Центральный институт труда: становление научной работы и изыскания по биологической линии. 1920–1930-е гг.

В феврале 1921 г. А. К. Гастев докладывает президиуму, а затем и пленуму ВЦСПС о проделанной работе. Оценка – положительная, 10 февраля президиум принимает решение обратиться в Совет труда и обороны с особым представлением и запросом поддержки для продолжения организационных работ и непосредственного выполнения трудовых задач Института223.

Дальнейшее полномасштабное развёртывание теперь действительно во многом зависит от помещения, на поиски которого Институт тратит значительную часть своих активных сил. Но вот «дороги к приобретению помещения для Института» найдены224. В двухстах метрах от здания ВЦСПС, на пересечении Петровки и Рахмановского переулка возвышается недостроенное здание государственной сберегательной кассы225 – монументальный огромный дом с полукруглым портиком в неоклассическом стиле, «врезающийся громоздкой глыбой в несколько идиллическую Петровку»226.

В 1902 г. его начал строить архитектор Илларион Александрович Иванов-Шиц (1865—1937), которым, среди прочего, созданы здания Морозовской и Солдатенковской (ныне Боткинской) больниц, родильных приютов на Стромынке и Миусской площади. Постройка затянулась, в 1912 г. работы были возобновлены, но вновь не доведены до завершения.

Весной 1921 г. Институт труда попрощался с комнатами в «Элит», «ставшими для ЦИТ’а историческими»227 и переехал в «огромный, недостроенный, пустой дворец на Петровке»228.

И вновь материально-технические заботы превалировали – новое здание «хаотическое, полуразрушенное» надо было устраивать в чрезвычайно тяжёлых экономических условиях229.

Заведующий бюро учёта ЦИТ Лев Вольфович Гольцблят вспоминал: «Необходимо было закончить работу по уборке огромного количества мусора, внутренней штукатурки, остеклению крыш и окон. Но самой огромной энергии потребовала борьба с затоплением здания подводными ключами, связанными с речкой Неглинкой. В связи с этим нужно было устанавливать семь моторов, откачивающих воду, переделывать водопроводную и топливную установку и устанавливать непрерывные дежурства при этом постоянно грозившем наводнении. Затем предстояли и постепенно были выполнены работы по внутренней отделке, установке перегородок, постройки собственным мастерскими мебели, как канцелярской, так и лабораторной <…> здание сразу оторвало от нас огромные силы, и заставило приспосабливаться к нему как в смысле ремонта и ухода, так и разработки того плана, который осуществляется в настоящее время. Но в то же время здание сыграло для нас огромную стимулирующую роль, – оно нас как бы воодушевляло на тот размах, который обозначился в настоящее время и постоянно толкало к такой постановке дела, которая была бы действительно не на год, не на два, а на целые десятилетия. Кстати, чем успешнее шла работа по ремонту здания, тем яростнее становились попытки его отнять»230.

Действительно, очень быстро оказалось, что здание не было юридически закреплено за ВЦСПС231. Тем не менее, внутренним решением ВЦСПС фиксирует размещение Института Труда в здании на Петровке (постановление Президиума от 14 июня 1921 г.)232. Претендентов на здание было много, в частности народный комиссариат труда хотел в здании на Петровке организовать Биржу Труда233. Последовала череда дрязг и выяснений, которые Гастев тактично именовал «очередной одиссеей». Лишь в конце года Совнарком принял окончательное решение закрепить здание по адресу ул. Петровка, 24 за Институтом труда ВЦСПС (помимо основного здания, к Институту также отошли надворные флигели и службы, общая площадь помещений составила 4581 м2). Соответствующее решение было официально утверждено декретом Совнаркома от 26 декабря 1921234.

Не взирая на юридические неурядицы, коллектив Института сразу взялся за наведение порядка и благоустройство здания, тем самым физически фиксируя своё право на новый дом. Сам А. К. Гастев так описывал первые месяцы в новом здании на Петровке, 24: «Громадный дом <…> не только не был окочен постройкой, но он не имел громадного количества стекол, входных дверей и элементарного удобства и уюта. Мы расположились в этом доме бивуаком. В течение нескольких дней мы сгруппировали остатки каких-то шкафов, сделали из них подобие стен и в этих импровизированных комнатах начали развёртывание ЦИТ’а. При этих ужасных материальных условиях, в которые мы были поставлены, каждое вставленное стекло, каждая сделанная дверь, стена или полка были событием. Надо сказать, что претендентов на это здание было довольно много, но большинство их отступалось, когда при входе внутрь они видели, что это только шикарный сарай. Капитал энергии, который мы вложили в это здание, уже он один стоит того, чтобы наше право на существование было неоспоримо»235.

Летом и осенью 1921 г. силами сотрудников Института труда были сделаны входные двери, оштукатурена часть внутренних стен, застеклена часть окон и крыши (чтобы сделать здание пригодным на зиму), запущено центральное отопление («благодаря самоотверженной работе товарищей, проведших дни и ночи в кочегарке и подвалах Института»), проведена инвентаризация («введено зоркое наблюдение за правильной эксплуатацией каждого куска дерева, каждой стружки металла»)236.

Итак, здание закреплено за Институтом Труда ВЦСПС, обеспечена его базовая пригодность, время подумать о развитии.

«Двухэтажный новый корпус предполагается приспособить для музея-выставки, кино-зала, публичных лабораторий и библиотеки; в надворном флигеле должны развернуться закрытые исследовательские лаборатории и управляющий аппарат Института»237. В здании обстраивают помещения для научных лабораторий и учебных курсов. Ведётся большая внутренняя перестройка – «превращение одноэтажного здания в двухэтажное путем установки внутреннего перекрытия, а также переустройств подвального помещения, которые мы превращаем в большие учебные мастерские <…> На очереди огромная работа по оборудованию подвального помещения под курсы для инструкторов производства и приспособление надворных зданий под рабочие цеха». В результате «ЦИТ будет представлять из себя оригинальный монумент, низ которого будет наполнен мастерскими и заводами: первый этаж – музеем и демонстрационными залами, а верх – библиотеками и лабораториями»238.

Как было сказано выше, Институту было отведено не только собственно здание государственной сберегательной кассы, но и постройки в его дворе, часть которых оборудовалась под коммунальное жилье239.

В мемуарах дочери одного из ведущих сотрудников Института А. П. Бружеса сохранились интересные воспоминания о нелёгкой бытовой жизни советских учёных 1920-х годов: «На углу Петровки и Рахмановского стоит и сейчас большой дом с серыми колоннами. Тогда это был ЦИТ – Центральный институт труда <…> Во дворе был дом, принадлежавший институту, и мы занимали три комнаты в коммунальной квартире в бельэтаже. Эта роскошь – три комнаты, две смежных и маленькая за кухней, бывшая комната для прислуги <…> Кроме нас в квартире было ещё две семьи, и мама нахлебалась коммуналки во всей полноте <…> На Петровке, где мы жили с мамой и папой, была ванная комната с дровяной колонкой, и между семьями распределялись дни недели для мытья и стирки. Нашим днем был четверг»240.

В первые годы существования Института, в условиях «робинзонады» по обустройству здания оснащение научных лабораторий стало особым процессом. Его отличительной чертой был весьма основательный и, не смотря на тяжелейшее материально-техническое положение, инновационный подход.

Оснащение для научных лабораторий обеспечивали тремя путями: покупали за границей, самостоятельно конструировали, получали от третьих лиц.

Закупка оборудования за рубежом велась на выделенные при поддержке В. И. Ленина средства. А. К. Гастев даже лично ездил в Германию для решения вопросов поставок и взаимодействия с представительством народного комиссариата внешней торговли в Берлине. Результатом этого стало установление «заграницей своего постоянного эксперта» по приёмке аппаратуры и специальной литературы до их поставок в Россию, тем самым «удалось избежать слепого приобретения различной технической макулатуры, столь распространенной в Европе»241.

В оснащение лабораторий, согласно заявкам на закупку, входили: хронограф, хроноскоп, кимографы, «измеритель неточностей», пирометр Вильнера, аппарат Бринелля, вольтметры, амперметры, плитки Иогансона (концевые меры длины), мостик Кольрауша, рейсмусовый стол, планиметры, капсулы для регистрации сокращений мышц, цистоскоп, стробоскоп, аппарат для анализа газообмена, газовые часы, камертон, отметчики, струнный гальванометр, эстезиометр, электромагнитные отметчики, телеграфные ключи, эргограф, весы, аппарат для измерения силы удара и нажима242.

Это весьма впечатляющий список, включающий оборудование, как для технических, так и для физиологических исследований. Более того, в нём значатся довольно общеупотребительные, к тому времени, физиологическими лабораториями приборы (кимографы), относительно редкие (комплект оборудования для анализа газообмена), наконец – вовсе уникальные, число которых и в России, и в мире исчислялось единицами (струнный гальванометр для регистрации электрокардиограммы (ЭКГ)).

Согласованные В. И. Лениным выделение финансовых средств и закупка оборудования тянулись месяцами. Гастев не мог безучастно ждать: «Мы решили не только сделать здание Институте жилым помещением, но не дожидаясь никаких заграничных оборудований строить на голом месте наши лаборатории и мастерские»243; «в ожидании заграничных благ перешли на так называемую робинзонаду. Мы начали собирать все то, что было из какого-нибудь случайного оборудования, и создавали аппаратуру на месте»244.

Были развёрнуты собственные мастерские для оснащения лабораторий. В условиях тотального дефицита «огромнейшее количество аппаратов и приспособлений» конструировалось из дерева, «только совершенно незаменимые части и точно измерительные приборы» – из металла. При этом за основу брались рисунки и чертежи из специальных журналов. К началу 1922 г. усилиями сотрудников Института «из того материала, который мы могли находить путем неимоверных усилий в Москве, а не редко и в других городах» монтировались учебные и лабораторные помещения. Были оснащены три лаборатории (трудовых движений, физио-техническая и педагогическая) и две мастерские (ремонтно-механическая и деревообделочная) – «в Институте уже загудели станки»245.

Параллельно продолжаются работы по благоустройству здания. Заменено разбитое градом остекление купола и крыши, залит асфальтом тротуар вокруг здания, отремонтированы гараж и флигель, система отопления. В нижнем этаже размещены типография и книжный склад. А в нижнем зале установлены 10 перегородок под стеклом и 2 высоких до потолка без стекла. Оборудованы скамейками и столами две учебные аудитории на 350 человек. В помещения станочного и монтажного отделений учебных курсов проведен ток высокого напряжения. Отремонтированы помещения библиотеки, типографии, канцелярии, отделов246.

Лишь в конце 1922 г. и лишь частями из Германии стало поступать оборудование для психотехнической и кино-фото лаборатории247.

К. Х. Кекчеев так вспоминал об этом периоде: «Развитие Института началось с создания исследовательского аппарата <…> Приборы для исследований приходилось делать в наспех оборудованных, мастерских и только получение в 22-м году из-за границы заказанных там приборов несколько вывело Институт из той обстановки робинзонады, в которой он находился в первые два года своего существования»248.

По мере возможностей, помогали с оснащением и материалами заводы «Искромет» и «Электросила №5»249. Также, некоторое оборудование (приборы и станки) были переданы из «бывшего» Института экспериментального изучения живого труда народного комиссариата труда250.

К концу 1921 г. в Институте действовали 4 лаборатории. На этом фоне оборудование из-за рубежа частями стало поступать в конце 1922 г. В 1923 г. функционировали уже 7 лабораторий со специальным оборудованием251.

В подкупольном помещении – так называемой ротонде – развёрнута библиотека 252.

В 1924 г. весь Институт «превращается в огромную мастерскую, наполненную верстаками, тисками, станками и лабораториями. Курсы превращаются в завод, и в самом ЦИТ’е возникает новое предприятие с совершенно новым уклоном, где главное внимание будет обращено на творческую активизацию самого работника»253.

Забегая вперёд, расскажем немного о дальнейшей судьбе «дворца на Петровке».

В 1927 г. выстроен дополнительный (на тот момент третий) этаж. Он располагался «над помещением Аналитико-Методического Бюро и над той стороной здания, которая расположена ко двору». Проект предусматривал «устройство выхода из этого этажа на вышку (плоская крыша)»254. Новый этаж венчала «плоская крыша с деревянным настилом над ней, которая будет использована в качестве площадки для гимнастики. На той части площадки, которая изготовлена уже, ведут уже теперь гимнастические упражнения обучаемых строительных курсов»255.

В 1928—1929 гг. в главном зале на уровне третьего этажа (над слесарно-нажимным и токарным цехами) сооружена конструкция в виде моста – эстакада. На ней располагался сложный комплекс регистрирующей аппараты для научного синтетического эксперимента (см. главу 12).

В 1929—1931 гг. велась переписка ЦИТ, Совета труда и обороны, народных комиссариатов труда, финансов, Центрального управления социального страхования (Цустраха) о постройке нового здания Института и жилого корпуса при нём.

На фоне всё более масштабного развёртывания работ «по изучению организационно-производственного поведения и биологического состояния работника» А. К. Гастев сетовал, что 45 «методических бригад», трудовая клиника в составе амбулатории, био-инженерной, биохимической, газообменной, динамометрической лабораторий, лабораторий функциональной диагностики, производственного контроля, отборочного бюро и бюро клинического анализа работают в жуткой тесноте. «Наличное здание <…> имеет тот недостаток, что совершенно не имеет при себе свободного участка для проведения разного рода экспериментальных работ». В связи с этим был предпринят «ряд мер по использованию площадок, лестниц, проходов и воздушных пространств путём постройки эстакад». Также введено «уплотнение работы»: научные лаборатории работали в две, а курсы велись в четыре смены. В здании на Петровке, 24 обнаружилось отсутствие возможности «обеспечить массе курсантов нормальный культурный отдых и развернуть в должном масштабе культурную и общественно-политическую работу среди них и среди сотрудников»256.

Коллегия народного комиссариата труда 31 декабря 1929 г. (протокол №42) признала необходимой постройку нового здания в связи с тем, что «десять лет непрерывной и тяжёлой работы во временном помещении, в котором даже лестницы заняты для работ, – эти десять лет достаточны для того, чтобы ЦИТ имел специальное здание, отвечающее всем тем задачам, которые осуществляет». Бюджет строительства составлял порядка 3 миллионов рублей, из которых 150 тысяч бралось профинансировать акционерное общество «Установка». Однако далее между наркоматами развернулась письменная баталия. Обсуждался бюджет, варианты как постройки нового здания в районе Канатчиковой дачи, так и разнообразной реконструкции старого. Несколько месяцев наркомат финансов занимал крайне жёсткую отрицательную позицию по всем вопросам. В конце концов наркомат труда принял решение достроить полуэтаж. Едва начались работы, как финансисты вдруг предложили свой «проект расширения здания ЦИТ на Петровке». Наркомат труда сердито ответил: «вот теперь то уже нельзя расширять здание, если не затемнять верхний свет через крышу (единственный для зала ЦИТ-а). Других возможностей расширения нет, так как у ЦИТ-а нет свободной усадебной земли». На этом фоне Совет труда и обороны дал разрешение на постройку «дома Ц. И. Т.» в 1930—1931 году (постановление СТО от 03.07.1930 №66). Однако здание так и не было построено. Зато у «дворца на Петровке» появился ещё один этаж257.

Интересно, что в 1936 г. Академия наук СССР вдруг предприняла попытку получить здание на Петровке, 24 для устройства в нём «полиграфической базы». В своём обращении в народный комиссариат тяжёлой промышленности Академия указывала на ликвидацию ЦИТ и соответствующее освобождение здания (может быть именно сюда уходят корни слухов о якобы «уничтожении» и «ликвидации» Института в конце 1930-х гг., которые из обывательских пересуд дошли до научной литературы). Наркомат решительно отказал, уведомив, что ЦИТ непоколебимо работает258.

С 1940 г. до конца 1990-х гг. в здании располагалось ведущее научно-исследовательское учреждение страны в области самолётостроения, потомок и правопреемник ЦИТ – Национальный институт авиационных технологий (НИАТ259). За полстолетия в здании были развёрнуты многочисленные лаборатории, конструкторские бюро и рабочие помещения, мастерские. Славная история этого учреждения выходит за рамки нашего исследования.

На первом этаже здания в течение нескольких десятилетий располагался памятник сотрудникам НИАТ, снайперам-инструкторам, Героям Советского союза Наталье Венедиктовне Ковшовой (1920—1942) и Марии Семёновне Поливановой (1922—1942), геройски погибшим 14 августа 1942 г. в Новгородской области. По личным воспоминаниям сотрудника НИАТ Николая Ивановича Серёгина памятник был выполнен в виде барельефа и композиционно напоминал изображение на почтовой марке СССР, выпущенной в честь подвига в 1944 г.

В 1999 г. здание было захвачено коммерческим банком. В ходе грандиозной перестройки и пафосного ремонта были уничтожены: памятник Героям Советского союза Н. В. Ковшовой и М. С. Поливановой, библиотека в подкупольном помещении (ротонде), а также – хранящийся с 1920-х годов бесценный архив 260ЦИТ…

В 2020 г. Правительство города Москвы выкупило здание по адресу улица Петровка, 24 у коммерческих структур и передало его Научно-практическому клиническому центру диагностики и телемедицинских технологий Департамента здравоохранения Москвы261. Во «дворце на Петровке» снова воцарилась наука о жизни.

Иллюстрации к главе 1

Алексей Капитонович Гастев (1882—1939). Основоположник и руководитель Центрального института труда

Михаил Петрович Владимиров (1880—1938). Один из инициаторов создания ЦИТ, сотрудник консультационного отдела. 1927 г.262

Абрам Зиновьевич Гольцман (1894—1933). Со-организатор ЦИТ, руководитель распорядительного бюро. Вторая половина 1920-х гг.263

Борис Вячеславович Бабин-Корень (1886—1945). Со-организатор ЦИТ, участник организационной комиссии, учёный секретарь. 1920-е гг.264

Здание Центрального института труда на момент переезда учреждения (Москва, ул. Петровка, 24). 1920—1921 гг.265

Здание ЦИТ в 1921—1922 гг.266

Здание ЦИТ с достроенным третьим этажом. После 1927 г.267

Главный зал ЦИТ: на момент переезда учреждения (1920 г.), развёрнуто нажимное отделение слесарных курсов (около 1925 г.)268

Выставка в честь 5-летия ЦИТ в главном зале. 27 ноября 1925 г.269

Главный зал ЦИТ. Выставка достижений, первая половина 1920-х гг.270

Семья А. К. Гастева в своей квартире по адресу ул. Петровка, 24. 1920-е гг. Собрание А. Ткаченко-Гастева271

Семья сотрудника ЦИТ А. П. Бружеса в своей квартире по адресу ул. Петровка, 24. 1928 г.272

Эскиз современного стенда в память Героев Советского Союза Н. В. Ковшовой (1920—1942) и М. С. Поливановой (1922—1942). 2020-е гг. Личные материалы Николая Ивановича Серёгина

ГЛАВА 2. СТРУКТУРИРОВАНИЕ НАУЧНЫХ ИЗЫСКАНИЙ В КОНТЕКСТЕ РАБОТЫ ИНСТИТУТА

2.1. Общее развитие учреждения и научных подразделений

Стены колоссальной постройки,

за которую мы взялись в обстановке руин,

стремительно идут кверху и через год мы,

вероятно, уже будем устанавливать шпиль

с непобедимым знаменем.

А. К. Гастев, 1922 г.

Центральный институт труда – «универсальное научно-исследовательское и практически-воздействующее учреждение по вопросам организации труда»273 – новый тип научного учреждения. Ему вменялась «выработка и внедрение в жизнь максимально-продуктивных, обработочнотрудовых и организационно-производственных принципов», для чего «должен быть развит научно-исследовательский аппарат, соединяющий в себе прикладничество с учетом методов точных наук математики, технологии и биологии»274. И вновь необходимо подчеркнуть однозначное указание биологических наук как ключевых в контексте проблематики НОТ. Также новизна состояла в том, что вся научно-исследовательская (точнее, как говорили сотрудники ЦИТ «научно-изыскательная») деятельность должна была опираться на реальную практику индустриальных предприятий.

Ранее исследования по организации труда проводились в дискретных условиях: либо академическая лаборатория, слабо имитирующая условия производства, либо бюро изысканий при предприятии, сложившееся как «своеобразная антитеза академическим учреждениям»275. В первом случае исследования были сильно оторваны от реалий промышленности, во втором, наоборот, страдали от недостатка системности, методологии, воспроизводимости результатов. В ЦИТ была реализована принципиально новая концепция – комплекс научно-изыскательных работ осуществлялся на базе специально созданной инфраструктуры, включавшей:

– совокупность лабораторий различной направленности (технической, биологической, педагогической);

– развернутые непосредственно в ЦИТ работающие цеха (слесарный, монтажный, кузнечный и т.д.), в которых трудятся и одновременно обучаются курсанты;

– опытные станции в предприятиях и учреждениях.

Дискретность была устранена. Экспериментально-лабораторные работы проводились в условиях реальной трудовой деятельности курсантов. Опытные станции могли внедрять результаты исследований, но также они собирали данные о работе изучаемых учреждений и передавали их в лаборатории для совокупного анализа вместе с результатами оригинальных изысканий.

Сложилась своеобразная триада: научные лаборатории – собственная производственная база – реально работающие предприятия. Она-то и позволила реализовать принципиально новый тип научного учреждения.

Первоначально научная работа в Институте труда, начавшаяся «в одной жалкой комнате, в которой не было никакого оборудования»276, представляла собой продолжение деятельности:

– профильных подразделений ВЦСПС по нормированию, квалификации и тарификации;

– технико-нормировочного бюро (фактически – лаборатории) при заводе «Электросила №5» (Тормозного завода).

Первое направление было достаточно очевидным и прикладным, как простое продолжение разработок профсоюзов аналитического и методического характера277. Однако достаточно быстро оно значительно видоизменилось. По словам самого А. К. Гастева развитие тарифно-нормировочной работы ВЦСПС привело к появлению психологии труда, так как «разбивка рабочих на различного рода категории заставила подробно расклассифицировать те принципы, которые были положены в основу тарифов и в основу производственной квалификации рабочих». Возникла необходимость научного определения экономической, технической и биологической характеристики каждой профессии278.

Гастев решительно подчёркивал отличие психологии труда от психотехники. Первая дисциплина родилась не в теоретической, а в «практической жизненной глубине». А вот психотехнику он рассматривал как сугубо теоретическую дисциплину, причём «школьнический психологический подход психотехников не вяжется с тем производственно-психологическим подходом, который был у союзов в их тарифной квалификационной работе»279. Но это всё же вторично. Главное, что исходная тарифно-нормировочная изыскательная деятельность эволюционировала до научного определения экономической, технической, физиологической и психологической характеристик профессий. Теперь идея квалификации развивается в форме изучения технико-обработочного процесса и составления различных психограмм и биограмм (то есть психологических и биологических характеристик) работника280.