Нерешенная задача

Анни недоверчиво смотрела ему в лицо. А у него глаза были, уже давно такими были, как у побитой собачонки. О! Кто не изведал, тот даже приблизительно не может понять эту муку.

– Анни. Мне все равно уже не помочь.

И она подчинилась. Принесла красивую резную коробку с дорогими сигарами.

– Я только прошу тебя, очень медленно – попросила.

Он затянулся и первый раз за последние недели она увидела улыбку на его худом лице. Но ему нужно было все ей сказать. Он продолжал.

– Если ты будешь чувствовать, что завод совсем не потянешь, то твое право будет его продать, но …это дело моей семьи, отца моего, меня, и я мечтал бы оставить все своему сыну. Только, родной мой человечек. Все, что сейчас появляется в мире, может просто разрушить это до основания, и ты ничего не сможешь сделать.

– А это что?

– Это силы народа. Я с каждым годом прихожу к убеждению, наблюдая за происходящим, что подымается та сила, которая все переделает по-другому. И разбираться никто у них не станет, кто прав, кто виноват. Я прошу тебя, бегите тогда с сыном за границу, ни думая ни о чем, и только в Швейцарию или в Америку, ибо все остальные государства будут ввязаны в сильнейшую драку. И продав завод, только не затяни момент, деньги положи в банки Швейцарии и можешь Америки. В разные банки, так лучше. «Яйца нужно размещать в разные корзины»

– А почему ты думаешь, что в Швейцарии или Америки будет все спокойно и надежно?

– Потому что Швейцария совершенно далека от политики и никому не интересна – очень мала и не перспективна в природных ресурсах. Это тихий омут, он таким и останется. А Америка уже сейчас рушит все сословные предрассудки, которые так сильны у нас и в Европе и ей революция не грозит.

Он стал опять гладить её по голове. Дым сигары окутал его лицо и из-за плотного облака она плохо его видела.

– Ты доктор и это твое, а я и сожалею о том, ну ничего с этим поделать не могу, что заставляю тебя заниматься совершенно не свойственными для женщин делами. Анни, прости меня за это. У меня нет выхода другого. Я перекраиваю твою жизнь, и может в этом и мой грех?! Я повторюсь, твое право распорядиться этим, захочешь продать, продавай.

Опять затянулся и опять сильный кашель стал терзать ему грудь. Сигару пришлось затушить. Стали ждать окончания приступа. И потом он снова продолжил.

– У меня делами руководит сейчас очень исправный управляющий. Давно. Я его давно поставил во главе всех дел и дал ему не только оплату труда, но и десять процентов от общей прибыли, как завода, так и ипподрома. У него должна всегда быть заинтересованность в получении прибыли и это дает мне надежду, что поэтому ты не останешься без помощника. Он умен, грамотен, полон сил и перспективен. А также – он порядочен. Но… Анни, люди есть люди. Я должен был включить его в завещание, чтобы у него был интерес тебе помогать. А вы, ты, сын и все домочадцы, и не почувствуете эти десять процентов от прибыли, получаемые не членами нашей семьи. Домом пусть занимается Дора. Полностью, я лучшей хозяйки не знаю, а тебе придется вникать в дела, я с завтрашнего же дня, подписываю все документы и становлюсь твоим помощником, ну …только на какое-то время. Анни… – почему-то позвал он её. – А может это тоже и лучше? – как бы даже сам у себя спросил он. – Ты… это новое для тебя дело, займет все твои мысли, и мои похороны для вас пройдут как один день. Я бы желал этого!

Она возразила, но он опять рукой приказал ей помолчать.

– Потерпи несколько лет. Вначале будет слишком трудно. А потом, если рядом грамотные помощники, ты и вернешься в больницу?!

Вечером, она уже знала все, что говорилось в завещании. Дора была удовлетворена. Она в глубине души, только так хотела бы, чтобы все распределилось. Томас обвел всех недоумевающим взглядом. Неким шестым чувством, он и прогнозировал такой расклад наследства, но ему не хотелось в это верить! Анни настороженно смотрела на него. В глазах Доры была радость и даже нотариус, казалось бы, был удовлетворен и получал положительные эмоции от того, о чем зачитал. Граф не спустился. Приступ кашля, спровоцированный сигарой и волнением, заставил его остаться в своей комнате. И… в гостиной раздался грохот. Вначале Томас со всей силы ударил кулаками по столу, зазвенели приборы и некоторые бокалы упали, покатившись по столу. Громыхнул, глухим звуком, опрокинутый тяжелый стул, когда он с бешенным взглядом на лице, вскакивал, разъярившись от услышанного. Но стиснув зубы в ярости, он никому ни сказал ни слова. Молниеносным порывом он выскочил из дома. У Анни мурашки пробежали по коже. Такая жгучая волна негатива, исходящая от этого человека, ударилась в неё. Дора все тридцать лет прожила рядом с этим человеком и знала его, ей даже страшно подумать стало, и она как от наваждения старалась избавиться от мыслей, которые приходили в голову. Ох, что-то теперь будет!

ГЛАВА 55

Граф прожил еще четыре месяца. Анни больницу больше не посещала. Жалела ли она об этом? Может быть …Только время закрутило так, что долго об этом думать времени не было. Ее, словно тряпичную куклу, опустили в бездну бумаг, цифр, договоров, схем. И граф, её дорогой, мягкий и добродушный супруг, становился жестким и требовательным учителем. Ему уже не нужна была её любовь. Он слабел, он знал, что для него будущего нет ни с кем, ни с ней, ни с сыном. А им придется выживать в мире конкуренции, обмана, денег, стяжательства самостоятельно. Он учил её работать с банками. Рассказывал все подводные камни кредитов, займов, процентные ставки, стоимость акций, надежность банков и умение избегать их расставляемых сетей и как это происходит. Объяснял принцип найма на работу, какие в его производстве требуются специальности и суть каждой из них, их роль в производстве. И он учил её работать с поставщиками и заказчиками. Какие требования предъявлять к каждой этой категории и к себе. Изучать тщательно договора и стараться не делать никаких расписок. И наконец, ему пришлось долго и тщательно объяснять ей сам процесс производства, от поступления сырья, руды, функции станков, печей, прессов, шлифовки, заточки, проката и других. И как же все это не походило на её выбранную специальность в жизни и казалось тяжелым и глобальным. Неужели огромная печь и закаленный в ней метал станет повиноваться человеку? Неужели её в принципе будет хоть кто-то слушать? Управляющий металлургического завода Отто фон Махеля приезжал каждый день с бумагами и казался ей человеком совершенно для неё закрытым и не интересным. Он вежливо улыбался, лицо его было лицом умного и интеллигентного человека, но она даже не знала, как ей обращаться к нему по тому или иному вопросу и правильно ли она сама понимает то, о чем хочет спросить. Отто фон Махель был очень мудр, он заведомо знал её состояние и единственным, ежедневно повторяющимся его напутствием, как заезженной пластинки было то, что её не должно совершенно заботить, верят ей её подчиненные или нет, какое она воспроизводит на них впечатление и является ли она для них авторитетом. Если она начнет заострять свое внимание на этих вопросах, её съедят психологически. Это они должны стараться искать к ней подход и их должно заботить то, какое они воспроизводят на неё впечатление. Эмоциям не место в бизнесе, а объяснять это женщине, да еще молодой, все равно что пытаться управлять солнцем на планете.

Однажды, она застала своего супруга врасплох. Он сидел в кресле, но уже не возле камина, а повернутом к окну и из глаз его текли слезы. Присев возле него, как она всегда делала, и стараясь узнать причину, он не сдержал эмоций. Закрыв глаза рукой, он то и дело повторял.

– Моя милая девочка, я же только сломаю тебя, нужно ли тебе все это!?

Она тихо спросила:

– Отто, ты сомневаешься в необходимости всего этого? Почему?

– Анни, родной мой человек, как старательно я тебе ни объяснял бы всего этого, невозможно предугадать все, а каждый день необходимо принимать решения – это очень трудно, даже мужчине! Мне так тебя жалко, мне страшно за тебя. Я стремился так много дать тебе в жизни – уют, защищенность, радость. Я хотел, чтобы ты жила и наслаждалась, а получилось, наоборот, я сделал тебя капитаном большого корабля, со всеми проблемами, обязанностями и ответственностью. Мне так тебя жалко! – а потом протянул руки к её плечам и твердо добавил – ты знай, всегда твердо знай, не захочешь всего этого – продай, и никто не вправе судить. Вам с Кристианом денег всегда будет достаточно для комфортной жизни.

И она больше ничего не смогла ему ответить. Не хотела она жаловаться, не хотела расстраивать его, но только она знала, какая тяжесть лежала у неё на сердце. Это был нескончаемым, не прекращающийся, поймавший её в свои тиски и изматывающий страх! Ей казалось, что она даже дышать свободно перестала. Её душили чьи-то руки, невидимые и жестокие. А ясное солнечное небо, закрыла не прозрачная завеса, и мир, со всеми его запахами и красками, остался там, по ту сторону завесы.

Граф Отто фон Махель – этот порядочный, сильный, любящий человек умер. И вместе с ним, в тот день, ей казалось, что умерла она. У неё в ушах стоял его слабый, тихий голос, и самые последние слова. Они были самые последние. А потом целую неделю он просто лежал, но сказать уже ничего не мог, а глаза были ясные. У неё раздирало сердце, словно его кто-то драл когтями и от этой боли не было лекарства. И его последние слова сотый и сотый раз крутились в её голове, и она уже устала от них: «Ты светлая, самая красивая, самая правильная женщина, тебе должен принадлежать весь мир. Расскажи обо мне сыну, я его очень любил и Томаса, но он не захотел быть со мной, но я буду хранить вас на небесах, если Господь примет меня к себе! Анни, я люблю тебя, дорогой человек»

Они стояли втроем, держась друг за дружку и плакали, как три одиноких дерева, обвив друг друга своими ветвями, чтобы выстоять в чистом поле в бурю. Хелен, Анни и Дора. В черных платьях, и черных шляпах, закрыв лица вуалью. Дора и Анни плакали от постигшей их потери, а Хелен жалела свою подругу. Лакированный гроб опустили в яму и стали засыпать землей. Потом, к ним сзади подошел Игн и Анри Миррано. Стали уводить женщин к экипажам. И Миррано неожиданно сказал для Анни:

– Я знаю, у меня так с отцом было. Он умер, но они нам помогают с небес. Можно приходить на кладбище и просто с ними разговаривать. Они все слышат.

ГЛАВА 56

Хелен с Миррано, после рождения детей, спустя какое-то время, стали сильно ругаться. Близнецы, при наличии кормилиц, ухаживающих за ними, сильно изменили быт родителей. И родители к этому оказались не готовы. Хелен сидела днями дома, и выстраивала целый перечень претензий к своему супругу, которые сможет предъявить, когда он вернется домой из больницы. И самая главная из них оказалась та, что её не устраивала его работа в больнице. Ей даже не ловко признаваться было в доме родителей, когда к ним приходили гости, что её супруг работает в простой больнице простым доктором. Ей сразу вторили голоса:

– Так там же одни низшие сословия обслуживаются. И там невозможно прилично заработать!

И отец Хелен добавлял:

– Раз уж вошел в приличную семью, нужно отмываться от грязи. Ему просто необходимо менять работу!

Хелен спрашивала:

– На какую работу он может устроиться? Он не может!

И отец отвечал:

– Теперь сможет, ведь он под моим покровительством. Я договорюсь в клинике.

Это было благо – помощь родителей. Но… итальянцы народ темпераментный и эмоциональный. Отец Хелен человек амбициозный и самолюбивый, преподносил свою помощь как шубу с графского плеча слуге. Ему постоянно напоминали о его сумасшедшем везении в жизни – попасть в приличную семью.

Миррано стал себя плохо чувствовать на этой почве. А после похорон супруга Анни фон Махель и появления у той новых забот на поприще принятия руководства завода, когда в светских кругах заговорили о рождении новой бизнес-леди и о таком чудном феномене, Хелен, может из зависти, может от скуки, просто поедом заела своего благоверного Анри.

Ему упрекался его нищий заработок и не способность содержать семью, и отсутствие должного внимания к супруге и низкое происхождение и недостаток высокой культуры и общение с простонародьем на работе и сослуживцами, а так же то, что Хелен из-за него постоянно вынуждена принимать спонсорскую помощь своих родителей, которые делали это всегда вычурно и на показ.

И Миррано, стал чувствовать эти стальные тиски, которые сжимаются на его шее все крепче и крепче. Еще у одного молодого, живого и здорового человека померкли краски жизни. Домой идти не хотелось и при всем том, что один из близнецов постоянно капризничал, усугубляло расстановку вещей. Он тянул время, чтобы прийти домой сразу ко сну и лечь спать, а придя поздно получал к той куче постоянных претензий еще и подозрение в неверности. И, казалось, этому сумасшествию, не будет конца!

Если он огрызался в ответ на нападки своей жены.

– Я, зато, отличный доктор! Я помогаю людям! У меня пусть не богатая, но многочисленная дружная семья – это не означало для них ничего! Пустой звук! Главное родословная!

Каждый раз, специально, Хелен просто прибивала его к земле, заходя издалека. Она подходила и просила денег на что-нибудь. Он шарил по карманам, а она тут же добавляла:

– Ах. Надежда умирает последней, я так думала, но зря, нужно было сразу звонить отцу и не испытывать надежду, подходя к тебе. Как всегда, карманы пусты! Пойду к отцу в сотый раз.

Испытывал ли кто-то подобное. Ты, вроде свободный человек, а живешь в тюрьме и в комфортабельной квартире, где тебя могло радовать все, тебе все «опостылеет» и ноги, как у кузнечика, смотрят в другую сторону. И тебя никто не связывает, ни сковывает цепями, но ты привязан коротким поводком к семье, там у тебя родные детки и ты еще на что-то надеешься. Надеешься, что кто-то что-то поймет и все измениться. А это только иллюзия.

И в один прекрасный момент все дошло до того, что Миррано стал ночевать в больнице. Все его коллеги, и Игн и доктор Цобик однозначно увидели, что он похудел, он стал безжизненным и нелюдимым, молчаливым. А это так не свойственно было для открытого, разговорчивого весельчака – Миррано! И, Игн решил, вмешаться! Он не дал однажды, потерявшемуся в семейной жизни итальянцу заночевать в больнице, и они напросились в гости к Анни. И, о, дева Мария! Она так обрадовалась! Оставшись одна, без своего доброго супруга, каждое утро она просыпалась рано и первыми эмоциями, которые она испытывала, это огромное желание оказаться в кругу своих старых друзей, как раньше, весело посмеяться, пошутить, по балагурить. Можно разговаривать ни о чем. Но одно их присутствие создавало ощущение поддержки и исчезновения забот, ну, хотя бы на короткое время. Время передышки.

А самого Миррано, она чуть не узнала, так он изменился. На это должны существовать причины. И она решила обстоятельно поговорить с подругой, ибо мужчина постеснялся открывать перед женщиной тоску своего сердца. Но, Игн, он все рассказал.

И Хелен, в полдень, во время стоящей жары и бытовой суеты в самом разгаре, вдруг обнаружила на пороге своего дома Игн. Была удивлена. А после того, как тот сообщил, что желает поговорить – по-дружески, удивлена еще больше.

Игн услышал, что где-то в доме заплакал ребенок и вот, что странно, плач его напоминал не потребность в чем-то, а просто плач из чувства самовыражения, некие нотки голоса вибрировали так, что возникало только такое впечатление и бежать на этот плач, желания не появлялось. Возникало только одно желание – заткнуть уши, даже если этот ребенок и желанный, и любимый.

Хелен отдала распоряжение приготовить угощение для гостя и основательно уселась, на громоздком диване, такая же по-прежнему располневшая, с небольшим вторым подбородком. Оглядев её, Игн отметил для себя в уме, что все они сильно изменились и это произошло вот только за последний год. Он возмужал. Стал всегда серьезным и чаще всего имел озабоченный чем-то вид, у него и обозначилась слабая черточка в районе межбровья, которая если и появляется у людей генетически к этому предрасположенных, то годам к 40 и позже. Игн шел только 24 год. Столько же было и Хелен. И своей расплывшейся фигурой, особенно сзади, она напоминала пожилую даму, нарожавшую дюжину детишек. Второй подбородок также делал её лицо старше и только её ясные, веселые глаза, не вызывающие мнения о наличии у неё глубокого, созидательного ума, выдавали молодость. Она еще стала делать себе дамскую стрижку, по последним веяниям моды из европейских журналов, что несколько изменило её типаж. Она всегда хотела быть яркой и элегантной леди, а получалось яркой, но эмансипированной. Но, она об этом не знала.

Сложив руки у себя на коленях, она заинтригованно принялась ожидать начало разговора.

Сказать о том, что Игн заранее знал, что будет говорить, …не знал. Он был возмущен всем, что начало происходить в семье Миррано с Хелен, и чувствовал свою вину в этом, но не предполагал, что это будет настолько остро. Так как его финансовое благополучие волновало только в той степени, чтобы иметь деньги на пропитание и жилье, и не имел никогда даже признаков озабоченности разбогатеть и желания наживать состояние, ему было трудно на духовном уровне понять других людей, озабоченных этим. Но чего он никак не мог понять, как можно каждый день, не задумываясь о моральном состоянии другого человека, каждодневно и монотонно унижать супруга тем, что он не знатного происхождения и не богат. Он не мог понять, что люди могут ставить знатность положения и наличие денег во главу угла и жить только этим. Не знал он Хелен до конца, хотя и проучился с ней все шесть лет вместе, общаясь ближе, чем остальные сокурсники.

Решив все возложить на чувства интуиции и пустив мысли на самотек, он решил направить разговор на волю чувств, что сердце подскажет, то и будет говорить. И начал он так – Хелен. Мы с тобой в дружеских отношениях давно и хорошо знаем друг друга, я пришел как друг и не желаю ни в чем на тебя давить, по крайней мере буду стараться этого не делать.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.