Демоны Петербурга

Попробовал пошевелить рукой. На удивление – она поддалась. Я физически ощущал присутствие конечностей, которые не только болели, но ещё и немели, как после анестезии. Тем не менее, мне удалось приподнять кисть руки и сжать пальцы. Движение мышц отозвалось жжением и болью. Это хорошо, подумал я. Значит, физическое тело ещё на месте. Лишь бы только не оказаться инвалидом, прикованным навеки к больничной койке! Вот этого точно не нужно. Провёл кончиками пальцев по простыне. Шершавая, в мелких катышках, плотная. Похоже, что и накрахмалена изрядно. Или материал такой… точно, материал. Узнаю по тактильной памяти больничное тряпьё отвратительного качества. Спустя секунду я понял, что тело моё горит и мне ужасно некомфортно находиться на кровати. Очень хотелось в этот момент оказаться в прохладной ванне – кожа будто иссохла после ожога, хотя я готов был поклясться, что у меня не было возможности обжечься нигде, по крайней мере на это указывали обрывки моей памяти. Левая рука слушалась плохо, и я ей шевелить практически не мог. Ноги… ноги онемели, да. Кровь ушла из них в область таза, как я быстро догадался. Это означало только одно: обе ноги подвешены на петлях и не лежат на кровати. Что же получается, я обе пятки переломал? Или что-то и того хуже? Мысленно пробежался по всему телу, пытаясь понять, какие ещё сюрпризы мне уготованы. Ввиду невозможности двигаться и жара по всей коже, а также накатывающей боли с ног до головы, сделать это было возможно только одним способом: сконцентрировать луч внимания и пройти всё сантиметр за сантиметром, вслушиваясь в ощущения и стараясь ничего не упустить. В то же время я попробовал открыть глаза, и у меня это сразу не получилось. Веки были будто слеплены между собой. Я начал тяжело и часто дышать, пытаясь справиться с паникой, и в какой-то момент мне удалось открыть один глаз. Следом за ним – и другой. Видимо, в процессе моего пребывания в бессознательном положении глаза обильно выделяли слизь, из-за чего веки слиплись от застывшего ревума. Перед глазами поплыла мутная картинка, словно я взирал на мир через окошко из слюды. А затем пришла ужасная боль в голове, и я начал звать кого-то, кто мог бы мне помочь. Крикнул, насколько хватило сил, и крик мой еле вырвался из пересохшего обожжённого горла вместе с сипом и свистом. Но этого оказалось достаточно, чтобы через несколько секунд перед моим взором появился силуэт женщины в белом, и склонился надо мною.

– Мария, это ты? – едва слышно прошептал я, – верни всё назад. Всё что было, слышишь? И всё плохое, и всё с чем я боролся. Верни всё как было! Я не хочу оставаться в кромешной темноте, и не хочу чувствовать боль. Мария, ты где?

Силуэт поднялся, обернулся.

– Владимир Геннадьевич, сюда! – раздался женский возглас, и вскоре я увидел перед собой крупного мужчину в белом и с длинной темной бородой.

– А-а, очнулся наконец! – сообщил он, – Оля, протрите ему лицо и затем капельницу.

– Да, только что. Бредит, – ответила женщина, и я почувствовал прохладную лёгкую руку на раскалённом лбу. Голова моя в этот момент была готова лопнуть как перезревший арбуз, как мне казалось. И лёгкое прикосновение даже несколько уняло боль в лобной части черепа.

– Температура поднялась, – констатировала она.

– Это ожидаемо, – кивнул мужчина, образ которого был едва различим через пелену перед глазами. Через несколько секунд на лицо легло холодное влажное полотенце, и я тотчас почувствовал свежесть и облегчение. Женщина очень аккуратно протирала мою кожу, волосы, нос, шею и подбородок. Затем уголком полотенца смыла всю грязь с моих век. Мужчина в этот момент стоял рядом и наблюдал. Когда моё зрение прояснилось, я смог рассмотреть тех двоих незнакомых мне людей более детально. Немного придя в себя, но всё ещё ощущая сильную головную боль, я понял, что нахожусь в больнице, причём лежу в «одиночке», подключённый к каким-то хитроумным приборам. Периферическим зрением я смог определить, что стена помещения слева – стеклянная. Видимо, я находился под круглосуточным наблюдением. Но того, кто мог сидеть за «стекляшкой», я не видел.

Женщина передо мною откинула пододеяльник с лёгким одеялом в сторону и принялась протирать влажной тряпкой мою грудь. В воздухе висел едва уловимый запах уксуса – видимо, его добавляли в воду, в которой мочили полотенце. Я разглядел её лицо: обычная, ничем особо не примечательная женщина за сорок, впрочем, не лишённая простой и непритязательной привлекательности. Одета в медицинский халат. Медсестра.

Мужчина – явно врач высшей категории, таких видно издалека. Умное, сосредоточенное и при этом достаточно нахальное лицо со снисходительным взглядом и важно надутыми щеками. «Поди профессор какой-нибудь», – заключил я, глядя на нависший надо мною крупный силуэт. Здоровый русский мужчина, весом заметно больше центнера, с массивными руками и высоким лбом. Смотрит скорее как энтомолог, без особого сочувствия, через очки в круглой оправе. Иногда врач почёсывал подбородок под бородой, будто это почёсывание подкрепляло его мыслительные процессы.

– Воды, – коротко попросил я пересохшим ртом. Меня жутко мучила жажда. Наверное, я бы мог выпить сейчас трёхлитровую банку, словно сталевар в конце смены у мартеновской печи.

Медсестра ненадолго ушла и вскоре вернулась со стаканом воды. В этот момент врач меня уже осматривал, довольно болезненно нажимая на разные точки на голове и не только. Сестра аккуратно приподняла мою голову, что отозвалось сильной болью, и понемногу влила в меня воду. Я выпил весь стакан и облегчённо откинулся на подушку, поняв, что жар внутри тела немного отступил. Видимо, организм сигнализировал телу из-за жажды подобным образом.

– Где я? – наконец я смог нормально говорить, и даже сперва не узнал свой голос – настолько неестественным и громким он мне показался в первую секунду.

– Вы в больнице, голубчик, – ответил врач, – имени Никифорова, Петербург. Хирургическое отделение. Помните что-нибудь?

– Нет, – ответил я. Мне сейчас не хотелось говорить совершенно. Всё болело. Немного напряг память и понял, где нахожусь. Недалеко от Литейного моста и Финляндского вокзала. Хорошо. Значит до дома также недалеко. Хотя, судя по моему состоянию, дома я окажусь ещё нескоро. Уж точно не сегодня-завтра.

– Что со мной произошло? – Я помнил свой короткий полёт с крыши, но никак не мог понять, как я вообще мог выжить после того, как был раскроен мой череп. Это же быстрая смерть без возможности реанимации в принципе.

– Что с вами произошло – я точно не знаю, – ответил врач, – но привезли вас практически при смерти. У вас была тяжелейшая черепно-мозговая травма. И личных вещей не было также никаких. Предполагаю, что вас кто-то мог ударить по голове тупым предметом, избить хорошенько и бросить умирать.

– Череп был цел? Или открытая?

– Цел, цел. Травма закрытая, но тяжёлая, – ответил врач. Мне это казалось как минимум странным – я был готов поклясться, что ощущал, как в проломленный затылок задувает ветер, а наружу вытекает всё, что у меня было в голове. «Удивительно», – только и подумал я, фокусируясь на ощущениях в затылочной части.

– У вас есть, кому позвонить? Родные и близкие? Кого нам оповещать? – спросил врач, пока медсестра молча суетилась рядом, проводя различного рода замеры и процедуры.

– Нет, я один. Больше у меня никого нет, – дрожащим от волнения голосом ответил я. – Скажите, доктор, дальше что будет? И насколько всё плохо?

– Ну, у меня для вас две новости, – сказал он.

– Хорошая и плохая, как в анекдоте? – Вяло пошутил я.

– Нет. Плохая и плохая. Как в жизни. Во-первых, вам предстоит достаточно длительная реабилитация, инструкции на этот счёт я вам дам. Во-вторых, помимо головы у вас ещё зафиксированы повреждения тела. Множественные ушибы, перелом левой пятки и сильный ушиб правой. Отбиты рёбра. Я не знаю, кто вас отделал, но вам повезло, что вы вообще остались живы. Мы вас собрали как смогли, но процесс лечения будет небыстрым, сразу предупреждаю.

– Голова болит очень сильно. Боль усиливается, – сообщил я и закрыл глаза. Несмотря на то, что я пробыл неизвестно сколько без сознания – или, даже если я в него приходил, то точно этого не помню – чувствовал себя уставшим и разбитым, словно трое суток провёл без сна. Мутило, перед глазами плыли какие-то пятна, жутко хотелось спать.

– Оля, кольни ему обезбол, а потом пусть поспит, проследи. А вы не пытайтесь встать. Начнёте дёргаться – лечение пойдёт хуже и дольше, это я вам как врач гарантирую.

Я моргнул в знак согласия, потому как кивать не мог, а говорить не хотелось, и медсестра ввела мне какой-то препарат, после чего я достаточно быстро успокоился и погрузился в сон.

***

Я не знаю, сколько времени мне пришлось пробыть в бессознательном состоянии, да и не имело это никакого значения, в общем. В данный момент бытовые дела никоим образом не беспокоили меня, потому как единственная мысль, крутившаяся у меня в голове, задавала вопрос то ли моему сгущенному сознанию, то ли мирозданию вовне – что будет дальше и какова моя роль в этой неприятной и пугающей истории?

Когда я погрузился в очередной сон на больничной койке, среди проплывших мимо моего внутреннего взора пятен и бессвязных картинок калейдоскопом пронеслись воспоминания последних дней, выхваченные моим сознанием в чётко оформленные картинки. Они сфокусировались в некую разноцветную абстракцию, переливавшуюся всеми цветами радуги перед глазами, после чего начали принимать очертания, мне уже знакомые. В какой-то момент предо мною появились образы светлых существ, похожих на ангелов. Они заинтересованно смотрели на меня, паря в воздухе. Затем один из них отделился от группы, замершей поодиночке равноудалённо друг от друга, проплыл ко мне и водрузил мерцающий светом шар на моё лицо. В тот же момент меня начало сильно трясти, а область над переносицей жгло нестерпимо. Этот шар погружался в мою голову в месте, где находилась, по повериям индуизма, моя Аджна – та самая чакра третьего глаза, ответственная за разум, фантазию и интуицию – главные инструменты любого просвещённого или колдуна. В этот момент мне стало очень любопытно, что сказали бы практикующие мастера на этот счёт. Однако я не успел погрузиться в мысли или созерцание, потому как пространство перед глазами взорвалось миллионами светлых искр, ослепив меня и заставив изрядно понервничать – спустя мгновения картинка исчезла, и я снова утонул в темноте.

– Ты жив. Это хорошо? – спросил меня знакомый голос. Я начал различать образ женщины в белоснежных одеждах предо мною, проявлявшийся всё чётче.

– Здравствуй, Мария, – приветствовал я, – да, жив. Хорошо или нет – пока не понял. Но точно лучше, чем сидеть там, где я был недавно.

– Понимаю, – кажется, она усмехнулась.

– Скажи, что со мной происходит? И как так получилось, что я выжил после всего?

– Мы собрали тебя по частям. Вернули в нормальное состояние. Пришлось постараться, конечно. Энергии на земле – не то, с чем легко работать. Что могли – сделали.

– Если вы смогли меня собрать, то вы смогли бы и без больничной койки вдохнуть в меня жизнь заново, не так ли? – Логично рассудил я.

– Да. Но не стали, – спокойно и даже как-то безразлично ответила моя собеседница.

– Почему? – Её ответ меня удивил.

– Это будет тебе уроком. Полежишь, прочувствуешь боль – и будешь ценить здоровье. А заодно и жизнь, и физическую крепость. В противном случае, проверни назад время на те доли секунды и верни тебя здоровым – ты бы ничего не понял. Это тоже урок твоей души, – Мария была бесстрастна. Мне казалось, она вообще не испытывает ко мне сострадания.

– Ясно. Решили меня помучить на больничной койке, – разочарованно констатировал я. Её подход меня обидел и даже разозлил.

– На больничную койку ты сам попал, это был твой выбор. Мы помогли тебе выжить, в ответ на твою просьбу, – холодно отрезала она.

– Кто это – «мы»? – Не понял я.

– Твой хранитель. И я, – ответила Мария, – мы же вроде бы с тобой решили, что ты возвращаешься назад и начинаешь делать то, что должен?

– Решили. Только я по-прежнему не очень понимаю, что должен делать.

– Это ты узнаешь несколько позднее, сейчас не время. Впрочем, если у тебя будут возникать какие-либо вопросы – ты всегда можешь звать меня на помощь. Я приду.

– Хорошо, – согласился я, – тогда что дальше?

– Дальше я ускорю процесс твоего выздоровления. Не лежать же на койке полгода, приходя в себя и деградируя физически и умственно, верно?

Дальше я не слышал, что она говорила, и говорила ли вообще что-нибудь. Меня начал обволакивать нежный туман, принося успокоение и сон. Последним, что я увидел, перед тем как выйти в бессознательное, была мягкая рука Марии, возложенная на мою голову.

***

Последующие дни я запомнил обрывками. Перед глазами вставали рваные картинки, которые я тут же забывал. Моё сознание находилось между сном и бодрствованием, и я толком не мог понять, что из увиденного – реальность, а что – галлюцинации. Сколько прошло времени, и сколько из этого времени я осознавал себя и пребывал в физическом мире, выяснить так и не удалось. Ко мне еженощно приходил тот светящийся ангел и приносил с собой исцеляющий свет, расходившийся по моему телу и обволакивающий молочно-золотистой дымкой с ног до головы. В эти моменты я чувствовал, как срастаются кости, растворяются гематомы, как сходятся края раны на черепе, то ли зашитой, то ли скрепленной скобами степлера – я мог только чувствовать, но даже близко не представлял, как выглядит моя голова на затылке. Судя по всему, моё лечение ускорялось. Вероятно, меня искусственным образом и погрузили в полуобморочное состояние, чтобы я своими шевелениями не мешал сущностям поднимать меня на ноги.

Несколько раз я успевал застать своего лечащего врача, находясь в сознании. Он, кажется, ежедневно осматривал меня, причём судя по его реакции каждый раз – был изрядно впечатлён и удивлён темпами заживления ран и срастания костей. Качал головой, что-то писал в блокнот, и даже выглядел несколько растерянным, периодически поговаривая – «поразительно! Просто поразительно! Заживает как на собаке». Иногда также приходила медсестра и ставила мне какие-то капельницы, но я очень смутно помнил эти моменты. Чувствовал лишь изредка не слишком болезненные уколы иглой в вену.

Каждый последующий день я бодрствовал всё дольше и дольше, постепенно приходя в ясное сознание и восстанавливаясь после пережитого. Мысли становились всё более структурированными, ощущения тела и картинки перед глазами – чёткими. Я по-прежнему помнил те сущности, что помогали мне выздоравливать, приходя в каждый сон с исцеляющим божественным светом, но они ни слова не говорили мне, просто делая свою работу. Мария больше не появлялась, и я уже начал сомневаться и списывать её присутствие и существование вообще на галлюцинации повреждённого мозга. В какой-то момент я даже своё падение с крыши начал связывать с ложными видениями. Не удивлюсь, если по выходу из больницы вдруг обнаружится, что я не умирал вовсе и никуда не падал, а пролежал в коме, например, после удара тупым предметом по голове в результате нападения, думал я.

Когда-то я слышал и читал много воспоминаний тех, кто пережил клиническую смерть – пограничное состояние, которое нельзя отнести ни к жизни, ни к смерти. То есть мозг был ещё способен подавать различного рода сигналы и устраивать самому себе вот такие ловушки. Да и после комы, являвшейся по сути крайней степенью угнетённого сознания нервной системы, многие возвратившиеся также описывали интересные видения. При этом практически всегда разные. Либо то, что находится за чертой, не поддаётся законам и систематизации данных, либо всё увиденное – не более чем калейдоскоп картинок, ничего не значащих в части смысла и просто подброшенных угасающим сознанием организма, отчаянно цепляющегося за жизнь.

В своё время я изучал природу сна, исключительно из любопытства и тяги к самопознанию и познанию окружающего мира. Меня удивили истории людей, которые переживали длинные по времени сны, включая всевозможные кошмары, а потом выяснялось, что сон раскрывался яркими картинками и сюжетами за какие-то доли секунды. Я даже как-то запомнил историю человека, который пережил во сне собственную казнь путём отрубания головы, при этом он был уверен, что сон длится как минимум половину ночи – настолько сценарно развёрнутым и красочным он был. Каково же было удивление этого господина, когда выяснилось, что весь этот сценарий пролетел перед глазами почти мгновенно – во сне на шею спящего человека просто упала какая-то то ли рейка, то ли прут от изголовья кровати. Я вспомнил про этот любопытный случай, пытаясь проанализировать – не являются ли мои переживания мимолётной картинкой, пронёсшейся метеором через мой мозг в моменты пребывания в бессознательном состоянии по воле обычного бытового происшествия. И может, здесь и вовсе нет ничего сверхъестественного?

Единственной необъяснимой вещью, которая начала меня сопровождать уже в моменты моего нахождения в ясном сознании, была способность видеть какие-то дымчатые образы вокруг окружающих меня людей и разноцветные, едва заметные ореолы вокруг их тел. Я по-прежнему пытался заставить себя списать увиденное на побочные эффекты работы мозга после операции, а может и вовсе на то, что был по уши накачан всевозможной химией, но мой разум мистика заставлял всё же сомневаться в исключительно материальном восприятии действительности.

***

Когда я лежал на своей койке, уже почти выздоровевший и ясно соображавший, дверь в мою палату распахнулась – как всегда, без стука – и на пороге появилась медсестра Ольга. Хорошая, добрая женщина, к которой я уже успел привязаться за те дни, что она хлопотала надо мною. Ольга сообщила мне о том, что пришёл сотрудник полиции, чтобы расспросить меня об обстоятельствах произошедшего. Я коротко кивнул, уже почти не чувствуя боли в затылке, а через несколько секунд в палату вошёл молодой мужчина, не старше тридцати на вид, с кожаной папкой в руках. Он поздоровался, сел на стул возле койки, и спросил, как меня зовут. Я назвал имя и фамилию, дату рождения, адрес проживания. Это я помнил отчётливо. Затем сотрудник участливо поинтересовался:

– Как вы себя чувствуете?

– Почти здоров, – коротко ответил я, понимая, что посетитель спрашивает из вежливости. Заинтересованности в его глазах не было никакой, что вполне объяснимо и нормально.

– Расскажите, пожалуйста, что произошло в тот вечер, когда вы получили черепно-мозговую травму и попали сюда?

– Я не помню. Амнезия, – так же коротко ответил я, хотя прекрасно помнил, что тогда произошло – опять же, если не переживал в своей памяти прилетевший откуда-то со стороны сценарий, причём скорее даже не мой, а мне навязанный. О том, что это я сам шагнул с крыши моего дома-колодца, говорить я, разумеется, не стал. Потому как при неудачной попытке суицида после городской больницы людей обычно отправляют в больницу психиатрическую. Я это прекрасно знал, потому как много лет сам был государственным служащим районной прокуратуры, в должности гособвинителя. Впрочем, как был… я и до сих пор числился в ней, за некоторое время до печального события, произошедшего со мной, взяв больничный. Фактически, меня оттуда пока и не увольняли. Я прошёл через огромное количество судебных процессов в своей практике и успел многого насмотреться. Поэтому мне проще было сделать вид, что я и правда ничего не помню.

– Вы будете писать заявление? – спросил сотрудник.

– А с чего вы вообще взяли, что дело носит криминальный характер? – ответил я вопросом на вопрос, не желая тратить время на ненужный мне разговор.

– Медики передали данные в полицию. Я обязан прийти к вам и опросить. Процедура такая, – равнодушно ответил он. То, что при первом подозрении на криминал скорая передаёт данные в компетентные органы, я и сам знал. Особенно когда дело касается ножевых или огнестрельных ранений. Видимо, меня и правда нашли в критическом состоянии с тяжёлой травмой головы и не только, и списали на нападение.

– Нет, заявление писать не буду. Не вижу смысла. Претензий ни к кому не имею, – сообщил я и откинулся на подушку, уставившись в потолок, выкрашенный белой краской.

– Тогда вот, пожалуйста. Тут и тут, – сотрудник полиции сунул мне под руку планшетку, указав, где я должен расписаться. Я поставил пару подписей и взглянул на собеседника повнимательнее. Точнее, даже не на него – его я успел разглядеть, когда он только вошёл в палату. Я смотрел рассеянным взглядом на границы его тела, и с удивлением обнаружил, что вижу исходящий от человека ореол энергий, причём вижу чётче чем прежде и различаю цвета. Взглянул на ноги. Поток энергий уходит куда-то вниз. Посмотрел на верхнюю часть головы. Другой поток, иного цвета, уходит вверх. Видимо, это и были те самые энергии Земли и Космоса, восходящие и нисходящие, о которых говорили эзотерические учения Востока. Я пока не понимал, зачем мне это нужно, и что делать с этой информацией. Что мне не понравилось сразу – это тёмный сгусток над темечком человека. Мне вдруг пришла мысль, очень отчётливая, что человеку грозит какая-то опасность в ближайшее время. Но озвучивать я её не стал – всё равно никто не будет меня слушать, быстрее попаду под пристальное внимание психиатра. «Интересное дело, – подумал я, – как обострилось чувствование после пережитого». Я продолжал разглядывать своего посетителя, который, впрочем, уже собирался уходить. Сотрудник коротко попрощался и вышел, оставив меня наедине с моими мыслями и осознаниями.

Каждую ночь моего пребывания в больнице меня не только лечили, но и будто бы грузили новой информацией, новыми навыками. В подсознании шли какие-то очень серьёзные изменения, которые я чувствовал, но пока не понимал. Что уже стало понятным, так это то, что у меня начали проявляться нехарактерные для обычного человека способности. Я стал видеть непонятные шлейфы за идущими мимо людьми, потоки энергий над головами и под ногами, стал различать цвета контуров. В какой-то момент, фокусируясь на своих руках и ногах, прощупывая мысленно тело по сантиметру с макушки до пяток, я обнаружил, что могу разумом контролировать движения энергии в конечностях. Очень странное и необычное чувство. Мои руки начинали наливаться свинцом и пульсировать, и мне казалось, что в них прибавлялась огромная сила. Причём не физическая, а какая-то иная, природу каковой я пока не мог разгадать.

В последние дни, когда я мог уже без особых болей двигать конечностями, а взор был ясен, я пробовал экспериментировать с движениями тонких тел, памятуя о прочитанных когда-то книгах буддистских энергопрактиков, пусть и криво переведённых на русский язык. В них говорилось, что мастера умеют мысленно раздвигать или сужать границы своего энергетического тела, формировать потоки из рук, а также лечить людей и животных, создавая невидимые сферы и убирая туда болезни. Магия – в чистом виде работа с человеческим подсознанием, это я знал точно. И практикуя, человек оттачивает свои умения. В этом смысле энергопрактики ничем особенно не отличаются от любого другого ремесла. Другое дело, что человек работает с трансцендентным, а не явным – вот и вся разница.

Самое интересное, что у меня получалось. Причём я буквально интуитивно чувствовал, что каждый день приближаюсь к чему-то, до чего доходят единицы, и то – за годы своей работы и осознаний. Я не понимал ещё, к чему иду и что за силы ведут меня вперёд, однако осознавал важность своей миссии, мне пока неведомой. Да и потом, пережитого и увиденного было вполне достаточно, чтобы хотя бы крепко задуматься, пусть даже всё это было вывертами моего угасающего сознания в момент нахождения в коме. Что мне было уготовано судьбой, которая, увы, не имеет свойства оставлять чёткие инструкции и распоряжения, я и понятия не имел. Но понимал, что именно сейчас идёт моё перерождение. И моё становление. Становление колдуна?

***

В день моей выписки дежурила другая медсестра, которую я ранее не видел. Она пришла ко мне в палату, раздать несколько указаний и сделать последние уколы. А затем проводила, аккуратно придерживая под плечо, в процедурную комнату, где я смог впервые помыться с большим наслаждением. Ещё вчера мне запрещалось вставать с койки, но к удивлению лечащего врача, получившего мои рентгеновские снимки и расшифровки, моё состояние было абсолютно нормальным. Не для совершенно здорового человека, конечно, но для переломанного и выздоровевшего в столь короткий срок. Гематомы уже давно рассосались и практически не напоминали о себе – так, какие-то невнятные пятна по телу, не более того. Голова уже почти перестала болеть. Я ощупывал длинный шов на своём затылке, а также несколько других, поменьше, расходившихся в стороны, и понимал, что процесс восстановления шёл быстрее в разы, чем это могло бы быть в обычном случае. Корка на коже доставляла небольшой дискомфорт, хотя волосы по всей голове были обриты ещё давно. Но в остальном – прекрасно. Конечно, меня сопровождали болевые ощущения при ходьбе и резких движениях, но они постепенно сходили на нет.