Тайная сила, или Король воров. Серия «Мир детектива: бессмертные персонажи»

– Пятьдесят… сто… двести тысяч ливров? Не сомневайся! К чему тогда быть знатным и получать больше чем миллионное наследство, если нельзя получить золото, когда оно необходимо! Я сегодня же увижу, опытного в этих, делах, кавалера де Мильна, и рассказу ему о твоем положении и…

Маркиза остановилась.

Кто-то постучался в спальню.

– Что такое? – закричал Антуан де Горн, рассердившись, что прервали его разговор.

Вошел его лакей, Фирмен, и подал на подносе записку ле Борньо.

– Может, это от господина Фанара! – весело сказала маркиза де Парабер. – Он раскаивается в своей ошибке и предупреждает тебя о своем посещении.

Граф распечатал и прочел записку, потом подал ее маркизе.

– Нет, – сказал он, – это не от моего поверенного. Посмотри, что мне пишут, Мадлен.

Она тоже прочла.

Записка содержала следующий текст:

«Граф.У вас влиятельные и сильные враги. Чтоб устранить зло, которое они планируют против вас совершить, соблаговолите – выслушать советы ничтожного и преданного друга. Он ждет вашего решения».

Маркиза де Парабер стала серьезной.

– И что вы решили? – спросила она, взглянув на графа.

– Решайте вы, – возразил он.

– По-моему, нечего колебаться, вам надо принять этого человека.

– Так давайте примем его.

И повернувшись к лакею, Антуан де Горн приказал привести посетителя.

– Подождите, Фирмен, – сказала маркиза…

– Кто бы это не был, – продолжила она, обращаясь к графу, – и что бы его ни побуждало к этому поступку, мое присутствие здесь, без сомнения, его стеснит. Пусть лучше он меня не видит.

– Но…

– Будьте спокойны! Я его буду видеть и буду слышать, что он скажет. Смотрите… мне здесь будет превосходно видно и слышно.

Сказав это, маркиза де Парабер села на еще не заправленную постель графа и затянула занавески, высунув только свое обворожительное личико.

Граф улыбнулся.

– Прекрасно, моя дорогая! – сказал он. – Оставайтесь там, хотя я, очень сожалею, что из-за какого-то незнакомца, не могу присоединиться к вам.

Она покачала головой.

– Не время шутить, – сказала она. – Может быть, у этого незнакомца добрые намерения.

– Я не спорю. Вы готовы маркиза?

– уже целый час!

– Фирмен, введите этого господина.

Его внешность, как мы сказали, говорила не в его пользу. Его одежда, манеры и лицо вызывали доверия. Но он хорошо это понимал, и нисколько не удивился, когда на его почтительный поклон, граф де Горн едва заметно кивнул головой и холодно спросил его, показывая его записку.

– Это вы написали?

– Я, господин граф, – отвечал ле Борньо.

– Кто вы? Как вас зовут?..

– Меня зовут ле Борньо. Я – агент полиции.

– Что?!..

Отвращение, выразившееся в восклицании графа, когда он узнал о профессии своего посетителя, также нисколько не огорчило ле Борньо.

– Разве я не, предупредил вас, что я ничтожный и покорный?

– Да!.. – возразил де Горн, – но «ничтожный и покорный» не значит низкий и подлый!.. Это отвратительная профессия – быть агентом полиции. Ни один честный человек не согласится стать полицейским добровольно!

– Вы рассуждаете, совершенно правильно, господин граф. «Ни один честный человек», в особенности, в наше время, с господином д‘Аржансоном во главе. Как чиновник, господин д‘Аржансон очень способный, но нравственно – это дурной человек, и полиция ошибается, предполагая, что она состоит из честных людей. Но я осмелюсь заметить, что исключения есть всегда и везде, а, следовательно, нечего удивляться, если среди полицейских встретишь честного человека, в особенности если этот человек докажет вам, что он проник в эти ряды для достижения иной, дорогой для него цели!..

Выражения, с помощью которых объяснялся ле Борньо, начали сглаживать неприятное впечатление, которое он произвел на графа де Горна, а последние слова агента полиции решительным образом изменили это отношение.

– Объяснитесь, – возразил он не так сухо как раньше. – Согласно вашим словам я могу предположить, что я играю какую-то роль в вашем решении поступить в полицию?

– И вы не ошибаетесь, господин граф, потому что ради вас… только ради вас я, по рекомендации господина д‘Аржансона, стал осведомителем, или личным соглядатаем его преосвященства аббата Дюбуа, первого министра его королевского высочества, монсеньора регента.

– По рекомендации д‘Аржансона вы были соглядатаем!.. заслуженным осведомителем у начальника полиции, прежде чем перейти к Дюбуа?

Насмешливая улыбка пробежала по губам ле Борньо.

– Господин д‘Аржансон никогда не был со мной знаком.

– Как это?

– Разъяснение деталей, которые, признаюсь, могут показаться господин графу необыкновенным, могут повлечь за собой необходимость объяснять бесчисленные подробности, которые я не могу раскрывать. Поэтому прошу вас довольствоваться только тем, что вы узнали, что я принадлежу к числу тех людей, которые не отступают от своих планов, несмотря ни на какие препятствия. Хотя господин д‘Аржансон необыкновенно способный, как чиновник, но как человек, он имеет много слабых сторон, которыми ловкий человек легко может воспользоваться.

– Соглядатай – шпион, с фантазией, – и с ловкостью – вы поступили на службу к аббату Дюбуа. И что дальше?

– Вы не догадываетесь, господин граф?

– Нет.

– Это очень просто!.. У вас есть влиятельные и сильные враги, господин граф, не правда ли? Монсеньор герцог Орлеанский и аббат Дюбуа. Вы нажили себе двух сильных врагов… Хотите, я вам скажу почему?..

– Нет! Это совершенно излишнее, – быстро возразил Антуан де Горн, украдкой взглянув на постель. – Я знаю… регент и министр меня ненавидят… и у них, может быть, есть на то свои причины!.. Но, наконец, как они хотят выразить свою ненависть?

– Что касается регента, я не знаю, и, по правде сказать, зная его вспыльчивый и великодушный характер, я не думаю, чтобы вы могли с ним поссориться! Но с аббатом Дюбуа другое дело! Аббат питает к вам глубокую ненависть! Ненависть священника – неумолимая ненависть: если регент охотно забывает, аббат помнит… Он помнит, чтобы за зло воздавать злом. – Он ранит того, кто его тронет!.. Убивает – кто его ранит… если может!

– Да, если может!.. Но как бы ни была велика ненависть такого человека, что может он сделать против людей… моего положения?

– Он может сделать все… что он захочет, будьте уверены.

– Короче, – вам, шпиону аббата Дюбуа, было поручено…

– Ни минуты не терять вас из виду, и три раза в неделю предоставлять ему отчет о ваших поступках.

– Да!.. И вы ему давали отчет?

– Без сомнения.

– И какой вывод он из этого сделал, чтобы навредить мне?

– Никакой! Вот потому-то он меня сегодня и прогнал, поскольку решил, что напрасно теряет деньги, не получив от меня никакой информации.

– Зачем же вы пришли ко мне, когда он вас прогнал.

– Очень просто. С тех пор, как мне поручили за вами наблюдать, ваши враги ни к чему не могли придраться. Но я уверен, что все было бы иначе, если бы шпионом аббата. Дюбуа был кто-нибудь другой!

– Почему?

– Я вам уже объяснил в записке почему. Потому что я покорный и преданный друг ваш, господин граф, и я был бы в отчаянии, если бы с вами приключилось какое-нибудь несчастье из-за меня. Так как я оставил службу у аббата Дюбуа, то он наверно заменит меня другим шпионом. Поэтому, имея это основательное предположение, я и пришел сказать вам: «Вы, знатный вельможа граф де Горн, честный человек, которого ни в чем не может упрекнуть даже его совесть, думаете, что вам нечего опасаться?» Вы ошибаетесь, вы сильно ошибаетесь. Во Франции, в эту минуту, власть принадлежит,.. вы знаете кому?.. Благородство и честность не могут быть гарантией для уважения и безопасности. Аббат Дюбуа, первый министр регента, смертельно вас ненавидит. Остерегайтесь аббата Дюбуа! Если бы даже пришлось уехать, удалиться от непреодолимой опасности – не трусость… изо всех сил избегайте ударов вашего врага! Я уже все сказал, господин граф…

Ле Борньо замолчал.

– Благодарю вас за ваши советы, мой милый, – гордо сказал граф де Горн. – Сколько они стоят? Десять… пятнадцать… двадцать луи?.. Говорите. Любой труд заслуживает вознаграждения, я не буду с вами торговаться.

Сказав это, граф взял с камина кошелек и открыл его.

– Вы мне не должны ни копейки, граф, – бесстрастно сказал ле Борньо.

– Как ни копейки! Вы смеетесь надо мной! Вы хотели оказать мне услугу, я согласен… Но я не согласен принимать услуги даром!

– Но вам придется оставить себе свое золото, потому что я ничего не возьму!

– Что!?

– Антуан!

***

Маркиза де Парабер вдруг вышла из своей засады и, вмешавшись в разговор, подошла к Антуану де Горну, бросившему негодующий взгляд на ничтожного человека-осведомителя – осмелившегося сделать ему одолжение.

Граф был удивлен и поражен появлением маркизы. Ле Борньо, напротив, совсем удивился, и даже выразил как будто видимое удовлетворение.

Неужели ле Борньо не заметил взгляд, который недавно Антуан де Горн украдкой бросил на постель? Заметил он кого-то за занавесками, и догадался, кто это был!

В то время как граф наморщил брови, увидав маркизу, ле Борньо, улыбаясь, уже низко кланялся красивой даме.

Бросив на графа повелительный и в тоже время умоляющий взгляд, она повернулась к ле Борньо:

– Я – маркиза де Парабер, – сказала она.

– Я имею честь знать лучшего друга графа де Горна, – сказал ле Борньо, опять низко кланяясь.

– Поскольку вы меня знаете, вам не покажется странным, что меня интересует всё касающееся графа де Горна.

– Напротив, маркиза, ваше равнодушие показалось бы мне не только странным, но даже предосудительным.

Антуан де Горн прикусил губы. Ответ агента, судившего о поведении маркизы, ему показался необыкновенно дерзким. Он хотел было вмешаться.

– Хорошо, милостивый государь, – возразила маркиза, снова жестом удерживая графа и обращаясь к ле Борньо, – так как вы не сомневаетесь в моем участии, то, я надеюсь, вы не откажетесь ответить на вопросы, которые я задам по поводу вашего посещения?

– Спрашивайте, сударыня, я постараюсь ответить вам ясно и четко.

– Я верю в вашу искренность, милостивый государь, я верю инстинктивно… а инстинкт редко обманывает женщин – вы из симпатии только пришли сказать графу де Горну: «вы в опасности, берегитесь!..» Но какое бы ни было хорошее чувство, оно, как и самое дурное, имеет свою причину. Откуда исходит чувство, которое вы испытываете к графу де Горну? Вы недавно были агентом аббата Дюбуа, как и почему вы стали теперь нашим другом? Объясните нам.

– Боже мой, сударыня, – сказал он растроганно, – я в отчаянии, что не могу ответить на первый ваш вопрос!

– Почему?

– Потому что я просто не могу… Очень просто!.. Потому что причины моей симпатии к графу, как бы они не были похвальны, для его же пользы уверяю вас, не должны быть известны ни графу… ни вам! Но, сударыня, если вы верите, что, сказав графу «вам угрожает опасность, берегитесь» я преследовал только одну цель – предостеречь его для сохранения его свободы… его счастья… его жизни наконец… почему же вы верите сообщению, и не хотите верить человеку доставившему это сообщение? Неужели мое низкое положение и моя внешность… служат причиной ваших сомнений. Вы ведь знаете басню, в которой говорится, что крыса освободила льва-узника6? Доказательством честности моих намерений может быть мой отказ от вознаграждения графа. Наконец… почему я друг… преданный друг графа де Горна, а, следовательно, и ваш, сударыня, – это моя тайна. Тайна, которой я не стыжусь, а напротив – буду в отчаянии, если она будет открыта! Поэтому позвольте вам изъявить мое почтение и тысячу раз извиниться, что желание быть вам полезным, я доставил вам несколько неприятных минут своим посещением…

Поклонившись, ле Борньо направился к двери.

Граф де Горн и маркиза де Парабер обменялись взглядами.

– Разве мы больше не увидимся? – сказал граф.

– Не думаю, – возразил ле Борньо, – вы больше не нуждаетесь в моих услугах, к тому же я не принадлежу вашему обществу, – прибавил он с едва заметной усмешкой. – Очень может быть, что мы никогда не увидимся!

– Если вы не желаете ничего принять от графа де Горна, я надеюсь, вы не откажетесь взять у меня на память эту безделушку, – сказала маркиза де Парабер, быстро вставая и подходя к агенту полиции.

Это было милое кольцо с сапфиром, которое она сняла с руки.

Ле Борньо, не колеблясь, взял кольцо и положил его в карман.

– Маркиза, вы самая благородная женщина во Франции, – сказал он, еще раз кланяясь маркизе де Парабер, – вы – так же благородны, как умны и прекрасны! От всего сердца благодарю вас за ваш подарок.

И он вышел.

Дом на набережной Театен

Дом, в котором жил Жак Фойоль и аббат Морин, на набережной Театен, рядом с особняком графа де Горна, был не очень большой, но очень удобный и уютный.

Он был трехэтажный.

На нижнем этаже справа, были столовая и кухня, слева – гостиная, а за ней комнатка служанки.

На втором, разделенном коридором, были две спальни: одна Жака, а другая его матери Женевьевы Фойоль.

На третьем – напротив мастерской Жака, были комнаты аббата; эти комнаты были крохотными, но аббату это нравилось. Когда, пять лет тому назад, он поселился в этом доме со своими друзьями, Жаком Фойолем и его матерью, они хотели отдать аббату весь второй этаж. Женевьева из гостиной на нижнем этаже хотела сделать свою спальню, а Жак мог спать наверху, рядом со своей мастерской. Но аббат знал, что мать и сын не могут жить так далеко друг от друга. Мать беспокоилась бы ночью о сыне, а сын, найдя вечером мать не совсем здоровой, несколько раз ночью приходил бы вниз посмотреть, спокойно ли она спит.

– Я буду жить наверху, или я не останусь в этом доме.

Мать и сын вынуждены были согласиться с таким решением.

Расскажем в нескольких словах, какие отношения были между этими тремя людьми, и как сформировались эти отношения.

Это случилось в 1699 году, – уже двадцать лет прошло с тех пор, как в октябре 1679 года аббат Морин познакомился с Женевьевой Фойоль и её сыном Жаком.

Это было вечером, около шести часов. Аббат Морин возвращался с урока и был уже в нескольких шагах от своего дома, на улице Серизе, как вдруг около особняка Ледигиер он встретил плачущую женщину.

Конечно, аббату не было никакого дела до того, куда шла эта женщина. Но он не мог, даже обязан был спросить, о чем она плачет, чтоб помочь ее горю.

К тому же, как будто осознав, что она найдет у него сочувствие, женщина остановилась перед аббатом в ту минуту, когда он остановился перед ней.

Женщине было лет тридцать, она не была особо привлекательна, но имела честное и открытое лицо. По её наполовину деревенскому, наполовину городскому костюму можно было догадаться, что она из Нормандии, на что также указывал её большой и высокий чепчик.

– Что с вами сударыня? – ласково спросил ее аббат. – О чем вы плачете? Я – аббат Морин, живу недалеко отсюда. Если я могу быть вам чем-нибудь полезен, располагайте мной!

– Благодарю вас, аббат, – отвечала женщина, подавив рыдание. – Это Бог послал вас ко мне, если вы сможете мне помочь!

– Что, вам нужно?

– Доктора.

– Для кого?

– Для моего ребенка, моего сына, моего Жака: он болен, очень болен, очень болен… и я боюсь!..

Меня зовут Женевьева Файоль, я из Байё, близ Кан; по некоторым причинам, три дня тому назад, я была вынуждена вместе с моим ребенком покинуть родной город и навсегда поселиться в Париже. На него плохо подействовала перемена климата и утомительная дорога. Еще вчера, как только мы приехали, мне показалось, что мой маленький Жак был не совсем здоров. Я думала, что, когда он отдохнет в хорошей комнате и в чистой постельке, ему будет лучше… но…

– Он не поправляется!

– Да.

– И вы очень беспокоились. Где вы живете?

– Недалеко, господин аббат.

И Женевьева указала на гостиницу с вывеской «Черная кошка», недалеко от дома аббата Морина.

При виде этой гостиницы аббат не смог удержать гримасы.

– Может быть, я неправильно поступили, что остановилась там? – боязливо спросила Женевьева. – В гостинице не совсем хорошо, но согласитесь, это не моя вина, я не знаю Парижа. Мне подсказали этот дом, где я вce-таки не хотела долго оставаться. Хотя мы не богаты, но у нас есть средства для жизни и…

– Я вам найду более удобную квартиру. Немедленно…

– Нужен доктор! Вы знаете какого-нибудь? Вы пойдете за ним вместе со мной?

– Я знаю доктора, который может помочь вашему сыну, но так как я сам немного разбираюсь в медицине, прежде чем звать доктора…

– Я вас отведу к моему маленькому Жаку, чтобы вы могли сказать, что он болен или просто устал. Пойдемте поскорей, может быть, вы скажете, что мне нечего беспокоиться. Какое бы это было счастье! Конечно, это милость Божья, что я вас встретила, у меня и у Жака никого нет в Париже, а теперь, мне кажется, у нас будет покровитель… друг!..

Женевьева была права, случай или Провидение посылало ей друга в лице аббата Морина.

Друга, который с первых же минут стал для неё братом, отцом – для её сына. Друга, которого любовь на протяжении двадцати лет не только не уменьшилась, но напротив увеличилась и стала серьезней и глубже.

Когда Женевьева привела аббата Морина к маленькому Жаку, хорошенькому двухлетнему мальчику, он тотчас же успокоил ее, сказав, что нет ничего опасного. Это было простое утомление, неизбежное следствие длинного, и утомительного путешествия. Освежающее питье вечером и теплая ванна утром, диета, спокойствие… и послезавтра Жак будет здоров.

На следующий день он чувствовал себя настолько хорошо, что мог вместе с матерью переселиться из гостиницы «Черная кошка» на маленькую квартирку рядом с аббатом, который, спросив совета Женевьевы Фойоль, меблировал эту квартиру, пусть не роскошно, но очень комфортно.

Женевьева Фойоль находила, что аббат Морин у неё был как у себя дома. Мать и сын были в восторге, когда после уроков он проводил у них несколько часов, вскоре и аббат привык их дом считать своим. Благодаря хорошей репутации аббата и малопривлекательному лицу Женевьевы, никто в квартале ничего дурного не говорил об их дружбе!

По воскресеньям они ходили втроем в церковь Сен-Поль, днем гуляли в бульварах или в садах особняка Ледигьер, где в 1742 году, из всех памятников, воздвигнутых различными владельцами особняка, остался только один, поставленный – кошке «Франсуаз», принадлежавшей Маргарите де Ганди, вдове Эммануила де Креки герцога Ледигьера. Этот «мавзолей» был украшен следующей надписью:

Су-gist une chatte jolie

Sa maitresse, qui n’aima rien

L’aima jusques à. la folie.

Pour quoi le dire? On le voit bien!..7

Часто видели, как аббат Морин поздно выходил от Женевьевы Фойоль, а Женевьева Фойоль иногда очень рано приходила к аббату Морину. Но никто не находил это ни странным, ни предосудительным: мы уже сказали, что аббат Морин был больше чем другом – он был братом и отцом для Женевьевы Фойоль и её сына. Также думали о них все соседи. Морин никогда не расспрашивал Женевьеву о её прошлом. Не любопытный по характеру и из принципа, он довольствовался тем, что она сама ему сказала.

Она была вдова… У нее не было больше родных… Она получала ежегодно три тысячи ливров: из денег, вырученных от продажи её имения… И эти деньги ей высылал каждые три месяца нотариус в Кане, у которого был помещен её капитал. Вот и все.

И аббат Морин никогда не беспокоился о том, было ли это в самом деле все и была ли какая-нибудь тайна в жизни этой женщины и этого ребенка.

Да и к чему ему было, беспокоиться? Эта женщина была доброе создание; она чувствовала к нему бесконечную признательность и уважение, ребенок: любил его почти так же, как мать, и к тому же был добр, умен, и хорош, как ангел! Послушный и прилежный с детства, в пятнадцать лет Жак был лучшим учеником аббата, который им гордился.

Когда Жаку исполнилось пятнадцать лет, его добрый друг, как он всегда звал аббата Морина, сделал ему сюрприз: молодой человек с детства имел склонность к живописи, что не могло укрыться от аббата, с помощью которого теперь он поступил в мастерскую Клода Жилло.

Женевьева Фойоль огорчилась, узнав, что её сын станет пачкуном. Тринадцать лет прожитых в Париже не изгладили у нее провинциальных предрассудков. Она не думала, что искусство могло облагородить и обогащать! Преклонившись сначала из уступчивости перед призванием Жака и поддерживаемая надеждой аббата, она только впоследствии, увидела осуществление этих надежд, и была довольна, что не препятствовала ему! Жак уже в начале своими успехами доказал, что он быстро пойдет вперед.

– У меня есть новость для вас, – сказал однажды аббат Морин.

– Что такое? – вскричали вместе Жак и Женевьева.

– Если хотите, мы будем жить вместе.

– Вместе, все втроем?!

Мать и сын, широко раскрыв глаза, с удивлением повторяли эти слова.

– Заметьте, – возразил аббат, – что это не может случиться без вашего желания, но я вам скажу, что я сделал. Если вы одобрите, значит я хорошо сделал, если не одобрите – мы не будем больше об этом говорить. И так, я начинаю: Жак слишком далеко живет от мастерской своего учителя Клода Жилло. Не правда ли, Женевьева? От улицы де ла Серизе до улицы Сент-Андре-дез-Ар по крайней мере час ходьбы. Час туда, час назад, слишком долго, особенно в плохую погоду. Независимо от этого неприятного двухчасового путешествия, есть и другая причина, ради которой, я думаю, Жак не пожалеет оставить эту квартиру: он не может здесь иметь собственной мастерской. А мастерская необходима для живописца. Ученик может без неё обойтись, но когда начинаешь чувствовать свои силы, необходимо иметь свою собственную рабочую комнату. Короче, задавшись мыслью, что Жаку необходимо отсюда переехать, а, следовательно, и вам также, моя добрая Женевьева, я, не сказав вам ничего, начал искать для вас квартиру на улице Сент-Андре-дез-Ар. Я забыл вам сказать, что и я тоже не желаю оставаться в этом квартале ни одной минуты! Я умру от тоски, если останусь здесь один, я привык к вашему обществу, как вы привыкли к моему. Я не знаю, можете ли вы обойтись без меня, но я без вас не могу.

Четыре руки, дрожа от волнения, протянулись к аббату. Морину и два голоса вскричали вместе:

– Мой добрый друг!

– Дорогой аббат!

– Вот новость, – продолжал он, – которая, я думаю, будет вам приятна. Я нашел квартиру в маленьком домике, на набережной Театен, где у Жака будет своя мастерская! Этот дом не дорогой, – восемьсот франков в год. Вы – четыреста и я – четыреста. Нравится вам такое предложение? – Согласны ли вы? Будем мы жить втроем?

Вместо ответа Жак бросился на шею своему доброму другу, а Женевьева прошептала, вытирая радостные слезы.

– Согласны ли мы! Но после всего того, что вы для нас сделали на протяжении этих пятнадцати лет, мы были бы слишком неблагодарны, чтобы не принять с радостью вашего предложения. Жить под одной крышей с вами, жить с вами, около вас, – это высшее счастье какое мы только могли ожидать! И за которое мы должны благодарить Бога!

– Хорошо! – весело сказал аббат, – так решено: мы идем все трое смотреть домик, который, я уверен, вам понравится. Потом, мы отправимся на улицу Сен-Жак, к домовладельцу господин Леблону, и заключим контракт, а через восемь дней мы устроимся в новой и общей резиденции!

– И она нам понравится! – воскликнул Жак. – Не правда ли, матушка?

– О, конечно! Она нам понравится! Ах, если бы это только зависело от меня, мы бы сегодня же переехали!

Сказано, сделано! Через восемь дней Женевьева с сыном перебрались в новый домик, который им очень понравился, и устроились там, как мы уже описали. Условия эти долго обсуждались вначале, Женевьева ни за что не хотела поселиться в самых лучших комнатах первого этажа.

Но аббата нельзя было переспорить.

– Я поселюсь наверху, иначе я не буду жить с вами! – решительно сказал он матери и сыну.

– Вы не подумали, моя добрая Женевьева, – сказал он, оставшись с ней вдвоем, – в нашей дружбе нет ничего предосудительного, тем более, что на протяжении пятнадцати лет никто ее не порицал. Поэтому, нельзя допустить, чтобы после пятнадцати лет, какой-нибудь дурак осмелился бросить в нас грязью. Будем жить не только на одной улице, но даже под одной крышей, когда вы будете жить напротив комнаты вашего сына, это будет вашей охраной от клеветников, а если вы будете ближе ко мне, это развяжет их языки.

– Вы правы, – ответила она, – я не подумала, что это не совсем удобно, если вы будете на втором этаже между мной и Жаком. Я и не подозревала, – добавила она с улыбкой, – чтобы в мои годы… с моей внешностью… могли увидеть во мне больше чем друга… и сестру. Но…

– Но, мой друг, – прервал аббат, улыбаясь, в свою очередь, – есть люди, которые стараются найти дурное там, где его нет!.. Где его не может быть!