По судьбе и по дороге. Повесть

По судьбе и по дороге

Повесть

Александра Китляйн

© Александра Китляйн, 2024

ISBN 978-5-0064-0475-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Скажи, что наш путь ещё Богу угоден,…

Е. Курдаков

глава 1 Отъезд

Еду из Восточного Казахстана автобусом в Кузбасс – семья сына попросила помощи. Снохе сделали операцию. Всё уже позади, но необходим присмотр за внуками – маленькие. Живут далеко от бабушек и дедушек. А что поделать? Времена вынуждают…

На моем пятом месте, у окна, уже уютненько угнездилась бабуся, лет восьмидесяти. Помаргивая выцветшими добрыми глазами, объяснила виновато: «Вы не против, что я… тут? Плохо автобус переношу. Тошни-и-ит… И циннаризин приготовила, и кислые яблоки… Да не всегда помогат – укачиват, если дорогу-то не вижу…»

– Да, пожалуйста. Без проблем! – реагирую, как принято у молодёжи.

Краткость речи – потребность времени.

Мне, в самом деле, безразлично, где расположиться. А уступать старшим сам Бог велел. Подремлю, дорогу скоротаю, а нет, так – насмотрюсь, новым напитаюсь. Сумку -под сиденье, устраиваюсь поудобнее.

– Как Вас звать-величать? – спрашивает спутница.

Я ответила.

– А меня – Ульяна, – проговаривает с достоинством.

На часах – одиннадцать тридцать. Автобус выезжает с автостанции Усть – Каменогорска на проспект Абая.

Начинается ненавязчивый разговор с дорогой о сегодняшнем дне. Только слушай!

Позади Ульбинский мост, Дворец Спорта – один из культурных центров крупного промышленного города… Двигаясь «голова в голову» со стареньким трамваем, расписанным рекламами, проскакиваем, слева, никак не переименованную улицу революционера Михаэлиса, справа – современный респектабельный больничный комплекс. Едем по узкой, затененной старыми тополями – Бажова и вливаемся в обдающий выхлопными газами поток машин на проспекте Независимости – бывшей – Ленина. Во всех республиках, когда-то единого государства, теперь «проспекты Независимости» – как под копирку! Все стали одинаково независимы – будто в стаде. Да. Независимость… кое-где, до первого щелчка западного кнута – не сразу поняли.

Поэт Иосиф Бродский изрёк: «Независимость – лучшее качество, лучшее слово на всех языках». Независимость – внутренняя и внешняя свобода…

Нобелевский лауреат, однако, упустил, что «независимый» человек никогда не создаст ничего путного: для этого надо, как минимум, договориться с «коллегами». А тут – вот она, зависимость, и наступает. Может быть, и не та, что зависимость гражданина от империи, но все же…

Ещё точнее Хемингуэй: «Один человек не может ни черта!»

«Пока не откажется от совести», – добавит циничный. Стоп. Это провальная бесконечность.

И всё же… О поэте и его «независимости» ещё не сказано последнее слово.

Больше всех Анна Ахматова права – первой вздыхала, когда молодого Иосифа сослали в глухую архангельскую деревню по статье за тунеядство: «Идиот! (Это о главном идеологе страны Советов Суслове.) Что он сделал с нашим Рыжим! Он подарил ему бессмертие!» В России раструбили и там…

А Евгений Курдаков, российский и казахстанский поэт, влюблённый в Алтай исследователь, друг Бродского, в его, Иосифа, неповторимом стиле задаёт оскомину набивший вопрос всё о том же:

Боpмотанья и хрипы ровесника, сверстника шёпот,

То ли плохо ему, то ль последний исчерпан припас,…

То ли просто не впрок предыдущих изгнанников опыт,

Что и в дальней дали не смыкали по родине глаз?

В голове крутится недавно прочитанное.

Да так ли сладка независимость? А у нас, простых, которых большинство, как с ней? Поживём – поймём? Поедем – увидим?

глава 2 Попутчики

Бегло осматриваю пассажиров.

Соседка Ульяна – сухонькая, маленькая, а руки крупные, с утолщёнными в суставах пальцами – потрудились. На ней чёрная юбка, кофточка бледно-голубого цвета, облегающая плоскую грудь. Седые, ровно и коротко подрезанные волосы прижаты широким пластмассовым ободком. Тёмное, морщинистое лицо. Смышлёный, даже хитренький взгляд уже не прячется за показной слабостью и добротой – место заняла, своего добилась. Она поправляет легкий коричневый платочек с каймой на узких плечиках. Демонстративно вынимает из кармашка таблетки, запивает водичкой из бутылочки.

Впереди нас две светловолосые девчушки, лет по шести, шуршат конфетными обёртками – заняты электронными играми. Их спортивные мамы где-то в глубине салона. Все они возвращаются из поездки к родственникам. Такие у разделённых государств связи.

Два паренька – слева, через проход, судя по обрывкам разговора – студенты колледжа, направляются вместе с группой сверстников и руководителем в Новокузнецк, на фестиваль казачьих молодежных ансамблей. Воткнув наушники, они проявляют равнодушие к окружению и друг к другу. «Новый человек? А зачем он мне? Что-нибудь узнать? Хватит и того, что уже знаю. Не пригодится. Не пригодилось же до сих пор!» – говорят их лица.

Электроника вместо живой беседы.

Юношу, видом – почти подростка, они еще во время посадки «выжили» с места, чтобы оказаться рядом. Для чего? А тот… аморфный… легко уступил. «Аутсайдер, или такой современный маргинал?» – прикидываю испорченным перевёрнутой моралью умом. Остальные из их компании, два паренька и две девушки, устраиваются с руководителем на последних рядах.

Впереди студентов шепчется молодая пара, русский и казашка. Он – светло-русый, сероглазый, выше среднего роста. Она, невысокая, темненькая, – недавняя старшеклассница. У неё тревожно-доверчивые небольшие глаза на беленьком личике, коротенькие бровки, как нарисованные, губы… Её просторное синее платьице под расстегнутой ветровкой да обозначившийся круглый животик заставляют сообразить: молодая женщина, … – как это говорят – непраздная. Будут счастливые хлопоты. Может, переезжают в Россию или же – к родителям – навестить.

Окружающие опускают глаза – настолько медовы взаимные взгляды этих двух. Трудно глядеть на чужое счастье – слепит. Разговаривая, они часто называют друг друга по именам – Влад и Айя.

Он, устраивая её, несколько раз спрашивает:

– Так хорошо?

– Все в порядке. Нам хорошо! – кивает ласково.

А он, спустя минуту, снова окидывает подругу заботливым взглядом. Догадываюсь, наверное, не я одна о последствиях межнационального брака: «Дети будут умные и красивые».

Над головами «молодоженов» покачивается обтянутый потертым дерматином тубус, с особой аккуратностью уложенный Владом на полку.

Общее внимание привлекает молодой батюшка позади студентов.

Встретить сегодня священнослужителей можно и вне пределов монастырей и храмов. По молодости лет у него нет бороды, да и одет – в обычный современный костюм, но под пиджаком – довольно большой медный крест, а на голове – скуфья, из-под которой сзади торчит перетянутый резинкой хвостик. Его лицо отличается спокойным выражением добрых карих глаз. Наверное, будет в приходе пользоваться любовью… На коленях – черный кейс и куртка. Налегке едет. Возможно, недавно окончил духовную семинарию… Он достаёт из кармана четки, как только садится, и перебирает их. Молится… Слева от него, у окна – худенькая, моложавая блондинка, лет сорока пяти с книжкой в руках! Кто сегодня в автобусах читает?! И что? Когда закрывает её, мне удаётся рассмотреть имя О. С. Дейнеки. Психологией предпринимательства интересуется. Зачем она, «психея» – то есть душа, этому делу? Будут ли эти двое общаться?

А молодых-то среди нас больше!

За лобовым стеклом стелется и струится последними миражами бабьего лета серая дорога. Одни бросают на неё мимолётные взгляды, другие глазеют без отрыва, как на огонь или воду. По её правилам будет дальше строиться наш общий кусок жизни…

глава 3 Путь до границы

Старый, но удобный туристический автобус усердно выполняет свою работу без вздохов и хрипов. Раньше таких не было. Особенно – в провинции – «бывший в употреблении» – куплен за границей. В Болгарии – что ли? Нерусские слова кириллицей на стеклах. Унижа-а -ет. Элита пересела на иномарки. И мы – тоже. Даже не перекрасили. А зачем нам свои автобусы? Добудем чего-нибудь из земли – уголь там, металл, нефть – продадим – остальное купим. Старье? Зависимость от импорта! Ой, ну не смешите меня – всё равно лучше, чем дребезжащие, неудобные ПАЗики. … Всегда была зависимость… Помните, от чего?

Над дверями, на кожухе дверного механизма число «сорок девять» и слово не по-русски. Это столько мест в автобусе. А вот строгое объявление – уже по-русски: «Не курить, не сорить, (и главное!) – не материться!». (Чтобы мы, видя все это позорище, продолжали оставаться покорными.) Как тут не заматеришься?! Осмыслив, ругнёшься. А низзя – а!

Октябрь две тысячи восьмого. Девяностые давно завершились экономическим Чернобылем. Страшное потрясение для выросших в огромной, строившей коммунизм державе. Тогда происходили открытия и закрытия границ, бурное размножение бомжей, олигархов, лукавых правителей, воров и бандитов, грубое проветривание и выветривание душ и мозгов.

Лакированный коммунизм стал казаться раем: к прошлому негативу примешалась изрядная порция нового – «перестроечного». В газетах, на экранах и на площадях советское сперва ругали. Но как-то нелогично выходило: от «совка» отказались, а живем, как собаки или волки! Политики начали и новое время хвалить, и прошлое оправдывать, воруя, клевеща, лицемеря, грабя – всё хитрее, исподтишка.

А перед простым человеком – вопросы: чем жить и на что надеяться.

Время двигалось без видимых перемен, а тоталитарное государство шагнуло в новое тысячелетие – другим.

На наших глазах всё поменялось с логикой – до… наоборот. При этом трудно определить, какое оно. Одно лежит на поверхности – у нас нет ни эфемерного, ни спланированного будущего! Ни политики, ни социологи, ни экономисты – никто не может его описать. Не – о- пре – де – ли – мое – вот такая черта. Даже тот факт, что половине населения материально стало легче, почти не утешает. Миграционные процессы не уменьшаются —

все «полюбили» дороги! Переезжай в любую точку мира.

Наш маршрут – через Шемонаиху. До неё полтораста километров, а ехать часа два с половиной. Оттуда рукой подать до таможенных постов.

Выбираясь из города, впечатляемся рекламами, вывесками, огромными билбордами (не обойтись без иностранного слова.), где вся информация представлена на двух – даже трёх – языках, сперва на государственном, потом – на русском. А как же? Титульная нация! Тоже примета независимости. Третий – английский – вне конкуренции.

«Оськемен» – взметнулось над терминалом Усть – Каменогорского аэропорта. Это даже не калькированный перевод – просторечие. Государственному языку оказывается всемерная поддержка – предстоят реформы: обсуждается переход на латиницу, в газетах печатают нововведённые казахские слова – международные термины переводят. А как перевести названия химических элементов, болезней, философскую лексику? В СМИ по этому поводу идёт постоянно полемика. Национальное самолюбие «борется» с языковой глобализацией… Теперь, что не явление – то обязательно всемирное! За него… никто… не отвечает – заметьте!

Усть-Каменогорск, например, давно занесён в списки городов глобального загрязнения. Его любят и вместе с ним страдают индустриальными болезнями все триста тысяч жителей, национальный состав которых мимикрирует – уезжают немцы, татары, чеченцы, но больше всего – русские. Покидая его, возвращаются сюда сердцем. Хороший, добрый старый город, почти родственник.

Цинк, свинец, бериллий, медь – всё это он выдаёт в международных масштабах. Выбросы отходов видны невооружённым глазом и ощутимы на вкус. Корпуса раковых пятиэтажек полны страждущих – но это почти обязательное сооружение современных промышленных центров по всему Земному Шару.

На выезде нас властно притягивает к себе осень. Она помогает подавить беспокойство.

Начало октября. Зелени уже почти не осталось. Зато какое буйство красок последней листвы! Больше всего желтого. Осень как бы доказывает, что этот цвет теперь главный, что он лучший, что он прекрасен. Всегда что-то должно быть главным – такой у жизни закон! И ты, человек, нащупаешь главное – не растеряешься.

Мелькают вырвавшиеся на простор солнечные клены, развесистые ивы. Багровеют черемухи, редкие рябины демонстрируют спелые гроздья- фейерверки, брызги застывших искр. Закроешь глаза – а они не исчезают.

На ближних косогорах стоят врезанные в синеву неба тонкие березы на неразметенных коврах опавших листьев, березы-девчонки. Но есть и осанистые, толстоствольные боярыни – постарше.

Там и тут на дальних склонах гор пёстрые на пожухлом фоне багрово – жёлтые пятна.

Вблизи дороги этот праздник выглядит совсем неряшливо – засохшая, перепутанная дождями и ветром трава, среди которой иногда торчат стойкие стебли цикория, потемневшие, лишенные своих синих цветков.

Узкая двухполоска, по которой мы движемся, не единожды пережила издевательства «ямочного» ремонта.

– Пристегните ремни и втяните животы – от заворота кишок! О душе не беспокойтесь – вытрясет. Щас будет тренажер для космонавтов, – неожиданно гаркнул мужской голос.

Некоторые оглянулись на шутника пренебрежительно:

– Подумаешь! Сами знаем…

Оказалось – это мужчина средних лет, в небрежно надетой серой шляпе, из-под которой торчит густая шевелюра, и сидит он прямо за мной.

Но кончится же плохая дорога, и под колеса ляжет, хоть и не сразу от границы, ровная российская трасса.

В Шемонаихе пассажиры начинают отзваниваться – боятся, что скоро сотовая связь прервётся. Малявки и то с бабушками поговорили. Моя соседка перочинным ножом отрезает от яблока кусочек, отправляет в рот и посасывает. Меры снова приняты. Пока всё нормально.

Над кабиной шофёра засветился монитор… Начинается фильм про бандитов. Смотрю, не включая мозгов. Надоело! Втянешься – не оторвёшься! Лучше – в окно!

глава 4 Таможни

Холмы. А на них – камень да песок. Песчано-каменистая почва проглядывает сквозь седой покров редкой полыни. Цветущий и щедрый Восточный Казахстан позади. И в этом бедном устье каменных гор поражает вдруг возникшая деревенька Михайловка, пыльная, заросшая по брови бурьяном и – безгласная. Чем тут люди живы? Да сколько их? Человек сто?

В этой пыли и полыни – поодаль – небольшое стадо коров… Они ее что – едят?! И горькое же, наверно, молоко?!

Грустно. Вспоминаю рассказы наших туристов, побывавших в «европах». Их поражает контраст между нашей сельской жизнью и зарубежной. Мы, мол, скудны, нищи и неприглядны.

Я им возражала: «Зато природа у нас роскошная». Ага. Вот она – роскошь. Да и население редкое. Климат жёсткий… резко – континентальный.

Нет. Есть и веселые места… Не здесь. Не здесь…

Пейзаж для границы – в самый раз.

Преодолеваем две таможни – казахстанскую и российскую, недавно обустроенные заново. Пересекая зону раздела ночью, заметила как-то пограничников с автоматами. Где-то они сегодня скрываются. Не видать! Общаются на обеих с нами – по-русски. На каждой теряем по часу. Это еще быстро – зеленая улица в обход частников и дальнобойщиков. Те застрянут.

Хорошо помогают своими подсказками расторопные шоферы – тезки. Старший – Николай, коренастый, крепкий, уверенный. И молодой, Коля, – лет двадцати пяти, ответственный и потому сосредоточенно-серьёзный.

На российской стороне запомнился наркоконтроль с собакой, добавленный к обычному досмотру. Ведём себя тихо, вопросов не задаём – по совету Николая. Тот остряк, что шутил насчет качества дорог, выказывает в конце обхода, резкое недоверие:

– И что – эта дворняжка может что-то найти? Не смешите меня!

Некоторые посмотрели на него с ненавистью. Знают, чем грозят такие укольчики – продержат сейчас из-за него всю группу несколько часов! «Ну, и дурак!»

«Дворняжка» молчит, только уселась и стала чесать задней лапой за ухом, а глядит с юмором (мол, ты – не первый…, Фома-неверный). Понимаю: собаке плевать, о чем говорят, но впечатление было такое, будто сама сейчас ответит. Таможенник же нахмурился:

– Ладно. Потеряем десять минут… Пойдем, покажем.

Остряк ушёл с ними, а вернулся удовлетворённый:

– Мне! Самому! Дали спрятать! Куда хочешь, говорят. В четыре пакета завернул. Ведь нашла, кабыздошина! Можно ей мяска дать?

– Мне дай, – хмуро сказал проводник, – нельзя,… чтобы чужим пахло.

Их, видимо, достали уже такие недоверчивые граждане. Но этот чуть нас не втянул в происшествие!

Из всех, кто прошёл проверку, заполнил декларации и стоял в ожидании разрешения на посадку, отреагировала моя соседка:

– Вот и хорошо, что такой контроль. Век бы ее, дури этой, не знать.

– Э! Не надо так – наотрез!.. Дури, да, можно и …не знать. А вот конопля, из которой её производят, нужна!

Беспокойный гражданин нашел свободные уши и решил «греть их», сдвинув ещё больше на затылок шляпу и по-петушиному наступая на оппонентку.

– Вот глядите: веревки из природного материала нужны? А дешевая брезентуха? А еще что-нибудь такое же? Если лен взять, то он условий требует. А конопля сама растет. Даже и сеять не надо! Живучая… Худа без добра не бывает, и наоборот. И ткань, и дурь она дает. Из-за дури её и уничтожают. Только не тут-то было. Вытравят в одном месте, а она кочует, глядишь – в другом выросла. Вы слыхали песенку: « В темном лесе – распашу я пашенку, я посею лен-конопель». В детском хоре я ее когда-то пел…

Он попытался «изобразить», даже ногой притопнул:

– «В темном лесе, в темном лесе…

За лесью, за лесью… – самая наркоманская песня. Только тогда до нас из-за границы мода не дошла, что коноплю еще и курить можно. Да какие границы-то, где они теперь? – закончил он, возвысив голос.

Соседка решила возразить, видно, это ее задело:

– Ага! Еще вместе соберемся. Мне мои соседи, казахи, тоже, говорили: «Как обкраденные мы. На клетушки страну поделили и думают, что хорошо!»

Она даже языком прищёлкнула.

Тот же всё заливался: и про медицинское использование конопли, и… опять про текстиль и веревки. А что от конопли дурь пошла – так это из-за «бабла». Деньги портят человека. Каждому хочется их побольше иметь. И, что интересно – это ведь… «чистая правда, а при этом всё в сегодняшней жизни враньём поросло!»

– Такие времена наступили, – откликнулась Ульяна.

Неужели поняла… простота?

– Ну да… «Иуда, зачем Христа продал? – Я не виноват, время такое было» – ёрничает он, —

А времени-то все равно. Никакое оно…, поток бесконечный…! Пробовали идеологией обуздать. Куда там – не получилось!

– Враньё – хуже атомной бомбы! От него беды не оберёшься! – небрежно роняет Ульяна!

глава 5 Камни преткновения

И вот таможни позади. Пассажиры, пройдя это испытание, стали разговорчивей – действует закон дороги – объединять.

Моя спутница, заведённая стычкой, без обиняков приступает к речи: – А, знаете, я ведь с дурью этой ещё после Отечественной стакну-улась. Неправду он балакает: «не было её», давненько у нас она дураками пользуется. Расскажу-у. Дорога неблизкая. А мне говорить, так о тошноте забыть – одна польза. Почти всю жизнь обиталась в Казахстане. И вот еду в Новокузнецк – так она куролесит. Там у меня сын со снохой да внучок восьми годков.

Необструганная речь сразу забирает внимание.

За её кладами ещё Гоголь гонялся по ярмаркам и актриса Мордюкова, а Губерман готов аж в Сибирь съездить! Повезло мне!

– Позвал сын – вот и отправилась. Всё распродала, как велено. Деньги перевела ему. Поплакала. А как же? Поздно мне жизнь-то менять. Самое время камни собирать, как в Святом Писании сказано. Ох, камни – тяжесть неподручная! (Кивает.) Вон лежат.

Я взглянула на каменные изваяния за окном. «Да, такие не поворочаешь!»

– Рази Господу их двигать в самый раз, – размышляет Ульяна и сама отвечает:

– Да…, это скорее Ему положено. Идёт жизнь, идёт, … раз… – преграда.… Вот они Божьи камни и есть. Не всем их распознавать даётся. Дурь-то поди тоже к камням относится.… А смолоду, особенно, не увидишь их.

Ишь, ты какая! «Ему положено». А в старости увидишь ли? Кузбасская поэтесса Елена Старикова утверждает, что это возможно:

Важных дел, сомнений списки

Станут с возрастом редеть.

Временных порогов риски

Легче будет разглядеть.

Может, её «порогов риски» и есть Божьи камни преткновения? Но я назвала бы их инструментами Бога. Не хочешь, да обогнёшь.

Есть такая притча о том, как в одном городе, наверное, в Иерусалиме, жили люди. Многие бегали по своим делам мимо храма, не заходя в него. И вот, чтобы напомнить им о спасении души, Бог бросил рядом с храмом камень. Это и был камень преткновения. Бежит такой, деловой человек, не помышляя о душе и о Боге и вдруг – бац – запнулся, и оказался в дверях храма.

Так же, как перед дверями храма, можно вдруг оказаться перед распахнутой человеческой душой. Главное – не пропустить это мгновение.

глава 6 Сны и жизнь

Дорожный разговор не сразу завязывается и не ровен, бывает – то застрянет, а то быстро-быстро побежит вперёд, вернётся назад и опять вырулит на главный маршрут. Будто кто-то перебирает чётки: сначала по порядку да вдруг собьётся, ухватится за предыдущее, соберётся с мыслями, броском продвинется. Упираюсь взглядом в батюшку. Он сосредоточен – не собьётся!

– Что камней на моём пути будет много, меня судьба предупреди-и ла, – привлекает внимание приглушённый голосок спутницы.

– Как же она это сделала?

– А вот как. В четырнадцать лет, как раз перед Великой Отечественной, видела я сон. Будто иду по знакомой, пустой, дли-и-инной алтайской дороге. Сушь, зной. Конца краю ни земле, ни ей нет! Иду я, и вроде такая усталая, остановись – дальше шагу не сделаю.

Сажусь и начинаю рыть, – с долей вернувшегося к ней самой из прошлого удивления продолжает она. – Рою, рою и прямо из пыли достаю деревянные кресты, большие, ма-аленькие, всякие… и на левую руку складываю, как поленья. Ага! А когда все кресты собрала, встала и пошла. Наблюдаю сама себя сзади, как иду в своём старом ситцевом платьишке, не обёртываюсь… тихонько,… всё вперёд и вперёд,…А куда? К невидимой какой-нибудь каменной горе? Вот только не сосчитала я, сколько их, крестов, было. Поди, не меньше, чем у мамки, которая и сирота-а, и вдова-а, и многодетная мать, с детства не бережённая, не ласканная, жалостью не бало-ованная, от тяжёлых трудов не отдыхавшая.

Не простой был сон. Мамка сказывала, что как перебралась её семья из-под Курска на Алтай, так и пошли у всех вещие сны – ей в том и сёстры признавались.

Отмечаю: мои-то сны в Казахстане тоже алтайские. И родилась на Алтае, и еду, как и она, в Кузбасс, где всё тот же Алатау, то есть милый Алтай.

Перед поездкой – снится: ищу в лабиринте ребенка. Просыпаюсь!

Муж стоит у окна, открыв форточку – захотелось подышать. А в моих руках – ощущение тяжести.

Решив, что кто-то из детей заболел, высказала опасение. Отозвался грубовато:

– Ага! И сон, и сглаз, и… кашпировщина всякая… Взрослая,… образованная женщина, а в ерунду веришь!

Да. Во что только не поверишь, когда обыденное становится катастрофой!

Оправдание… имеется.

Меня, с моим идеализмом, однажды угораздило не угодить неким близким людям. «Ну-ка, „наивная и доверчивая дурочка“! А если проверить тебя на честность, да на вшивость?»

И начались выматывающие процедуры. Как-то сумела сохранить трезвость ума, действовала терпеливо. Выкрутилась. Но преподали урок. Раненое самолюбие и униженная гордость успокоиться не давали. Как мне теперь относиться к обидчикам?

Тогда и поразил меня первый «вещий» сон: будто в каждый палец моей левой руки впилось по скорпиону. Загибают хитиновые хвосты, трясут ими, как погремушками. Интересные такие скорпионы – помесь с гремучими змеями. Не хвостами жалят, а зубами вгрызаются в живую плоть, и в пальцах норы-дыры оставляют! Больно! Но на руках у меня почему-то черные перчатки.

Отрываю я этих тварей, вытаскиваю и бросаю на ярко-зеленый куст.

Избавилась от последнего – проснулась и… пожалела: зачем я их именно на зеленый куст бросила. В огонь надо было! Или – в банку какую-нибудь…

Одна женщина – из доморощенных экстрасенсов расшифровала сновидение: «Скорпионы – враги. Рука – левая? Ага! В самое сердце целились! Их много, и они – близкие тебе! Но – перчатки! Достоинство защищено. К сердцу больше не допустишь. А так – живите, мол, дальше. Вот тебе и зеленый куст».

Так-то оно так. Только не умею я простить до конца, а признаваться в подобной слабости стыжусь и боюсь – Бог накажет, люди попользуются.