Мое собачье дело

− Кого, гипсового пионера? – глупо спросила Таня.

− Тьфу на тебя. Священника нашего. Его в миру звали Антоном, а фамилия то ли Шатунов, как у певца популярного, то ли Медведев, не припомню. Он еще в милиции ранее служил, здесь же в поселке. Правда, недолго. Потом то ли людей пробовал лечить, то ли черной магией промышлял. Давно это было.

− И что же, что дальше было? – Таня насухо вытерла весло и присела у раковины на стульчик.

− Жители поселка решили от греха подальше достать статуи. Собралось человек десять мужиков с лопатами. Вот только гипсового пионера с овчаркой там не было. Девка с веслом нашлась, а пионера как корова языком слизала. С тех пор он на флейте из-под земли играть перестал, а вот магнитофон этот старый включает. И еще поговаривают, что он проклял всех, кто работает на этом питомнике.

− И как же? – стараясь развеять мистическую атмосферу, спросил Воеводин.

− Снами и воспоминаниями, – загадочно прошептала Любовь Алексеевна.

– Это совпадение, − не согласился старший кинолог.

− В наших снах и воспоминаниях нам видится истинная суть вещей. И животных…

− Еще и животных приплела.

− Мы прокляты тем, что иногда гипсовый пионер позволяет нам понимать их: кошек, собак, птичек, рыбок. Видеть мир так, как он устроен на самом деле Богом.

Воеводин затушил очередной окурок и издевательским тоном спросил:

− И много ты там поняла у рыбок этих?

− Много не много, а кое-что поняла, − обиделась Люба.

Воеводин поднялся с табурета и, подойдя к женщине, обнял ее, прижав к широкой груди.

− А еще я слышал, что этот пионер выпускает свою овчарку погулять. Случается это в полнолуние. Он играет на флейте, подзывая гипсового пса к себе. Вот только выглядит его овчарка ужасающе: огромный черный пес-монстр со светящимися во тьме глазами. Кстати, в поселке говорят, что он больше похож на волкодава, чем на «немца».

Люба подняла лицо и посмотрела в большие добрые голубые глаза Воеводина. Улыбнулась.

− Скажите, что вы это только что придумали, − прошептала Таня трясущимися губами, − я теперь про все это буду думать и спать не смогу.

Неожиданно дали свет. Таня вздрогнула, отвернулась к стене и быстро перекрестилась. Воеводин попрощался, сказав, что обязательно будет завтра к восьми утра. Он вышел за ворота питомника, прикрыв за собой стальную калитку, и поднял голову к осеннему звездному небу. Попытался глазами найти созвездие Ориона, вспоминая уроки астрономии и так называемую «большую охоту». Ее в плеяде созвездий отыскать было проще всего. Сергей Николаевич всегда четко находил звезду под названием Арктур, являющуюся центральной в поясе Ориона, и начинал удаляться от нее в сторону, нащупывая звезды, образующие гончих псов – сначала большого, затем малого. Он мысленно передавал им на небо привет с далекой голубой планеты под названием Земля. Эта привычка осталась у него с детства.

Вдруг он услышал тихий шорох. Из темноты со стороны строительного комбината на него двигалась абсолютно белая фигура. Воеводин сделал несколько нерешительных шагов назад и прилип к земле, прикованный надвигающимся ужасом. Перед глазами поплыли гипсовые дамы с веслами и пионеры с флейтами. Глаза начали слезиться, во рту пересохло.

Белая фигура медленно подошла к старшему кинологу и, отсалютовав, спросила:

− Будь готов?

− Все-е-е г-гда-да го-то-тов, − заикаясь ответил Воеводин, вытаращив глаза от ужаса.

− Закурить не найдется? − спросил пионер и нервно почесал заросший щетиной подбородок. − У нас там в вагончике света до сих пор нет. Везде дали, а у нас нет. А нам еще два цеха белить. И сигареты кто-то скомуниздил. Вот как работать, а? Вот я и говорю, будь готов помочь бедному маляру, приехавшему на заработки из средней Азии. Так чего… есть закурить или как?

Воеводин протянул несостоявшемуся призраку оставшуюся пачку. В это время на кухне питомника включился старый магнитофон. Он зашипел, заёкал, и тихая флейта заполнила собой все пространство.

Воеводин прислушался и предположил:

– Кажется, это Бах.

Призрак-маляр затянулся и недоверчиво заметил, принюхиваясь к дыму:

− А я думал, это наши сигареты, а не импортные.

Юлька

Отработав ночную смену, Люба зашла по дороге в магазин, купила дочери свежих булочек, масла и молока. Юлька встретила на пороге дежурно поцеловав в щеку принимая пакет.

− Поставь чайник, − попросила Люба и пошла в душ.

Юля разрезала свежие булочки и смазала середину маслом, чуть присыпав сахаром. Они уселись друг напротив друга. Дочь пододвинула ей кружку и отвернувшись к окну спросила:

− Мам, а как ты с моим отцом познакомилась?

Люба закашлялась, подавившись. Дочь подскочила с места, и начала стучать ей по спине ладонью.

− Нормально, − откашлявшись ответила она, − как все знакомятся, так и познакомилась.

− В детстве ты придумывала разные истории про отца: то он у тебя в космос улетал, то уходил на белом пароходе в кругосветку. Помнишь? А правды так и не рассказала. Мам, кем он был, мой отец? Что за человек?

− Две руки, две ноги посередине…впрочем, как у всех.

− Ладно, не хочешь рассказывать, никто заставлять не станет, − она погладила маму по голове.

Люба начала нервно перемешивать чай.

− Мы были молоды и беспечны. Твой отец красиво за мной ухаживал: музеи, приятные кафе, цветы и конфеты. Самое главное, что он понимал меня. Мне тогда казалось, что понимал. Я рассказывала ему про своих летающих людей. Он слушал и улыбался. Я тогда правда думала, что это какой-то ангел сотворил чудо: нашел его и сделал так чтобы мы встретились. А потом я забеременела, а он… испугался. Ты знаешь дочь, я вот смотрю на тебя взрослую, статную, красивую, а сама вижу перед глазами твою колыбель. Я до сих пор качаю тебя на руках, кормлю, пеленаю. Купаю тебя в ванночке и примеряю тебе костюм снежинки для детского утренника. Вытираю испачканный мороженным рот и поправляю школьный ранец на спине. Как можно было всего этого испугаться, я не понимаю и наверняка никогда не пойму. Именно поэтому я не позволяю ему общаться с тобой.

− Позволяешь? – Юлька напряглась, − ты не оговорилась? Если нет, то ты до сих пор с ним общаешься. Но ты толком никуда не ходишь. А это означает что…

– Это не значит ровным счетом ничего!

− Что он работает у тебя на питомнике. Так, кто бы это мог быть. Колись мамочка, это Ларионов?

Люба покрутила у своего виска указательным пальцем и присвистнула.

− Мужиков подходящего возраста у вас немного. Нужно приехать на питомник и всех расспросить с пристрастием. Посадить на деревянный табурет, яркую лампу в лицо и …

− Прекрати это немедленно, − Люба ударила кулаком по столу. От этого кружка опрокинулась и чай пролился на пол. Юля принесла тряпку и присев на корточки у стола, начала молча убирать лужу.

− Я не любила свою мать, − произнесла Люба, − и мне всегда менее всего хотелось, чтобы ты относилась ко мне так же. Мне с твоим отцом правда было уютно. Я была счастлива, и ты родилась в этой любви. Если твой папочка когда-нибудь созреет, я обязательно вас познакомлю. И тогда, тот самый ангел что когда-то свел нас, сведет и вас с ним. Даст Бог.

− Я недавно прочла у одного философа в соцсетях, что ангелы нам могут только сниться. Но у него там была еще одна интересная мысль. О том что и мы, люди, тоже всего-то снимся ангелам. Правда красиво?

− Красиво, но бесперспективно, − ответила Люба, − во сне не очень-то поможешь. Я уже молчу про настоящее чудо. Разве его можно сотворить в чьем-то сне?

Люба наспех вытерла накатившеюся слезу и улыбнувшись спросила:

− У тебя как дела дочь, как учеба, как на личном фронте?

− Мне Арут предложение сделал.

Люба перестала улыбаться и строго посмотрела на дочь.

Юлия Изварзина познакомилась с ним случайно. Стояла на остановке в ожидании автобуса. Вдруг за спиной раздался приятный мужской голос. Обернулась. Импозантный, ухоженный, высокий восточный парень. Представился, пригласил в ресторан. Закрутились какие-то отношения. Люба не придавала этой увлеченности значения, считая это подростковой блажью. Но теперь, как она понимала, дело зашло слишком далеко. Земля под ногами матери пошатнулась.

– Мама, он такой милый, культурный, образованный, – презентовала дочь своего армянского жениха.

– Ой, не знаю, все эти восточные мужчины… Зачем тебе это? Он поди-ка еще и волосатый весь. Бр-р-р-р-р. И почему за него обязательно нужно идти замуж? Тебе русских парней мало?

Юля гладила уставшие руки матери и щурила счастливые глаза:

– Мама, ты бы еще Юрку из моего детства вспомнила или моего бывшего Андрея. Да, он был русский. Но это же одни сплошные проблемы: ни украсть, ни заработать. Неудачник. Арут – совершенно иное дело. Они так хорошо живут. Он очень достойно зарабатывает. Маму свою просто боготворит, настоящий мужчина. С таким и в ад не страшно.

− Он тебя любит?

− Мам, ну что ты цепляешься.

− А ты его?

− Ну мам!

– Надеюсь, ты с ним еще не спишь? – укоризненно спросила мать свою дочь. – Ты у меня взрослая, девочка моя, – вытирая ей слезки, шептала она, – главное, чтобы он тебя не обижал.

Юлька поцеловала маму в макушку и бросив тряпку в мойку, убежала к себе в комнату. Переодевшись, она выскочила из подъезда. За спиной несколько раз просигналили. Юля обернулась: Арут стоял с у своего черного «скакуна» с белоснежным букетом роз. Девушка подбежала к нему и приняв букет, прильнула к его губам.

Затем они бесконечно кружили по городку. Она смеялась, уговаривая его побыстрее доставить юную студентку к крыльцу университета. Он ласково гладил ее руку и что-то напевал себе под нос, шуточно игнорируя ее мольбы.

− Сейчас я позвоню к тебе в универ и скажу, что ты заболела, − настаивал жених.

− Заболела тобой?

− Забеременела, я скажу, что ты неожиданно забеременела.

– Вот дурак, − она ударила его по руке и рассмеялась.

Арут резко затормозил и посмотрел на свою невесту стеклянными глазами:

− Никогда не смей оскорблять меня, особенно в присутствии моей матери. Это я тебе наперед говорю, чтобы глупостей не делала. Поняла, бестолочь?

Юлька впервые слышала от него подобный тон. Она криво усмехнулась, пытаясь обратить все в шутку. Но этот взгляд не просто удивил ее, она по-настоящему испугалась. Но все же спросила:

− Ты меня любишь?

Арут развернул машину и направил ее в сторону университета:

− Ты красивая девушка, с тобой приятно показаться в обществе. Не глупая, не угловатая не притязательная. Здоровая, и это тоже немаловажно. Мне нужны наследники, а для этого жена должная быть здоровой.

− Должна?

Юльке стало невыносимо горько. Она не понимала шутит сейчас Арут или говорит серьезно. Все в ее голове перемешалось: разговор с матерью об отце, странное поведение жениха. Отвернувшись к окну, она погрузилась в воспоминания.

Вспомнилось история как она в детском саду с мальчиком Юрой ходили за «сокровищем»

– Там за втолым колпусом детсада, за заболом есть сталая килпичная будка. Внутли нее сокловище! – маленькая Юлька говорила, проглатывая букву «р».

– Откуда ты знаешь? – мальчик недоверчиво посмотрел на нее. Он и раньше видел Юльку из младшей группы. Один раз случайно пролил на нее компот, на что девочка нежно улыбнулась и ушла. Во второй раз она ударила его пластмассовой лопаткой по голове за то, что Юра случайно наступил на ее восхитительный куличик из песка.

– Я уже была там однажды, – отойдя в сторону, громко произнесла девочка, – если ты зайчишка-тлусишка и написал в штанишки, так и скажи. Я выбелу себе для провожатого длугого лыцаля.

Спрятавшись за летней верандой, дети дождались, когда их группы пойдут на обед. Юлька взяла Юру за руку и повела к тайному проходу в заборе. Все для мальчика здесь было незнакомым: старая, заросшая пыльной крапивой неухоженная часть детского двора. Детей сюда не водили. Они аккуратно пробрались к ржавому забору и, перемахнув через болотистый лог, очутились у заброшенной трансформаторной будки. Юлька вошла первой, поманив его за собой.

– Ну и где твои сокровища?

– Иди сюда, дулачок, – Юлька прижалась горячей щекой к черной стенке и искристо рассмеялась.

– Да где же?

Девочка отломила от стенки кусок черной тянущийся массы и с удовольствием сунула себе в рот:

– Видал, сколько её тут, жевать – не пележевать. Тепель дошло?

Юрка сунул кусок гудрона в рот и начал жевать.

– А мне бабушка говорила, что его из дохлых кошек и собак делают. И еще она говорила, что вас с мамкой папка бросил.

− Нет у нас с мамкой никаких папок, − ответила девочка, − и никогда не было.

− Как же ты на свет тогда появилась? Из воздуха что ли? Без отцов дети не рождаются.

– Ну и что с того, – отозвалась девочка, – Это у вас не лождаются а у нас как пить дать. Или ты будешь со мной сполить?

– Не знаю, – ответил Юрка и, подобравшись к ней ближе, решительно чмокнул в щечку.

Юлька рассмеялась и, оторвав несколько крупных кусков, начала рассовывать гудрон по карманам.

– Тебе не понравилось? – побледнев от волнения, спросил мальчик.

– А, ты пло это? – она шуточно изобразила его глупый поцелуй. – Дулачок, это делается по-длугому!

Она подошла к нему, взяв обеими руками за мокрый от волнения затылок. Сделав очень серьезное лицо, резко выплюнула гудрон в сторону. Закрыла глаза, набрала воздуха, как будто собиралась нырнуть глубоко и надолго. И резко прильнула к его дрожащим губенкам. Юрка зажмурился, забыв, что можно дышать носом. Голова у него закружилась. Но он не смел пошевелиться, негласно готовый на любые адские муки, лишь бы этот поцелуй длился вечно.

Вечером мать заставила открыть рот и показать почерневшие от гудрона зубы. Кто-то из воспитательниц успел доложить о походе за сокровищем. Юлька насупилась, опустив глаза в пол, но при виде толстого кожаного ремня осталась стоять как вкопанная.

− Опять гудрон жевала, − мать грозно размахивала ремнем в правой руке.

− Юрка сказал, что без отцов дети не залождаются, − прошептала Юля в ответ.

Люба наклонилась к дочке и бросив ремень и крепко обняла ее. Обе заплакали.

− Когда я выласту, у меня будет такой муж как Юлка, − прошептала Юля, − он настоящий.

− Ты меня любишь? – повторила свой вопрос Юля.

− Ты что-то спросила? – Арут отвлекся от телефонного разговора.

− Да так, ничего особенного, − она вновь повернулась к окну и закрыла глаза. Розы на коленях неприятно укололи ногу.

После учебы Арут привез будущую жену к себе в дом. Амалия Арутюновна встречала ее с улыбкой на лице. Весь вечер она «сыпала» советами и наставлениями:

– Вот сюда садись девочка моя. Ноги на стул не складывают, это неуважение к хозяевам. Руки нужно держать перед собой полусогнутыми, это признак интеллекта. Кушать следует с прямой спиной. Пользуйся ножом, это интеллигентно. Так жадно есть в гостях признак отсутствия воспитания. В туалет в приличном доме не ходят, терпят!

− А можно я вам свои стихи почитаю, − не зная, чем ответить, спросила Юля. И не дождавшись, начала вслух:

Он пишет ночами, простыми словами, стихи

О том что должна прекратится земная усталость

И все что осталось последнее рвет из груди

Хотя, там последнего очень прилично осталось

Он хочет рассвет у порога ее сторожить

Губами ее перламутровых крыльев касаться

Он как-то придумал, что очень умеет любить

Он как-то решил, что умеет в глазах растворяться

Он точно умеет над крышами ночью летать

Знакомства имея со всеми ночными котами

Он хочет ее научить бесконечно мечтать

Над бездной рутины, тихонько болтая ногами.

Все прошлое сбросить, как серый и призрачный прах

Поэтому пишет, ночами, простыми словами.

О том что она не живёт в его призрачных снах

А очень реально касается нежно губами.

Амалия Арутюновна скривила рот и горделиво произнесла:

− Стишки заурядные. Нам здесь еще посредственных графоманок не хватало.

Икар

Шли рядовые будни. Паренек в засаленном ватнике сидел на низенькой деревянной лавочке и гладил немецкую овчарку по голове. Осеннее солнце, настойчиво ищущее его узкие прорези глаз, совсем не грело. Он щурился и улыбался, радуясь аппетиту пса.

– Видел в магазинчике на конечной остановке такой наборчик, – шептал проводник псу, – аккуратная фарфоровая лодочка. Типа подставка, понял? А на ней три баночки: под соль, сахар и перец. Да такие ладные баночки! Получу зарплату, куплю. Маме в деревню отправлю. Как думаешь?

Пес довольно пережевывал отварную говядину и вилял хвостом в ответ.

– Маме понравится, у нас такого в продмаге нет. Один раз привезли солонки. Типа керамические. Но на дне дырка. Я спрашиваю: а как в нее соль-то? Продавщица наша, тетка Анна, нехороший человек, туда-сюда. Говорит, ты газеткой подоткни и все. А как я ее подоткну-то? А здесь они беленькие, гладенькие, и пробки специальные в комплекте. Туда-сюда, что за радость будет маме. А отцу нужно новую бритву купить. «Жилет»… слышал? Батя будет радоваться. Помолится за твое здоровье. Я ему про тебя писал. Тебе бы у нас в деревне понравилось, туда-сюда. Там знаешь, как дышится легко. Идешь по улице, все тебе говорят «здравствуйте». Все улыбаются, все друг другу руки жмут, туда-сюда. Хлеб всегда теплый. Люди добрые. Света много. А в городе все злые и пьяные. Денег подсоберу, поеду домой. Батя сказал, жену мне найдет, туда-сюда. Понял? Поедешь?

– Казбек, – из хозяйственной постройки питомника вышла невысокая женщина в темно-синем рабочем комбинезоне и белой косынке, – прекращай кормить этого бездаря. Икар когда-нибудь лопнет.

– Ой, Любовь Алексеевна! – выкрикнул молодой таджик в ответ. – У Икара такой аппетит хороший. У меня мама говорит так: если можешь…

– Да что ты там можешь? – вмешался высокий худой тридцатилетний мужчина: вечно взъерошенные волосы и наглый взгляд. Несмотря на немного ветреный сентябрьский день, он стоял с обнаженным торсом. Перед собой на подоконнике он установил небольшую коробочку с перепелиными яйцами. Доставая одно за другим, он высасывал их, бросая скорлупки себе под ноги.

– Коля, не приставай к Абдурахмонову, – Люба погрозила мужчине пальцем.

– Ты, Любаша, хоть и женщина, а не права, – Николай нагловато рассмеялся. – Знаешь, как я вас люблю? Всех женщин на планете Земля!

– Знаем мы про твою любовь, кобелиная порода! – выкрикнула в приоткрытое окно Танюшка. – Поэтому тебя и зовут Коля Чепуха, думаешь зазря?

Коля поморщился, выбросив последнее пустое яйцо, и обиженно произнес:

– Как это грубо, неинтеллигентно выражаетесь, Татьяна Ивановна. Я же к вам со всем сердцем. Я ведь отчего яйца сырые пью? Вот ты знаешь? То-то и оно! Если бы знала, может и пожалела меня по-женски.

– Он считает, что в яйцах мужская сила, – прокомментировал Казбек и, пристегнув немецкую овчарку на поводок, подошел к Николаю. – Мы заниматься будем или как?

– Я может от этого и страдаю. Как увижу бабу, и все. Не могу ни пить, ни есть… ни дышать. А может, во мне погиб через это хотение какой-нибудь великий художник? Или писатель? Я, если ты бы знал, в детстве неплохо писал. Мое сочинение по всем школам возили и до дыр перечитывали. Чтоб ты понимал, я мог бы и писателем стать! Ну, как знаешь кто…

– Я влюбляюсь как Пушкин, держите меня семеро, – с хохотом послышалось из кухни питомника.

Девушки, работающие там, весело обсуждали дрессировщика и фигуранта Николая Ларионова. Смеялись над его похотливым неуемным нравом. В их небольшом коллективе не было такой, кому бы Коля Чепуха не предлагал руку и сердце. Но здесь его знали все. Обычно он находил одинокую женщину за сорок. Быстро втирался в доверие. С легкостью подселялся к ней, вооружившись походным чемоданчиком холостяка. Набор там был удивительно стандартный: зубная щетка, две пары трусов, рубашка, трико, лакированные желтые туфли. Старая заводная механическая бритва и галстук ретро. Носки ему покупали влюбленные дамы. Заканчивалась подобная love story всегда примерно одинаково: пока в глазах избранницы щипала звездная пыль Колиного гламура, дела шли хорошо. В постели, конечно же со слов Чепухи, он был Аполлон. Но особенных денег не приносил: все заработанное пропивал или тратил на презенты другим женщинам. Дома ничего не делал, сутками не вставая с дивана. Все время просил купить «своему козлику» водочки и не шуметь, потому что у любимого мужчинки после вчерашнего головка бо-бо.

Женщин хватало ненадолго: рекорд принадлежал повару Светлане Алексеевне Шляхт. Она протянула с ним восемь месяцев и четырнадцать с половиной дней. Обычно женщины вышвыривали Казанову-нахлебника через полтора месяца максимум. Дрессировщик не унывал.

Николай увлекался не только дамами, но и алкоголем. Выпивал практически ежедневно. Делал это даже на службе.

Директор питомника Виктор Августович Вольф держал его только по одной причине: Коля на собаках собаку съел. Он был лучшим дрессировщиком в городке, и поэтому ему многое прощалось.

Ларионов уныло посмотрел на молодого таджика. Затем опустил взгляд на овчарку и начал напяливать дрессировочный рукав.

– Боец Абдурахмонов, приступить к выполнению! – выкрикнул он и начал бегом удалятся от проводника. Икар встал в позу и зарычал. Казбек еле сдерживал пса за ошейник.

– Работаем лобовую атаку! – крикнул Коля и, резко развернувшись, побежал обратно, сильно размахивая стеком.

Казбек щёлкнул карабином и звучно подал команду:

– Туда-сюда, фас!

Кобель рванул с места, выгребая из-под себя мелкий песок и гравий. Яростно бросившись на нападавшего, он хитро увернулся от предлагаемого защитного рукава и всадил зубы в незащищённое бедро. Коля выронил стек и начал орать, пытаясь колотить пса по холке. Икар быстро сориентировался и, ухватив дрессировщика за лодыжку, завалил на землю. Через мгновение он схватил фигуранта за открытое горло и, сжав клыки, заурчал, виляя хвостом от удовольствия.

Казбек хладнокровно посмотрел на наручные часы и, подходя к обездвиженному Николаю, громко резюмировал:

– Двадцать одна секунда. Что сказать, сдаешь позиции, братец. Мог бы и быстрее уложить.

Он отдал приказ, и немецкая овчарка, расслабив хватку и вернувшись к нему, уселась у левой ноги.

– Нерусь проклятая! – хрипел искусанный дрессировщик, потирая горло рукой. – Сколько раз говорить – нет такой команды «сожри его»! Когда овчарке говорят «фас», она должна задержать нарушителя. Задержать, а не сожрать! Не покалечить, не отъесть жизненно важные органы и не убить. За-дер-жать, что не понятно-то?

– Что тут происходит? – из помещения питомника вышел Вольф, а с ним старший кинолог Воеводин Сергей Николаевич. Огромный как гора человек: широченные плечи, сильные руки. Кучерявые светлые волосы и борода, но вместе с этим детские голубые глаза. Многие сравнивали Воеводина с греческим богом Посейдоном.

– Августыч, – попытался пояснить Коля, – этот чудак на букву «м» никогда у нас не уедет. Такие придурки не нужны нигде: граница, ВОХР, МЧС. Сколько раз мы его пробовали пристроить? Три года назад под кличкой Индус показывали комиссии с дальневосточного пограничного округа. Не взяли. В деле написали: «Собака излишне увлечена фигурантом». На следующий год переименовали: Индус стал Байкалом. Капитан, приехавший с комиссией, сомневался, но мы убедили, что это совсем другая собачка. А того придурка мы сдали на мыло, ремни и стельки. И что же? Он их фигуранта чуть калекой не оставил: откусил ухо. Троглодит долбаный! Слава богу, был лед, и скорая быстро приехала. Вроде прижилось… говорят. В этом сезоне мы зовем его Икар и наступаем на те же грабли. Вам не кажется, что его давно пора списать? Тушенку из него сварим и корейцам продадим. А из шкуры унты пошьем. Там еще на ремень от радикулита хватит.

Икар свирепо зарычал.

– Я договорюсь с летчиками, его в патрульную заберут, отвечаю, кэп, – поручился Воеводин и звучно засмеялся.

– И откуда они только берутся, такие злые? – спросил начальник питомника. – Погладить-то тебя можно, бандит?

Икар посмотрел на улыбающегося проводника и потянул к руке Вольфа влажный нос. Закрыл глаза и доверчиво уткнулся.

Виктор Августович погладил его между ушей.

– От жизни, – сказал Воеводин.

– Что от жизни?

– Злые они от жизни, – произнес Воеводин.

На следующий день Икара определили охранять летные склады. Было решено не передавать его на военный аэродром, так как там не было условий для содержания служебной собаки. Объект находился от питомника в шаговой доступности. На довольствии его оставили при питомнике. Жил теперь пес на территории продовольственного склада: крупа, тушенка, сухофрукты в мешках и… пакетированное красное вино «Изабелла». Паллеты с вином располагались вдоль стены и были затянуты плотной пленкой. Ларионов, участвующий в опечатывании склада, быстро оценил обстановку: