Сфера Маальфаса ~ Маги и мошенники ~ Волчий остров. Боевое фэнтези

Во всяком случае, стоило разобраться в хитросплетении пещерных ходов. К несчастью, у Норы не было ни бумаги, ни пера, ни даже куска дерева и острой шпильки, чтобы нарисовать хоть какое-то подобие плана. Дайгал, казалось, мало обращал на нее внимания, но одного правила придерживался очень аккуратно – немедленно, безо всяких церемоний отбирал у нее любой режущий или колющий предмет, хотя бы иголку, не останавливаясь перед необходимостью унизительного обыска. Нора теперь весьма сожалела о том, что продемонстрировала свой крутой нрав в первый день знакомства – не ясно точно, чего больше опасается враг, покушения или самоубийства, но предупрежден он был, увы, самой же Алиенорой.

Приходилось держать свои открытия в памяти. До сих пор Алиеноре не приходилось запоминать ничего сложнее молитв, а вершиной ее успехов в картографии явился сложный узор для вышивания. Однако за два месяца блужданий по пещерам, после которых она едва находила дорогу «домой», общее устройство Грота стало для Норы более-менее понятным. Коридоров было всего шесть, а не десятки, как показалось вначале. Три коридора, немного изгибаясь то вправо, то влево, шли почти параллельно друг другу, расширяясь и сужаясь, смотря по податливости камня. Еще три подобных коридора, по прихоти воды и тверди пролегших тоже параллельно, пересекали первые три под углом. Все вместе образовывало нечто наподобие косой решетки, в которой «прутьями» были ходы, а просветами между ними – скала, слагавшая стены пещер. В стенах было устроено множество комнат, высеченных, по-видимому, отчасти водой, отчасти человеческими руками. Комнаты сообщались с коридорами «дверями» – занавешенными тряпками проемами неправильной формы и служили жилищем обитателям пещер. Для удобства ориентирования на перекрестках стены украшали грубо выбитые в известняке знаки. Факел для левого коридора, меч для среднего и трезубец для правого. То, что «левых», «правых» и «средних» коридоров получалось ровно по два, так запутало Нору, что она с трудом могла пользоваться полученным знанием.

Однако открытие вдохновило девушку. За нею не следят. Где-то должен призывно светиться выход наружу. Достаточно дождаться «ночи», то есть времени, когда альвисы спят, и ускользнуть от стражи, наверняка бдительно стерегущей проход. Однако следующее открытие стало менее приятным. Выхода не было. Косая решетка коридоров оказалась только одним из ярусов пещеры, причем отнюдь не верхним.

В Церене имелись шахты – в том числе серебряные рудники, но дочери знати, разумеется, никогда не бывали там, иначе Нора сразу бы поняла, что она обнаружила. Это был подъемник – вертикальная шахта и клеть на канатах. Клеть спускали сверху, и где-то там, наверху, мерцал светом дня желанный выход. От клети Нору грубо прогнали.

Пришлось возвращаться обратно. Она, тихо поплакав в бессильной ярости, отказалась пока от мысли найти выход на поверхность немедленно, пока не поймет нравов и обычаев альвисов и не придумает, как ей обойти угрюмых стражей. В этом непростом деле мог пригодиться ничем не занятый однорукий Такхай. Нора скрепя сердце примирилась и с чудовищными манерами старика.

.Такхай, грузный, морщинистый, с неподвижным совиным взглядом, был в прошлом отважным воином. После того, как не смог держать меч в руках, стал тем, кем был сейчас – старым израненным озлобившимся пьяницей. Он немного знал имперский язык и любил рассказывать о своих подвигах, однако из-за чудовищного выговора его было трудно понять. Тем не менее он охотно рассказывал все, что знал о своем мире, ничуть не беспокоясь, что это может оказаться на руку пленнице. Похоже, он просто искренне презирал Нору, считая ее чем-то вроде домашнего животного. «Пещеры? Ну да, это Грот. Здесь живут единокровники, это место безопасности, где хорошо прятаться и спокойно жить». «Выше – там тоже пещеры». «Ниже? Там еще два яруса, а еще дальше, в самых глубоких пустотах земли, куда нет хода, обитают души погибших с оружием в руках. Души защищают потомков от злобных демонов мира преисподней».

При этих словах старика Норе стало холодно. Она была набожна, но совершенно забыла, что ниже, чем на шесть локтей в глубину, в земле лежат владения князя тьмы. Значит, как раз в аду она и находится. А где-то там, еще ниже, есть настоящие демоны. Святой Регинвальд, спаси и сохрани! Помоги вырваться отсюда, и она до конца жизни будет возносить благодарственные молитвы, а отца упросит построить новую часовню во славу святого покровителя.

Однако как ни надейся на святых, а помогают они только тому, кто сам себе помогает. И Нора опять приставала с расспросами к Такхаю. «Еда? Да ты смеешься, дрянь, ты не ела сегодня, что ли? Еду берут в реке или на поверхности». Впрочем, девушка и так уже поняла достаточно.

Где-то там, на нижнем ярусе, протекала подземная река, кажется, ее перегораживали сети, в которые попадало все, что приносила вода, более-менее съедобное тут же шло в пищу. Добывать еду приходилось и на поверхности – в отчаянных стычках или коротких, бескровных грабежах – как придется. Под землей почти не было съестного. Любимая такса Норы, Мышка, внезапно бесследно исчезла, вызвав первые подозрения. В пещерах поедали все – слепых уродливых рыб из подземной реки, отобранный у имперских вилланов ячмень, подбитых из арбалета на поверхности птиц, убитых крестьянских коров и, к ужасу Норы, – пойманных крыс. Все это готовилось так, что распознать ингредиенты было нелегко, но Алиенора сама видела, как после приготовления Такхаем очередной трапезы маленькая Даура выбросила длинные голые хвосты.

Нору немедленно стошнило, к великому удивлению Тиви и Дауры. Она попробовала отказываться от такой еды, но голод очень скоро сделался нестерпимым, а определить, попали ли в очередную порцию еды свежие крысы, все равно не представлялось возможным. Баронесса утешила себя мыслью, что по преданию один из ее прославленных предков, Иоганн фон Виттенштайн, победил врагов, державших фамильный замок в голодной осаде, тем, что приказал солдатам без стеснения ловить многочисленных крыс и мышей, расплодившихся в подвалах бурга. Раз предок смог, сможет и она, Нора. Впрочем, кое-что из еды альвисов Алиенора взяла бы в рот разве что под страхом смерти – отвратительное пойло, столь любимое старым негодяем.

Несколько смягчившийся Такхай вдохновенно врал, рассказывая, что когда-то единокровники имели обширные поля, на луговых хребтах гор паслись бесчисленные стада вкусных животных. Эти времена давно прошли. Теперь война с жителями городов сделалась основой жизни альвисов, способом получить недостающее, местью. Первопричину долгой войны не помнил никто. Хотя, пожалуй, для войны и одного отступничества достаточно.

«Что такое отступничество? Ха! Да ты сама отступница – зачем спрашиваешь? Вы, верхние, живете в беззаконии, не зная почтения, отринув долг и веру», – заявил он озадаченной девушке.

Старый альвис понемногу отхлебывал из глиняного кувшина. Горевший костер отбрасывал на стены Грота причудливые блики, похожие на силуэты пляшущих женщин. Такхай сидел у очага, надувшись любимым напитком и чувством превосходства над ничтожной слушательницей.

Хех. Старший сын – беспутный малый. Вернулся из вылазки, в которой полегли иные единокровники, приволок с собой вместо ценной добычи отступницу. Отступницу! Пьяный Такхай зашелся мелким, дробным, почти неслышным хохотом, но желтые совиные глаза его были холодны и неподвижны.

Сын дурак, зато не трус и не обижен боевой удачей. Любой альвис, даже самый обычный и даже никчемный – ребенок или калека, выше отступника. Потому что им дано великое чудо – кроме душ, приходящих в этот мир обычным путем, иные альвисы являются в этот мир не из чрева матери, а непостижимым таинственным путем, совершенными, взрослыми и мудрыми, с душами, чистыми от суеты и груза телесного взросления, чтобы править своим народом. Не так часто бывает и не слишком просто вершится это великое чудо… Альвис подбрасывал в огонь ветки из вязанки хвороста, с риском собранного в лесу близ пещерных холмов. Ныли кости, болела давно отсеченная кисть руки. Холод и тьма… Но это не вечно, это кончится, может быть, не только сыновья, но и сам Такхай дождется…

Нора почувствовала ледяную угрозу этих рассказов. Такхай проболтался, что местные пещеры не единственные, есть и еще, поменьше, в других местах. Святые угодники – найдет ли кто-нибудь одинокую девушку здесь, под землей? Альвисы поклонялись своим божествам. Они в отличие от святого Иоанна или святого Никлауса были рядом, в глубине каменных лабиринтов, и звали их Пришедшие. Кто это такие – люди-вожди или адские демоны? Сдается, и то и другое в одном лице. Алиенора насторожилась, ей показалось, что, упоминая Пришедших, Такхай посмотрел на нее с двусмысленной смесью насмешки и тайного злорадства. Она почему-то подумала, что Дайгал, напротив, не проявлял никакого религиозного рвения, не хвастался, «отступницей» ее не называл и о Пришедших не упоминал совсем. Он разговаривал с нею мало и был занят своими делами, которые не то чтобы скрывал, но и не торопился выставлять напоказ. Дайгал много и охотно бывал на поверхности. Долго разговаривал и уходил куда-то с другими альвисами-воинами. Приходил через день-два. Один раз возвратился раненым. Как-то его не было неделю. Приносил из своих вылазок не только еду и добычу, но разные предметы, казалось, совершенно бесполезные в пещерах: книги и свитки документов, исписанные на языке Империи, инструменты. К крайнему удивлению Норы, оказалось, что Дайгал умеет не только правильно говорить, но и читать на языке Церена. До 14 лет Нору учили монахини, дав ей приличное девице образование, однако ее же собственный отец, грозный фон Виттенштайн, был идеально неграмотен, это считалось естественным – воину нужен меч, барону – власть и земли, пустое занятие – забивать благородную голову иссушающей книжной премудростью…

Нора много раз убеждалась, что Дайгал ничего не делает просто так, несомненно, у странствий была цель, но открывать ее до поры до времени он не торопился. Иногда у дочери Виттенштайнов возникало желание поговорить с Дайгалом и задать ему все вопросы – в том числе о том, что он собирается с нею делать, но ее останавливала как простая осторожность, так и боязнь нарваться на очередную насмешливую отповедь. Лучше предоставить пока события их естественному ходу, быть осторожной как лиса, хитрой и предусмотрительной. Пусть враг сильнее, она будет умнее, в конце концов победит и освободится!

В пещерах нет ни дня, ни ночи…

Глава 8. Сомнения тех и этих

Империя, 1 декабря 6999 года от Сотворения Мира

В начале зимы, которая тонким слоем инея покрывает каменные ступени храмов, в маленькую церковь святого Регинвальда, что в предместье Эберталя, за крепостной стеной, вошел человек. Незнакомец был молод, добродушен на вид, одет так, что его можно было принять и за сына преуспевающего горожанина, и за студиозуса Эбертальского университета св. Агнессы, и за отпрыска баронского рода, не пожелавшего на этот раз подчеркивать свое происхождение. Уже темнело, священник, отец Гилберт, пожилой, незнатный и нечестолюбивый пастырь душ, только что окончил вечернюю службу, и малочисленные прихожане разошлись, кутаясь и прижимаясь к стенам домов в попытке укрыться от порывов пронизывающего ветра, налетавших с каменистой пустоши за окраиной столицы. Помыслы отца Гилберта занимала ветшающая кровля храма – на обустройство божьего дома не хватало вполне земных монет. Церковь была старой, прихожане бедны, казна города прижимиста, а богатые и набожные жертвователи предпочитали одарять вниманием и монетой совсем иные храмы.

Стоящий перед священником молодой человек попросил об исповеди в неурочный час и быстро прошел в маленькую исповедальню. Несмотря на добродушный вид посетителя и его юный возраст, отец Гилберт был почти уверен, что это забияка, который, случайно отправив на тот счет человека в компании таких же непутевых бездельников, торопится получить церковное отпущение греха человекоубийства.

Все шло как обычно.

– Святой отец, я грешен.

– Рассказывай, сын мой, я слушаю. Ты убил? Когда? Сколько?

– Не убивал я, святой отец.

– Бесчинствовал, сын мой? Буйство и дикость во хмелю – грех, и не годится, упившись зельем, пугать добрых горожан.

– Нет.

– Может… девицу обманул?

– Нет.

– Так что же ты такого натворил-то?!

– Святой отец, я усомнился.

Отец Гилберт на несколько мгновений задумался, припоминая подходящее место из Писания.

– Сомнения – не всегда большой грех, сын мой, но в чем же ты усомнился-то?

– Я усомнился в своем отце.

Тут отец Гилберт, ко всему привыкший за долгие годы, проведенные среди своих суетных прихожан, удивился еще сильнее. На исповеди ему приходилось выслушивать признания в самых разнообразных грехах: люди предместья убивали, крали, лжесвидетельствовали, подделывали монеты, блудили, в том числе с собственным полом, детьми и животными, несколько раз в маленькой исповедальне каялись и случайные участники сатанинских ритуалов. Пьянство же и побои, нанесенные родичам или соседям, у них и за грех-то не считались. Однако никто и никогда не приходил каяться в сомнениях по поводу отцов. У старого священника даже мелькнула мысль, что молодой человек усомнился в законности собственного рождения, однако он не подал вида и произнес назидательно:

– Чти отца своего и мать свою. А иначе поступать – большой грех.

– Святой отец… Скажи мне, а должен ли я превыше отца своего и матери чтить благо Империи?

Теперь священник испугался. Отец юноши – заговорщик, мало ли нарождалось заговоров за долгие годы правления сурового Гизельгера? Юноша, возможно, что-то узнал и не может выбрать между сыновней почтительностью и долгом верноподданного. Иногда сохранение тайны исповеди оказывалось совсем не легким делом, ведь обязанность подданного Империи – сообщать о мятежниках. До сих пор в душе отца Гилберта побеждал священник.

– Благо Империи священно, чадо, и всякая власть дана от Бога. Если твой отец пошел против Империи, он тяжко согрешил. Но не твое дело судить отца своего. Молись, верь, посещай храм, Господь умудрит тебя, как должно поступить.

Фраза сложилась сама собой, и отец Гилберт остался чрезвычайно доволен. Но юноша почему-то не проникся ясной простотой совета, а замолчал, явно разочарованный. Потом, по-видимому, внезапно решился:

– А что делать мне, мне, сыну самого императора?

Если бы стены приземистого храма оделись в дорогой мрамор или по новой моде вознеслись ввысь стрельчатыми арками или буйная паства предместий дружно вступила на путь безукоризненной добродетели, меньше удивился бы отец Гилберт. В простодушном изумлении, не находя слов, он явил бы стороннему наблюдателю зрелище трогательное и смешное, но никто не мог видеть происходящего в исповедальне, а посетитель не смеялся, он почти кричал.

– Святой отец, разве не видите вы – смерть стоит на нашем пороге! Четыре города, пока только четыре, поглотила она и сто сотен душ человеческих ушли во тьму. Почему не помогли молитвы Обители? Каждый год высшие сановники матери нашей церкви мечут Жребий, который выбирает самых достойных, и они уходят, чтобы мы жили… Почему не помогли их молитвы?! Святой отец! По всей империи горят костры, огнем и мечом уничтожается ересь. Почему дьяволопоклонников становится больше, а не меньше? Почему Молящиеся уходят в Обитель без радости, в отчаянии, проклиная оставшихся? Я сам видел, как это было! Бог отвернулся от нас! Мы забыли заветы Бога! В наших душах нет любви – ненависть правит святой Империей! Отец! Помогите, научите! Что делать мне?

Растерянность и ужас захлестнули отца Гилберта – ни один подданный Церена не смел сказать такого, только теперь священник поверил, что перед ним сын самого Гизельгера. Юноша, который не боится ни доносчиков, ни инквизиции. Что мог сказать принцу он, отец Гилберт? Что еще никто из обычных людей, живя только по законам любви, не только не изменил мир к лучшему, но и сам не дожил до зрелого возраста? Что приходится вершить малое зло, дабы избежать большего? Но в Писании не было слов для оправдания зла. Рассказать, как в прошлом покидали мир правители царств и империй, которые хотели устроить все по-иному, но в конце концов далеко превосходили жестокостью глубоко порицаемых предшественников? Но отцу Гилберту уже много лет не приходилось вспоминать книжную премудрость, вынесенную из семинарии, и он не умел облечь ее в простые слова сочувствия. А юноша что-то кричал, потом заплакал, пока священник, покрыв его голову епитрахилью, повторял установленные слова отпущения грехов кающемуся. Отдались эхом под сводами храма шаги уходящего, и все стихло. Только перекликалась вдалеке уличная стража, и в маленьком храме долго молился за ушедшего старый священник.

А сможет ли эта молитва изменить ход последующих событий – кто знает?

Граф Дитмар Рогендорфский ждал. Он умел ждать и быть терпеливым. Сначала ждал, пока вырастет Гаген, потом ждал, когда его, Дитмара, влияние на принца окрепнет. Ждал последние два месяца, после того, как в придорожном лесу держал в руках и на лезвии кинжала жизнь одного из знатных сатанистов Империи.

Он знал, что идет на риск. Скорее всего его тогдашний собеседник уже лежит где-нибудь под заснеженным дерном с перерезанным горлом или мокнет на дне реки с камнем на шее. У дьяволопоклонников не принято выручать попавшегося по глупости сообщника, если есть куда более простой способ сделать его молчаливым и безопасным. Оставался единственный шанс, может быть, неизвестный главарь этой опасной секты заинтересуется возможностями, которые дает ему встреча с могущественным сановником Церена.

Дитмар не любил дьяволопоклонников. Не будучи, в отличие от большинства подданных Империи, глубоко и искренне верующим человеком, он все же придерживался принятых ритуалов, никогда не сомневался в догматах и уважал священников. Дьяволопоклонники отрицали все, на чем официально и фактически строилась жизнь Империи: религию, мораль, послушание по отношению к высшим, милосердие к низшим. Дитмар понимал, что отрицаемое должно замещаться чем-то, но не знал, чем это заменили члены сатанистских сект. Может быть, дьявол, в обмен на душу, дарит им неописуемые наслаждения или тайное могущество магической власти?

Рогендорфа не интересовала иная власть, кроме вполне земной власти над Цереном. Он с удовольствием обошелся бы без помощи таких сомнительных союзников, но Гизельгер… Император был высоко чтим подданными, кем искренне, кем внешне, из страха. Случались мятежи и крестьянские волнения, порой чрезмерно рьяных чиновников Империи находили мертвыми. Но одно дело убить сборщика налогов или разграбить бург рыцаря, прославившегося жестокостью, совсем другое – поднять руку на священную особу императора, чья власть дана Богом. Найти человека для подобного дела слишком трудно. Дитмар, глядя на затянувшееся правление Гизельгера, видя гнев и недовольство баронов, чьи привилегии сократила железная рука императора, не раз подумывал о яде. Слишком велик риск, император не возьмет кубка даже из рук ближайшего друга, ни от кого, кроме личного виночерпия, которому в случае промаха грозит мучительная смерть если не от яда, то от рук инквизиторов-дознавателей, «псов Господа».

Яд не годился… Убить императора самому? Даже если Дитмар останется в живых, не будет заколот гвардейцами охраны, путь к власти для него закроется навсегда. Нужен был человек без преданности Гизельгеру, без страха перед карой небес. Отрицающий. Дьяволопоклонник.

Вошедший слуга почтительно подал господину перстень с лазуритом:

– Господин, вас хочет видеть какой-то человек. Он просил передать это кольцо, но не открыл своего имени.

Наконец-то, подумал Дитмар, боясь поверить в свою удачу – сегодня ровно два месяца.

– Пусть он войдет, Андреас.

Лицо вошедшего скрывал низко опущенный капюшон плаща, похожего на монашеский.

– Садитесь. Я не знаю вашего имени и титула и не вижу вашего лица, незнакомец, но я рад вас видеть. – Дитмар сделал радушный жест, приглашая гостя садиться. – Выпьете со мною? Андреас, принеси кубки и позаботься, чтобы нас не беспокоили.

Человек сел, откинул капюшон и открыл лицо. Оказалось, он иронически улыбается. Дитмар не знал этого человека, но безошибочно мог сказать – это один из высших. Правильное холодноватое лицо, лет двадцать восемь – тридцать.

– Мой титул не имеет значения перед вечностью, Рогендорф. Вы звали меня, я пришел. Чего вы хотите?

– Как мне обращаться к вам, незнакомец?

– Зовите меня Мастер. Что вам угодно?

– Любезный Мастер, однажды, совершая прогулку в лесу, я сделал находку – кинжал с драгоценной рукоятью в виде рыси, и вот…

– Оставьте предисловия, Рогендорф. Вы схватили за руку человека, имя которого уже не имеет никакого значения. Вы должны были донести на него, но не сделали этого, нарушив тем самым то, что вы сами называете долгом. Значит, вы чего-то хотите. Чего же?

Дитмар почувствовал мучительную неловкость – так прямо заговорить об убийстве императора он не мог, а Мастер, похоже, не признавал недомолвок. Сатанист, по-видимому, получал удовольствие от сложившейся ситуации, наблюдая за Дитмаром со все той же иронической усмешкой.

– Иногда мы сами не знаем точно, чего же хотим, Мастер, пока не увидим этого воочию. Пока я хочу только поговорить. Вы еще молоды, богаты, знатны, скажите, чего хотите вы? А что заставляет идти на риск юношей, подобных тому, который оставил мне на память вот это…

Дитмар положил между кубками на стол заранее приготовленный кинжал, сверкнул свет в рубиновых глазах рыси.

– Кинжал против кольца… Ну что ж, я отвечу вам, Рогендорф. Власть, богатство, наслаждения хороши сами по себе, и нет смысла отказываться от них. Многие люди живут только ради этого. Но мы – не люди.

Дитмар сначала остолбенел от такого заявления, а потом искренне огорчился. Вся затея рушилась, он имел дело с явным безумцем.

– Я не сумасшедший, Рогендорф. – Казалось, гость читает мысли хозяина. – Кто есть человек? Животное о двух ногах без перьев? Или существо, созданное тем, кого вы называете своим Богом? Тот, кто именуется создателем, отнял у человека право на познание. Мы вернули себе это право, и мы уже не вполне люди, мы прокляты.

– Чего же вы хотите? – неожиданно для самого себя спросил растерявшийся Дитмар.

– Свободы. Знания. Власти над мировой сферой. Но не вашей, человеческой, власти – эту можете оставить себе, Рогендорф.

«Это меня вполне устраивает, – подумал Дитмар. – Можете оставить себе вашу власть над сферами, а мне – власть над Империей».

– Ну что ж, любезный Мастер, поговорим о власти. Власть Церена преследует вас, не останавливаясь перед пытками и сожжением заживо. Вы не хотите, чтобы изменилось положение вещей? Многие из вас погибли, может быть, вы желаете мести?

– Мы не отвергаем месть, Рогендорф. Мстить можно, вдвое и втрое превышая причиненный недругом вред. Но что вы-то можете добавить к нашей мести?

– А если я помогу вам получить возможность раз и навсегда искоренить угрожающее вам зло, Мастер?

Дьяволопоклонник тускло усмехнулся.

– До какой степени вы человек. Нет зла, как и нет добра. Есть только польза и вред, впрочем, у каждого они свои. Сильный добивается своего, слабый гибнет. Допустим, мы хотели бы смерти императора и уничтожения власти инквизиции. Чем вы можете нам быть полезны и чего хотите взамен?

– Любезный Мастер, раз вы такой поклонник пользы, а не добра, вы должны знать, что полезен может быть любой союзник. Как вы собираетесь подобраться к Гизельгеру? Все попытки до сих пор были безуспешны. Вы не можете сделать этого! Значит, вы не столь уж и сильны?

Дитмар намеренно злил собеседника, надеясь, что Мастер сбросит маску иронического равнодушия.

– У силы есть предел, Рогендорф, но она способна расти. Да, мы пока не достигли желаемого.

«Не так уж и сильна ваша магия», – ехидно подумал Дитмар.

– Кстати, Мастер, почему вы продолжаете снова и снова посылать неопытных мальчишек на смерть? Положим, понятия жалости и сострадания для вас не существует, но разве вы не видите, что это попросту не приносит пользы?

– Это приносит пользу, Рогендорф, слабые и глупые уходят, чтобы их место заняли сильные и умные. Впрочем, я не считаю невозможным использовать посторонних людей. Но… Тут есть одна трудность.

Дитмар насторожился. Вот оно!

– Есть человек, который может взяться за самое безнадежное дело и, что еще более важно, способен выполнить обещанное. Но он не наш. Пока не наш, хотя душою близок к великой тьме, дающей познание. Однако мы не можем предложить этому человеку ту награду, которую он хотел бы получить в обмен на свою помощь.

– Чего же он желает, любезный Мастер?

– Ему нужен дворянский титул, Рогендорф. Мы и тот, кому мы служим по собственной свободной воле, может дать свободу, силу и знание. Может сделать из слепого человека одного из избранных и прозревших. Но он не раздает титулов Империи.