Cовсем немного дождя

Марта, Марта, Марта… Марта, которая отказала Стефании в единственной и такой важной для молодой женщины просьбе – быть вместе, быть семьей, объединиться с целью выживания на чужбине, среди эгоистичных людей. Но тетка предпочла служить чужим интересам, решать посторонние проблемы, поднимать уровень жизни и комфорта и без того отлично устроившихся граждан… А ведь только благодаря существованию младенца Ханны Марта получила билет в «чистую зону» – всеми правдами и неправдами отец выбил возможность покинуть зараженную территорию третьему члену семьи; сам он остался биться над созданием вакцины. Впрочем, безуспешно. Как обычно, ее гениальный отец, генерирующий выдающиеся идеи, ничего не способен довести до практически успешного результата. И теперь, исчерпав ресурсы и доверие института, он был переведен на новый проект, а они – Стефания, Ханна и Марта – остались без дотаций государства, вынуждены заботиться о себе самостоятельно. Стефанию с Ханной приютил одинокий грек Прокопий. Марта от приглашения отказалась и устроилась служить экономкой на виллу одного из самых богатых людей острова – владельца виноградников, известного винодела Людовика. Очевидно, деньги и сознание собственной значимости (это же надо, добиться таких высот!) вскружили Марте голову, и она позабыла, кому всем обязана.

«Ненавижу. Ненавижу», – эхом жгучей обиды отзывалось в Стефании имя родственницы. Оно лезло и лезло со всех сторон. Последней каплей стал звонок Тимура. Нет, неправда, это была не капля, а звонкая точка: ворота в царство семейных ценностей и моральных скреп лязгнули холодным металлом и захлопнулись. Что же случилось? Как будто бы и ничего… Просто муж сообщил, что закончил сотрудничество с ее отцом, переходит в другой институт и даже уезжает в другую страну. И еще что он считает естественным в сложившейся ситуации «поставить на паузу их брак», но от финансового обеспечения дочери не отказывается…

Стефания слушала голос своего единственного мужчины из глубины колодца оцепенения, забыв сделать очередной вдох, глядя стеклянными глазами в чернеющую пустоту. А напоследок – у него еще было припасено «напоследок»! – Тимур решил рассказать обо всех тяготах научной судьбы под руководством неудачника. И между делом, отрицая всякую собственную ответственность, он рассказал о тех экспериментах, которые проводились над телом спящей матери Стефании:

– А теперь он пытается опробовать на ней препараты, которые должны выводить зараженных «вирусом сна» из комы. Здесь я сломался и сказал «стоп».

Тимур выдержал театральную паузу, ожидая то ли признания своего героизма, то ли бурных аплодисментов.

– Что же так? – апатично подала реплику оглушенная Стефания.

– Ты понимаешь, они все просыпаются в состоянии разной степени неадекватности. Никто не встал и не вернулся в себя таким, каким заснул. Все ткани месяцами спящего человека подвергаются дегенеративным изменениям. Если за телом мы умеем более-менее ухаживать, поддерживать его функциональность, то процессы, протекающие в мозгу, нам недоступны. Самостоятельный выход из сна происходит, по всей видимости, более плавно: взаимосвязанные системы человека синхронно подготавливают этот момент, дальнейшее восстановление протекает в силу запущенной организмом инерции. Принудительное, медикаментозное пробуждение является дополнительным и очень мощным стрессом, и последствия в ряде случаев пагубны и необратимы. Большинство искусственно выведенных из сна никогда не сможет вернуться к нормальной жизни. Я же настаивал на импульсных воздействиях непосредственно на мозг спящего, это несколько иная область исследований, и твой отец не поддержал мои идеи.

– И ты смылся.

– Что?

– Ты бросил ее, мою маму, и смылся.

– А что, я должен был выкрасть ее тело? Ты это предлагаешь? Да я вообще не должен перед тобой отчитываться!

– Конечно же нет. Ты – трус, приспособленец и подонок.

– А ты – избалованная девчонка, ни на что не способная, на всем готовом всю жизнь…

Стефания нажала отбой, убрала телефон на дно большой сумки и вышла из учебного корпуса в ранние сумерки. Сегодня весь день в воздухе стояла серая пелена – солнце, горевшее несколько дней, выключили. Дождь, такой зримый из окна, оказался призраком – не достигая земли, не пятная ни луж, ни одежд, он покусывал скулы холодными иголочками в порывах уличных сквозняков. На подушке воздушной волны принесло плотные, вкусные запахи мокрых свежих листьев вперемешку с рыбным душком преющих водорослей – море отдыхает после шторма. Она решила прогуляться, отменила заказанное такси и свернула на боковую улочку. Всё мокрое. Свет, проникающий из человеческих жилищ редкими бледными пятнами, плющится на брусчатке. Окна Кристиана темны и пусты. Где он и что делает, когда не здесь, когда не смотрит на нее?

Темнеет всё позже. А ведь совсем скоро весна! Она и не заметила. Она ничего не заметила, даже того, как сквозь боль отчаянного бессилия помочь матери острым клювиком, будто первый крупный лист из плотного бутона магнолии, пробивается новое чувство. «Я свободна!» – порхало неприметным мотыльком над оборванной историей брака. Хотелось свернуться клубочком вокруг этой теплой пульсирующей точки и впасть в сладкое безответственное забытье: «Меня нет». И всё же она стремительно продвигается по темнеющим улицам, желая оказаться хоть во временном, но доме и обнять дочь – единственного своего человека на всей Земле, навеки ее человека.

Ханна, обладая не только умилительной внешностью, но и легкой, светлой натурой, купается во всеобщей любви и обожании – балованное жизнерадостное дитя. Стефания с легким сердцем оставляет ребенка с любящими, заботливыми людьми, но себя в этом доме чувствует чужеродным телом.

– Где мама? Мама пришла. Иди, иди, иди к маме. Маленькими ножками топ-топ, топ-топ. – Лариса чуть придерживает Ханну за кофточку на спине. – Стеша, смотри, мы уже сами ходим!

Ханна видит маму, смеется, показывая мелкие жемчужные зубки. Покачиваясь, вырывается вперед, делает несколько неуверенных шагов, пугается, останавливается, озирается. К ней тут же подходит Лила и подставляет свою лоснящуюся спинку. Ханна опирается о подружку и смело шагает в мамины распахнутые руки.

– Ура! – восклицает Лариса.

– Ура! – вторит ей Прокопий.

– Ура-ура-ура-ура! – поет Ян и тоже обнимает Ханну.

Лила присоединяется к объятиям.

– Пока мама работала, ребенок пошел. Ура! – Маша выглядывает из кухни, помахивая разделочным ножом, как дирижерской палочкой. – Теперь мне кто-нибудь поможет готовить ужин?

– Стеш, берешь Ханну? – Лариса помогает Стефании убрать верхнюю одежду. – Макар сегодня весь день на вилле – работы в господской библиотеке непочатый край.

– Да, конечно.

Стефания держит дочь за ручку, они медленно идут за Ларисой. Ян придерживает Ханну за локоток – юный кавалер. Лила трусит рядом – мало ли, бросят опять ребенка одного.

– Девочки, я подумала, что могу уже снять квартиру недалеко от института и приглашать няню, когда у меня пары. – Стефания не успела продумать эту мысль до конца и услышала лёгкую вопросительность в собственном голосе. – А то ведь правда бросила ребенка на вас…

– Что за разговоры?! – У Ларисы моментально покраснели от возмущения щеки. – Как только додумалась до такого! Нашу девочку, нашу сладкую конфету, няньке отдать! Никогда!

– Лар, у нас есть молоко на пюре или просто отварную подадим? – Машка невозмутимо чистит картошку.

– На дверце стояли же два пакета. – Лариса проверяет содержимое холодильника. – Да, вот они. Стеша, чайку выпьешь пока? Я печенье испекла.

– Нет, спасибо, я поднимусь в комнату. Или помочь вам?

– Ой, да что ты! Тут дел-то…

Лариса разрезает очищенный картофель и укладывает его в кастрюлю с водой.

Стефания выводит Ханну из кухни, за ними следом увязываются Ян с Лилой. Ханна не дает увести себя наверх – они все располагаются на ковре перед еле тлеющим камином. Прокопий в очках с толстыми линзами читает старый справочник, поглядывая на них поверх роговой оправы.

– Я слышал, что ты сказала Ларисе, – произносит он, отложив книгу в сторону.

– Прокопий, а кто всегда говорил, что плохо слышит? – Стефа усмехается и подбрасывает полено в камин. – Как думаешь, хватит ли нам дров до тепла?

– Это не твоя забота, девочка. Я уже говорил, можно разобрать мой дом. Да там мебели еще сколько, старья всякого… Так, не уводи разговор в сторону. Плохо тебе здесь?

– Да ты что, дед?

– А я вижу. Тихая ты. Молчишь. В комнате отсиживаешься. Тебя кто-то обижает?

В гостиную заглядывает Лариса с подносом в руках:

– Ах, вот вы где! А я уже наверх сбегала! Чай всем принесла и печенье. На пол не крошить! Лилу не кормить!

Лариса оставляет угощение и убегает на кухню.

– И кто меня здесь обижает, дед? Смотри, сколько заботы. – Стефания подносит Прокопию его чай. – Печеньку?

– Ну-ну. Давай, жевать – не работать.– Руки у Прокопия подрагивают, и он спешит отпить из полной кружки. Чай горячий и ароматный; выпив половину, дед обхватывает бокал и наслаждается теплом. – Ты смотри, мы с тобой тут не у себя дома. Я вот даже лишний раз покурить не выйду. Отнесись к этому положению вещей с умом. Малышке лучше нигде не будет. А что для матери может быть важнее? Лариса в ней души не чает. Макар обожает. Машка… та… да, та ревнует. Но если ты будешь пасовать перед каждым нелюбезным к тебе человеком, чего ты добьешься в жизни? Ничего не добьешься. А я смотрю за всеми и ответственно заявляю: ты можешь быть совершенно спокойна и заниматься своей работой. Поняла?

– Спасибо, Прокопий. Да, я немного странно себя чувствую.

Хотелось рассказать, что, кажется, ее бросил муж, но она сдержала первый порыв, а потом уже и не пришлось откровенничать – вернулся Макар, поднялась очередная волна всеобщей беготни.

9

– Скажи мне что-нибудь хорошее.

Она мечтательно смотрит в покрытое каплями дождя окно, залитое ослепительными солнечными лучами. Прозрачные пуговки воды чуть подрагивают, наливаясь светом, разбухают и срываются вниз, оставляя за собой чистую глянцевую дорожку. Всё сияет за исчерченным полосками стеклом.

– Всё хорошо.

Он улыбается, перебирает ее тонкие длинные пальцы.

– Ну нет, подумай.

– Я и подумал – как хорошо, что ты пришла.

– Правда? – Стефания поворачивает голову и заглядывает в его большие темные глаза. – А ты думал, что я приду?

– Я думал, что ты придешь, когда не сможешь не прийти.

Кристиан отводит распущенные волосы от ее лица и нежно касается губами ресниц.

– Щекотно! Ты совсем-совсем не придерживаешься любовной лирики?

– Ты имеешь в виду: глаза твои, как синие озера, уста твои, как алые рубины, ланиты твои, как два персика, покрытые нежным пухом, а перси – как две благоуханные дыни?..

– Ой, фу. Не так, но… да.

Смеясь, Стефания начинает одеваться, кожей чувствуя мягкий ласкающий взгляд.

– Фу, говоришь. Критика от тебя ранит острее стального клинка. Как же там в книге «Песнь песней Соломона»? О, ты прекрасна, возлюбленная моя! Волосы твои, как стадо коз, сходящих с горы… зубы твои, как стадо выстриженных овец, выходящих из купальни… как алая лента, губы твои… и уста любезны, как половинки гранатового яблока… два сосца твои, как двойни молодой серны, пасущиеся между лилиями…

– Всё-всё-всё! Я больше этого не вынесу! – Стефания не может остановить приступ смеха. – Никогда не думала, что это так смешно звучит! Сейчас икать буду часа два. Принеси водички.

– Но это всё неправда.

– Ах, вот как!

– С твоей красотой ничто не сравнится. – Кристиан кутается в плед, как в римскую тогу, и шлепает босыми ногами по ледяному полу. – Если бы ты меня предупредила, я бы растопил камин.

– Я, знаешь, как-то не планировала, у меня пару перенесли… А тебя надо заранее предупреждать?

Стефания и правда начинает икать. Пьет мелкими глотками принесенную воду. Задерживает дыхание. Рассасывает сахарок. Икота не проходит.

– Это всегда так? – сочувственно спрашивает Кристиан.

– Ага. Ик. С детства. А у меня сейчас пара. Ик.

– Что же делать? Может, напугать тебя?

– Ик? Пройдет. Ик. Есть у тебя кофе? Ик. Надо отвлечься. Ик.

Они пьют кофе, сваренный в медной турке, из крошечных фарфоровых чашечек на кукольной кухне: мятные шкафчики, кружевные занавески, полотенчико в цветах… Икающая Стефания разглядывает «бабушкин» интерьер, соизмеряет его с плечистой, немного угловатой фигурой молодого человека.

– Это всё как-то здорово тебе не идет. Ик. Тебе так не кажется? Ик. Не хочется что-то изменить?

– Нет. – Кристиан не смущается, смотрит на нее добрыми оленьими глазами. – Это память. Скоро ничего не останется.

– Как это? Ик. Говори, я пока попробую не дышать. – Стефания набирает побольше воздуха и замирает.

– Ты хочешь, чтобы я рассказал всю историю, пока ты не дышишь? Продержишься минут пятнадцать – двадцать? – Стефания качает головой из стороны в сторону. – Тогда давай в другой раз. Ты же придешь еще когда-нибудь?

– Пф-ф-фух. Не знаю. Что ответить тебе, не знаю. Сама от себя в шоке. Давай на ланч встретимся завтра? У меня вторая пара и потом перерыв.

– Ты не боишься, что нас увидят? – Кристиан крутит в пальцах чашечку, наблюдая за растекающейся по стенкам кофейной гущей.

– Кого мне бояться? – Стефания, откинувшись на спинку стула, в карманном зеркальце поправляет макияж.

– Это маленький город. Все всех знают. Каждый на виду. Людям скучно, и они судачат.

– Не хочу становиться жителем маленького города и прятаться по углам. Вообще, мои студенты не испытывают затруднений, когда им надо со мной что-то обсудить – подходят и на улице, и в магазине, и в кафе.

– Но мы же решили, что я не твой студент.

– Кто об этом знает? Приходи – я буду в семейном ресторанчике на площади.

Она уходит, и Кристиан остается в одиночестве еще более внезапном, чем появление Стефании на пороге. Квартира обступает его со всех сторон, наблюдает за передвижениями, судит и оценивает. Запахи усиливаются: сквозь любимую бабушкой арабику проступают дыхание старой мебели, прель пожелтевших изданий, прощальные нотки цветочных саше и некогда впитавшихся в перекрытия восточных благовоний. Впервые он чувствует себя здесь гостем, гостем желанным, но нарушившим правила общежития. Косые лучи уставшего за день солнца подсвечивают золотую пыль, повисшую в воздухе, серебрятся на давно не видевших тряпки тумбах и этажерках. Серые комочки свалявшихся волокон стыдливо ютятся по углам. Кристиан долго копается в бабушкиных записных книжках, находит номер ее помощницы по хозяйству и приглашает на уборку. Пожилая женщина, проживающая где-то в соседних дворах, радуется внезапному заработку и проявляет сиюминутную готовность приступить. Кристиан встречает ее и тут же уходит из дома. Улицы подсохли, и он решает прокатиться на велосипеде вдоль набережной или даже навестить мать – когда он был у нее в последний раз?

У матери всё без изменений. Он здоровается, выгружает продукты, собирает мусор, вычищает кошачий лоток.

Мать ловит его в дверях.

– Ты уже уходишь?

– Да, мам. Погода отличная, хочу прокатиться, пока еще светло.

– Прогуляешься со мной? Я соберусь за две минуты.

Кристиан пожимает плечами – мама давно не проявляла никакой инициативы, и сегодня он не рассчитывал на общение, но что теперь поделать! Они выходят на набережную, заполненную расслабленными, приветливыми, прищурившимися от солнца людьми. Те, словно голуби, захватывают скамьи и лавки, распахивают куртки, вытягивают ноги и слушают, как вместе с тончайшей водяной взвесью на коже оседает запах кварцевой лампы. В любую погоду на воде покачиваются тюленьи тела серфингистов. Им не холодно, не жарко, не мокро – всё в кайф. Целые стайки школьников группируются на одноцветных маленьких досках. Немного завидно. Бывает ли у них насморк? Или просто никогда не проходит? На пляже довольно загорающих: коричневые, оранжевые, красные, белые. Всякие.

– Ой, Кристиан, смотри, у мужчины плавки подобраны прям в цвет кожи!

– Он голый, мам.

– А там тоже голые?

– Да, полно.

– Бабулька какая странная – в топе и без трусов…

– Нет, это тебе уже мерещится, на ней просто розовые трусы.

– А. Ну, у меня не идеальное зрение. Пойдем туда, к дальнему волнорезу – может, там людей поменьше.

Они проходят вдоль единственного в городе песчаного пляжа, разбитого на две части далеко выдающимся в море мысом. Навстречу проносятся велосипедисты, за ними скейтеры, следом взмокшие и совершенно счастливые бегуны, затем собачки с розовыми языками, вываленными набок, и веселый детский народ всех возрастов. Замыкают скоростное шествие благообразные старички и старушки, распустившие по ветру седые кудельки из-под великолепного разнообразия шляп. Солнце пробуждает и заряжает всё живое.

Кристиан с матерью приближаются к своей цели. Здесь и правда поспокойнее, можно сказать – лишь волны и чайки. Они пробираются к оконечности волнореза, садятся на край и свешивают ноги над бетонными блоками. Долго наблюдают, как между серых камней с плотоядным журчанием сворачиваются бесчисленные воронки зеленой воды.

– Какое море здесь изумрудное, красота. В детстве я долго носила пальтишко из драпа такого же зеленого цвета, перешитое из маминого. Хорошо его помню. Раньше фотографии в основном делали черно-белые, а жизнь была не менее цветной, чем сейчас. Память сохраняет для нас воспоминания в цвете и звуке, аромате и вкусе. Я даже помню, какая мягкая у мамы ладонь… – И тут мать задает вопрос, без которого не обходится ни одна их встреча: – Ты прочитал, что я тебе прислала?

– Нет, мам. – Он не помнит, когда в последний раз заглядывал в почту. – Прости, замотался.

– Неприятно, зато честно. Знаешь, мне так хочется передать чувства и переживания молодой женщины, которая…

С изумлением Кристиан узнает, что в основе всех маминых историй и сюжетов лежат события из жизни реально существующих людей, ее личные переживания и опыт. Он понимает, что больше никогда не сможет равнодушно скользить по строкам ее текстов – повсюду будут мерещиться скелеты из ее шкафов. Что делать теперь с этим знанием? Ему хочется никогда больше не читать ее книг – и перечесть всё заново…

У матери звонит телефон. Пока она копается в своих многочисленных карманах, вызов прекращается, и тут же начинает вибрировать рюкзак Кристиана.

– Папа?

– Ты дома?

– Да. Нет. А что?

Что-то в голосе отца побуждает Кристиана показать матери экран и включить громкую связь.

– Слушай внимательно. Сейчас ты едешь к матери и ждешь моего водителя. Он привезет респираторы и другие средства защиты. Кое-что из продуктов. Воду из фильтра сырой не пить. В лифте, магазине, любых общественных местах – только в маске. Лучше из дома не выходить вообще.

– А занятия? – спрашивает Кристиан.

– Что случилось?! – почти кричит мать.

– Можно подумать, ты ходишь на занятия. Лия, хорошо, что ты всё слышишь. На остров завезли заразу.

– Как?! – Мать прижимает ладонь к губам. В глазах плещется ужас.

– Как… так… В общем, сидите дома. На днях я раздобуду вакцину и пришлю к вам человека…

– А уже есть вакцина? – звучит вопрос на два голоса.

– Давно есть. Просто ее мало и не всем доступна, поэтому не афишируют во избежание истерии. Так. Никому ничего не рассказываем, панику не наводим. Ясно?

– Ясно.

– Кристиан, не услышал тебя.

– Я понял, пап.

– На сегодня насчитывается всего несколько случаев в локальной группе. Все контактные лица изолированы. Приобретение вакцины ведется централизованно. Я не думаю, что нам грозит массовое заражение – мы привьем население раньше. Если повезет… Вы где?

– Мы на набережной, Алекс.

– Водитель выехал, ждите минут через сорок – через час. Без паники, спокойно – на воздухе никаких угроз. Будьте дома, когда он приедет.

Лия застыла на краю волнореза. Маленькие воронки, созданные течением, захлебываются под толчком новой волны. Кусочек рыжеватого пенопласта бьется между камней. Пузырьки пены цепляются за него – сиюминутная свита.

– Я так этого боялась, Кристиан, так боялась.

– Идем, мам. Подумай, что надо закупить: лекарства, продукты…

– Ты никуда не пойдешь! Отец все пришлет.

– Ладно-ладно.

Кристиан привык избегать конфликтов и всеми силами старался поддерживать шаткое равновесие взаимоотношений с родными. Родители его обошлись короткой, но яростной войной – не меняя социального статуса, разошлись по своим мирам: отец – в политику, мать – в писательство. Тем острее резануло это по сыну, вступившему в подростковый период: он оказался не готов к отчуждению, не мог принять тот факт, что родители, отвернувшись друг от друга, оставят и его. Но бабушка по отцовской линии, вдовевшая уже десяток лет, смогла увлечь внука своими интересами, недаром она слыла самой яркой и сильной личностью в семье.

Кристиан лихорадочно соображал, как ему предупредить Стефанию: номер свой она ему не давала, где она живет – неизвестно, занятия у нее закончились. Оставалось ждать завтрашнего дня.

10

Как обычно, Лия полночи просидела над своей рукописью, и Кристиан к одиннадцати часам вышел из дома, не встретив сопротивления, одна лишь дымчатая кошка проводила его до двери. Забежал к бабушкиной помощнице, забрал ключи от квартиры и расплатился. Помялся в нерешительности на пороге, почувствовал горький вкус предательства – знать о грозящей опасности и молчать оказалось неожиданно тяжело. В конце концов предупредил женщину о вспышке сезонного вируса и попросил поменьше бывать в людных местах. Сам себе внушил, что полумера лучше бездействия, и поспешил на площадь.

– Мой дорогой мальчик, где ты пропадал? – Статная хозяйка ресторана, дама почтенного возраста, немного придушила Кристиана в своих жарких объятиях.

– Рад тебя видеть, Кармелла! Учусь, работаю, скоро диплом – забегался.

– Но ты же не перестал есть, сынок?! Все эти новомодные забегаловки – хватают еду на ходу, глотают, не жуя, никакой культуры… Желудок испортишь, и что скажет мне на том свете твоя бабушка? Вот то-то же! – Кармелла отерла со щек быстрые слезы. – Не забывай меня, я скучала.

– Ну что ты… – Участь «хорошего мальчика» висела над Кристианом дамокловым мечом. Он погладил даму по пухлому плечу. – У меня встреча здесь.

– Какая еще встреча? Садись за свой столик – несу всё! А у меня сегодня есть кое-что из твоего любимого…

Пританцовывая, Кармелла скрылась на кухне. Тут же выглянул ее сын – безвольный мужчина приятной наружности – и в приветствии помахал руками, испачканными в муке. Продефилировала подросшая, набравшая румяного сока внучка, всем своим видом демонстрируя самоощущение преемницы. Едва заметно дрогнула цветастая занавеска, прикрывающая покрытую узорчатой плиткой витую лесенку на второй, жилой этаж. Безо всякого любопытства к происходящему в зале столетний свекор бесцветной тенью скользнул за барную стойку и зажужжал кассовым аппаратом. Хлопнула входная дверь, тренькнул серебряный колокольчик. Стефания в развевающемся пальто ворвалась в небольшой зальчик, огляделась и, не раздевшись, села напротив Кристиана:

– Класс! Мне нравится этот столик у окна. Что будем есть, ты посмотрел меню?

– Мне надо тебе сказать… – Кристиан прижал ее ледяные ладони к столешнице. – Ты замерзла? Послушай, тут такое дело… – Он глубоко вздохнул.

– Оу, ты, что ли, тот храбрый житель маленького городка, который не боится коснуться женщины на публике? – Стефания отняла руки и пристроила их у себя под мышками. – Контрольное тестирование своим устроила – сидела всю пару, вот и подмерзла.

– На остров завезли вирус, Стефания.

– Ох.

Снова прозвенел колокольчик. Входная дверь мягко затворилась за спиной вошедшего. Кармелла, так и не приблизившаяся к ним после прихода Стефании, но явно наблюдавшая их встречу из служебного помещения, тут же вышла встречать гостя. Судя по интонациям, гость незнакомый – хозяйка не скрывала своей властной, доминирующей натуры, держала высокомерный тон человека, знающего цену своему заведению.

– Проходите, присаживайтесь. Могу предложить вам ланч? У нас сегодня великолепные фаршированные кальмары… Меню? Конечно, конечно. Алисия! Меню!

Вот и они увидели посетителя. Это была Марта собственной персоной в несравненной красоте своих морковного цвета волос. Она безропотно прошла к указанному ей столику, уселась лицом к Стефании и едва заметным жестом показала: иди сюда. Стефания улыбнулась ей пластмассовой улыбкой и обернулась к своему спутнику.

– А вот это моя тетя пожаловала. Я ее не ждала, – выдавила сквозь зубы и, повысив голос, четко, во всеуслышание произнесла: – Ты знаешь, над чем тебе работать. Если будут еще вопросы, подойди после занятий. – Плавно встала и пересела за столик к Марте: – Ну, здравствуй, Марта. Что ты здесь делаешь?

– Есть разговор. Постарайся вести себя прилично. Тебя ведь здесь знают? Вот и будь той приятной девочкой, которой ты умеешь казаться. – Марта расправила на коленях салфетку. – Меню я здесь, видимо, не дождусь. Что порекомендуешь?