, встали из-за стола. Она шепнула: "Постарайся быть между двумя и тремя ночи", и мы разошлись. Грядущая вылазка будоражила ум. Я чуть не бросился ночью проверять, на месте ли дыра в заборе, но остановил себя. Конечно, где-то на задворках сознания вертелся ехидный голос, который твердил, что всё это не больше, чем розыгрыш, который организовал Ниро́ и его подружка, чтобы побольнее задеть уродца. Я отмахивался от него. Хотелось верить в то, что у меня есть друг, который хочет видеть меня рядом. Человек, рядом с которым я в безопасности и могу говорить о чём угодно. А Кисси была ещё и красива. С ней я чувствовал себя просто нормальным человеком.

Следующий день был солнечным, вечер обещал быть тёплым. Настроение было настолько хорошим, что хотелось петь, но я не знал ни одной песни. Потому просто ходил и скрывал улыбку. День, как назло, тянулся медленно и мучительно, а вечером наш этаж отправили подметать дорожки вдоль корпусов. Я опасался столкнуться с Ниро́. Он жил на моём этаже вместе со своими дружками и вышел на уборку тоже, но не обратил на меня внимания. Зато я навострил уши, когда услышал обрывок разговора.

– Сегодня ночью наведаюсь. Кисси будет дежурить, и я к ней подвалю. Наедине она ломаться не будет.

Ниро́ изобразил однозначно, чем собирался заняться. Я постарался отойти подальше. Сердце колотилось в ушах, от гнева тряслись руки. Хотелось сдавить эту толстую волосатую шею и не отпускать, пока Ниро́ не замолчит навсегда. Воспитатель скомандовал сдавать инвентарь и строиться.

– И когда пойдёшь? – услышал я краем уха и замедлился.

– Часа в три, до рассвета вернусь.

Я решил, что пойду раньше и расскажу всё подруге. Она точно встретит его так, что Ниро́ потом с неделю ходить будет только через боль. После душа я еле дождался отбоя. Радовало то, что под моим весом не скрипела кровать. Когда в комнате спят четыре человека – сложно выйти тихо, если от каждого движения раздаётся душераздирающий скрип. Обычно мои соседи засыпали не сразу, подолгу шушукались, но сегодня все были какими-то уставшими. К полуночи они похрапывали. Я аккуратно встал, переоделся, взял ботинки и выглянул в коридор. Обход был около получаса назад, охрана в это время как раз перекусывала, потом шла на перекур, а после они засыпали где-то в час ночи. Я об этом знал от соседей по комнате, которые иногда бегали и просили у сторожей окурки.

По коридору тянуло свежим дымом, открытое окно поскрипывало на ветру. Сердце трепыхалось где-то в горле, пока я крался по коридору. Казалось, что сейчас из-за двери в конце коридора выглянет охранник, заметит меня, и всё. Что "всё" я себе описать не мог. Казалось, что я рухну без сознания, а безвольное тело уволокут в карцер. Когда я нащупал кончиками пальцев край рамы, дверь в караулку действительно скрипнула и приоткрылась. В глазах потемнело от ужаса. Но видимо сторож передумал выходить. Я пытался восстановить дыхание и чувствовал, как дрожат руки и ноги. А потом под окном прошуршали уверенные шаги. Выглянув из-за края рамы, я увидел одного из охранников периметра. Хорош бы я был, если бы свалился из окна к нему на голову.

Поблагодарив все силы, помогающие мне, я перелез через подоконник и спрыгнул в высокую траву. Весна выдалась тёплая, начало лета дождливым и трава у здания выросла быстрее, чем наши ленивые работники успевали её косить. Я обулся и тихо прокрался вдоль корпуса, миновал пищеблок и вонючие баки с отходами. Зайдя за грязную жестяную клеть, в которой стояли мусорные контейнеры, я увидел дыру в бетонном заборе. Её перегораживали крепкие на вид прутья арматуры, но стоило взяться за центральный, как я почувствовал, что он шатается, как молочный зуб в десне. Отодвинув хлипкую преграду, я оказался на улице.

За пару лет, что я не выходил за территорию интерната, совсем отвык от пространства. Уходящие в темноту улицы с редкими тусклыми фонарями казались мне бесконечными. А тьма живой и подвижной. Совладав с первой паникой, я осторожно поставил прут на место и дрожащими руками открыл карту, которую Кисси набросала мне на клочке обоев. Сориентировавшись, я крадучись пошёл вдоль забора. Наброшенная поверх серой робы куртка болталась на мне, как на пугало. Со стороны я, наверное, был похож на призрак голодного мальчика из городских легенд.

Говорили, что после большого неурожая разразился страшный голод. Была зима с оттепелями, а лето выдалось жутко холодным. Охотно верится. Прошло лет пятнадцать, а люди до сих пор прятали запасы "на чёрный день". Тогда больше всего доставалось, как ни странно, богатым. Свои земельные участки они продали, переселились в большие города, занялись индустрией. Денег у них было с избытком, но их же не съесть. Ни за какие деньги одна семья не смогла купить достаточно еды. Всё, что мог сделать отец – отдать сыну своё дорогое пальто, все деньги и отправить в деревни, где мальчик мог бы прибиться хоть куда-нибудь. Но куда бы парнишка ни стучал, какие бы суммы ни сулил – ему отказывали. Так он и умер на улицах пригорода с полными карманами денег и в дорогой одежде. Дух его не упокоился и продолжил бродить по улицам, выпрашивая еду у прохожих.

Я решил, что если встречу кого-то, то обязательно потребую еды. Ужин был давно, желудок уже недовольно урчал. Усмехнувшись, я почувствовал, как отпускает страх. Глаза привыкали к полумраку, он уже не казался пропастью, в которую я мог кануть безвозвратно. Тихо ступая по обочине неслышной тенью, я сверялся с картой на каждом перекрёстке и скоро был у складов. Сюда свозили принятые в порту товары. Весь район назывался Складским потому, что тут почти ничего не было, кроме однотипных двухэтажных построек за бетонными заборами. В воротах нужного мне склада была оставлена щель. Вряд ли туда смог бы протиснуться кто-то больше ребёнка и меня.

На территории горел единственный фонарь. В центре небольшого двора двухэтажный склад с одним окном на каждой стене и единственным входом. Я стоял и прислушивался. Нередко рядом со зданием стояла собачья будка, в которой держали злющего цепного пса. Но здесь, видимо, надеялись только на людей. Стоило мне сделать пару шагов к двери, как из темноты раздался знакомый звонкий голос.

– Стоят! Ещё шаг и костей не соберёшь!

– Я от твоего крика могу рассыпаться.

– Ро́ман? – девушка вышла в свет фонаря и закинула на плечо настоящий карабин.

– Ого, он заряжен? – я уважительно покосился на тускло блеснувший ствол.

– Конечно. И я могу стрелять туда, куда сочту нужным, – она счастливо улыбнулась и погладила приклад. – Я ждала тебя позже.

– Пришлось поторопиться. Я к тебе с предложением.

– Тогда зайдём. Ты, наверное, голодный, а мне хозяин оставил харчей столько, что не съесть до завтра.

Она кивнула на дверь. В небольшом тамбуре было темно и пахло пылью, химией от моли и немного потом. Я рефлекторно затормозил, но Кисси упёрлась в спину ладонью и подтолкнула вперёд. Пришлось шагать к узенькой полосе света, которая пробивалась из-под прикрытой двери. Стоило слегка на неё нажать и меня ослепило.

– Ух, Ро́ман! – девушка врезалась в меня.

– Извини, но я ничего не вижу!

Она протиснулась мимо и чем-то зашуршала. Глаза потихоньку привыкали к свету, я увидел уютную обстановку караулки. Старенький диванчик с громоздкими деревянными подлокотниками широкими, как небольшие столики, занимал почти всё пространство. Напротив него такой же старый и огромный кукурайт. Меня всегда смешило это слово. Как могли люди в здравом уме обозвать выпуклый экран в деревянной коробке, передающий изображение и звук кукурайтом? Кому такое приснилось? Потом, уже в интернате я узнал, что первый аппарат передачи изображения и звука изобрёл Владу Кукурайт. К штуковине приклеилась фамилия изобретателя и теперь, когда их производят на заводах разные фирмы, название остаётся тоже. Их пытались переименовать в анимафоны, но не прижилось. Оставшееся место занимал крохотный столик на массивной ноге, уставленный мисками и контейнерами с едой. В углу на полу ютился автоматический чайник с горячей водой.

– Садись! – Кисси похлопала по дивану рядом с собой. – давай поедим, и ты мне всё расскажешь.

– Угу, – я скинул куртку и ботинки, с ногами забравшись на сиденье, – а то я готов был представляться призраком голодного мальчика и пугать людей, лишь бы меня покормили.

– Во даёшь! – она весело рассмеялась.

– Просто голодный, – сказал я, зачерпывая хлебом паштет. – А прибежал я к тебе раньше потому, что услышал Ниро́. Он собирается к тебе заглянуть часа в три ночи с намерением сблизиться.

– Спасибо, – девушка мрачно покосилась на дверь и подтянула поближе дубинку, – я его встречу как положено. Пусть только сунется. Ты ешь!

И я ел. Домашняя еда всегда отличается от любой дорогой. Я давно это знал. Можно стянуть пирожок из лавки и даже не глядя узнать, что он из лавки – там все пропорции вымерены и еда получается примерно одинаковой. Но стащи пирожок из окна чьего-то дома и сразу понятен характер хозяйки. А уж еда в интернате несравнима с едой из дома. Я ел и чувствовал, что не просто набиваю желудок, а получаю удовольствие. Мы с Кисси пили чай и болтали, но меня клонило в сон – сытый желудок и позднее время сказывались. Она, наверное, заметила это и засуетилась, убирая чашки.

– Давай, Роман, поднимайся! Если ты здесь уснёшь – нас обоим достанется.

Я нехотя встал. Перед глазами пронеслась картина: меня не видят на утренней зарядке и ищут с полицией. По спине пробежал холодок, сон как рукой сняло. Я помог девушке убрать со стола и заторопился к выходу.

– Спасибо, – Кисси замерла на пороге склада, – я так рада, что ты пришёл!

– Да не за что. Развлёк тебя разговорами и объел основательно, – я рассмеялся.

На секунду мне показалось, что вместо зрачков у подруги чёрные провалы, в которых даже не отражается свет фонаря. Я тряхнул головой. Видение исчезло, оставив после себя стойкую картину в сознании: Кисси стоит и как-то жутко улыбается, сверля меня чёрными пятнами зрачков. Я неловко переступил с ноги на ногу. Подруга сделала шаг вперёд, схватила меня за куртку на уровне груди и притянула к себе. Я не успел среагировать, покорно наклонился к ней и почувствовал её тёплые губы и обжигающий язык во рту. Стало странно и неприятно. Казалось, что из неё вместе с горячим дыханием в меня вливается нечто чужеродное.

Губы разомкнулись. Я чувствовал её запах и металлический привкус на языке. Как будто хлебнул крови. Она непонимающе моргала, словно только проснулась, а потом неловко помахала мне и зашла в склад. Я пятился к воротам, не сводя глаз с двери. Казалось, что вместо Кисси на меня выпрыгнет жадное чудовище. Нащупав металл, я протиснулся в щель и заспешил по улице. Попадая в тень редких фонарей, я становился практически невидимкой.

Как раз, не успев дойти до очередного светлого круга, я увидел Ниро́. Парень спокойно шёл по улице, под распахнутой курткой блестело горлышко бутылки, а в руке он вертел настоящие наручники. Откуда он стянул их я не знал, но в красках представил, что может произойти, если он сможет защёлкнуть их на руках Кисси. Ниро́ прошёл мимо, а за ним тянулся густой алкогольный шлейф. Он был жутко пьян.

Над моей головой каркнул ворон. Громко, как колокольный звон. По улице прокатилось гулкое эхо его хриплого крика. Кровь зашумела в ушах. Я слышал в этом карканье призыв, почти приказ остановить Ниро́. Спасти Кисси. Я вышел под свет фонаря. Мой противник оглянулся, глядя на птицу, наклонился, подбирая камень, и замер. Для него я возник из ниоткуда.

– Эй! Ты кто? – его голос слегка звенел от страха впервые на моей памяти.

– Ты к ней не пойдёшь! – я постарался сказать это громко и уверенно, но получилось почти так же высоко и испуганно, как у него.

– Ро́ман? – Ниро́ рассмеялся и подбросил камень на руке. – Иди отсюда, пугало носатое! Ты не помешаешь мне повеселиться! Или можешь топать за мной и поглядеть в щёлочку, как я буду пялить красотку Кисси.

У меня задрожали руки. Стало очень жарко. Куртка соскользнула с плеч и упала в пыль. Над головой закаркали вороны. Много. Десятки. Они носились в небе, как будто увидели труп сдохшей лошади и радостно горланили о том, что сейчас будет пир. Я видел, как шевелятся губы Ниро́, кривясь в усмешке и выплёвывая новые издевательства, как он прижимает ладонь к животу, изображая хохот, и тычет в меня пальцем. А потом крик ворон заполнил мою голову. В глазах стало темно мельтешения чёрных перьев с маслянистым переливом. Кажется, я закричал.

Что было дальше – я не могу вспомнить. Так часто бывает, когда что-то происходит впервые. Делаешь всё инстинктивно или не делаешь ничего, но память теряется. Остаётся только следствие. Тьма перед глазами рассеялась, когда лица коснулась вода. Я вздрогнул и осмотрелся. В полутёмной душевой я стоял один. Скудное желтоватое освещение делало окружающее каким-то нереальным, похожим на старую выгоревшую открытку. Пытаясь понять, что происходит, я осмотрел себя. Всё тело было в крови. Схватившись за мыло, я принялся оттирать кожу, прислушиваясь к ощущениям. Но ничего не болело. Кровь была не моя. И она ещё не успела схватиться – настолько свежей была.

Тщательно вымывшись, я огляделся в поисках одежды, но её не было. Даже полотенце отсутствовало. Поёжившись, я вышел в коридор и там нашёл свои ботинки и куртку. Набросив на плечи одежду, я быстро добрался до комнаты, забрался в кровать и уснул. А на следующий день в интернат пришла полиция.

Зубы

Полицейские – не редкие гости в стенах нашего заведения. Они инспектируют своих "подопечных", периодически возвращают тех, кто сбегает и проводят разъяснительные беседы. Это наши пастыри закона. Я слышал, что раньше люди ходили в специальные места и разговаривали с духовными наставниками. Но времена веры давно прошли. У нас люди уповали только на закон и технологии.

Но то, что седеющий мужчина в форменном пиджаке и строгая женщина в закрытом платье стояли на пороге интерната и о чём-то негромко говорили с директором, меня тревожило. На следующий день после моей вылазки. После того как я смывал с себя кровь и пытался не думать о том, что она принадлежит Ниро́. Мы занимались утренней зарядкой рядом со своим корпусом. С площадки было хорошо видно вход в интернат, курящего на пороге директора и полицейских.

На перекличке Ниро́ недосчитались. Его дружки выглядели растерянными и напуганными, когда тренер задавал им вопросы. Пока мы занимались, я видел, как в окнах нашего этажа мелькает охрана, обыскивая крыло. Но часто исчезал, но всё время возвращался сам, отбывал наказание и затаривался до следующего побега.

Нас собрали и построили, чтобы отвести в душевые. В узком тамбуре я нервничал, стягивая серую тренировочную форму. Взгляд метался по лавочкам и шкафам, боясь наткнуться на следы крови. Когда большая часть парней уже стягивала трусы, прозвучала команда встать смирно. Мы замерли, вытянулись. В тамбур вошёл седой офицер.

– Доброе утро, ребята, – мы ответили тихим нестройным хором, – кто хорошо знал Ниро́ Бокана?

В несколько человек подняло руки. Полицейский попросил их назваться и записал имена.

– У кого были конфликты с Ниро́? – он посмотрел на нас суровым взглядом.

– Ниро́ часто задирал Ро́мана, – хрипло ляпнул один из банды и показал на меня.

– Я Ро́ман, – ждать, пока меня выдернут из строя, не хотелось.

– Какие у тебя статьи, мальчик? – как-то снисходительно спросил полицейский.

– Бродяжничество и воровство.

Он сделал пометку в блокноте и снова внимательно на меня посмотрел. Я стоял в трусах, слегка дрожа от холода в тамбуре душевой, и понимал, откуда на лице сурового мужчины читается едва заметная жалость.

– Где ты был вчера ночью?

– В своей комнате, спал.

– Хорошо, – он сделал ещё пометку, – кто ещё конфликтовал с Ниро́?

Но с этим придурком не дрался разве что только я и совсем малышня. Через полчаса всех отпустили. Выдохнув, я прошлёпал по кафелю к лейке душа и сделал воду погорячее. Взгляд упал на вентиль. Я вздрогнул. На покрытой пятнами ржавчины ручке темнел жирный кровавый след. Но прошло всего мгновение и он исчез, как будто впитался в металл. Дурнота подкатила к горлу. Что-то щекотало во рту, словно я проглотил волос и никак не мог его выплюнуть. Меня скрутил кашель такой силы, что пришлось упасть на колени. Приступы стискивали грудь, оставляя совсем небольшой промежуток на вдох.

Я завалилсяна пол. Что-то кольнуло изнутри губы. Засунув пальцы в рот, я вытащил мокрое чёрное перо, слипшиеся от слюны. И меня вырвало. Царапая кафельные стенки душевой я исторгал из себя чёрные сгустки. Потом снова была темнота и холод. Нельзя сказать, что я потерял сознание. Когда сознание теряешь – нет ничего, ни мыслей, ни чувств. Ты как бы выключаешься, а потом снова включаешься. Но сейчас я не выключился, а находился словно бы во сне и был не один. Темнота смотрела на меня своими странными глазами. Я не видел, но чувствовал взгляд. И повсюду шорох, как будто вдалеке бьют крыльями по воздуху миллионы птиц.