Лампёшка

Август так зол, что внутри у него всё дрожит. И ещё он напуган. Кораблекрушение – это серьёзно. Будут искать виноватого, без этого не обходится. А с виной как? Вина – она как протухшее яйцо, которое перебрасывают из рук в руки, подальше от себя. Никому не хочется его ловить, никому не хочется, чтобы вся мерзость вылилась именно на него.

Он мысленно представляет себе яйцо, перелетающее из одних рук в другие. Хозяин судна обвиняет перевозчика. Перевозчик, потерявший груз, перебрасывает яйцо капитану. Капитан винит во всём стихию. Такой шторм! Такие высокие волны! И эта проклятая скала посреди бухты! Всё так, но скалу на скамью подсудимых не посадишь. Не выжмешь досуха, капля за каплей, чтобы вернуть все деньги… Только пальцы себе переломаешь.

Но кто же, кто же тогда поймает яйцо, кому достанется вина? Минуточку!.. А маяк-то не работал! Халатность городского начальства! Мэр бросает сердитый взгляд на своего заместителя, заместитель в ужасе смотрит на начальника порта, а начальник порта оглядывается вокруг и ищет того, кто… И внезапно все они поворачиваются в одну и ту же сторону.

Смотритель маяка! Ну конечно! Вот кому достанется яйцо! Август видит, как оно летит к нему, сейчас расшибётся. Он уже чует мерзкий запах.

Как же невыносимо хочется выпить, но всё уже выпито. Осталась одна ржавая вода.

Днём Лампёшка отправляется по каменистой тропе в город за новым коробком спичек. Как же ей не хочется снова туда идти… но надо. Нельзя, чтобы и следующая ночь прошла в темноте.

В порту необычная суета, причаливают и отчаливают большие и малые шлюпки. На берег выгружают обломки корабля, сундуки, бочки. Приглядываться Лампёшка боится, но утонувших матросов вроде не видать. Зато много ловкачей и воришек, в тени пирса доверху нагружающих свои судёнышки всем, что плавает на волнах. Над головами кружат чайки, выхватывают всё съедобное.

Лампёшка поднимается по ступенькам и быстро шагает сквозь портовую толчею. Она боится – вдруг кто-то её узнает, вдруг закричит: «Эй, а ты разве не… Почему маяк ночью не горел? Вы что там, с ума посходили?»

На улице, где находится бакалейная лавка, поспокойнее. За прилавком стоит миссис Розенхаут. Она на две головы ниже своего мужа, её маленькие глазки холодно смотрят на Лампёшку.

– Ах, жива всё-таки. – Похоже, жена бакалейщика не особо этому рада. – А ведь муж мой, Фредерик, вчера за тобой побежал. Ты слыхала, как он тебя звал? Нет, не слыхала? А он побежал. В бурю, в град. И всё, чтобы обмотать тебя шарфом. И, ясное дело, сам простудился, такой уж он у меня. А ты, выходит, и знать про то не знаешь?

Лампёшка качает головой. Со второго этажа доносится кашель мистера Розенхаута.

– Теперь вот лежит в постели и хрипит. А лавкой кто будет заниматься? И вдобавок за ним ухаживать?

Можно, конечно, ответить «Вы, наверное» – но девочка благоразумно сдерживается.

– Два коробка «Ласточки», будьте добры, – говорит она. – Запишите, пожалуйста, на наш счёт.

Жена бакалейщика склоняется над прилавком:

– На ваш счёт, говоришь? Опять! А ты знаешь, сколько там всего уже записано?

Лампёшка пожимает плечами. Примерно знает, но не точно. Много. Покупки за несколько недель. В последнее время денег совсем нет.

Миссис Розенхаут мгновенно достает откуда-то листок бумаги, словно приготовила его заранее, и подталкивает к ней.

– Вот, – говорит она. – Читай-ка. Думаю, сама ужаснёшься.

Лампёшка смотрит на слова, написанные на листочке. Видит в паре мест букву «Э» – первую букву своего имени. Видит, как чёрточки и точечки медленно расплываются и перетекают друг в друга. Она не хочет плакать. Она не хочет разговаривать с этой женщиной, она хочет получить спички, пойти домой и зажечь маяк. И потом юркнуть в постель.

Миссис Розенхаут забирает у неё листок и прочищает горло.

– Картофель, – начинает она. – Два с половиной мешка. Восемь литров молока, восемь! Бобы. Шесть буханок хлеба, три булочки с изюмом… Какие могут быть булочки, когда вы даже за хлеб заплатить не в состоянии, – ума не приложу! И это я ещё не дошла до спиртного. Там целый список.

Лампёшке хочется всё бросить и выбежать из лавки. С мистером Розенхаутом договориться легко, он просто записывает её покупки, когда у неё нет денег, и всё. А иногда и не записывает – по секрету от жены. Лампёшка вздыхает.

– Я завтра заплачу, – говорит она. – Честное слово. Но мне нужны спички, миссис Розенхаут. Нужно зажечь маяк.

Сверху доносится какой-то грохот, затем опять кашель.

– Зажечь, конечно, нужно, – отвечает миссис Розенхаут. – Но почему за наш счёт, вот что ты мне объясни!

Лампёшка не отвечает, да и что тут ответишь?

Миссис Розенхаут снова берёт в руки список.

– Тут уже записано: три коробка спичек, причем самых дорогих.

Ну и не надо, думает Лампёшка. Пусть будет ещё одна тёмная ночь, пусть погибнет ещё один корабль.

– Да ты вообще знаешь, сколько стоит…

– Хил! – доносится с лестницы голос мистера Розенхаута. – Дай девочке коробок спичек!

– С чего это вдруг?

– Сейчас же!

Лампёшка видит, как по лестнице спускаются большие босые ступни и пижамные штаны в синюю полоску.

– Совсем ты сдурела!

– Я? – кричит женщина. – Я сдурела?! Сам ты сдурел, вот что! Шарфы раздаёт! Мало того, что пол-лавки уже раздал, так ещё и… Нет уж, раз слёг, то и лежи наверху!

Мистер Розенхаут спускается вниз и, покашливая, заходит в лавку.

– Ещё и босиком! – Женщина показывает на его ноги. – И без шарфа. И всё ради какой-то… Но я молчу, уже молчу…

– Кхе! – грозно кашляет мистер Розенхаут. – Вот и молчи, и будет прекрасно!

Он берёт большой коробок спичек и протягивает его девочке:

– Бегом домой! – Он кладёт руку ей на плечо и легонько подталкивает к двери. – Уже смеркается.

Лампёшка бросается к выходу, мимо полки со звенящими бутылками спиртного, но это пусть отец сам покупает, а она рада, что отсюда вырвалась.

– Я всё запишу! – доносится из лавки голос миссис Розенхаут. – Получается четыре коробка спичек. Четыре!

Взобравшись на башню, девочка зажигает лампу. Её руки слегка трясутся. Она не смотрит на корабль, который всё ещё лежит в бухте. Её взгляд скользит в другую сторону, к городу, к порту, где вода мирно облизывает берег. Там в сумерках можно различить какое-то движение.

Цепочка людей семенит уже по каменистой тропе перешейка. В вечернем свете фигурки кажутся почти чёрными. Это мужчины в шляпах и с тросточками. Последней идёт женщина в платье. Она ступает неуверенно, оскальзывается на неровных камнях и немного отстаёт от других. Когда она подходит ближе, Лампёшка узнаёт её: это учительница из той школы, куда девочка ходила недолго. «Как же её зовут?» – пытается вспомнить Лампёшка. Вереница медленно приближается к маяку.

Лампёшка чувствует, как у неё сводит живот. Вот чего они с отцом весь день ждали и боялись, внезапно понимает она. Она несётся вниз, почти скользит по гладким ступеням.

– Пап, там идут…

– Вижу, – огрызается Август. Он стоит у окна спиной к ней. – К себе комнату, быстро!

– Но…

– И не выходи, пока я тебя не позову, поняла? – Отец захлопывает дверь у неё за спиной. – Ты всё запомнила? Всё, что я тебе утром говорил? – шепчет он в щёлку.

«Что же он говорил?..» – думает Лампёшка. Ах, да!

Пощёчина

Август стоит, опираясь на трость. Нога дрожит, но садиться он не желает: не хочет быть ниже чужаков, которые разгуливают по его дому.

Толстый шериф взял с собой двух помощников, двух молодых пареньков, – оба в прыщах и с жёлтыми, как пакля, волосами. Они расхаживают всюду как у себя дома, лапают всё подряд. Им позволено. Август не может взять и выгнать их взашей.

Дамочка в сером платье ничего не лапает. Просто стоит и смотрит на него и на всё, что есть в комнате, словно ей к такой гадости и прикасаться-то противно. От этого Августу не по себе.

Что он будет им говорить? Главное – не терять спокойствия. Ровно дышать. Не заводиться. Не грубить. Отвечать «да, сэр». Иначе будет только хуже.

«Да, сэр. Конечно, сэр. Приношу свои глубочайшие извинения, сэр, это больше не повторится». Не кричать, не сквернословить. Со всем соглашаться.

Когда-то об этом твердила ему Эмилия: «Не кричи, Август. Не бей посуду, милый. А шерифа – тем более…»

А теперь её нет в живых, так что приходится помнить самому. Август вздыхает. Получается у него не очень, но он старается. Для Лампёшки.

– М-да… – ведёт свою речь шериф. – Вот я и говорю. Ну и шторм, а? Такой забудется нескоро. А тот корабль? Бабах о скалу! Слыхал?

– Видал, – говорит Август. – С башни было видать.

– Ещё бы… – шериф качает головой. – Ещё бы… А ведь на башню, пожалуй, поди залезь, с твоей-то ногой. Бабах! Хрясь! Разнесло надвое! Чудо, что никто не утоп. Знаешь, сколько стоит такой корабль, Ватерман?

– Понятия не имею, – отвечает Август. Он поворачивается и выхватывает что-то из рук желтоволосого помощника. – Не трожь!

Это зеркало Эмилии, оно висит тут на гвоздике, висит ещё с… да всегда висело. Его место – тут. Август вешает зеркало обратно и видит в нём своё отражение: лицо белее белого, в широко распахнутых глазах – страх. Главное сейчас – дышать.

Помощник вопросительно смотрит на шерифа. «Прикончить его? – означает этот взгляд. – Сразу? Или попозже?»

«Попозже, – кивает шериф. – Времени у нас предостаточно».

Главное – дышать. «Да, сэр. Что вы сказали, сэр?» Только бы Лампёшка не высовывалась из своей комнаты!

– Пять тысяч долларов стоит такой корабль, не меньше. – Шериф медленно кивает. – У меня таких деньжищ нет. А у тебя?

Август усмехается.

– Откуда? Вы мне столько не платите.

– А ведь и правда: мы же тебе платим! – говорит шериф. – Напомни, за что, собственно?

– За то, что я зажигаю маяк.

– Верно! Ты сам это сказал.

– Что особенно важно в бурю! – Один из помощников подходит к начальнику и так же, как тот, кивает. В руках у него ящичек с чайными ложками.

– Верно… – повторяет шериф. – В точности так. А какая буря разразилась вчера! Ой-ой-ой! – Он потирает руки. – И что… горел маяк?

– Нет, сэр.

– Почему?

Август вздыхает. Он повторял это уже дважды.

– Потому что сломалась линза, механизм линзы… Я всю ночь пытался…

– Да-да, ты уже говорил.

– …и починить удалось только к утру. И было уже…

– Поздно, – заканчивает за него шериф.

– М-м-м… да. Мне очень жаль. Это больше не повторится.

Лицо шерифа приближается к лицу смотрителя. Шериф уже выпил сегодня, чует Август. Ох, как же ему самому хочется выпить!

– Мой помощник только что побывал наверху, – говорит шериф. – Линза исправно работает.

– Да, теперь да. Но вчера не работала, я всю ночь…

– И часто такое случается?

Август пожимает плечами.

– Бывает. Это ж старьё.

– А нам об этом известно? Ты хоть раз уведомлял об этом мэрию? Посылал письмо? Просил заменить?

– Что, я ещё и писать обязан уметь? Смотритель маяка – вот я кто.

– Да, смотритель. И обязанность у тебя всего одна. Зажигать маяк. И гасить его. И как, зажёг ты его вчера?

– Конечно.

– Спичкой.

– Чем же ещё?

– И всё-таки он не горел.

– Так я же говорю, это потому что…

– Да, да. Механизм и всё прочее.

Август бросает взгляд на дверь, что ведёт в комнату Лампёшки. Приоткрылась? Или ему кажется? Не выходи, девочка. Пожалуйста!

– Август Ватерман, посылал ты вчера свою дочь Эмилию за спичками? О-о-очень поздно? Когда уже давным-давно стемнело?

– Нет, клянусь! – Для пущей убедительности Август набирает побольше слюны и плюёт на пальцы. Слюна стекает на пол. Серая дамочка в углу неодобрительно фыркает.

– Тогда как ты объяснишь, что, по словам миссис Розенхаут, твоя дочь заходила в лавку и взяла у бакалейщика коробок – я цитирую – «спичек высшего качества»?

– Это вы у миссис Розенхаут и спросите.

Дверь всё-таки приоткрылась, видит Август. «Не выходи, – думает он. – Сиди у себя».

– Я свою дочь никуда не посылал.

Шериф оглядывает комнату.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.