Полная версия
Тайная сила, или Король воров. Серия «Мир детектива: бессмертные персонажи»
Тайная сила, или Король воров
Серия «Мир детектива: бессмертные персонажи»
Ж. Тоннер
Переводчик А. Владимирович
© Ж. Тоннер, 2024
© А. Владимирович, перевод, 2024
ISBN 978-5-0059-8949-9
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
СЕРИЯ «МИР ДЕТЕКТИВА: БЕССМЕРТНЫЕ ПЕРСОНАЖИ»
СЕРИЯ «МИР ДЕТЕКТИВА»
Хьюм Ф. Человек в рыжем парикеСмолл О. Дж. Образцовая загадкаФримен Р. Остин. Тайна Анджелины ФрудХрущов-Сокольников Г. Джек – таинственный убийца: большой роман из англо-русской жизниМейсон А. Э. В. Дело в отеле «Семирамида». Бегущая водаАлександров В. МедузаПанов С. Убийство в деревне Медведице. Полное собрание сочинений С. ПановаМейсон А. Э. В. Страшнее тиграМейсон А. Э. В. Часы и дилеммыМари Ж. Ошибка доктора МаделораГейнце Н. Под гипнозом: уголовный роман из петербургской жизни, или приключения сыщика ПерелётоваЛабурье Т. Черная бандаРакшанин Н. Тайна Кузнецкого МостаБело А. Королева красотыХрущов-Сокольников Г. РубцовМакнейл Г. С. Черная банда. Второе приключение Бульдога ДраммондаЗарин А. ЗмеяЧесни У. Таинственный изумрудПономарев И. Василий Кобылин: трилогия Русский Лекок: агент сыскной полиции Преступная мать Под давлением судьбыЦеханович А. Темный ПетербургТайна сила или король воров
Завтрак первого министра
Это было 20 сентября 1719 года. Пробило одиннадцать часов. Уже четыре часа аббат Дюбуа, первый министр его королевского высочества, герцога Филиппа Орлеанского, регента Франции, находился в своем рабочем кабинете, отмечая и перелистывая разные деловые бумаги.
В 1719 году ему было шестьдесят три года, его здоровье надломилось и пошатнулось, но аббат Дюбуа был слишком честолюбив, чтобы остановиться.
Как первый министр, он получает в год «полтораста тысяч ливров». Еще «сто двадцать тысяч», как архиепископ Камбре. Ему принадлежал доход от семи аббатств – Ножан-су-Куси, Сен-Жюст, Эрво, Бургей, Бер-Сен-Винон, Сен-Бертен, Серком, что приносило ему каждый год «двести четыре тысячи франков».
Кроме того, у него был разный доход в «сто тысяч ливров». Наконец, пансион, назначенный ему Англией в награду за разные добрые услуги, интересов Франции тут и помине не было. Этот пансион ежегодно состоял из «сорока тысяч фунтов стерлингов».
Хорошенький доход для одинокого человека!
Но аббат был им недоволен и надеялся его увеличить, сделавшись кардиналом.
Быть кардиналом – была мечта аббата Дюбуа, на осуществление которой он надеялся, благодаря покровительству регента и милостивой снисходительности Рима.
Но чтобы заставить действовать герцога Орлеанского и папу Иннокентия XIII, нельзя было почивать… не на лаврах, а на своих экю.
А Дюбуа и не почивал!..
Вот почему, 20 сентября 1719 года, мы застали его в кабинете за работой с семи часов утра. Он был в халате и туфлях.
Регент поселил Дюбуа в Пале-Рояль.
Он был поглощен чтением очень важной бумаги, когда в одну из дверей вошла пожилая женщина в деревенском костюме, неся на тарелке фаянсовую миску, с чем-то горячим.
Эта пожилая крестьянка была Фарета Жено, служанка… поверенная Дюбуа. Она так же, как и он, происходила из Лимузен, так же, как и он родилась на берегах Коррез в Брив-ля-Гайярде; почти тридцать лет, с того дня, как его положение позволило ему взять служанку, Фарета была в услужении у аббата.
Теперь у него были и лакеи!.. и кучера, повара, конюхи и курьеры. Его состояние позволяло ему иметь эту роскошь.
Но все лакеи не могли ему заменить Фареты. Все должны были всегда заискивать и угождать Фарете, чтоб удержаться на своем месте.
Что жe связывало Дюбуа с этой женщиной?
Клеветники видели в ней старый грешок прелата.
Может быть клеветники были правы. Во всяком случае, если мы допустим, что между ними и была когда-нибудь связь, то в минуту нашего рассказа Фарета была уже не так свежа, и нельзя было допустить и даже подумать, что эта связь еще продолжалась.
Верно то, что с давних пор Фарета Жено чувствовала к аббату Дюбуа искреннюю привязанность и что одинаково, со своей стороны, аббат Дюбуа был очень привязан к Фарете Жено. Любил же он кого на свете, хоть немного!.. Он слишком презирал все общество вообще, чтобы любить кого в особенности – только эта служанка – крестьянка, которая когда-то улыбаясь подставляла свои губы его поцелуям, было единственное существо, которое будет плакать и молится о нем, когда он, проклиная, испустит свой последний вздох.
Это «что-то горячее», что Фарета принесла и поставила перед аббатом, был суп…
Неожиданно, вынужденный прервать чтение, с появлением супа, Дюбуа подскочил от удивления и гнева.
– А?.. Что это такое?.. – вскричал он.
– Что? «Что это такое?..» – возразила Фарета, не теряясь от нелюбезного приема господина. – Одиннадцать часов, я вам принесла завтрак, потому что, по вашей похвальной привычке, когда вы уткнете нос в бумаги, вы совсем забываете о еде!..
Аббат покосился на приготовленный для него суп.
– Завтрак!.. Завтрак!.. – возразил он. – Ты уже заставила меня сегодня утром съесть молочный суп… Теперь…
– Теперь я заставлю вас съесть суп из кореньев… А потом…
– Я осужден на вечные супы!..
– Господи!.. Да было бы из-за чего сердиться!.. Не моя вина, что у вас такой желудок. Доктор велел давать вам по утрам только освежающую пищу. И я слушаюсь доктора!.. Ну, кушайте суп, пока он не остыл. Нечего капризничать!.. Хороший суп из кореньев… Я ручаюсь, что даже нашему маленькому королю не подадут лучшего!
Он не мог устоять против подобных уговоров. Дюбуа был уверен, что пока он не съест супа, Фарета не двинется с места.
Едва он съел дюжину ложек, как дверь, на противоположной стене, через которую вошла Фарета, открылась, и в кабинете появился человек лет сорока пяти небольшого роста, полный, смуглый, с черными волосами и пунцовыми губами.
– О-о! Дюбуа завтракает!.. Это хорошо слышно издалека, даже не видя, черт возьми… – вскричал он смеясь.
– Это доказывает, что вы дышите через нос… – сказала Фарета.
Дюбуа опустил ложку и хотел встать.
– Сиди! Сиди! – возразил герцог Орлеанский.
Это именно ему и дерзила служанка первого министра на насмешливое замечание. Привыкнув уже за несколько лет ежедневно видеть принца и постоянно быть предметом его более или менее тонких шуток, Фарета научилась с ним обращаться с совершенной фамильярностью, которую он поощрял, и которая его забавляла.
Внук Генриха IV легко сносил выходки Фареты, доходившие до дерзости. Кто не уважает себя сам, не заботится об уважении к себе других!
– Сиди! Сиди! – возразил регент, удерживая аббата в кресле и насмешливо кланяясь служанке. – Я не хочу нарушать твой обед, аббат. Ради Бога, Фарета, не сердись, мне кажется, ты переложила луку в супе!
– В супе не лук, а порей, – дерзко возразила Фарета.
– Пусть будет так! Но порей немного сродни луку, ты это знаешь, моя милая?
– Я не знаю родственники ли порей и лук, я вижу только то, что когда господин аббат утомился, работая на вас без отдыху, монсеньор, он имеет право поесть, потому что это нужно для его здоровья, не слушая ваших насмешек!
– Я ни над чем не смеюсь, Фарета! Я только подтверждаю, что у первого министра кухня аббата обладает запахом, больше напоминающим харчевню.
– А кухня харчевни намного лучше других, и я ручаюсь, что ваше высочество чувствовали бы себя гораздо лучше, если бы вместо того, чтобы сжигать себе внутренность разными пряностями, вы бы ели иногда за обедом или ужином жареную говядину или кролика, как готовят в Куртиль и в Поршерои. Вы закончили с супом, господин аббат?
– Твой господин не доел суп, Фарета! Отругай и его!.. Он оставил два порея!
Не обращая внимания на последнюю выходку регента, старая служанка, взяв пустую миску, удалилась.
– Эй! Фарета! Фарета! – закричал герцог в то время, когда она взялась за ручку двери. – Ты забыла одну вещь, моя милая.
– Что такое?
– Запах… запах супа! Не можешь ли ты его прихватить с собой, сделай одолжение?
Фарета пожала плечами.
– Откройте окно, монсеньор, – сказала она, – запах супа испарится тотчас же с запахом мускуса, который вы принесли с собой, – это будет полезно для господина аббата!
– Да, да!.. Бедная Фарета!.. Рассердилась!..
– Вы довольны, монсеньор, вы вознаграждены. Я не думаю, чтобы вы оказали честь зайти ко мне только для того, чтобы посмеяться над моей служанкой, и потому я буду вам очень признателен, если вы мне скажете, что у вас есть… важного… сообщить мне.
Дюбуа говорил, устремив на стоявшего у камина регента взгляд, в котором сквозь напускную покорность виднелась ирония. Регент немного наморщил брови.
– Ты рожден быть школьным учителем, Дюбуа!.. – сказал он, ты изменил своему призванию.
– Очень может быть, монсеньор, – холодно отвечал аббат. – Чтобы жить, мне нужно было быть школьным учителем, и я бы взялся за это дело с большим удовольствием!.. Только я бы выбирал учеников!
– Это значит, что ты бы меня не пустил в свой класс?
– Если бы я старался, чтоб они все не стали ужасными развратниками… конечно, да, монсеньор, я бы умолял вас не посещать мой класс!
– Дерзкий!.. Если я ужасный развратник, я этим обязан тебе, негодяй, ты забыл это?.. Ты первый поощрял и развивал мои дурные наклонности!
Но аббат оставался необыкновенно хладнокровным.
– На земле возделывают только то, что она способна произвести, – возразил он. – В вашей юной душе, ваше высочество, были посеяны только семена порока… Поэтому я считаю лишним пытаться прорастить в ней разные добродетели!
– Тем более, что ты надеялся выиграть больше, служа порочному, чем добродетельному господину, не правда ли?
– Ваше высочество, были богато одарены совершенно другими наклонностями… чем те, которые вы выказали в детстве… но я всегда для вашей пользы… и для своей… служил бы вам с одинаковым самоотвержением!
– Да! Да!.. чтобы достигнуть… того, чего ты хотел достичь, чего ты достиг… ты бы обрек себя самого быть, по крайней мере, внешне мудрым и добродетельным!.. Признайся, что ты бы предпочел, чтоб я тебя не стеснял примером, негодяй?
Дюбуа вздохнул.
– Увы, монсеньор! – возразил он. – Если я был… негодяем… в том смысле, в каком вы мне приписываете, уже прошло столько лет, как я перестал им быть… и не могу быть им… я вам подтверждаю, что приятные воспоминания, которые я сохранил от удовольствий, испытанных вместе с вами в известных местах, не заставили бы ни на минуту колебаться от горечи сожаления, которое я испытываю сейчас из-за невозможности следовать за вами!
– Это правда? Ты теперь осужден есть суп из кореньев, бедный аббат.
– А вы, монсеньор, продолжаете есть трюфели!.. Хотя, суп из кореньев не мешает мне хорошо управлять делами вашего высочества!.. И целой страны!.. Маленький человек скверно живет, но он еще жив. Что же вы не садитесь, монсеньор? Сегодня утром я получил депешу из Испании от маршала де Бервика, он завладел Фонтаробией, Сен-Себастианом и частью Каталонии!.. Мы научим короля Филиппа V и его дорогого министра господина кардинала Альберони не сеять вокруг нас раздор вместе с герцогом и герцогиней де Меен, чтобы свергнуть нашу власть! Вы знаете, я подозреваю, что иезуиты принимали участие в намерениях Селя-Мора?.. У меня нет доказательств… Добрые отцы очень хитры… Они замолкли, как только замысел был открыт, и даже остерегаются корреспонденции, боясь, что их письма будут распечатывать! Но все-таки нашлись в бумагах одного адвоката, Боржетона, которого я на прошлой неделе отослал в Бастилию, заметки, которые могут служить доказательством… Кажется, вы меня не слушаете, монсеньор?..
И в самом деле, пока Дюбуа говорил, регент взял шляпу, подошел к окну и начал барабанить по стеклу, рассеянно посматривая на улицу.
Он повернулся в ответ на словах аббата и сказал, улыбаясь:
– Верно, сегодня не могу думать о делах!
– Ну!.. Сегодня… как и вчера… как всегда!.. Когда с вами говорят о серьёзных делах, вы думаете совершенно о другом!
– А разве недостаточно того, что «ты» будешь заниматься серьезными делами? Я думал, что мне пора идти в банк, где у меня назначено свидание с Лясом.
– Да, да!.. Чтоб попросить у него еще денег?
– Я столько трачу!.. Когда мой кошелек пуст, надо же его пополнить. Потом у меня сегодня личный ужин и мне нужно видеть Ля Фора, который обещал к сегодняшнему ужину для нашего развлечения привести цыган… самых лучших фокусников, как он уверял.
Дюбуа насмешливо покачал головой.
– Я согласен, что подобные занятия, ваше высочество сильно отвлекают от забот об успехе французской армии в Испании! – сказал он. – Ступайте, просите денег у Ляса, монсеньор, и пускай цыгане этой ночью превзойдут себя, чтобы очаровать вас и ваших гостей!.. Я вам советую даже попросить показать вам дьявола, говорят колдуны с ним в дружеских отношениях!..
Улыбка, игравшая на губах герцога Орлеанского, вдруг исчезла. Странно! Человек, не веривший в Бога, верил в Дьявола!.. И верил так сильно, что ему тяжело было об этом говорить. Отвергая возможность рая для добрых, он верил в ад для злых.
– Мне часто за твоей внешностью скрывается гений зла, и я не желаю его видеть под каким-либо другим обличьем, – сухо сказал он.
– Гм, – возразил Дюбуа. – Гений зла в моей внешности!.. Хорошо сказано, остро, но все-таки не совсем верно! Я знаю, вы убеждены, монсеньор, что если бы мой гений перестал вам служить, ваш часто находился в затруднении! Короче…
– Прощай, я видел, как ты ел суп из кореньев… Этого удовольствия довольно для одного раза! До свидания, аббат!
– Честь имею кланяться, ваше высочество.
Дюбуа встал.
– Монсеньор, еще одно дело, прошу вас! – вскричал аббат, вдруг вспомним о чем-то.
– Что такое? – сказал, повернувшись Филипп Орлеанский.
– Что мы будем делать с графом де Горном? Ваше высочество, вы приняли какое-нибудь решение относительно этого господина? Бросить его в подземелье или ограничиться тем, что под хорошим конвоем отошлем в его пасмурное отечество.
Герцог видимо побледнел, услышав имя графа де Горна. Это имя вызывало у него неприятные воспоминания. Он несколько минут стоял задумчиво и неподвижно, и уже открыл было рот, чтобы ответить аббату, но вдруг остановился и сказал отрывисто:
– Нет, я ничего еще не решил! Ты невыносим Дюбуа: я в хорошем настроении, а ты мне говоришь о людях, которых я ненавижу!..
– Но…
– Мы поговорим о графе де Горне завтра или послезавтра!.. Это терпит!.. Прощай.
И герцог быстро вышел.
– Терпит, неспешно!.. – ворчал Дюбуа, вернувшись к столу. – Это рассуждение сумасшедшего, который считает унизительным для себя наказать оскорбление, потому что в его жилах есть кровь Беарне!.. Я вот не происхожу от Генриха IV… ни даже от одного из его побочных детей! Один Бог знает, сколько их насеял великий король!.. Поэтому я могу мстить, тем, кто меня оскорбил!.. А так как герцог Орлеанский не хочет проучить графа де Горна, то я его проучу и жестоко проучу, или я буду дураком!.. Что? Кто там? Войдите.
В это время послышались три стука в дверь, выходившую в комнату секретаря министра, дю Кудрея.
Получив позволение, вошел секретарь, согнувшись в почтительном поклоне.
– Что вам нужно, дю Кудрей?
Вместо ответа, секретарь подал министру незапечатанное письмо, содержавшее следующее:
«Дорогой Гильом,Я тебе несколько раз говорил о достойном человеке, аббате Морине, который просит тебя уделить ему десять минут, чем ты осчастливишь аббата Морина и твоего преданного братаВенсена Дюбуа».Гильом Дюбуа не мог скрыть гримасы, читая эти строки. Впрочем гримаса была очень красноречива для господина дю Кудрея.
– Ваше преосвященство, не желает принять господин аббата Морина? – сказал дю Кудрей.
– Нет, – отвечал Дюбуа. – У меня нет времени для приема сегодня… Мой брат обезумел, представляя человека, которого я не знаю! «Господин аббат Морин, достойный человек просит тебя уделить ему десять минут».. Может быть, просит о чем-нибудь!.. Клянусь! Если бы я всех слушал, то каждый день терял три или четыре часа на подобные десятиминутная аудиенции!.. Скажите аббату Морину, чтоб он приходил на следующей неделе… В следующем месяце… Слышите, дю Кудрей?
Секретарь поклонился и пошел в свой кабинет:
– Да, – сказал он, – я забыл сообщить вашему преосвященству, что ваш секретный агент… ле Борньо…
– Здесь?
– Да, ваше преосвященство… Перед приходом аббата Морина, я был извещен, что пришел ле Борньо…
– Хорошо! Пусть подождет! Я сейчас его приму. И… Да слушайте же, дю Кудрей!.. Послушайте меня!
Вглядываясь в письмо, которое он все еще держал в руках, Дюбуа остановил снова уходившего дю Кудрея.
– Я передумал. Мой брат не злоупотребляет рекомендациями, напротив, он очень осторожен. Поэтому, хотя мне и неприятно, но я не хочу оскорбить его и приму его протеже. Попросите войти аббата Морина.
Секретарь снова безмолвно поклонился.
Через несколько минут он громко доложил:
– Господин аббат Морин.
Два аббата
Два аббата совершенно не были похожи друг на друга ни нравственно, ни физически.
Один из них, – аббат Дюбуа, по описанию Сен-Симона1, – «маленький, худой, желтый, тонкий, невзрачный, в белокуром парике и с хитрой физиономией»…
Другой, – аббат Морин – высокий, плотный, свежий, с черными волосами, в которых серебрилась седина, с живым взглядом на открытом лице.
Аббат Морин, в лиловом платье, как тогда было положено одеваться белому духовенству, держа в правой руке шляпу, а в левой плоский картон, связанный веревками, вышел на середину кабинета, кланяясь аббату Дюбуа, который, не вставая, повернулся и очутился лицом к лицу со своим посетителем.
Каково было впечатление последнего при виде этого могущественного человека, первого министра, хитрого и ловкого дипломата, скрывающегося под такой скромной внешностью? Аббат Морин не показал. На его лице не появилось удивления, которое он мог и даже должен был почувствовать при виде великого человека под ничтожной оболочкой.
Напротив, Дюбуа, смерив аббата Морина с ног до головы, милостиво расхохотался.
– Чёрт меня побери! – вскричал он. Это было любимое восклицание аббата Дюбуа, и он сдерживался только при регенте, очень боявшемся сатаны. – Чёрт меня побери! Господин аббат, жаль, что вы не носите военного мундира!.. Вы были бы прекрасным драгуном!.. Какая грудь, какие руки, какие ноги!.. Почему, при вашем сложении, вы посвятили себя служению церкви, а не королю?
Аббат Морин улыбнулся.
– Ваше преосвященство задает мне вопросы, на которые можно слишком долго и подробно отвечать, но чтобы не злоупотреблять вашим временем, я прошу позволения не делать этого.
– Понимаю. Вы боитесь скомпрометировать себя, и поэтому, когда вас просят говорить, вы молчите.
– Слово серебро, молчание золото, – сказал один арабский поэт2.
– Наконец, да или нет, мне бы хотелось знать ваше мнение по поводу этого предмета, – находите вы дурным, что Франция ведет теперь войну с Испанией, король которой намеревался свергнуть его величество Людовика XV с трона, чтобы самому сесть на его место… Вы находите дурным, что мы хотим наказать Филиппа Ѵ?
Аббат Морин грустно улыбнулся…
– Нет, – возразил он, – строгое наказание, которое наше армия возложила на Филиппа V, мне не может не нравиться. Этот честолюбивый монарх получит только заслуженное наказание, когда уничтожат его гордость.
– Интерес этих двух людей – интерес двух стран! Нельзя же было подданным короля Франции перейти под покровительство чужого короля. А следовательно, если они считают войну, которую мы объявили Испании, справедливой, то, с своей стороны, из любви к своему королю, из уважения к его славе и не думая об его интригах, подданные Филиппа Ѵ должны стараться, чтобы нашествие на их страну было отражено. Испанские солдаты должны честно защищаться против французских!
Аббат Морин нагнул голову.
– Я никогда не сомневался в храбрости солдат, к какой бы нации они не принадлежали, – сказал он. – Испанцы или французы, для меня все равно, выкажут храбрость в этой войне.
– Они только исполняют свой долг.
– И они исполнят только свой долг, я согласен, ваше преосвященство.
Аббат Морин замолчал. Дюбуа, прикусив губы, молча смотрел на него:
– Я вижу, вы философ, господин аббат, – сказал он, наконец.
– Я филантроп, и не более, ваше преосвященство, – возразил аббат Морин, со своей доброй улыбкой.
– Вы любите человечество?
– Всей душой!
– Все человечество!?
– Все, без исключения!
– Если бы оно нуждалось в вашей помощи, вам было бы все равно, что человек не одной с вами веры?
– Совершенно все равно, ваше преосвященство! Еврей, магометанин, или буддист… человек, призвавший меня, будет мне столько же дорог, как и христианин!.. Если бы у него даже не было никакой религии, это мне бы не помешало, прийти ему на помощь.
– Чтобы потом обратить его в вашу религию?
– Совсем нет! Это бы означало оплачивать мои благодеяния. Что я даю, я дарю… а не продаю!
– А вы много даете?
– Не столько, сколько бы желал. Но я не жалуюсь. До сих пор Господь еще не допустил меня отказать ни разу.
– Господь! – повторил Дюбуа со странным выражением! – Так вы верите… вы верите, господин аббат, что Господь занимается… иногда… тем, что мы делаем на земле!
– Если бы он не занимался всегда, он не был бы Богом, ваше преосвященство, то есть бесконечной милостью.
– Гм!.. Бесконечная милость позволяет часто безнаказанно совершаться многим преступлениям!
– Безнаказанно… Кто же это докажет?.. Кто докажет, что рано или поздно преступник не поплатится за содеянное им зло?
– Рано или поздно!.. Но некоторые воплотятся слишком поздно… Значит никогда!.. Хе-хе-хе!.. Вы, господин аббат, имеете хорошие средства, чтобы расточать такие благодеяния? Господь был добр в отношении вас и наградил вас каким-нибудь богатым наследством?
– Ошибаетесь, ваше преосвященство, мое наследство очень скромное – две тысячи четыреста ливров в год. Вы согласны, что с этими деньгами я не могу построить больницу. Но я благодаря работе пополнил свой скромный доход.
– Какой же это работой, скажите, пожалуйста?
– Я учитель французского, латинского и греческого языка, ваше преосвященство. Я также преподаю древнюю и новую историю, географию, естественную историю, химию.
– Хорошо, хорошо! Вы не довольствуетесь быть «достойным человеком», как мне пишет брат, вы даже ученый.
– Очень, скромный ученый!..
– Во всяком случае, работа так же, как и милосердие не повредила вам физически!.. Сколько вам лет, господин аббат?
– Пятьдесят шесть, ваше преосвященство.
– Пятьдесят шесть!.. Чёрт меня побери, вам можно дать не больше сорока!.. Я только на шесть лет старше вас, а кажусь вашим отцом! Вы скажете, что моя вина, что я так быстро состарился… а я вам отвечу, что не восхищаюсь тем, что я скоро должен покинуть мир – я не заблуждаюсь!.. Мне немного остается!.. Я ничего не жалею!.. Ничего… Надо жить так, аббат, как вам говорят ваши инстинкты, ваши вкусы. Вы рождены, чтобы быть тем, что вы есть – добродетельным человеком!.. rаrа avis3!.. Я явился на землю, чтобы быть…
– Великим министром!.. – любезно закончил аббат Морин.
Дюбуа иронически улыбнулся.
– Да! – возразил он. – Великим министром под именем и внешностью Дюбуа. Какую же признательность и уважение воздаст ему история… Я думаю, такую же сухую, как и мое бедное тело!.. Я смеюсь над этим!.. Сын провинциального аптекаря, я все-таки сделаюсь, прежде чем навеки засну, тем, кем я мечтал быть еще в детстве! Вы увидите, аббат, вы увидите, что несмотря на презрение, с которым относятся к некоторым моим, как все говорят, дерзким намерениям – они вынуждены будут их выполнить! Я болтаю, как сорока, хе-хе!.. Я не со всеми становлюсь сорокой… Если я с вами так болтаю, это значит, что вы мне нравитесь! Поговорим теперь о причине вашего посещения. Мой брат вас очень хвалит, он тоже славный человек, совершенная противоположность со мной! Хе-хе!.. простой не честолюбивый!
– Что же вам нужно, господин аббат?
– Я вам объясню в двух словах, ваше преосвященство.
– Я слушаю.
– Я связан дружбой с прекрасным мальчиком, его зовут Жак Фойоль, который, я убежден, когда-нибудь станет великим художником. Хотя Жаку Фойолю двадцать три года, но он так же талантлив, как его учитель Клод Жилло4.!