Сто лет Папаши Упрямца

Когда в лейтенанта плюнули, да еще и так обругали, он пришел в ярость: Да ты хоть знаешь, кто я такой?

Да мне, твою мать, все равно! Для меня ты – дезертир!

Командир бригады Не Цзыбинь – муж моей старшей сестры, сказал младший лейтенант, говорил он с хэбэйским акцентом и держался уверенно.

Командир бригады – муж твоей старшей сестры, а командир Ли – мой дядя и командир Бай – мой названый отец! – сказал Папаша Упрямец, он не только постоянно препирался, но еще и любил потрепаться.

Младший лейтенант ответил: Ну, раз уж у нас такая поддержка наверху, где все чиновники друг друга прикрывают, значит, и мы тут внизу тоже все родственники.

Папаша Упрямец произнес: Я хотел сказать, что моя поддержка покруче твоей будет, теперь веришь, что я посмею тебя расстрелять?

Младший лейтенант выпятил грудь: Давай, стреляй! Я – дезертир, это правда, но почему я, почему мы стали дезертирами? У японцев слишком хорошее оружие и огневая мощь, нам их не одолеть.

Упрямец сказал: Ты, мать твою, просто боишься смерти, и какое б ни было у них оружие – это не имеет значения.

Младший лейтенант ответил: А ты, мать твою, встречал когда-нибудь японцев? Если бы ты повоевал с ними и узнал, насколько они жестоки, то разве сам не зассал бы? Ты, мать твою, только и можешь, что тут, в тылу, запугивать нас, китайцев.

Упрямец отошел назад на пару шагов и поднял автомат: Даю тебе тридцать секунд, сам решай – идти тебе в тыл или продолжать атаку.

Примерно через тридцать секунд лейтенант повернулся лицом к японскому артиллерийскому огню и спиной к дулам ружей заградотряда, но вперед не пошел, словно ожидая, что сзади прилетит пуля.

Папаша Упрямец убил младшего лейтенанта с одного выстрела.

Остальные дезертиры как увидели это, так и обделались со страху, застыли на месте, не зная, как поступить.

Папаша Упрямец сказал перепуганным солдатам: Если отступите, то точно умрете, а если пойдете в атаку, то еще есть шанс выжить. Пусть вы боитесь смерти, но вы же мужчины, будьте настоящими китайцами!

Один дезертир ответил: Ты убил нашего взводного, у нас теперь нет командира.

Папаша Упрямец произнес: Сейчас я – ваш командир.

Командир заградотряда и хотел бы его остановить, да неудобно было, и вот дезертиры под командой Папаши Упрямца развернулись и пошли в атаку.

Командир 3-го батальона Гао Хунли и оставшаяся часть его бойцов все еще находились в ловушке на передовой позиции и, угодив в такую переделку, совершенно пали духом. Внезапно он увидел, что дезертиры вернулись, а ведет их какой-то незнакомый военный. Гао словно обрел второе дыхание, воспрял духом и бросился им навстречу. И тут разглядел повязку на рукаве незнакомца:

А заградотряд-то и вправду оказался полезен!

Папаша Упрямец снял повязку: Теперь я – ваш командир взвода. Предыдущего командира я расстрелял.

Командир батальона Гао произнес: Нет, ты сейчас – командир первой роты, командир которой отдал жизнь за Отечество. Заменишь его, а солдаты, которых ты вернул, пойдут с тобой.

Папаша Упрямец сказал: Вы даже имени моего не спросили и сразу назначили командиром роты. А если я погибну? Вы и как звали-то меня не будете знать.

Командир Гао ответил: Папаша Упрямый, когда эта битва закончится, я расспрошу тебя обо всех родственниках до восьмого колена.

Папаша Упрямец увидел, что командиру даже прозвище его известно, пусть и не вполне точно, но и так сойдет. Удовлетворенный, он повел своих солдат в первую роту и принял командование.

В первой роте осталось меньше пятидесяти человек, и вместе с солдатами, которых привел Упрямец, всего получилось семьдесят бойцов. После подсчета личного состава он проверил все оружие и боеприпасы, а потом заново все перераспределил. У каждого должен был быть большой нож и восемь ручных гранат. Папаша Упрямец обратился к солдатам, которые собрались и были уже готовы к атаке: Ножи – резать япошек, гранаты – взрывать артиллерийские позиции, смотрите, кидайте в сторону вражьих орудий, не перепутайте.

В этот момент подошел командир батальона Гао Хунли и попросил: Выдайте мне тоже один большой нож и восемь ручных гранат.

Папаша Упрямец строго взглянул на командира: Вам нельзя.

Почему нельзя?

Потому что вы – командир батальона.

Но сейчас нужен не командир батальона, а солдат, способный сражаться и убивать. Я хочу быть с вами, солдатами, поэтому мне нужны нож и восемь гранат.

Папаша Упрямец произнес: Тогда ладно.

И хотя командир Гао сказал, что командир батальона не нужен, на самом деле это было не так. С его призывами и приказами третий батальон пошел в атаку. Сколько атак было до этого – неизвестно, но эта точно стала последней.

Командир Гао сражался в первых рядах, и Папаша Упрямец бился с ним плечом к плечу, они были словно две повозки, несущиеся бок о бок, или же два мечника на состязании, они прокладывали кровавый путь и служили примером для идущих вслед за ними рядовых. Своими длинными ножами они срубали головы врагов, головы япошек – япошки, как и все люди, были из мяса и костей и не могли устоять, когда их рубили и кромсали. Столкнувшись со свирепыми и стремительными китайскими воинами, готовыми умереть вместе с врагом, япошки были потрясены и напуганы, в результате не смогли оказать сопротивление, побросали оружие и обратились в бегство.

После этой битвы в живых из третьего батальона остались только трое. Если не считать Папаши Упрямца, то двое.

Командир Гао Хунли погиб на поле боя, он был сражен пятью пулями и упал рядом с Папашей Упрямцем.

После уничтожения артиллерийской позиции японцев Папаша Упрямец подошел к телу командира батальона Гао Хунли, чтобы почтить его память. Обращаясь к командиру, который на передовой повысил его в должности, он произнес: Все умерли, и вы умерли, кто еще подтвердит, что я полдня был командиром роты? Из моей роты остался я один. То, что я был ротным, знает Небо, знает Земля, знаем вы да я… Хорошо, возвращаю вам эту должность, будем считать, что вы меня не назначали.

Битва за Тайэрчжуан завершилась, Папаша Упрямец вернулся в заградотряд.

То, что он сам себя назначил командиром взвода, лично повел дезертировавших солдат в атаку бить врагов и уничтожил артиллерийскую позицию японцев, знали все, но никто не знал, что он был командиром роты. Новость долетела до главнокомандующего Ли Цзунжэня, тот вызвал к себе Упрямца и сказал, обращаясь к этому бесстрашному земляку-охраннику:

Когда это я стал твоим дядей? Что-то не припомню я такого племянника.

При разговоре присутствовал начальник Генштаба Бай Чунси, он произнес: Он еще заявил, что я – его названый отец!

Упрямец ответил: Главнокомандующий и начальник Генштаба, если вы считаете, что я этого недостоин, то я заберу свои слова обратно, будем считать, что я просто перднул в воздух.

Все присутствовавшие так и обмерли от страха.

Главнокомандующий Ли Цзунжэнь сказал сердито: Ты слишком уж громко перднул, только председатель комитета Чан Кайши не знает о случившемся. Куда такое годится?

Папаша Упрямец ответил: Пусть главнокомандующий вынесет решение.

Ли Цзунжэнь был сконфужен и только махнул рукой: Возвращайся откуда пришел.

Бай Чунси заметил, что Ли Цзунжэнь рассержен был не по-настоящему, но вот смущение и неловкость его были искренними. Он посмотрел на Ли Цзунжэня и Папашу Упрямца и сказал последнему: Тогда давай, иди ко мне.

С этого момента Папаша Упрямец действительно повсюду следовал за Бай Чунси и служил при нем во взводе охраны. Таким образом, Папаша Упрямец был к нему ближе, чем к Ли Цзунжэню, и всего на шаг дальше, чем личный телохранитель. Куда бы Бай Чунси ни отправился, Папаша Упрямец почти везде следовал за ним. Вместе с командиром он участвовал в многочисленных сражениях, вот так и прошло 11 лет – с 1938 по 1949 год.

В 1949 году Народно-освободительная армия отправилась на юг, и подобно тому, как осенний ветер единым порывом сметает опавшие листья, нанесла сокрушительный удар вооруженным силам Гоминьдана. 3-й корпус под командованием Бай Чунси терпел поражение одно за другим, из Дунбэя – северо-восточного Китая – они отступили в Хэнань, оттуда – в Хунань, а дальше – в Гуанси, в свое «родовое гнездо».

Битва при Хэнбао стала ключевой для защиты армией Гоминьдана небольшой части южных и центральных регионов. Если проиграть эту битву, то придется отступить в Гуанси, а к югу от Гуанси уже море; если и дальше отходить, то солдаты будут уже не солдаты, они превратятся в бездомных собак, сброшенных в воду, которым не суждено выбраться на сушу и начать новую жизнь.

7-я армия 3-го корпуса гоминьдановской армии состояла сплошь из земляков Бай Чунси – уроженцев Гуанси, это были хорошо вооруженные, бесстрашные и умелые воины, поэтому их называли «Стальной седьмой отряд». Бай Чунси возлагал на них все надежды.

Момент был напряженный, критический, поэтому, возможно, Бай Чунси и пришлось прибегнуть к тому же методу, что и во время битвы при Тайэрчжуане, – к созданию заградотрядов. Он направил в них надежных бойцов своего охранного батальона, кого-то в качестве рядового, а кого-то – командиром.

Папаша Упрямец был направлен в 171-ю дивизию седьмой армии командиром заградотряда.

Командира 171-й дивизии звали Чжан Жуйшэн, родом он тоже был из Гуанси. Глядя на крепко сбитого Папашу Упрямца, Чжан произнес на родном наречии: Пожалуйста, постарайся, брат, победа или поражение в этой битве зависят от вашей силы!

Папаше Упрямцу эти слова пришлись не по нраву, они напомнили ему слова командира бригады Не Цзыбиня. Он посмотрел прямо в лицо командиру дивизии, который, казалось, сбросил с себя всякое бремя ответственности: Меня просишь? А ты-то, командир дивизии, для чего тогда нужен? Я – слежу за дезертирами, а не командую боевыми действиями. Ты тут командир. Выиграем, так это твое умелое руководство, а проиграем – значит, командуешь плохо. Я всего лишь пришел на подмогу.

Командир дивизии Чжан Жуйшэн выслушал эти слова, хотя ему и было неприятно. Поскольку Папаша Упрямец все-таки был человек лично от Бай Чунси, да к тому же еще и земляк, поэтому командир дивизии проявил уважение и поприветствовал его.

Он обратился к строптивому Папаше Упрямцу:

В 171-й дивизии более шести тысяч солдат и офицеров, они все – наши земляки из Гуанси, надеюсь, вы не убьете кого-то по ошибке или по ложному обвинению, когда начнете карать дезертиров.

Папаша Упрямец ответил: Я много лет сражался не на жизнь, а на смерть и понимаю ситуацию лучше, чем вы.

171-я дивизия обороняла район Чжацзян близ Хэнбао. Упрямец находился в пятистах метрах от основной передовой позиции и там установил линию охранения. Это означало, что никто не должен переходить эту линию, нарушителям прилетит по законам военного времени, то есть их расстреляют на месте.

Битва началась. Сначала артиллерийский огонь Народно-освободительной армии обрушился на позиции 171-й дивизии, издалека это выглядело так, будто пельмени бросали в кипящую воду. Папаша Упрямец видел, как тела его земляков разрывает в клочья, и порой части тел падали прямо перед ним, от чего каждый раз сжималось сердце. Эта душевная боль за погибших соотечественников сильно отличалась от той, которую он испытывал по отношению к жертвам войны с японцами. Те, кто умер за победу над Японией, отдали свои жизни не напрасно, и к душевной боли примешивалось уважение. А тут, на гражданской войне, свои убивали своих, эти смерти были незаслуженными, вот почему кроме боли в сердце рождалась еще и жалость. После артподготовки Народно-освободительная армия пошла в атаку, а правительственные войска сопротивлялись как могли. Две враждующие китайские армии бились отчаянно, не на жизнь, а на смерть, схватка велась исключительно жестоко.

И вот в 171-й дивизии появились дезертиры.

Группками по двое, по трое, словно плывущие по реке коряги, появлялись они перед заградотрядом и сами останавливались, как будто на их пути возникала плотина. Они не пытались прорваться через заградительную линию, а только надеялись, что заградотряд пропустит их и они пройдут, как корабль через шлюз; это было бы замечательно, но невозможно. Лица бойцов заградотряда – как единый монолит, черные дула направлены на дезертиров, они ждали лишь приказа командира, чтобы нажать на спусковой крючок. Дезертиры не хотели умирать от их ружей, но и возвращаться на верную смерть тоже не желали и потому стояли там, покорясь судьбе и словно ожидая, что из камня вдруг вырастет цветок.

Папаша Упрямец не отдавал приказа сделать предупредительный выстрел и не расстреливал никого, он будто забыл, что он – командир, и невозмутимо застыл на месте, словно каменный лев-страж.

А дезертиров становилось все больше и больше, они прибывали, как покусанные волками, изгнанные со своих пастбищ овцы. Кто не пострадал, поддерживали раненых, некоторые опирались на ружья как на костыли, а другие просто их побросали. Эти бежавшие без оглядки с поля боя солдаты и офицеры думали только о спасении своей жизни. Они притормаживали возле заградительной линии и останавливались, как школьники, топчущиеся перед учителем с линейкой в руке.

Многочисленные эти дезертиры ругались на все лады, кричали, что им больно, что они умирают, и всё по-гуансийски, они даже стонали с южным акцентом. У Папаши Упрямца аж потеплело на душе, и сочувствие и жалость усилились. Всегда непреклонный, вдруг он заколебался, растаял, словно лед в тепле возле очага. Не в силах сдержать чувства, он крепко выругался на родном наречии:

Ай па ме коу тай тангви, cоу теу па, паге ма ган! (Твою ж… мои дохлые яйца, бегите! Возвращайтесь домой!)

Услышав это, дезертиры поняли, что начальник заградотряда – их земляк, они испытали облегчение и возрадовались. Они двинулись вперед и пересекли заградительную линию, словно мигрирующие животные – реку, а потом умчались прочь. Папаша Упрямец стрелял в воздух, не двигаясь с места, как будто был недоволен тем, что дезертиры бегут недостаточно быстро, – и в то же время он вроде бы и выполнял свои должностные обязанности.

Первая волна дезертиров словно пробила брешь в плотине. Это была даже не брешь – как будто открыли ворота шлюза и пустили воду. За первой волной хлынула следующая, которая, естественно, тоже успешно прошла вперед.

Папаша Упрямец сказал своим подчиненным из заградотряда: Вы тоже бегите, если не хотите умереть.

Весь заградотряд ласточками разлетелся в разные стороны.

Прибежал командир дивизии Чжан Жуйшэн с двумя охранниками. Полы его мундира были распахнуты, оголяя живот, фуражка съехала набок, но в руках он сжимал пистолет. При виде одиноко стоящего Папаши Упрямца командир спросил: А твои бойцы?

Папаша Упрямец ответил: Убежали.

А ты почему остался?

Папаша Упрямец сказал: А почему я должен убегать?

Командир произнес: Если ты сейчас не убежишь, тебя возьмут в плен солдаты Народно-освободительной армии.

Упрямец ответил: В плен я не сдамся!

Ну, тогда ты героически погибнешь, тебе выбирать, отозвался командир.

Комдив уже собрался уходить, как вдруг кое о чем подумал и приказал своим охранникам раздеться, чтобы поменяться с ними одеждой. Те поспешно сняли с себя одежду, чтобы командир выбрал, какая ему впору; казалось, в этот момент, когда жизнь и смерть решаются, они получали удовольствие, переоблачившись в командующего.

Папаша Упрямец сурово прикрикнул: А ну стоять! Двинетесь – стрелять буду!

Командир дивизии и оба его охранника обернулись и увидели наведенное на них дуло автомата.

Одевайтесь-ка, да каждый в свое, произнес Папаша Упрямец, он повел дулом автомата, и все поняли намек. Поняли они и то, что Папаша Упрямец жестокий человек, поэтому надели каждый свою одежду.

После этого Папаша Упрямец сказал охранникам: Уходите.

Командир, глядя на удаляющихся охранников, спросил: А как же я?

А вы остаетесь.

Почему?

Вы – командир дивизии.

Дивизии? Командир горько усмехнулся. Из шести с лишним тысяч человек кто-то погиб, кто-то сбежал. Я тут один, какой из меня командир дивизии.

Поэтому вы и должны остаться.

Я спрашиваю тебя – зачем мне оставаться? С минуты на минуту вся наша армия будет разгромлена, а в плен я попасть не хочу. С моим командирским званием плен – это верная смерть.

Вы не здесь будете ждать, а пойдете со мной.

Куда?

Папаша Упрямец ответил: К главнокомандующему Баю для объяснений.

Командир Чжан Жуйшэн ошеломленно уставился на Упрямца как на идиота: У тебя что, крыша поехала?

Нет.

Если крыша на месте, то что же ты с ума сходишь? Тебя в башку ранило? Не стыдно являться к командующему Баю? Что можно тут объяснять?

Говоря по правде, мы пойдем, чтобы ответить за свои действия, сказал Папаша Упрямец. Мы оба виноваты. Вы плохо руководили, а я отпустил дезертиров. Вы понесете ответственность за ваши действия, а я признаю свою вину.

Ты понимаешь, что это означает самим искать свою смерть? – произнес комдив.

Смерть или нет – идти все равно надо. Командующий Бай ко мне хорошо относился, к вам тоже.

Я не пойду.

Нужно идти. Я приказываю вам идти со мной.

У тебя нет полномочий приказывать мне!

Есть, сказал Папаша Упрямец. Он знаком показал командиру дивизии свои шевроны заградотряда. Я могу приказывать любому, кто пытается сбежать во время сражения, включая и вас.

Почему ты отпустил столько дезертиров, а ко мне привязался и не отпускаешь?

Потому что они – солдаты, они как лошади. Лошади – ни в чем не виноваты, поэтому я выпустил их на волю. А вот вы – командир, на самой высокой должности, то есть тот, кто ездит на лошадях и ходит за ними. И если лошадь от вашего недогляда помрет или сбежит, разве не надо держать ответ перед хозяином? Ответьте мне.

Комдив заколебался, словно слова Папаши Упрямца проняли его.

Если сейчас не уйти, мы точно станем пленниками коммунистов, произнес Папаша Упрямец.

Невдалеке уже клубилась пыль, и воздух сотрясали воинственные крики.

Командир оценил ситуацию и сказал: Пошли.

Они шли плечом к плечу, размеренным шагом, словно два поссорившихся брата, имеющие одну цель. На поясе у комдива висел револьвер, а у Папаши Упрямца на шее болтался автомат, казалось, что никто ни на кого не нападает, и они вроде и боятся смерти, а вроде и нет.

Однако даже если бы они бежали, все равно доложить командующему Бай Чунси они бы уже не успели. Армия коммунистов заняла позицию, уничтожила прикрытие и бросилась в погоню, словно стая волков, окружившая нескольких овец.

Так Папаша Упрямец и командир дивизии Чжан Жуйшэн стали пленниками Народно-освободительной армии.

В Народно-освободительной армии с пленными хорошо обращались. Кто был готов вступить в их ряды, тех приветствовали. Кто хотел вернуться домой, тем давали денег на дорогу и отпускали. Папаша Упрямец выбрал вернуться домой.

Так совпало, что заместитель командира роты, отвечавший за решение судьбы пленных, был тоже из деревни Шанлин, и звали его Вэй Чжэннянь. Ему было всего восемнадцать лет, а Папаше Упрямцу – двадцать девять. Когда они впервые столкнулись, то не узнали друг друга, потому что Упрямец уехал из дома давным-давно, и оба они с той поры сильно изменились. Однажды Вэй Чжэннянь проводил для пленных рядовых солдат урок политподготовки, и говорил он на нормативном китайском. Когда он упомянул о том, что тоже был солдатом гоминьдановской армии и потом сложил оружие, да не один, а вместе со своей ротой, Папаша Упрямец выругался по-чжуански: вот ведь, мол, какое мелкое и наглое яйцо. После занятия Вэй Чжэннянь отвел Папашу Упрямца в сторону и произнес на чжуанском: Ты ж меня обругал!

Папаша услышал родное наречье и тут же спросил: Откуда ты?

Вэй Чжэннянь ответил: Дуань.

А в Дуане откуда?

Из Цзинчэна.

А там откуда?

Шанлин.

Так и я из Шанлина!

А чего ты тогда меня не признаёшь?

А ты чей сын?

Вэй Гуанцю.

О! Я вспомнил! Когда я пошел служить, ты был еще совсем мелким. А сейчас ты вырос, изменился. Да и я изменился.

Это тебя называли Папаша Упрямец?

Да, это я.

Ты такой молодой, а уже Папаша, вот это круто!

Потому что я постоянно со всеми препираюсь.

Я советую тебе перейти на нашу сторону, вступить в Народно-освободительную армию.

Нет, я хочу домой.

Почему?

А почему нет?

Служить в Народно-освободительной армии хорошо, есть перспективы.

Это потому что ты в девятнадцать лет уже стал заместителем командира роты?

Я стал заместителем командира роты, потому что совершил подвиг, а не потому, что купил эту должность.

Если уж о подвигах, так у меня их больше.

Твои подвиги – это убийства солдат Народно-освободительной армии?

Я убивал япошек. Был в битве при Тайэрчжуане, в деревне Люцзяху, в бою, где были уничтожены артиллерийские позиции японской армии, давай же проверь, был ли я там?

Я знаю, что ты отпустил многих гоминьдановских дезертиров.

А как иначе? Если бы они продолжали драться с вами, полегло бы еще больше народу.

Если ты вступишь в Народно-освободительную армию, то будешь нашим, своим.

Я вернусь домой, стану простым крестьянином, разве не буду я тогда тоже вашим?

Когда два жителя деревни Шанлин встретились на чужой земле и давай спорить, костерить друг друга да пререкаться, разве это не радость? Ни один не мог переубедить другого. Недолго они пробыли вместе, а потом разошлись, и каждый пошел своей дорогой.

Эту историю про то, как Папаша Упрямец случайно встретился с односельчанином Вэй Чжэннянем, я услышал от другого участника событий – собственно Вэй Чжэнняня, – когда уже стал взрослым. Это произошло в 1990 году, он тогда занимал пост секретаря окружного парткома города Цзиньчэн, а я пришел к нему брать интервью. Я был специальным корреспондентом журнала «Партийная дисциплина», и когда задавал вопросы касательно неподкупного правительства, дополнительно спросил о его общении с Папашей Упрямцем. Главное, что я хотел узнать: говорил ли Папаша ему те самые слова. И этот отличившийся в бою шанлинец, достигший выдающихся политических результатов, сказал:

Он был упрямый, но пыль в глаза не пускал.

Я произнес: Если бы Папаша Упрямец вас послушал и вступил в Народно-освободительную армию, возможно, сейчас он стал бы чиновником, как вы. Может, выше по должности, а может, и ниже. Одним словом, точно не был бы простым человеком.

Вэй Чжэннянь ответил: А мог и погибнуть на поле боя. Сейчас он жив и здоров, и это замечательно.

И то верно, сказал я.

Вэй Чжэннянь произнес: Жизнь мимолетна, у кого она была хорошая, а у кого – нет, сейчас сложно сказать, это мы узнаем в день смерти. Когда Вэй Чжэннянь говорил эти слова, ему было пятьдесят шесть. В шестьдесят он вышел на пенсию, затем попал в тюрьму за экономические преступления и просидел там семь лет. Весной 2020 года Вэй Чжэннянь скончался в деревне Шанлин в возрасте восьмидесяти восьми лет.

Папаше Упрямцу сто лет, и он все еще жив.

Глава 3

Кастрация

Поначалу Папаша Упрямец кастрировал свиней, кур, овец, но не трогал быков.

В 1950 году, вернувшись из плена в Народно-освободительной армии, тридцатилетний Папаша Упрямец приехал домой, в Шанлин, и стал простым крестьянином. В четырнадцать лет он ушел в армию и семнадцать лет не возвращался в родные края. Но теперь он решил пустить корни и решительно и бесповоротно остаться тут навсегда.

Семья Папаши Упрямца была бедной, она состояла из восьми человек: дедушка, бабушка, отец, мать, два младших брата, младшая сестра и он сам. Но при разделе земли ему ничего не досталось, потому что он служил в гоминьдановской армии. Папаша Упрямец рассердился, считая это несправедливым. Он ездил в деревню, чтобы привести свои аргументы, ездил в волость, но на самом деле никаких аргументов не приводил, а просто скандалил. И чиновникам деревенского уровня, и волостным он талдычил одно и то же: во-первых, я не выбирал, становиться ли мне солдатом Гоминьдана. Встреченный мной отряд накормил меня, так я и присоединился к ним. Когда я только стал солдатом, Гоминьдан воевал с Японией, верно? А позже, когда Гоминьдан начал борьбу уже с Коммунистической партией, что я мог сделать, чтобы они не сражались? Во-вторых, за восемь лет антияпонской войны и четыре года гражданской у меня много заслуг, я зарубил, застрелил, взорвал как минимум десять с лишним японских чертей, а в солдат Народно-освободительной армии я ни разу не стрелял, проверьте, если не верите! В-третьих, я вернулся домой и стал крестьянином, а вы мне землю не выделяете, это все равно как не выдать солдату оружие, где же такое видано!

У деревенских и волостных кадровых работников на все нашелся ответ-опровержение: во-первых, Гоминьдан, в конце концов, – это реакционная клика, и служить им было неправильно; во-вторых, сколько ты там япошек убил, нам все равно, а что в солдат Народно-освободительной армии не стрелял, мы не верим; в-третьих, земля уже распределена, для тебя ничего не осталось, будем считать, что тебе просто не повезло.