Демоны Петербурга

Я снял с себя больничную одежду, сбросив на пол. Мог бы помыться и дома, но сильно пропах и хотел выйти на улицу свежим. Подошёл к зеркалу без оправы, висящему на холодной белой кафельной стене, посмотрел в него. «Ну и рожа!» – разочарованно подумал я, глядя на синяки и мешки под глазами – результат повышенной нагрузки на почки в период активного медикаментозного лечения. Криво побритый дешёвым станком, усталый и измождённый. Взгляд потухший. Затылок осмотреть не смог, не было второго зеркала. На груди желтеют пятна, сам весь отёкший от постоянного лежания. Хорошо хоть пролежней нет – думал я, глядя на своё отражение.

Мылся я медленно и с наслаждением, думая о том, как же иногда мало нужно человеку, чтобы почувствовать себя удовлетворённым. Затем кое-как вытерся маленьким казённым вафельным полотенцем и вернулся в палату. Моя медсестра подошла вместе с лечащим врачом. Врач отдал мне выписку, осмотрел меня ещё раз на всякий случай, и сказал:

– Ну всё, вы можете собираться и идти. Очень надеюсь, что вы сюда больше не попадёте в подобных обстоятельствах, – он внимательно посмотрел на меня. В этот момент я так же внимательно изучал исходящий от него серебристый свет. Наполненный, плотный, гармоничный. Сильный человек. Находится на своём месте, сбалансирован, оттого и излучает уверенность и что-то такое… надёжное? А вот медсестра – блёклая женщина в годах с мутными, практически полузакрытыми глазами, мне не понравилась. Жизнь в ней будто бы еле теплилась, и поток, уходящий наверх, был практически незаметен. Равно как и окружающий её ореол – также едва ощутим. Я пытался понять, в чём дело. А затем меня осенило – будто кто-то вбил в голову чёткую мысль: эта женщина, по всей видимости, была тем самым фантомом, о котором говорила Мария. Её существование в обличии полого тела без души было необходимо как раз для выполнения примитивной механической работы для обслуживания этой больницы в течение жизни, так мне это виделось. Я не был уверен в этом на сто процентов, потому как мозг упорно боролся с засевшими в нём противоречиями, но подсознательно ощущал что-то подобное…

Я поблагодарил врача и медсестру, пообещав в ближайшие дни занести что-нибудь эдакое, и спросил, есть ли в больнице какие-то вещи вот на такой случай – приехал я сюда в заляпанном грязью и кровью халате, и больше у меня из одежды ничего не было. Мне достаточно быстро притащили откуда-то спортивный костюм из разряда «возьми, убоже, что нам не гоже», и в нём я вышел на улицу, сгорая от стыда.

На дворе стоял ноябрь. В этот месяц Питер особенно отвратителен. Холодно, серо, мокро. Поёжившись и взглянув в тяжёлое свинцовое небо, по которому неспешно плыли тёмные, готовые пролиться дождём облака, я пошёл медленным шагом, прислушиваясь к своим ощущениям, в сторону метро. Мой лечащий врач, понимающе вздохнув, ещё на выходе снабдил меня суммой, достаточной для проезда на транспорте, так как дойти до своего дома, да ещё и по холоду, я бы точно не смог.

Я шёл, глядя на тоскливые пейзажи родного города, и чувствовал в этот момент то, чего раньше совершенно не замечал – тяжёлые, тягучие, неприятные энергии, исходившие от него. Город не стал другим, вовсе нет. Обострилось именно моё чувствование. Я глядел на обшарпанные серые стены и тёмные подворотни, из которых разило мочой, на торчащие наружу узловатые корни немногочисленных деревьев, пытающихся уместиться на крошечных пятачках земли в неприветливом пространстве, в котором нет места для природы. На трещины в камнях, проржавевшие трубы и облупившиеся металлические ограды, выкрашенные непременно в чёрный или тёмно-зелёный цвет. На унылые коричневые рамы в окнах ещё более унылых на вид старых домов, покосившиеся козырьки парадных, серую воду многочисленных в этом городе рек и каналов, прибивавшую к гранитным плитам грязно-бурую пену и мусор… Это был город-склеп. Я чувствовал, как веет смертью и страданиями из тянувшихся вдоль дороги чёрных окошек подвалов. Казалось, сейчас из-за угла покажется какая-нибудь мрачная похоронная процессия, которая пройдёт молча мимо, волоча сани, а поверх них будут лежать умершие от голода истощённые люди. Такое чувство тоски и безысходности навевал на меня рано постаревший Петербург глубокой осенью. Краски лета и красота его в период с мая по сентябрь давно уже ушла в воспоминания, и северная столица будто погрузилась в анабиоз до следующей весны. Как хорошо было здесь жить весной и летом, и как ужасно я переносил, особенно в последние годы, осенний и зимний периоды. Даже не из-за холодов, а из-за унылой серости, когда выходишь на улицу в разгар дня – а на небе, в пепельного цвета мареве, едва проглядывает бледный диск солнца, а иной раз нет и его. Неудивительно, что мой город был одним из лидеров в стране по суициду, алкоголизму и наркомании.

Добравшись до своего дома, я направился в арку, ведущую во двор. Перед входом сердце будто пыталось вырваться из груди. Пришло какое-то щемящее чувство тоски, в висках запульсировало. Я стоял, не решаясь сделать шаг в темноту двора, хотя мне было очень холодно, а на улице начинался дождь. Ледяные капли забарабанили по крышам, вода начала проникать мне за шиворот, а я так и стоял, как истукан, не в силах двигаться. Слишком свежи были мои воспоминания о последнем дне, наполненном скорбью.

Где-то во дворе громко взвизгнула дверь в парадную, нарушив сгустившуюся тишину скрипом ржавых петель, и навстречу со двора вышел незнакомый мне человек, ёжась от холода и прячась под зонтом. Его появление каким-то необъяснимым образом вырвало меня из прострации, будто сказав, что жизнь продолжается, и вот они, люди. Я шагнул в полумрак двора-колодца.

На том месте, где я лежал, не было ни единого пятнышка крови. Затерлись и исчезли за недели непрестанных ливней, по всей видимости. Я постоял немного в раздумьях. В этот момент меня трясло от пережитого нервного напряжения, а из глаз катились слёзы. Спустя несколько минут я наконец пошёл к двери в парадную, последний раз взглянув в сумеречное небо. Сверху всё так же, как и в тот злополучный вечер, практически невидимыми иглами на землю падали капли. Более крупные и более холодные, чем в октябре, но всё так же навевавшие тоску.

Я подошёл к невзрачной серой двери, развернувшись и бросив прощальный взгляд на двор. В темноте под навесом, на противоположной стороне, нарушением однородного тёмно-серого цвета покрытой штукатуркой стены, появился чёрный силуэт незнакомого мне человека, который будто стоял и наблюдал за мной, закутавшись в длинный плащ. Фигура не двигалась, и мне стало не по себе. Однако я не стал заострять на этом внимание, просто предположив, что какой-то прохожий всего лишь прячется от дождя под козырьком, и вошёл в парадную.

Поднявшись на свой этаж и ощущая, что я смертельно устал, а ноги мои болят, да и просто отвыкли от ходьбы, я решил, что мне срочно нужен отдых. Ужасно хотелось спать. Подошёл к двери в свою квартиру. Помню, что в тот вечер я просто её захлопнул, уходя, и сейчас опасался, что квартира разграблена. Опустил ручку, дверь поддалась и открылась, и я оказался на пороге своей квартиры. Интересно, думал я в тот момент, как любой дом имеет свой собственный запах, и принадлежащую мне квартиру я бы определил именно по нему вслепую среди тысяч других. Пахло чем-то родным, и мне казалось, что моё жилище встречает меня.

В прихожей включил свет и обнаружил, что всё на месте, и за время моей реабилитации в стационаре здесь никого не было. Облегчённо выдохнул, потому как идя домой, уже рисовал в голове беспокойные картины разгрома и запустения. Но нет, обошлось.

Несмотря на то, что была середина дня, по черноте за окном казалось, что уже глубокий вечер, настолько сильно небо заволокло тяжёлыми грозовыми облаками. Я прошёл в полумрак жилой комнаты, посмотрел на висевшие на стене часы. Они по-прежнему стояли, показывая время, когда я получил дурную весть, последнюю в той жизни, что была окончена в момент падения на асфальт. Быстро раздевшись и кинув скомканную чужую одежду в угол, я упал на кровать и практически моментально заснул.

***

Сон был крайне беспокойным и прерывистым. Можно даже сказать, что я находился в пограничном состоянии сознания, на кромке бодрствования и отдыха. Перед глазами постоянно плыли какие-то картины, а светящиеся существа грузили в меня какую-то информацию или навыки. В какой-то момент меня начало трясти, как при лихорадке, и тело казалось словно наэлектризованным – настолько сильно меня с ног до головы пронизывали странные мелкие вибрации, усиливавшиеся с каждой минутой. Сколько времени я провёл в таком состоянии – сказать я не мог. Пару раз открывал глаза, но видел на стене лишь вставшие часы, а за окном – всё тот же тёмно-серый грозовой пейзаж. Вставать с кровати, чтобы перепроверить, мне не хотелось, да и не было в этом никакого смысла, в сущности. Что бы это изменило в тот момент?

Я не понимал, что со мной происходит, и зачем всё это, хотя и чувствовал важность события и принимал происходящее как безоговорочную божественную манифестацию. По крайней мере, я старался так думать. В какой-то момент я решил позвать Марию, которая была со мной с самого начала, чтобы понять – отзовётся ли она на мой зов. Потому как уже много дней я не ощущал её присутствия и она не говорила со мной.

– Мария? Ты здесь? – спросил я, – если ты здесь – ответь!

Спустя несколько секунд картинка перед глазами исказилась и начал проявляться уже знакомый образ в белых одеждах. Моя собеседница явилась на зов.

– Да, я здесь, – спокойно ответила она, – что тебя беспокоит?

Я до конца не верил, что мне удастся войти с ней в контакт так легко и быстро, и позвал её больше для того, чтобы просто перепроверить подобную возможность. Потому удивился.

– Скажи, что происходит, и что мне делать дальше?

– Делать? Да ничего не делать. Живи, радуйся, верь. Остальное позже придёт. Всему своё время, – так же спокойно ответила она.

– А к чему меня готовят? И что в меня загружают каждый день и ночь? – спросил я.

– Тебя готовят к выполнению твоего предназначения. Процесс ускорился, потому как событийный ряд уже запущен во времени, и скоро тебе предстоит сделать то, что ты должен.

– А что я должен делать? В чём мое предназначение? – Я до сих пор не мог понять, что от меня хотят невидимые и неосязаемые кукловоды.

– Скоро узнаешь. Пока не время. Ты ещё не готов.

– А если я не хочу? И не буду делать то, что мне навязывают со стороны?

– Ну, тогда не будет смысла в твоём нахождении здесь, – ответила Мария, – и тебя выключат из игры. Я тебе уже говорила об этом. Что из этого получится – ты уже видел, сам был там.

– По всему выходит, что свобода воли – ложь? Мне дают только иллюзию выбора? – Моё удивление вмиг сменилось негодованием.

– Ну почему же? Выбор есть. Да, в твоём случае можно это воспринимать как иллюзию. Что бы ни произошло – ты же сам этого хотел. Твоя душа хотела. Выполнить глобальное предназначение, чтобы войти в вечность. Ты ещё не понимаешь, насколько много тебе предлагается. Бесконечно много.

– А мне не нужно много! – Возразил я, – мне достаточно малого, но пусть это малое будет только моим и больше ничьим.

– Ты уже видел полых. Фантомов. Людей без души. У них ничего нет там, за чертой. И ты ещё увидишь тех, кто падает – быстро ли, медленно – неважно. Итог один. И увидишь тех, кто барахтается бесцельно, проживая сотни и тысячи жизней в стоянии на месте без возможности уйти домой. Ты этого хочешь? Их участь незавидна. Ты просто не понял. Твоё сознание слишком узко. Чтобы прийти к истине, просто начни с принятия.

– Я хочу, чтобы от меня отстали. Мне всё равно, что будет потом. Но я не хочу попасть в Бездну, равно как я не хочу быть вовлечённым в ваши игры.

– Это невозможно, – отрезала Мария, – твоя душа заявила миру о том, что ты колдун, ещё задолго до твоего рождения. Я понимаю твои эмоциональные всплески и постоянные качели. Но и ты пойми: крепкое дерево с сильными корнями не прорастёт в парнике. Ему нужны ветры, камни и враги. Только так оно становится крепким. Пепел и алмаз созданы из одного и того же вещества. Сильные личности рождаются в наиболее суровых условиях. А будь у тебя всё хорошо – к каким осознаниям ты бы пришёл?

Я задумался. В том, что она говорила, была и логика и, наверное, даже истина. Вот только я не был готов к тому, чтобы принять свою жизнь такой какая она есть. Мария будто прочитала мои мысли и сказала тихим и спокойным голосом:

– Ты задаёшь себе вопросы – почему именно ты, почему у тебя так всё плохо, и ты начинаешь сравнивать себя с другими. Забывая о том, что в лесу есть и сосна, и крапива, и грибы, и клюква на болоте. Всему своё место. И твоя жизнь – она идеальна просто потому, что она твоя. Не нужно сравнивать себя с кем-либо. Просто принимай. Твоя душа слишком сильна, твоё предназначение огромно. Радуйся этому. Ты прорвёшь круг – то, что вы называете колесом Сансары – и уйдёшь наверх в тысячу раз быстрее, чем те, кто не наработал подобного опыта.

– Хорошо, – так же тихо ответил я, – когда я узнаю своё предназначение, что мне делать и зачем я здесь? Я хочу покончить с этим как можно быстрее.

– Не сейчас. Ты ещё не готов, – терпеливо пояснила Мария в очередной раз и исчезла, оставив меня наедине с самим собой и своими тяжёлыми и тревожными мыслями.

Я встал с кровати и наконец смог побродить по дому, в котором давно не был. Подошёл к настенным часам. Прокрутил вороток на задней стороне и стрелки вновь ожили и зашагали. Выставил время, сверившись с цифрами на экране телефона. Девятнадцать часов, девятнадцать минут. Хмыкнул, вспомнив, что зеркальные числа постоянно видят на циферблатах те, с кем, согласно учениям нумерологии ещё со времен Пифагора, таким образом разговаривает пространство. Но человек для того, чтобы неведомая сила заставляла каждый раз именно в определённое время смотреть на часы, отрывая взгляд и внимание от повседневных дел, должен быть достаточно чуток духовно. Я себя к просветлённым людям не причислял, по большому счёту, хотя по сути своей и был мистиком и верующим. Однако же в падении и духовной деградации последних лет рухнул вниз настолько глубоко, что решительно не верил, что со мной тонкие планы начнут хоть как-то разговаривать подобным образом.

Я отошёл от стены и заметил на книжном стеллаже нашу семейную фотографию. С неё на меня глядели улыбающиеся лица. Оттого ещё печальнее было смотреть на небольшой прямоугольник с изображением давно ушедших из моей жизни людей. Сердце защемила тоска, и я в этот момент едва сдерживал слёзы. Настроение было испорчено окончательно. Не хотелось ничего, кроме как напиться.

Отложив фотографию, про которую даже успел забыть в последнее время, я окинул взглядом свой дом. Тишина и темнота, спустившиеся на вечерний осенний город, погрузили во мрак то место, в котором я жил уже много лет. Лишь только взведённые настенные часы, как немое напоминание о том, что я по-прежнему жив, едва слышно отбивали секунды. Точно и беспристрастно. И этот тусклый ночник возле кровати, едва освещавший угол в котором он стоит.

Остановился в полумраке комнаты напротив книжного шкафа. Мне не хотелось зажигать свет, я чувствовал, что он моментально вернёт меня в повседневность и обыденность. А в тишине залитого полумраком помещения сохранялось какое-то уединение и личное пространство.

Провёл пальцами по корешкам книг, едва различая названия. Моя личная библиотека – моя гордость. Книг было немало, и подбирались они особо тщательно и с большим трудом в течение многих лет. Дошёл до полки с философской и эзотерической литературой. Интересовался я в своё время оккультными науками, было дело. Парацельс, Штайнер, Клизовский – всё на месте. Множество последователей антропософии. Ну и «Роза мира», куда же без неё! Интересно, мои мистические искания в итоге привели меня к той точке, в которую я пришёл, проживая повседневную жизнь в поисках, восходящих к эсхатологическим и космогоническим мифам? Или, наоборот, из-за того, что я должен был прийти в эту точку по предначертанной заранее дороге, я и интересовался подобными вещами? Хорошие интересы у служащего прокуратуры, ничего не скажешь, нетипичные. А самое интересное то, что, побывав за чертой, я обнаружил, что половина написанного – совершенно невозможный бред. Но другая – будто голос незамутнённого сознания, несущего истину. Одной из опаснейших ловушек духовного поиска является именно следование по ложной дороге, уводящей в сторону – это я точно уяснил для себя в определённый момент своей жизни. И отсечь истину от лжи – дело максимально трудное. Поэтому лучшим, как мне казалось до некоторого момента, сценарием было следование к Богу в вере и принятии, и не более того, без излишних размышлений. Просто прожить жизнь, пройти её уроки, и не ломать голову над писаниной всевозможных оккультистов и учителей, которые заблуждаются не меньше нашего, но только гораздо страшнее. Хотя головой я это всё понимал, но душой – нет. Слишком сильна у меня была обида на жизнь и на судьбу с её подлым и жестоким сценарием.

Справа на полке стояла стопка виниловых пластинок. Я был большим фанатом старых проигрывателей. Звук от проигрываемых пластинок казался более живым и ясным, что ли. Хотя я и не игнорировал наушники в телефоне, но классику предпочитал слушать именно в виниле. Перебрал вертикально стоящую стопку пальцами. Клод Дебюсси, Морис Равель, Франсуа Куперен… «Да уж, даже государственные служащие иногда не чужды романтизму», – подумал я, горько усмехнувшись. Затем окинул взглядом комнату в каком-то машинальном, бессознательном поиске артефактов прошлой жизни, отстоящей от нынешней до того злополучного вечера, будто две абсолютно отличные друг от друга судьбы, которые не пересекаются между собой и проходят в совершенно разных плоскостях. Зацепился за висящие на стене в ряд три репродукции Клода Лоррена – одного из мастеров классического пейзажа и моего любимого художника, блестяще передававшего в своих произведениях игру света и тени. Раньше я не понимал, чем он меня так восхитил до самых глубин, хотя его полотна были, безусловно, потрясающими. А сейчас, глядя на падающий на них тусклый свет и даже с трудом различая небольшие детали, я вдруг понял: мастер просто оживлял мою жизнь своими удивительными цветами и красками, внося какое-то контрастное разнообразие в молчаливо серую обыденность каждого дня, похожего на предыдущий и последующий. Любого человека, хотя бы мало-мальски чуткого, иногда одолевает ощущение, будто душу уносит куда-то очень далеко, прочь от каменных стен и унылой повседневности вокруг. Куда-то в те далёкие дали, где можно просто выдохнуть, лечь и закрыть глаза под безупречно синим и бездонным небом. Видимо, именно этим меня и привлекла подобного рода живопись, помогавшая чувствовать себя живым в особенно тёмные часы моего тяжёлого существования в тяжёлом городе.

Наконец я взял в руки телефон, который достаточно зарядился и в беззвучном режиме, тем не менее, активно подавал признаки жизни десятками различных оповещений о звонках и сообщениях, пришедших на номер в те дни, когда я был прикован к больничной койке. Много людей мне писали и звонили… и среди них – практически нет своих. Только пара старых друзей упорно пыталась пробиться, не понимая, видимо, почему я им не отвечаю. Звонки и сообщения с работы я проигнорировал. У меня не было ни малейшего желания объясняться с кем-либо. А то, что информацию обо мне и моём состоянии уже передали на службу, это почти наверняка. И что самое интересное, ни один из коллег и сослуживцев так и не пришёл ко мне в больницу, навестить и узнать, как я. А вот своим друзьям я написал, что сегодня нанесу визит в наше излюбленное место – бар неподалёку от Владимирского собора в районе, где круглосуточно звучит музыка и в воздухе витает дух кутежа и радости. Там мы собирались каждую пятницу, после недельного отбывания трудовой повинности современного раба – офисного служащего. А сегодня была как раз пятница.

Кое-как одевшись, ведь всё тело по-прежнему болело, я вышел из квартиры и запер за собой дверь. Спустившись по плохо освещённой лестнице из серого гранита, затёртого за долгие годы множеством ног, я вышел на улицу. Было сыро и стоял туман, но с неба хотя бы не лило. Я прошёл по неосвещённому двору, перешагивая через лужи, образовавшиеся в многочисленных ямах в асфальте, и краем глаза увидел тёмный силуэт незнакомого мне мужчины. От неожиданности я чуть не подпрыгнул. Он меня изрядно напугал. Мельком взглянув на мужчину, который стоял под козырьком и также смотрел на меня, я вдруг понял, что его черты лица кажутся мне смутно знакомыми, однако понять или вспомнить, кто это, я не смог. Да и часть лица скрывалась под высоким воротом тёмного плаща, а лоб был закрыт чёрной шляпой. Мужчина смотрел на меня не отрываясь, и его тяжёлый, мутный и недоброжелательный взгляд мне очень не понравился. Подозрительный, крайне неприятный тип. Хотя ввиду того, что я был уверен, что уже видел этого неприятного господина, каких-то особых опасений этот человек у меня не вызвал. Наверное, очередной сосед из числа тихих затворников-социофобов, выходящих из своей квартиры только в магазин, и то – в самое неудобное время суток. Я взглянул на него в последний раз и вышел в арку, свернув на относительно оживлённую для этого времени суток улицу.

***

Дверь в заведение открылась, и над головой зазвенели колокольчики, оповещавшие персонал, что у них очередной посетитель. Я вошёл внутрь, отряхивая одежду от мелких капель – туман, висевший в воздухе, будто был сделан из молока, а влага тут же оседала на теле едва заметными крупицами. На входе меня поприветствовал очередной безликий официант, имени которого я не знал – молодой паренёк из числа студентов на подработке, здесь такие менялись каждые две недели. Уходили прежние, приходили новые. Прошёл в зал, в котором сидело достаточно приличное количество людей – народ после работы приходил снимать стресс. Огляделся, увидел, что из дальнего угла мне машет рукой мой старый товарищ, и устремился к нему, протискиваясь между стульев, на которых сидели уже подвыпившие сограждане. Было немного душно, и даже открытые форточки под потолком слабо помогали. Где-то возле бара голосила колонка, из которой разливался классический хард-рок, всегда поднимавший настроение и приносивший ощущение праздника, и слышались сдавленные вопли Брайана Джонсона, неизменного вокалиста легендарной AC/DC.

– Здорово, дружище! – Мой старый приятель Лёха протянул мне руку, – ты куда пропал? Мы уже обзвонились, даже на работу тебе пытались пробиться. Уже даже не знали, что думать!

– Прости, друг, – виновато ответил я, – в больничке валялся. Телефон дома был.

Мой собеседник удивлённо воззрился на меня и покачал головой.

– То-то ты так хреново выглядишь, ещё с порога заметил. Опухший какой-то, болезненный, – Алексей немного наклонился и посмотрел на меня очень внимательно. – И знаешь… что-то изменилось у тебя в глазах. Сильно.

– Отёки, – коротко пояснил я, – на койке несколько недель провалялся под капельницами. Химией напичкан по самую макушку, месяц выходить будет ещё, наверное. Где Андрей?

– Да вон, тебе несёт горло промочить, – Лёха кивнул мне за плечо. Я обернулся.

– Взвейтесь соколы орлами, полно горе горевать! – Продекламировал второй мой друг, неся в руках два бокала, – пока официантов дождёшься, проще самому… блин, что у тебя с башкой? – спросил он удивлённо, разглядев, наконец, исполосованный затылок. – Тебя как будто через блендер пропустили на скорую руку…

– А это, мой дорогой Андрюха, та причина, по которой я не был на связи столько времени.

Я рассказал историю своего попадания в больницу, умолчав, правда, о секундном полёте с крыши на асфальт. Сказал, что вышел из дома, дальше ничего не помню. Что пролежал в коме некоторое время, потом в палате, практически недвижим в течение многих дней, и еле выжил. Когда я говорил, оба молчали, очень внимательно глядя на меня и сочувственно качая головами. Я продолжал рассказывать, глядя на своих друзей. Высокий и худощавый Алексей с умным лицом и грустным взглядом сидел, опершись на стол локтями. Я пригляделся, увидел дымчатый ореол вокруг него, область вокруг головы подёрнута едва заметной рябью – но это ничего, всего лишь внутреннее волнение. Парень за меня действительно переживает. Зрелая, опытная душа. Высокая эмпатия, столь же высокий интеллект. Я уже по внешнему виду каким-то неведомым для меня образом начал понимать, с кем имею дело, просто взглянув мельком на человека. И тут же поймал себя на мысли, что того незнакомого мужчину во дворе моего дома рассмотреть не смог. По крайней мере, подобного ореола вокруг него не увидел, будто незнакомец маскировался неведомым мне образом или был совершенно пустым фантомом. Впрочем, даже фантомы оставляют пусть и слабые, но всё же заметные следы вокруг себя. Интересно. Очень интересно.

Андрей, крупный парень с рыхловатой фигурой и простецким лицом, был человеком определённо добрым и весёлым, за что я его очень любил. Он будто стирал из пространства любую тревогу и тоску, и заряжал окружающих хорошим настроением, одним своим появлением принося праздник в то место, куда он приходил. Мне почему-то на ум пришли различного рода растения в этот момент. Есть сорняки, подумал я, есть обычная трава, а есть цветок – люпин, растение-сидерат, который обогащает почву вокруг себя полезными веществами. Не столь опытная и зрелая, но тоже душа. Цвет ореола был чуть более светлым, чем у Алексея, да и носитель сам был чуть более светлым, не так сильно отягощённым думами и тревогами. Лёгкий и лучистый, хотя и поверхностный в плане восприятия информации и выводов из пережитого опыта.