Папа римский и война: Неизвестная история взаимоотношений Пия XII, Муссолини и Гитлера

Хотя начало Второй мировой войны обычно датируют 1 сентября 1939 г., когда немецкие войска вторглись в Польшу, можно с уверенностью сказать, что она началась уже через два дня после коронации Пия XII – 14 марта 1939 г., когда германская армия вступила в Чехословакию и через день оккупировала Прагу. Меньше чем за полгода до этого, на конференции в Мюнхене, где Муссолини изображал себя главным посредником, казалось, что мир в Европе удалось сохранить. В обмен на обязательства Гитлера воздержаться от дальнейшей агрессии Британия и Франция согласились с захватом Судетской области – региона на западе Чехословакии, большинство жителей которого говорили по-немецки. Теперь Германия маршировала по остальной территории страны, и стало ясно, что слова Гитлера оказались пустыми обещаниями[79].

И все это происходило, когда новый папа пытался умилостивить фюрера, чтобы ослабить притеснения, которым подвергалась церковь в Германии. Нападение Германии на Чехословакию стало для Пия XII первым испытанием и во многих смыслах оказалось провозвестником будущих событий. Посол Гитлера в Ватикане уведомил Берлин о том, что папу призывают выразить протест против вторжения. Дипломат отмечал: к счастью, «папа твердо отказался удовлетворить такие требования. Он дал понять своему окружению, что не видит причин вмешиваться в исторические процессы, к которым церковь не испытывает интереса с политической точки зрения»[80].

С первых дней пребывания на папском престоле Пий XII решил, что лучше всего действовать осторожно. Он стремился поддерживать взаимовыгодное сотрудничество церкви с фашистским правительством Италии и был готов достичь взаимопонимания с нацистской Германией. Но при этом ему приходилось стараться не настроить против себя верующих католиков других стран, особенно живущих в США, от финансовой поддержки которых зависел Ватикан[81]. Его главная цель состояла в сохранении церкви и, таким образом, защитить ее ниспосланную свыше миссию по спасению душ человеческих.

В центре этой папской стратегии лежало решение относиться терпимо к католическим иерархам всех стран в том, что касалось поддержки ими собственных правительств и их политики, включая ведение войн. Действуя таким образом, церковь могла сохранять хорошие отношения с властями в любой точке мира независимо от политического характера до тех пор, пока они поддерживают институциональные интересы церкви. Но, как вскоре показали события, такой подход имел свои недостатки и ставил папу в неловкое положение, когда он пытался представить себя духовным лидером, а не просто руководителем огромной международной организации. Его метод создавал особенно большие неудобства в самой Италии, поскольку папа являлся не только церковным лидером католиков всего мира, но и главой национального епископата.

Через считаные месяцы после его избрания война разразилась всерьез, и понтифик очень осторожно составлял свои замечания, чтобы каждой из двух воюющих сторон казалось, что он поддерживает именно ее. Это было видно уже по его первой речи: на следующий день после избрания папа выступил в Сикстинской капелле с широко освещавшимся обращением. Позиционируя себя как апостола мира на планете, над которой нависла угроза войны, он превозносил мир как «высокий небесный дар, коего жаждут все добрые души», как «плод милосердия и справедливости». Это сочетание призывов к миру и той характерной оговорки, согласно которой истинный мир непременно должна сопровождать «справедливость», стало постоянной линией в его речах на протяжении последующих месяцев и даже лет. Такой взгляд очень походил на позицию Гитлера и Муссолини, которые с давних пор жаловались, что Версальский договор, положивший конец Великой войне, не мог привести к подлинному мирному сосуществованию, так как, по их заявлению, не был справедливым.

Передавая тезисы папы, итальянские газеты (от суперфашистской Il Regime Fascista до центристской Corriere della Sera) заверяли читателя, что идея нового понтифика о «мире в сочетании со справедливостью» отражает ту, которую дуче до этого высказал с балкона палаццо Венеция: «концепцию, составляющую сущность политики фашистской, католической Италии, концепцию, противоположную идее "мира через запугивание", которую продвигают плутократические государства»[82].

Через три дня после немецкого вторжения в Чехословакию, 18 марта, лимузин итальянского министра иностранных дел въехал в боковые ворота Ватикана и проследовал в один из внутренних дворов – Сан-Дамасо. Когда Галеаццо Чиано вышел из машины, его приветствовал почетный караул Палатинской гвардии, что побудило его вскинуть руку в фашистском салюте. Затем папский maestro di camera[83] и несколько швейцарских гвардейцев сопроводили Чиано вверх по лестнице – в личную библиотеку Пия XII. Там эти два высокопоставленных лица провели полчаса за беседой. В последний раз они встречались в день смерти Пия XI, когда, опустившись на колени, молились у тела усопшего понтифика.

Римляне пренебрежительно называли Чиано «дучелино» («маленький дуче»). И в самом деле, Чиано, казалось, пытается подражать своему тестю. Он то и дело принимал картинные позы, уперев руки в бока, выпятив подбородок и разговаривая отрывистыми фразами. Но такие позы казались смешными из-за его пухлости, общего мальчишеского облика, высокого гнусавого голоса и походки, характерной для страдающего плоскостопием.

Несмотря на попытки походить на Муссолини, которые он время от времени предпринимал, Чиано был почти полной его противоположностью – демонстрируя все признаки своего элитарного буржуазного воспитания и свою неопытность по части политического (и не только) бандитизма. Французский посол в Италии считал молодого министра иностранных дел воплощением умеренного фашизма, человеком, который с омерзением относится ко всем этим антиклерикальным «ультрас», адептам насилия, – к этим радикалам фашистского движения, печально знаменитым тем, что избивали оппонентов дубинками и с нескрываемым восторгом заливали им в глотку касторовое масло. Для Чиано великое достоинство фашизма состояло в том, что он (по его мнению) соединял в гармоничное целое основные властные центры страны: промышленников, церковь, военных и монархию. Именно при такой разновидности фашизма папа должен был ощущать себя комфортнее всего[84].

Для этой встречи с Чиано в Апостольском дворце папа приготовил насущный вопрос, который ему очень хотелось обсудить. «Итальянское католическое действие» (всеохватывающая, словно сеть капилляров, церковная организация мирян) долгое время служила камнем преткновения в отношениях между его предшественником и Муссолини. Разделенная на самостоятельные организации для мальчиков и девочек, студентов университетов, мужчин и женщин, она имела отделения в приходах по всей стране, и каждое такое отделение находилось под контролем местного духовенства. «Вам надо лишь следовать советам и наставлениям, которые поступают сверху», – как-то раз объяснил Пий XI группе лидеров «Католического действия». Это была самая дорогая его сердцу церковная организация: он считал, что она поставляет мирских «пехотинцев» для рехристианизации итальянского общества. Но дуче, запретивший все народные организации вне фашистского контроля, всегда недолюбливал эти группы и подозревал, что они укрывают противников режима. Львиную долю своего гнева он обрушил на кардинала Джузеппе Пиццардо, координатора ватиканского филиала «Католического действия». Но диктатор не мог убедить Пия XI снять его с этой должности. Теперь же, полный готовности преодолеть напряженность между церковью и властью, возникшую в последние месяцы жизни его предшественника, новый понтифик сообщил Чиано, что снимет Пиццардо с этого поста и даст строгие указания «Католическому действию» ограничить свою деятельность чисто религиозной сферой. Чиано не мог принести своему тестю более приятную новость[85].

Отец Такки Вентури не ожидал, что его вызовет к себе Муссолини. Когда понтификом был Пий XI, этот иезуит (ныне уже 77-летний) служил личным эмиссаром папы при дуче, и ему пришлось более сотни раз передавать просьбы папы, обращенные к диктатору. Благодаря своей разветвленной сети контактов среди ключевых министров правительства и чинов полиции он был неоценимым сотрудником для папы. Редакционная статья в одной из ежедневных фашистских газет того времени выражает удивление вездесущности Такки Вентури, смешивая похвалу с сарказмом: «Это что-то невероятное. У него в сутках 60 часов. Он участвует во всем… Сейчас он в приемной какого-нибудь министра центрального правительства, через мгновение взбегает по лестнице армейского штаба и вот уже пишет рекомендательные письма, угнездившись за своим рабочим столом… Сегодня его слава в Италии поистине беспредельна»[86]. Но после того, как в последние месяцы папского правления в отношениях между дуче и Пием XI усилилось напряжение, Муссолини стал избегать этого иезуита, и их регулярные встречи прекратились.

Теперь же Муссолини вызвал Такки Вентури в надежде возобновить его роль посредника в отношениях с понтификом[87]. В списке просьб, которые диктатор планировал направить папе, первым пунктом значилась помощь в испанском вопросе. Франко завершал успешную войну, призванную ликвидировать левацкое правительство Испании, и, по словам Муссолини, нужно было сделать так, чтобы испанская католическая церковь оказала ему мощную поддержку. Далее в списке стояла Хорватия: итальянский диктатор опасался, что Гитлер положил на нее глаз. Дуче сообщил иезуиту: папа должен убедить хорватских церковников-католиков ясно продемонстрировать, что их симпатии лежат на стороне Италии, а не Германии. Третьим пунктом повестки стала Латинская Америка. Муссолини пояснил, что Соединенные Штаты пытаются ослабить «латиноамериканское католическое мировоззрение» путем «распространения протестантизма». Важно сделать так, чтобы латиноамериканское духовенство боролось с американским влиянием и побуждало свои правительства укреплять связи с фашистской Италией.

Наконец, Муссолини желал уведомить папу о том, как он ценит его решение реорганизовать «Итальянское католическое действие». После того как это удастся сделать, гармонию между Ватиканом и режимом можно будет восстановить в полной мере.

Обрисовав то, что он хотел бы получить от Пия XII, Муссолини поинтересовался, есть ли что-то такое, что новый папа хотел бы получить от него самого. Да, отвечал Такки Вентури, кое-что есть. И иезуит показал дуче документ, текст которого понтифик одобрил во время их встречи, состоявшейся несколькими днями раньше[88]. Папа был недоволен, что антисемитские расовые законы, обнародованные в последние несколько месяцев, используются против тех, кого церковь считает католиками, а не евреями. Он хотел «добиться, чтобы все отпрыски смешанных браков, прошедшие крещение в младенчестве и воспитанные в христианском духе, официально считались арийцами». Иезуит объяснил диктатору, что такие новообращенные благодаря своему крещению «становятся детьми церкви, как и любые христиане арийского происхождения».

Затем папский эмиссар вкратце описал те направления, по которым папа предлагал внести поправки в расовые законы. Читая список предлагаемых изменений, дуче комментировал каждый пункт. Он заметил, что, может быть, удастся что-то сделать по поводу закона, запрещающего крещеным евреям нанимать христиан в качестве домашней прислуги. И, возможно, удастся поспособствовать тому, чтобы крещеным евреям/еврейкам, помолвленным с католичками/католиками до того, как законы вступили в действие, все-таки позволили заключить этот брак. Что же касается остальных предложений папы, проговорил Муссолини, складывая листки и помещая их в папку, лежавшую на столе, то он передаст их специальной комиссии по надзору за выполнением расовых законов.

По мнению Такки Вентури, встреча прошла вполне успешно. На его взгляд, «период недоверия, когда обе стороны постоянно донимали друг друга шпильками и язвительными замечаниями, что весьма омрачило последние месяцы славного правления новопреставленного блаженной памяти Пия XI, подошел к концу»[89].

Папе очень хотелось начать отношения с итальянским диктатором на позитивной ноте, и он отреагировал быстро. Он тут же отозвался на самое настоятельное из требований Муссолини, направив личную телеграмму генералу Франко с благословением и хвалой Господа за «победу католической Испании». В ответной депеше Франко выразил благодарность за папскую похвалу того, что сам он называл «полной победой, достигнутой нашими войсками в их героическом крестовом походе против врагов религии, отечества и христианской цивилизации». Оба послания широко освещались в католической печати. Две недели спустя папа продолжил действовать в этом направлении, лично выступив на «Радио Ватикана» с обращением к испанскому народу. В нем понтифик превозносил победу Франко и восхвалял «весьма достойные христианские чувства» испанского диктатора. Кроме того, была устроена особая благодарственная месса по случаю победы Франко – в историческом иезуитском храме Рима, соборе Святейшего Имени Иисуса. Эту службу почтил своим присутствием новый государственный секретарь Ватикана – кардинал Мальоне[90].

Кампания против итальянских евреев, развязанная итальянским фашистским режимом в предыдущем году, в сознании папы никогда не отодвигалась на периферию. Если у него и возникало искушение на время забыть о ней, то отец Такки Вентури не позволял сделать этого. Именно объявление Муссолини о начале своей «расовой» кампании в июле 1938 г. вызвало резкий рост напряженности в отношениях между дуче и Пием XI. В последующие месяцы правительство Италии ввело целый ряд жестких антисемитских мер. Евреям-неитальянцам предписывалось покинуть страну. Еврейским детям запрещалось посещать государственные школы Италии. Были уволены все учителя и университетские преподаватели еврейского происхождения. Евреев вышвырнули с военной и государственной службы. Отныне им запрещалось работать в банках и страховых компаниях, владеть крупным бизнесом или большой фермой, а также нанимать домашнюю прислугу христианского вероисповедания.

Чтобы убедить итальянцев в пользе этой антисемитской кампании (для многих она подозрительно попахивала попытками дуче снискать расположение фюрера), режим очень старался подчеркивать разительное сходство между новыми законами и теми мерами, которые папы на протяжении столетий принимали в отношении евреев, проживающих в Папской области[91]. Более того, фашисты даже бахвалились, что они обращаются с евреями мягче, нежели папы былых времен. В конце концов, они же не загоняют евреев в какие-нибудь гетто – и не подражают былым папам, требуя, чтобы евреи носили на одежде особую метку.

В первые месяцы понтификата Пия XII законы, запрещавшие евреям многих профессий (врачам, адвокатам и т. п.) иметь христианских клиентов или пациентов, стали еще более суровыми. Крошечное, но зажиточное еврейское население Италии (немногим больше 40 000 человек), сосредоточенное главным образом в крупных городах центра и севера страны, загоняли в нищету. Пожалуй, еще хуже было то, что пропаганда властей клеймила евреев как «бич» христиан, называя их врагами государства и добиваясь их социальной изоляции. Теперь многие христиане даже перестали здороваться с друзьями и соседями, если те были евреями.

Пий XII ничего не предпринимал для того, чтобы отмежеваться от этой долгой церковной демонизации евреев, не говоря уже о том, чтобы высказать сожаление. Передовая статья апрельского номера иезуитского журнала La Civiltà Cattolica за 1939 г. (перед публикацией все материалы издания должен был утвердить государственный секретарь Ватикана) дает некоторое представление о том, какие взгляды преобладали в тогдашнем Ватикане. Близилась Пасха, и журнал разъяснял: важно не забывать, что «евреи, маскирующие свою ненависть к Христу… не просто являются действующими лицами в драме, уходящей в глубину веков. Они возрождаются в новом обличье и вновь выходят на сцену, играя огромную роль во всех преследованиях, которые время от времени обрушиваются на Церковь. Именно они – верные подражатели всех посланцев антицерковных сил, прилежные прихожане самых воинственных синагог сатаны». Далее статья клеймила евреев как алчных, исполненных похоти предателей и трусов[92].

С учетом отношения церкви к крещеным евреям и использования итальянским фашистским государством определенных католических документов для определения того, кто «ариец», а кто нет, многим евреям казалось, что крещение – их единственная надежда, если они хотят избежать разорения[93]. В частности, это касалось евреев, вступивших в брак с католиками. Пример – Эмилио Фоа, занимавший высокую должность в одной из туринских фирм. Летом 1938 г., после того как режим объявил о своей новой национальной политике, Фоа стал опасаться по вполне веским причинам, что в Италии вот-вот введут драконовские законы против евреев, и решил креститься. «Моя дорогая, – писал он своей жене-католичке по имени Лина, – в газетах ты прочтешь о том, что происходит. Никто не может сказать наверняка, что случится завтра с точки зрения религии. Поэтому я решил пройти обращение. Мой долг – защищать твое будущее и будущее наших детей». Однако, как и во многих подобных случаях, религиозное обращение Фоа, произошедшее в последнюю минуту, не спасло его от увольнения, и в конце концов он остался без единого гроша. В мае 1939 г., меньше чем через год после крещения Эмилио, его 18-летний сын Джорджо обнаружил отца лежащим в луже крови в кабинете, с пистолетом в руке и пулей в голове. Эмилио оставил Лине записку: «Моя дорогая жена, я покидаю тебя. Тем самым я спасаю свою семью. Иначе вам пришлось бы жить в бедности. А благодаря страховым выплатам… у вас будет значительный доход… Не осуждай меня. Любите друг друга и вспоминайте обо мне»[94].

Глава 4

Миротворец

«Итальянский народ готов встать под ружье, – провозгласил дуче в своей речи в конце марта 1939 г., – ибо, подобно всем молодым народам, он не страшится битв и уверен в победе». Несмотря на то что над Европой сгущались тучи войны, мало кто принял всерьез его заявление. Так, американский посол счел, что это лишь пустое сотрясение воздуха. «Никто здесь не верит, что для достижения своей цели он готов нанести удар именно в военном смысле, – сообщал дипломат Рузвельту, – поскольку хорошо известно, что Италия не готова к войне». Более того, добавлял он, «итальянский народ резко против того, чтобы его втягивали в войну»[95].

Но иллюзии посла вскоре развеялись. Муссолини стремился продемонстрировать, что его фашистский режим принадлежит к той же «лиге», что и режим его нацистского партнера, и спешил предъявить собственные притязания на Балканы, прежде чем Гитлер успеет водрузить там свой флаг. Поэтому диктатор распорядился, чтобы итальянские части пересекли Адриатику и захватили обнищавшую Албанию. В Страстную пятницу, 7 апреля, 387 итальянских боевых самолетов и 170 кораблей атаковали беззащитную страну. В ее четырех портах высадились 22 000 итальянских солдат.

Уже через несколько дней в Албании создали марионеточное правительство, покорное воле Италии. На трагикомической церемонии в римском королевском дворце 16 апреля Виктор Эммануил III добавил к своим многочисленным официальным титулам еще один – «король Албании». Монарх всегда стеснялся своего роста (едва превышавшего 150 см), теперь же он оказался лицом к лицу с группой рослых албанцев, вызванных для того, чтобы придать этому фарсу видимость легитимности. Чиано описывает, как Виктор Эммануил поднялся, чтобы принять корону: «Король отвечает неуверенным, дрожащим голосом. Он явно не оратор, производящий впечатление на аудиторию, а эти албанцы, суровые горцы, прирожденные воины, пусть и несколько усмирены обстановкой, с изумлением глядят на коротышку, восседающего на громадном золотом кресле»[96].

Католическая пресса присоединилась к хору, превозносившему это вторжение. «Все основные центры Албании заняты блистательными итальянскими войсками», «Албания освобождена от позорного рабства» – вот лишь два заголовка из ежедневной католической газеты, выходившей в Милане. А римская католическая газета опубликовала текст хвалебной телеграммы, которую один итальянский епископ направил диктатору в связи со вторжением. Но в целом в Италии было мало признаков общественного энтузиазма по данному поводу. Хотя американский посол осуждал этот акт неспровоцированной агрессии, он твердо держался позиции, которую транслировал Рузвельту последнее время. Он не сомневался, что Италия не планирует большой войны. Впрочем, у него проскакивали и нотки предостережения: «Все мы признаём, что Муссолини ведет чрезвычайно опасную игру»[97].

Хотя папа не проявил особого интереса к вторжению Италии в Албанию, его беспокоили нарастающие противоречия в отношениях между Италией и Францией. Незадолго до этого Муссолини стал требовать, чтобы Франция уступила Италии некоторые из своих колоний, расположенных на севере Африки. В апреле Мальоне, государственный секретарь Ватикана, неоднократно вызывал к себе итальянского посла, чтобы поделиться озабоченностью папы и призвать стороны к урегулированию разногласий мирным путем[98].

С момента восшествия на папский престол Пий XII мечтал играть роль миротворца. Такие же амбиции проявлял один из его предшественников – Бенедикт XV, находившийся на престоле в годы Первой мировой войны. Бенедикту не удалось осуществить эти мечты, что очень омрачило воспоминания о его понтификате. Теперь же миру в Европе угрожали два источника напряженности – между Германией и Польшей, а также между Италией и Францией. Пий задумал созвать международную мирную конференцию. Но он решил вначале проконсультироваться с Муссолини и отправил к диктатору отца Такки Вентури, чтобы тот посмотрел, как дуче отнесется к такой идее.

Их встреча состоялась 1 мая. Иезуита интересовало, как дуче отнесется к тому, что понтифик направит послание пяти державам (Франции, Германии, Англии, Италии и Польше), призвав их мирно разрешить свои противоречия на подобной конференции. Папа, добавлял посредник, не хотел бы предпринимать ничего такого, что вызвало бы неудовольствие дуче, и начнет действовать, лишь если тот одобрит его инициативу. Муссолини ответил, что подумает, и попросил посланца зайти к нему завтра.

Вечером следующего дня дуче сообщил Такки Вентури, что готов принять участие в мирной конференции такого рода, однако рекомендует папе прозондировать позицию других правительств, прежде чем заявлять о своей инициативе во всеуслышание. Довольный реакцией Муссолини, папа быстро отправил телеграммы своим нунциям в Париже, Берлине и Варшаве, а также своему представителю в Лондоне[99].

Откликнувшись на последовавшую просьбу о встрече, которую направил ему монсеньор Чезаре Орсениго, папский нунций в Германии, Гитлер вызвал его в свое роскошное горное поместье близ Зальцбурга. Едва нунций объяснил причину визита, как Гитлер, который, по словам Орсениго, «слушал весьма почтительно», «тут же, словно это было первым, что пришло ему в голову, выразил благодарность Его Святейшеству за внимание и интерес и попросил меня передать Святому Отцу эти чувства».

Когда нунций закончил разъяснять предложение папы, немецкий диктатор ответил, что, прежде чем официально отреагировать, он должен обсудить вопрос со своим итальянским партнером. Затем Гитлер «почти в духе простого дружеского разговора добавил: "Впрочем, я не вижу никакой опасности войны. Я ее не вижу в случае Италии и Франции, потому что Муссолини требует… Тунис, Суэцкий канал и Джибути, а на мой взгляд, это вполне разумные требования, и я их полностью поддерживаю. Сами по себе они не могут привести к войне – лишь к переговорам"». Кроме того, Гитлер заметил, что он не видит причин, по которым спор Германии с Польшей непременно должен привести к войне.

После часовой беседы Гитлер пригласил нунция в соседнюю комнату – выпить чаю. С обсуждением официальных вопросов было покончено, и Гитлер стал восхищенно рассказывать о том, как в прошлом году посещал Италию. Фюрер заметил, что красота итальянского искусства несравненна. И что стране повезло не только с искусством, ведь у нее к тому же есть дуче и фашизм. Не будь Муссолини (продолжал Гитлер), коммунисты стерли бы в порошок все сокровища итальянского искусства, как они недавно поступили в Испании. Муссолини, по его словам, заслуживает похвал всей Европы: если бы он не проложил для нее путь, континент сейчас стал бы одной огромной большевистской империей. Наконец немецкий диктатор снова обратился к теме Ватикана, выразив удовлетворение тем, что папа хорошо говорит по-немецки. Он сожалеет лишь (добавил фюрер, когда чаепитие уже близилось к концу), что во время своего недавнего визита так и не смог посетить собор Святого Петра.

«Один мудрец, – отвечал нунций, – некогда заметил: хорошо не видеть всего, что желаешь увидеть. Тогда даже в преклонные годы останется что-то такое, чего будешь с нетерпением ожидать»[100].

Между тем предложение папы провести мирную конференцию породило бурный обмен депешами между Лондоном и Парижем. Британцы, склонные согласиться с инициативой понтифика, предложили провести два раунда переговоров, один из которых касался бы Германии и Польши, другой – Франции и Италии. Но французы с опаской отнеслись к такому варианту. Министры французского правительства утверждали: все факты говорят о том, что папа предварительно обсудил свою инициативу с итальянским фашистским правительством, стремясь продвинуть территориальные требования Муссолини. Во Франции опасались, что итальянцы в ходе переговоров подобного рода воспользуются своими привилегированными отношениями с Ватиканом[101].