Повесть о чтении

Я уже об этом писала однажды: про дружбу двух семей на протяжении четырех поколений. Последний отзвук этих отношений задел и меня. В разные годы, в разных контекстах. Несколько раз меня вплотную подводило к человеку, который мог стать моим руководителем, наставником в жизни. К Валюше Гольдштейн. Она была восемью годами меня старше, окончила филфак МГУ, стала профессиональным литературоведом. Мы пересекались в Ростове, Вологде, Москве. До войны, во время, в мирные и даже в оттепельные годы… Мы общались очень тепло, нас тянуло друг к другу. И тут же уводило в разные стороны житейскими ситуациями. Оставив, впрочем, след дружеского прикосновения, родственного тепла.

Ну, может быть, ещё несколько мудрых советов мне от неё перепало (советам никто никогда не следует). А вот как раз в тридцать девятом – сорок первом году, в мои шесть-восемь лет, я получила из рук Валюши мощный толчок в мои представления о жизни. Как раз через книги. Опять через них!

В доме Гольдштейнов у четырнадцатилетней Валюши была собственная комната, что произвело на меня неизгладимое впечатление. И собственный книжный шкаф, что называется, «битком набитый».

Нет, порядок событий был другой. Сначала мама или бабушка во время одного из дружественных визитов пожаловались на моё книгопоглощательство (ещё косвенное или уже прямое?). И кто-то из взрослых (Валюшин отец, дядя Эмма?) обратился к дочери:

– Ты бы подобрала что-то девочке.

И тогда я увидела эту комнату с персональным письменным столиком. Эти зелёные шторки с внутренней стороны стеклянных дверец шкафа. И все пять? шесть? полок, уставленных книгами. А потом уже в течение двух или полутора лет, оставшихся до войны, получила из этого шкафа такой внушительный заряд – сведений, впечатлений, чувств. И поводов для размышлений, и разговоров. И со своими домашними. И с той же Валюшей. В разное время и в совершенно необъяснимой последовательности я унесла от Гольдштейнов в «Новый Быт» такие разные книги, как «Кондуит и Швамбрания» Кассиля, «Маленький оборвыш» Гринвуда, «Республику ШКИД» (а авторов уже репрессировали?), «Робинзона Крузо», «Гаргантюа и Пантагрюэля» (адаптированную для детей) и «Тома Сойера – сыщика». (Вот эту-то точно последней, в сороковом или в начале сорок первого года, уже будучи знакомой с приключениями Тома и Гека). Может, Валюша давала мне и другие книги, но мне запомнились, произвели неизгладимое впечатление именно эти. Буду говорить о них. Сегодня с полной достоверностью не знаю, как были читаемы эти толстые, вполне взрослые томики? Которые если издавались «Детгизом», то с грифом «для детей старшего возраста» (в крайнем случае – «среднего школьного». Так вот – мне их читали вслух? Или вслух поочередно со мной, как было уже описано? Или я – самостоятельно? Скорей всего – в разное время по-разному.

Предположительно это началось зимой сорокового – и нехватка магазинных покупок для моей разгоревшейся потребности в чтении, и разговор о моем книгоглотательстве в гостях у Гольдштейнов. Возраст мой – шесть с половиной. Осенью мне в школу. И ещё надо учитывать не только степень моего умственного развития, но и представление о нем у моих домашних. А они всегда оценивали меня более чем трезво. Поэтому «Кондуит и Швамбрания» читалась мне вслух по очереди всеми взрослыми членами семьи. Почему-то я убеждена, что это была первая Валюшина книжка, попавшая к нам в дом. Я сужу и потому, что долго она у нас гостила, – не днями, даже не неделями. Месяцами? Ну, не одним. И как разговаривают о ней взрослые, помню. Вечерами, за ужином. Пересказывают смешные места (про Оську-путаника, его разговор со священником; и я уже знаю – о чём речь). С другой стороны – я живо представляю иллюстрации в «Швамбрании»: карты вымышленного государства, того же Оську на скамейке с попом, вытаращенные глаза «глядельщиков», проезд по школе на партах. И соответствующие куски текста вижу, шрифт, поля. Скорее всего, читая мне Кассиля вслух, взрослые прочитали её каждый про себя. Но и меня увлекательный текст подтолкнул, активизировал. И я не только услаждала бабушкин слух страницами похождений Лёльки и Оськи. Скорее всего, было не так… Я «Швамбранию» не дочитывала самостоятельно, а перечитывала. Я уже знала всё, весь сюжет, все события, все победы, все ошибки героев, но снова и снова вникала в ситуации, смеялась удачным шуткам и розыгрышам, давала героям и их поступкам собственные оценки, может, не совпадающие с оценками моих взрослых.

Что-то похожее, в смысле освоения, постижения книги происходило с «Маленьким оборвышем» Гринвуда. Её также читали мне, потом со мной по очереди и, наконец, я её перечитывала. И не раз. А может, и не два. Конечно, и «Швамбрания», и «Маленький оборвыш» были новой ступенькой в моем постижении мира. Все до этого прочитанные мне (и кое-как мною самою) томики находились в пределах моего умственного и эстетического кругозора: обширный выбор сказок (сделаем исключение для Уайльда), стихи талантливых, но безусловно детских поэтов (не исключая обэриутов), рассказы, повести из жизни детей до революции (без революции). Даже такие объемные, талантливые повести, как «Детство Никиты», «Детство Тёмы», были всего лишь бытовыми сценками семейной жизни, пусть даже дореволюционной, но рассмотренной не под социальным микроскопом, не с политэкономическим арифмометром, а доброжелательной памятью повзрослевшего героя. Это прекрасно, что они были, уцелели, появились именно такими! Не были внесены в знаменитые списки вредных книг Надеждой Константиновной.

Но страницы «Кондуита и Швамбрании» дышали, кипели атмосферой истории, всё там было царапающее, неожиданное – ситуации, конфликты. И кстати – стиль, жанр.

Между прочим, «Республика ШКИД» была очень близка к «Швамбрании» по мысли и содержанию. Но почему-то произвела меньше впечатления. Я уже засомневалась – не попала ли именно «ШКИДа» мне в руки первой и просто оказалась сложновата и скучновата для шести лет? А вот «Маленький оборвыш» был именно «то». Какое открылось совершенно неизвестное историческое и географическое пространство! С такими понятиями, как «ночлежный дом», «работный дом», профессия и даже целая гильдия трубочистов. А тут ещё история с похищением трупов и продажей их нелегальным анатомам. Когда я летом сорокового года прочитала в Кабардинке «Приключения Тома Сойера», то уже была готова к кладбищенской истории с индейцем Джо.

Но ведь Гринвуд к тому же подробно исследовал внутренний мир мальчика-бродяги, формирование его психики, нравственности. Как это было интересно! Чёрт побери! Я вот только сейчас поняла, что ещё в этом, шестилетнем возрасте проявились мои истинные литературные пристрастия – к психологической прозе на фоне повседневной жизни. Ведь «Робинзон Крузо» и особенно «Гаргантюа и Пантагрюэль» увлекли меня значительно меньше. А может, не меня, а моих «читчиков», которые уже знали содержание и читали кое-как? Хотя, «Гаргантюа» откуда? Или скучновато было и для бабушки? Но, во всяком случае, великие имена уже в моих ушах прозвучали. Иллюстрации Доре впечатления произвели. И след на песке человеческой ноги в «Робинзоне»…

Что касается «Тома Сойера – сыщика», то его я, конечно, читала сама, про себя, в сорок первом году, потому что помню скромный вид книжки, её потёртость, дешёвую бумагу, тусклый шрифт. Но мой интерес от этих недостатков не ослабевает. Ещё бы! Это же продолжение двух главных книг марктвеновской серии про дружков из Питсбурга! Которые я прочла прошедшим летом в Кабардинке! Вот про этот, совершенно новый, особый этап моего чтения – особо.

Я уже писала когда-то, что одно из жизненных правил моей матери было – ребёнок должен проводить лето на природе. Из нескольких опробованных вариантов был в конце концов выбран наилучший: бабушка устраивается на летний сезон работать в какую-нибудь здравницу, а я пребываю при ней. Это способ подходил нашему семейству и по протяжённости, и экономически. И был использован в моем детстве четырежды. Первый раз, в тридцать седьмом году, бабушка работала медсестрой всё лето в майкопском доме отдыха. Хотя мне было всего четыре года, я получила за эти месяцы массу впечатлений, особенно от экзотической природы и уникальной обстановки. Дом отдыха располагался в горах, в бывшей монастырской обители, с громадным садом, пасекой, специальным цветочным лугом для пчёл, коптильней и хорошо сохранившимся храмом (правда, высоко в горах). Но мне хватало места для блужданий и внутри монастырской ограды. И какие-то подружки у меня завелись: двоюродные сестрички Ира и Мика (Микаэла?), приехавшие с мамой одной из них в качестве отдыхающих, и дочка домотдыховского завхоза с необыкновенным именем Малинка.

Но вот книг в этом райском местечке я не помню. Навряд ли они полностью отсутствовали. Просто до самостоятельного чтения я ещё не созрела, хотя буквы точно знала. А бабушка только входила в подзабытые обязанности медсестры, ей было не до чтения. Нет, что-то где-то мелькало. Она мне читала. Но эпизодически.

Зато два года спустя (или три? в сороковом) накопив информационного опыта, мама (а я уверена, что эти занималась именно она) устроила бабушку на работу в элитный санаторий на самом берегу Чёрного моря. Ощущение комфорта кабардинской жизни было даже у меня, семилетней девочки. И отдельная комната для нас с бабушкой (так же жили все медсестры с детьми, врачи – тем более). Крытый пляж с солярием. Комплекс громадный водных и физиопроцедур как раз рядом с нашим жильём. А море только что ступеньки у нас не обмывало. И кормили отлично. Хотя какой-то сдобной булочкой отдыхающий мальчик со мной поделился (персоналу их не досталось). Но это уже был перебор всеобщего благополучия и взаимной любезности. Был в санатории и большой, комфортный клуб. А в нём и самодеятельность отдыхающих и сотрудников – вполне приличная. И приезжавшие на гастроли чуть ли не столичные артисты. Но главное – ежедневное кино! На открытом воздухе, на берегу моря. И мы, дети персонала, устроившиеся на песке, перед первым рядом, чтоб лучше видеть все эти победы над басмачами в пустыне, лучше слышать все песенки Чарли Чаплина, все куплеты Целиковской. И друзья у меня в Кабардинке завелись настоящие. Кроме мальчика-отдыхающего, приехавшего с мамой на месяц (это была семья погибшего летчика! Я только что сообразила, почему так много было военных в санатории, – это были участники позорной финской кампании; было им где истрепать нервы!), я за пять месяцев крепко сошлась с детьми главврача, восьмилетней Литой (Аэлитой) и пятилетним Генрихом. Этот хоть годами не дотянул, зато лазать с ним по деревьям было одно удовольствие. К сожалению, он всегда оказывался выше – весил мало и тонкие ветки под ним не гнулись.

Но все плюсы кабардинской жизни меркли перед главным удовольствием, которое находилось в том же клубе. Только дверь была с тыльной стороны здания. Зато открыта ежедневно и непрерывно. Так мне казалось. Это была библиотека.

Опять я что-то фантазирую. Потому что картинки моего визита в библиотеку, не только самостоятельного, но даже с бабушкой, у меня в памяти нет. Вот дверь приоткрытую помню. Скорее всего, бабушка ходила туда без меня и книги выбирала по своему усмотрению. И, возможно, по совету библиотекаря. Ну, что ж, низкий им поклон! Во всяком случае, перерыва в моем – чём? просвещении, развитии, душевном обогащении? – не было. В нашей комнате всегда присутствовала библиотечная книга. И каждый день она была «читаема». Утром, днём, вечером – первые месяцы это определялось графиком бабушкиных дежурств. А каким образом? Это зависело от сложности книги.

Я уже писала – «Да здравствует Лефланшек!» читала ещё бабушка. Я в неё и не заглядывала. Прочла всю до конца? Не уверена. Все-таки было в ней на вид страниц двести – сто пятьдесят. Неужели не нашлось ни единого запоминающегося эпизода, кроме ныряния с монетой? Видимо, бабушка почувствовала, что не в коня корм, и дочитывала уже в одиночестве. Похожая история повторилась с «Тридцатилетней женщиной» Бальзака. Кстати, в этом случае я не запомнила не только автора, но и названия. Зато знаю, что был какой-то тревожный эпизод в запертой каюте корабля, в открытом море. Что-то происходило, какой-то конфликт между женщиной и пиратом (про пиратов я уже знала из Гью Лофтинга). Пират угрожал, женщина пускалась на хитрости. Но всё равно было скучновато. Тут бабушка, видимо, осознала свою промашку и принесла для меня что-то другое. Я тут же выбросила историю с пиратом из головы. А девять или десять лет спустя, когда подписалась на Бальзака, получив соответствующий том, вспомнила Кабардинку, опознала анонимного автора и анонимную повесть.

Что вместо Бальзака принесла мне бабушка? Судя по тому, что какое-то время она читала мне вслух, скорее всего, это были «Дети капитана Гранта». Мы как раз зимой или весной посмотрели фильм. И пришли в восторг. Все посмотрели. Весь Союз. И все напевали «Жил отважный капитан». А ещё – «А ну-ка песню нам пропой, веселый ветер». Занимательно, весело, празднично! Сплошные приключения! Книжка оказалась суше… Скучнее? Нет, это слово не подходило. Но требовала внимания, терпения. И от бабушки. И от меня. Она настойчиво читала мне ежедневно. Кусок за куском. Главу за главой. И постепенно втягивалась… То, что знала сюжет, помогало или мешало? Скорее помогало. Все мои невеликие умственные способности направлялись на подробности. Я наливалась знаниями географии, биологии, астрономии. Но и моё представление о людях, их характерах, взаимоотношениях расширялось, усложнялось. И Роберт, и Паганель, и Джон Манглс, и сам капитан Грант предстали не условными исполнителями определенного набора амплуа, а реальными людьми. Хотя и не был Жюль Верн мастером психологического анализа. Даже Мария Луиза Раме рассказала мне больше на тридцати страницах о мальчике Нелло, его внутреннем мире, чем Жюль Верн о Роберте Гранте в целом романе. Но, во всяком случае, всё у автора так хорошо сочеталось, сплеталось – приключенческое с реалистическим, быт с природными катастрофами. И с политическими обстоятельствами. Очень интересно было слушать. А постепенно и самой читать вслух, сменяя бабушку. И тренируя свою беглость.

А бабушка стала приносить из библиотеки книги более разборчиво. Может, ей помогала заведующая. А может, уже вмешался в подбор литературы для меня дядя? Он приехал в Кабардинку в конце июля на лечение. Жил в корпусе, но почти всё время проводил со мной. Хотя срок его путёвки – двадцать четыре дня. А я-то провела в санатории пять месяцев и познакомилась за это время не только с Жюлем Верном. («Таинственный остров» следующим летом или вообще в школе?) Ещё читали мы по очереди с бабушкой «Человека-невидимку» Уэллса. И… вот оно! Наконец-то… Вот первая встреча – «Приключения Тома Сойера»! И подряд, следом – «Приключения Гекльберри Финна». И, между прочим, большую часть этих книжек – «про себя». И для себя. Хотя порой снисходила к бабушкиной просьбе, когда её одолевали бытовые проблемы. Но это уже в порядке исключения, одолжения. Вот, может, эти книжки выбрал для меня нагрянувший Юрий. И ещё pendent к ним «Воспоминания американского школьника» Томаса Олдрича. Эта малоизвестная книжка (за все мои детство и юность я встретила её однажды) монтировалась с марктвеновскими повестями содержанием, ещё была проиллюстрирована хорошими гравюрами. Жизнь провинциальных американских городов прошлого века я теперь представляла отлично. Для меня потом книжка Олдрича была таким же загадочным воспоминанием, как рассказы Уйды. И я… так же была счастлива в девяностые (или двухтысячные годы?) встретить её переизданной, приобрести для внуков, перечитать и не разочароваться.

О Марке Твене и говорить нечего. «Том Сойер – сыщик», которого я буду читать через полгода, послабее. Но приключения Тома и Гека, выпавшие мне в Кабардинке, – это не просто увлекательное чтение, это (siс, школьные литераторы!), великолепнейший материал для домашних сочинений на любой возраст (от двенадцати до шестнадцати лет; а в какую охотку дети кинутся их писать!), в любых аспектах: сюжетных и философских. В этих повестях удивительно переплетаются насыщенность событиями, занимательность и ненавязчиво, но неотступно возникающие вопросы этического плана к читателю, которые он просто обязан разрешить. Я в свои сорок с лишним лет была безмерно удивлена и тронута, когда мой десятилетний сын, читая «Приключения Гекльберри…», возмущался издевательствами, которые придумывал Том для псевдоосвобождения давно свободного Джима. Ведь я-то в детстве пропустила мимо сознания эту дешёвую развлекаловку с риском для чужой жизни. Так была увлечена подбрасыванием ложек и простыней тёте Салли. И никто моего внимания на этот моральный дефект в личности Тома не обратил. Не за всем успевали уследить мои воспитатели!

Но зато ещё одну важную книжку они мне предоставили летом сорокового! Вот это точно Юрий из библиотеки притащил. И мы с ним читали по очереди – и на прогулках по горам, и на пляже – рассказы Джека Лондона. Кажется, «Киш, сын Киша», «Отступник», «Любовь к жизни». Аппетитный довесок к главному пиру. Вполне по возрасту. Не то что Бальзак!

* * *

Короче, когда во второй половине августа я с дядей возвращалась в Ростов (мне предстояло поступление в школу, а у бабушки ещё продолжался рабочий сезон), то была совсем другим существом, чем то, которое в апреле уезжало на «свежий воздух». Конечно, выросла на несколько сантиметров. Окрепла и закалилась – все эти часы на пляже, в море (Юрик в два дня научил меня плавать, до флажка доплюхивала), лазанье по деревьям, одинокие путешествия в «поселок рыбаков» с перепрыгиванием через небольшие расселины, коллективные прогулки в горах (как всё это мне помогло пережить в недалеком будущем военные тяготы!). Во всяком случае, к любым школьным перегрузкам я была физически готова.

Но главное не в этом. В августе сорокового мне были не страшны никакие правила приёма в школу с восьми лет. (Мне недавно исполнилось семь, и мои домашние боялись отказа). Если бы мне вдруг устроили проверку, то я бы продемонстрировала свободное выразительное чтение любого незнакомого текста, его отличное понимание, способность тут же пересказать. Знание наизусть десятков стихотворений. И не только детских, но и Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Тютчева, и даже Блока (был сборничек из серии «Книга за книгой»)! Я могла рассказать про гражданскую войну в Испании и про борьбу немецких коммунистов с фашизмом («Генрих начинает борьбу» был уже нами с мамой прочитан). И про Великую французскую революцию, и про Парижскую коммуну («Марсельцы»! А про коммуну что? Я, невежда, вероятно, к ней Гавроша относила). И про бедных американских негров я всё знала. Ведь (вспомнила!) Валюша мне ещё и «Хижину дяди Тома» давала. Но до школы? Или в первом классе? Но уже и Марк Твена достаточно!

Короче, 45-я школа получила ученицу вполне грамотную, «образованную», может, несколько развязную?.. самоуверенную?.. Нет! Меня всё-таки хорошо воспитывали. Редко хвалили. Замечали все промахи и ошибки. А на попытки самодовольства у бабушки была любимая поговорка: «Кому много дано – с того много и спросится».

Но сегодня я не эту свою «продвинутость», не эту свою «сверхподготовку» к школе считаю главным положительным итогом семи дошкольных лет. А то, что любое из вышеперечисленных увлекательных кабардинских занятий, включая кинофильмы про басмачей и храбрых пограничников, любые круглогодичные ростовские удовольствия: дворовые игры, поход с мамой в кафе, визит подружки – я если не готова была в любой момент прервать, то уж отложить, заменить чтением только что появившейся или даже старой, но любимой книжки – да, да, да! Читатель с большой буквы, читатель как будущая профессия, уже вступал в свои права. Книги притягивали меня тем, что как бы подробно и красочно ни расписывал мне автор характеры героев, детали их биографий – всегда оставалось место для моей фантазии, моего истолкования, моих аналогий, моих споров, возражений. Пусть даже не случившихся, как при чтении «Гекльберри Финна», – но они были. И они пробуждали какие-то совершенно особые свойства моего существования, которых во мне раньше не было. Или они дремали. И безусловно, без чтения новых, взрослых книг они никогда бы не проснулись.

* * *

Осталось пересказать последний год моей довоенной жизни. Хотя он пришёлся на первый класс, я отношу его к дошкольному периоду. Потому что перемены и в моих жизненных обстоятельствах, и в моей личности если и произошли, то плавно-незначительные. И даже в той сфере, о которой я пишу – в моих отношениях с книгами, – движение вперед и вглубь оставалось вполне равномерным, соответствовало и количеству протекающего времени, и процессу развития моего организма.

О, более того! Каким-то образом мои читательские запои сократились, обмелели, что ли? Особенно в первые два школьных месяца, пока бабушка не вернулась из Кабардинки. Мама с трудом справлялась со службой. Нет, со службой – хорошо, а с вот с упавшим на ее плечи хозяйством – не совсем. И возникали мои школьные проблемы (тут подключилась соседка Екатерина Ивановна, к которой я и до школы ходила в «группу» (такой частный «полуочаг»). Она меня в школу отводила, приводила. Я у неё делала уроки. Кажется, в школе мною были довольны – вот когда помогала моя начитанность! Но для хождения по книжным магазинам, по дружеским библиотекам, для полуторачасовых смакований «Генриха, начинающего борьбу» времени у матери не было. Юрий иногда что-то покупал, говорил, подсовывал, но тоже был озабочен выше крыши. Да я и сама была загружена не только чисто физически – посещение школы, выполнение домашних заданий, – но и психологически: новый ритм жизни, неизвестные проблемы, целый класс незнакомых детей, выбор приятелей, потом – друзей. Конфликты с не приятелями (пишу слово раздельно, врагов не случилось, а вот конфликты с одноклассниками бывали). К счастью, учительница у нас была замечательная, старушка Надежда Ивановна, ещё с дореволюционным образованием педагогического класса гимназии. Кстати, она нам иногда на уроках читала какие-то небольшие классические рассказы вроде «Тёмы и Жучки». И я в ней ощущала родную душу.

А в начале ноября вернулась из Кабардинки бабушка, и всё немного устаканилось. В доме воцарился идеальный порядок. В КОГИЗ мы, конечно, ежедневно не ходили. Но книги появлялись постоянно. Чаще всего их покупал Юрий (я уже писала про местные издания). Ну и возобновились поступления из Валюшиной библиотеки (она, кстати, училась со мной в одной школе, в девятом классе). Вот тогда я обрадовалась продолжению приключений Тома Сойера. А может, именно в этот год мы читали с бабушкой «Хижину дяди Тома». Чтение постепенно опять отхватило значительный кусок моей жизни. Пусть новые книги попадали к нам в дом реже, но все они были объёмными и довольно сложными (нет, не то слово, взрослыми – больше подходит). Но я бы их и сама осилила (опять неподходящий глагол), насладилась ими. Однако, они были интересны и бабушке. И именно в этот год утвердилась лет на пять (с перерывами по семейным обстоятельствам) эта система: я читаю вслух, она выполняет мелкие бытовые дела и слушает. Но теперь случалось, что я забегала вперёд, увлеченная сюжетом, а потом повторяла для бабушки уже известный мне отрывок.

Вот так и прошли остаток осени, зима и начало весны. И ворвались в мою жизнь новые обстоятельства. Почему я настаиваю на весне? Потому что свои одинокие путешествия по Пушкинскому бульвару я помню исключительно как прогулки по тёплому, солнечному воздуху, с присаживанием на скамейки под деревьями с набухшими почками или с густой, но очень свежей листвой. Особенно долго отдыхала я на обратном пути, когда разглядывала новополученную книгу. А то и прочитывала маленький рассказ, сказку, две-три страницы из повести. Апрель – первая половина мая, не позже. Потому что в конце мая мы уже опять были в Кабардинке.

Кто меня надоумил записаться в детскую библиотеку? Юрий? Учительница Надежда Ивановна? Мама? Почему-то бабушка мне тут не подходит. Во всяком случае, записываться туда я ходила одна. Но я ведь и в школу, куда более далёкую, чем библиотека, со второй четверти добиралась без сопровождающих. Переходить же опасный Ворошиловский надо было в обоих случаях. А в школу трамвайную линию ещё и повторно. В библиотеку же – неполные два квартала по благоустроенному бульвару. Помню, что, не доходя Семашко, у каких-то прохожих спросила, и мне указали на красивый подъезд. На второй этаж по крутым ступенькам поднималась неуверенно. Что меня тревожило? И в действительности – как происходила запись? Ведь для того, чтобы стать официальным читателем любой библиотеки, кроме самых сильных желаний и даже высочайшего читательского уровня потребен был какой-нибудь официальный документ. Скорее всего – мамин паспорт. Неужели мне его доверили для святого библиотечного дела? Не исключено. А может, я в первый раз ходила в одиночестве (в этом не сомневаюсь, так живо помню незнакомость и тревожность ситуации!) – на разведку. Поговорила с библиотекарем, получила разъяснения и через пару дней (в мамин выходной) пришла с ней записываться. Это возможно. Но второстепенно. Главное, что передо мной открылся новый… канал – нет, сухо, ручей – мелко, склад – казённо, пещера Аладдина – претенциозно, преувеличенно.