Верна – дочь боярина. Так могло бы быть

Немедленно дикий вой огласил подножье стены, такой лютый и громкий вой, какого даже опытные дружинники не слышали за всю свою боевую жизнь.

– Что случилось? – в один голос спросили у Верны оба, поскольку те ордынцы, с которыми дрались дружинники, почему-то не только ссыпались вниз со стены на всём её протяжении, но и взвыли так же отчаянно и дико, как и те, которые оказались в этом месте.

– Моё копьё в горле ордынца так и осталось, – посетовала она, – когда он со стены свалился. – Верна пожала плечами, поскольку тоже ничего не понимала в происходящем!

– Знатный удар! А копьё вот – возьми другое!

Верна приняла копьё, кивком поблагодарив дружинника и снова изготовилась к нападению. Но нападение прекратилось. Не только в этом месте, но и вообще прекратилось. Дружинники, осторожно выглядывая из-за стены, вдруг увидели, что лава кочевников откатывается обратно в степь. А посередине лавы четверо всадников несут кого-то, явно убитого. Военачальника какого-то, наверное.

Увидев, что нападение закончилось, Верна быстро соскользнула со стены и тихонько примчалась в горницу, торопливо сбрасывая доспехи. Но не успела – вошёл Феодор, взбудораженный боем.

Заметив, что она всё ещё в кольчуге, он удивлённо воззрился на неё, догадываясь, что она отнюдь не отсиживалась в горнице.

– На стену ходила?

– Ходила.

– И что?

– Ордынца убила.

– Голыми руками?

– Нет. Копьём. Ударила его в горло. Он и свалился со стены.

– Так это ты их главаря на тот свет отправила?!! Ай да дочь, ай да молодчина! Так одевайся и пойдём-ка со мной!

– Куда?

– На кудыкину гору! Пойдём, коли велю! Нет, кольчугу не снимай, шубейку только накинь.

Верна покорилась.

Быстрым шагом Феодор, за которым едва поспевала Верна, подошёл к центру крепостного двора, где стоял князь Остромысл со старшими дружинниками, защитниками крепости.

Убитых россов было всего шестеро, раненных десятка два, но при огромном количестве нападавших на ещё не достроенную крепость это было очень мало. Это была победа, хотя и купленная кровью.

– Приведите захваченных ордынцев, – велел князь. – Попробуем у них спросить, почему нападавшие откатились так внезапно.

Пленников, числом около десятка, надёжно скованных тонкими цепями, привели и поставили перед князем на колени. Оказалось, что он владеет их наречием и потому он тут же стал их спрашивать о чём-то. Выслушав их ответы, Остромысл так сказанному пленниками удивился, что его задранная в удивлении левая бровь так и застыла на лбу.

– Ничего не понимаю. – Он пересказал окружавшим его ратникам то, что ему ответили пленники. – Утверждают, что кто-то из защитников убил их вождя, не удержавшегося на своём месте руководителя битвы, но также ринувшегося в нападение вместе с рядовыми кочевниками. Видать, уж очень заманчивой целью показалась ему недостроенная крепость.

И сильно возвысив голос, так, чтобы его услышали и на стенах, князь спросил:

– Сознавайтесь, кто всадил копьё в горло ордынцу?

Все молчали, пока Феодор не поставил впереди себя Верну.

– Моя непокорная дочь, вот кто! Самовольно приехала с твоим обозом, самовольно в доспехи обрядилась, на стену взобралась и именно она тому ордынцу копьё, вбив в горло, «подарила»… А что?

– А то, что это был их самый главный начальник. Именно потому атака и прекратилась.

И внимательно стал глядеть на Верну.

– Непокорная, говоришь? Самовольница? Или, может быть, оружие в Руках Божиих?

Все молчали и лишь испытующе глядели на Верну, так что она зарделась, как маков цвет под столькими взглядами. Да и самоволие отрицать было бы смешно.

– Поведай-ка мне, дева, – велел князь, – почему ты решила в крепость ехать самовольно?

– Я не знаю. Очень по отцу соскучилась. Ужасно хотела его увидеть. Не устояла против искушения.

– Искушения?

Верна кивнула.

– Доброе, значит, искушение было. А ты не подумала, что тут набеги бывают? Что ты погибнуть могла?

– Не могла! Вон сколько воев вокруг!

Князь, не выдержав, засмеялся, да и дружинники захохотали в голос. Ну, боярская дочь, храбра же ты, вся в отца!

Отсмеявшись, князь вдруг поманил к себе старшего из той двадцатки воев, которых взял в сопровождение и что-то ему шепнул. Дружинник словно в воздухе растворился. Но, как оказалось, ненадолго.

А пока его не было, князь продолжал расспрашивать Верну, как она стояла на стене и что там происходило. Но тут вернулся дружинник и подал князю ларец.

– Подойди-ка ко мне, – велел он Верне.

Она подошла. Он развернул её на три четверти, так что лицом она стояла к воям и боком – к князю.

– Вы сами видите, братия, что иногда и слабая рука ребёнка – а ведь она по летам ещё ребёнок – может стать орудием Промысла Божия. Ведь я не верю в случайности – их просто не бывает! Во всём и всегда проявляется Воля Божия и следует эту Волю видеть и понимать.

Мы все стояли на стенах и мужественно защищали крепость. Но именно в том месте, где лез на стену самый главный вражина, оказалась эта дева. Именно её рукой остановил Господь эту орду!

Как считаете, верные мои братья, достойна она награды?

– Да! – громовой ответ в несколько сотен мужских глоток не позволял усомниться, что с князем согласны все.

– Быть по сему!

Старший дружинник подставил руки, на них князь поставил ларец и открыл его. И начал доставать оттуда драгоценности: браслет, серьги, литую цепь с большим зеленым камнем и корону, в центре которой красовался ещё больший по размеру изумруд. Всё это было постепенно надето на Верну, так что, когда она взглянула на отца, тот не дочь перед собой увидел, а царственную княжну.

– Твоя это награда! Заслуженная! Носи её! Потомкам своим передай – это свидетельство твоей храбрости, твоего мужества! Истинно ты настоящая боярская дочь! Крикнем же ей «ура», друзья!

Троекратное «ура» прокатилось над степью, вспугивая всё живое, только-только приютившееся отдохнуть после грома боя.

И только теперь князь обнял Верну и тут же передал её в объятия отцу, глазам своим верившему с трудом…

В день внезапного налёта, день её внезапного геройства и последовавшего за ним награждения Верна уснула спокойно, но под самое утро приснился ей тот ордынец и спросил: зачем ты меня убила? Она ответила ему во сне: а ты зачем на нас напал?

На этом она проснулась. И проснулась совершенно другим человеком. До поездки в крепость это была веселая, всегда радостная девчушка, для каждого умевшая найти ласковое, доброе слово, умевшая рассмешить самых угрюмых людей, закружить хоровод, приветить как высокородных гостей, так и бедных странников… Но теперь она навсегда, казалось, потеряла готовность посмеяться и поболтать с каждым. Замолчала Верна и отныне каждое слово она будет произносить словно с трудом, не видя в нём никакой нужды. Зачем говорить, если можно обойтись кивком или взглядом.

Отец этого сразу не понял, но перемену заметил.

– Что с тобой приключилось?

Верна пожала плечами. Неужели и так непонятно? Не каждый день ордынцы нападают и не каждый день дочь боярина убивает их вождя. И не просто вождя, а самого главного в их народе, если можно их назвать именно народом, а не племенем. Пусть и очень многочисленным.

– А где твои награды?

Верна показала рукой на столик у изголовья, на котором стоял закрытый ларец.

– Они там?

Она кивнула: там, где же ещё им быть.

– Ты не заболела?

Она отрицательно кивнула головой.

– Что же ты молчишь, скажи хоть слово-то!

– Не хочется.

– Отчего?

Она только плечами пожала. Если бы Феодор знал слово, которым его потомки станут пользоваться через пять сотен лет, он произнёс бы с пониманием: «стресс». Но тогда такого слова в обиходе не было и потому он не знал, как определить состояние дочери, кроме как назвать это потрясением.

Это и было настоящим потрясением: когда она всаживала копьё в горло вдруг появившемуся ордынцу, она знала только одно: с обеих сторон дружинники отбиваются от толп кочевников, этого же видит и, значит, отогнать, может только она и никто, кроме неё. И она с размаху ударила его копьём в незащищённое место – чтобы наверняка! Думала она только о защите крепости, о том, чтобы не дать нападающим взобраться на стены. Она ведь его даже не ненавидела. Даже не боялась. Она просто считала, что они не должны приходить и убивать россов, а потом грабить всё, что было в их домах. Потому и ударила.

Для неё он был тот, кто нарушил законы – человеческие и Божьи. Те законы, по которым жил её народ, жили православные россы. Какие были (и были ли вообще) законы у ордынцев, ей было всё равно. А если и были, и повелевали нападать на мирных людей – тем хуже для ордынцев и их законов. Ибо кто с мечом приходит, должен ожидать, что мечом его и встретят. Или копьём.

Но она была дева. Она была ещё ребёнок: ей-только-только сравнялось пятнадцать. Никогда прежде она не видела битв, не видела, как убивают врагов, да она и смерть видела только в благообразном обличьи, когда покойника уже срядят в последний путь. Либо привезут с поля боя, в полном воинском снаряжении. Сама же она и комара никогда не убила. А тут всё-таки человек, хотя и дикий.

Пролитая человеком кровь – чья бы то ни было – меняет её пролившего. Обязательно и неизбежно. Человек, даже врага убивший, никогда уже не будет прежним. И чем невиннее и чище была его душа до битвы, до пролитой крови, тем большее душевное потрясение человек испытывает, тем сильнее меняется.

Верна изменилась очень сильно. Настолько, что даже родной отец иногда сомневался, действительно ли это его дочь. Хотя знал точно, что это именно она! Нельзя женщинам быть на войне! Их высшая цель – дарить жизнь, лелеять эту жизнь, взращивать. Но не убивать. Женщина, убившая человека, переступает сразу несколько пролётов вверх: только там, в максимальной близости к Богу можно принести покаяние и получить прощение за прерванную жизнь. Или – вниз: превращаясь в злодейку и негодяйку, которой убивать понравилось.

Но таков был Промысел Божий: сразу ей повзрослеть на много лет, оставшись физически всё той же девочкой, невестой княжича Ростислава. Ведь скоро должна быть свадьба. Примет ли он её теперь такую, совершенно изменившуюся? Он ведь привык к тому, что она – всегда весёлая, задорная, смешливая, добрая, отзывчивая… А какой она стала теперь? Верна и сама этого не знала.

А тут ещё этот ларец с наградными украшениями. Плата за пролитую ею кровь. Как она будет их носить? А вот так и будет: как свидетельство того, что она способна убить. Пусть в бою, пусть защищая, пусть врага, но – способна. Ей придётся теперь жить с этим. И всем другим придётся жить с ней такой, способной быть воем.

– Отправить бы тебя домой, да обоз обратный нескоро пойдёт, недели через две в лучшем случае. Пока частокол не установим, всё лошади будут возить брёвна. Сюда их возить далеко, так что лошади заняты все. И люди заняты все. А ты не можешь ехать одна, даже верхом. Тебе надо дружинников давать для охраны. Придётся побыть пока здесь.

Верна кивнула: какая теперь разница, где быть. Она как здесь уже совсем другая, так и везде такой будет. А ордынцы теперь нападут вряд ли. Вождя-то их она убила. А новый пока со всем разберётся, пока новый набег замыслит, да пока всё организует… А и нападёт, отобьют, теперь-то во всех крепостях готовы, что набеги могут быть. Все их и ждут. На вышках сторожевых дозорные каждые полчаса постоянно меняются. И не из-за холода даже, а чтобы глазом свежим смотреть постоянно в ту сторону, откуда кочевники могут налететь. Но налетят вряд ли. Нескоро налетят. Верна это откуда-то точно знала. Почему набега скоро не будет, она не знала, но зато точно знала, что его не будет. Траур у них, наверное.

Ей бы героиней себя чувствовать, награда вполне заслуженная. Но героиней она себя не чувствовала вовсе. И победительницей – тоже. Даже защитницей не чувствовала. Просто убийцей.

Так тяжело ей не было никогда. И она не знала, как с этим справиться. Хорошо ещё, что она, на всякий случай, взяла с собой молитвенник, это было очень кстати, молилась она теперь иначе, чем до этого шутливого бегства к отцу. Теперь молитва была ей единственным подспорьем, единственным выходом. Единственным спасением. Только в молитве она теперь могла вернуть себе – если это вообще когда-нибудь удастся – душевное равновесие и спокойствие.

Но отец волновался, надо бы его успокоить:

– Я подожду. Ты не волнуйся, всё хорошо.

Феодор недоверчиво хмыкнул, но возражений у него не нашлось.

– Здесь побудешь или по крепости со мной пройдёшься?

– Здесь.

И он ушёл: дел у него было невпроворот. Но весь день где-то на заднем плане ворочалась мысль о дочери: как она там, бедная девочка, а он ведь даже ничем ей помочь не может!

Глава 2

Замужество

– Я и взял-то с собой украшения эти, – как-то растерянно говорил князь Остромысл боярину Феодору, отцу Верны, за утренней трапезой, – лишь для того, чтобы посоветоваться с тобой, гожий ли будет дар для новобрачной. А оказалось, что это – награда героине! Совершенно для меня, да и, думаю, для всех, неожиданным оказалось это геройство невинной девы…

– Похоже, что оно оказалось неожиданным и для неё самой! – грустно ответил Феодор. – Уж очень она теперь расстроена, печалится, думает о чём-то, а как её утешить – ума не приложу!

– Не стоит утешать. Бесполезно, сам ведь знаешь. Ей самой придётся это прожить. Даже младни, подготовленные к ратному делу и предвидящие, что придётся убивать врагов, никогда первое такое сражение спокойно не переносят. Не любит Бог, когда кровь проливают. Хотя Он и велит Отчизну и други своя защищать, не щадя живота. Вот только иногда и голубицам юным доводится в боевые переделки попадать. А ведь, струсь она, окажись главный ордынец на стене, где дружинников-то оказалось всего двое, вполне могли бы ордынцы крепость нашу захватить! За главным своим вожаком они бы лезли до самой победы! Хотя я и не понимаю, отчего самый главный их вождь на приступ пошёл – видать, совсем у них беда наступила – но ещё того мне удивительнее, что вышел он прямо на Верну. А самое дивное, согласись, то, что она храбро сразилась с ним, как всякому россу и подобает: кто с мечом пришёл…

– Не её тут вина, а кочевников. Но ей от этого вряд ли легче.

– Это верно. – И помолчав, усилием воли сменил тему, добавив, что хочется ему съездить и в другие новые крепости: не только у самого Феодора, а и у других двух бояр.

– Неделя, полагаю, понадобится мне, самое малое, а то и полных две, чтобы побывать везде. А не побывать будет неразумно: за тем и ехал ведь, чтобы побывать. Может, помощь какая им требуется? А уж когда вернусь сюда окончательно, то уже тогда, после короткой передышки людям и лошадям, отправлюсь в городище. Вот тогда и дочь твою увезём домой. А пока пусть побудет здесь.

Феодор кивнул: о чём тут и говорить?

– Да, – уже сидя на коне, сказал князь, – совсем забыл предупредить со всеми этими переживаниями. Я хотел вас троих собрать перед отъездом, грамотами закрепить за каждым из вас те земли, которые ваши крепости будут охранять. А после вы уж сами будете их передавать тем, кто в новых крепостях будет главным. Им без земли ведь никак нельзя.

– Это правильно. И когда ждать сюда бояр?

– Если не застану их в новых крепостях, гонцов к ним пошлём, чтобы сюда прибыли недели через полторы.

Феодор кивнул: добро.

Проводив князя с отрядом, боярин пока отложил обход крепости – не сомневался, что и так везде всё в порядке – и пошёл навестить дочь. Верна грустила у небольшого окошка в светличке, которую он ей предоставил в своём небольшом тереме.

– Ты уже пила утренний чай? – не зная, с чего начинать разговор, спросил Феодор об обыденном.

– Да, батюшка.

– Как настроение?

– Как всегда.

– Ты, доча, не грусти уж так. Знаю, что убить, даже ордынца, напавшего на тебя, очень нелёгкое переживание. Все переживают. И я переживал. Тебе же должно быть ещё труднее. Но зато ты всех нас спасла.

– Я знаю, батюшка.

Все утешительные слова, которые мог бы ей сказать Феодор, были уже сказаны прежде – и им самим, и князем. И Верна соглашалась со всем тем, что они ей говорили, но легче ей не становилось.

– Больше не снится?

– Нет. Но я почему-то всё время, даже и когда не сплю, вижу эту струю крови, взлетевшую из-под моего копья. И хоть было то всего мгновение, а забыть не могу. И взгляд его растерянный…

– Воткни он копьё в твоё горло, уж будь уверена, не смотрел бы растерянно. А как смотрел бы – уж сама догадайся. От неожиданности он растерялся: мощных воев, дружинников, ожидал увидеть на стене, а увидел тебя. Тут каждый растеряется. А уж что смерть он примет от твоей руки – того тем более он не ожидал. А кровь хлестнула – так из горла твоего или любого иного человека, ордынца или нашего ратника, точно так же хлестнула бы. Видно, ты в жилу ему попала. Но ты жалеть его не смей! Разве они хотя бы раз наших людей – не воев, нет, детишек наших да жён, да матерей с отцами – пожалели?

Не было у тебя выбора. И прав князь Остромысл: Сам Господь тебя в крепость привёл и в том именно месте на стене поставил. Не на кого больше было Ему возложить это дело. Так что смирись с Промыслом Божиим и живи, как Господом велено.

Верна кивнула. Придётся жить. Вот только как это сделать теперь, когда она чужинца этого помнит так, словно всё произошло миг назад. И удастся ли когда забыть? Или надеяться на то, что время когда-нибудь всё же засыплет это видение пеплом либо пылью?

– Князь, когда с объезда новых крепостей воротится, домой поедет. И тебя к матери отвезёт. Пора уж и к свадьбе готовиться. Студёный месяц (декабрь) быстро пролетит, а там и просинец (январь) наступит, а вслед за ним и свадьба. Ростислав, небось, тебя уже заждался. Да и мы с тобой не чаяли, что твой, как ты считала, забавный побег, окажется таким долгим и наполненным событиями…

Верна опять кивнула. Вид её печального лица будил в сердце Феодора желание усадить её, как в раннем её детстве, на коленку и обняв, на коленке этой покачать, мурлыча ей одну из боевых песен. Почему-то именно эти песни ей нравились больше всего.

Но большая она уже, не согласится на отцовой коленке качаться. А, может, песенки послушать всё же захочет?

– Послушай, Верна, князь уехал в новые крепости, так что трапезничать вечером мне будет не с кем. Разве с тобой? А хочешь, я тебе потом песен военных спою? Ты любила их когда-то…

– Приходи, – кивнула дочь.

Феодор мягко улыбнулся дочери и собрался выходить. Крепость надо обойти, у людей узнать, что и как с охраной стены́ да и с прочими делами… Но уже на пороге оглянулся:

– Может, тебе нужно чего? Я велю прислать.

Верна отрицательно покачала головой. Отец вышел и отправился в обход по мастерским да по отрядам дружинников. Дел ведь действительно множество. Нападут ещё раз, не нападут – не суть. Всё всегда должно быть готово к отражению нападения. Эта крепость ведь на первой линии обороны, а ещё далеко не всё готово. Ещё узнать бы, что в двух остальных делается, как продолжаются там работы и не возникло ли каких нужд.

Так что Феодор первым делом пошёл к старшему дружины сигнальщиков – узнать, нет ли каких вестей из других крепостей. Вестей не было. Вернее, были, но это были вести обычные, о том, что всё спокойно и кочевников вблизи не видно. Ну, а коли так, то следует со всеми поговорить, может, нужды какие у людей возникли, пока князь в крепости гостил. Не до житейских хлопот Феодору было, всё это понимали, потому и дожидались, пока Феодор освободится.

– Князь недели через полторы-две воротится. А за это время, пока настоящие метели не начались, надо нам к зиме изготовиться. И первым делом частокол следует немедленно доделать.

– Там уже немного осталось. Со стороны степи уже всё поставлено, только в двух ещё местах остались прорехи, но люди работают все, даже некоторые из воев, кто силушкой не обделён, вызвались помогать. С самого рассвета обозы отправились в лес, а первый уже воротился и привезенные брёвна прямо с телег ставятся в частокол. Нападение стало самым лучшим погонялой. Люди и так не ленились, а теперь-то – тем более.

– Добро. А что с вооружением?

– Вооружение в исправности. И все трое кузнецов наших работают на износ: что было в сражении повреждено, уже починено и возвращено воям. А теперь они готовят новое: и пики, и копья, и пищали, и метальницы – да всё, что перечислять. У каждого мастера есть по два подручных, так что хотя и частокол важен, но и кузнецов без помощников оставить негоже.

– С припасами для боя как?

– Всё есть, боярин. Аль я зря тут поставлен?

– Ну, не ершись. Не спросил бы я, тоже счёл бы ты это неправильным Разве нет?

Старший дружинник слегка ухмыльнулся.

– Как кони?

– Кони все накормлены, напоены, вычищены, все в конюшне. При них дежурные коноводы постоянно, так что с лошадями всё хорошо.

– Что с запасами для людей?

– Месяца на два обеспечены отлично. Вдобавок к тем запасам еды, что присланы с обозом, лесорубы наши ещё нескольких оленей да кабанов уложили. Сейчас поварня занимается их разделкой и заготовкой.

– Коптят?

– Не только. Я в это не вмешиваюсь, старшему их доверяю. Он отлично знает, что ему каждый божий день нужно кормить несколько сотен здоровых молодых мужчин. Пока на него нареканий не было ни от кого. Аль у тебя есть нарекания?

– Нет. А водой мы обеспечены хорошо?

– А как же! Колодцев у нас выкопано аж пять, под стенами, да посредине двора – главный, самый большой. Водоносы поварню водой обеспечивают непрерывно.

– Ну, давай сходим, своим глазом на всё и на всех поглядим. Может, есть какие просьбы у кого, либо недостача в чём возникла.

Феодор вернулся с обхода крепости очень поздно. Настолько, что первым делом спросил у младня, оставленного при Верне для исполнения её поручений, не легла ли она ещё. Младень ответил, что нет. И нет, от вечери отказалась. Отца ждёт.

– Так и сказала, что ждёт?

– Так и сказала. Когда я у неё спросил, подавать ли.

– Сам-то ты поел?

– Да, я поел. Мне принесли я и поел. Делать всё равно нечего. Ничего мне боярышня делать не велела, ни за чем не посылала, так и бездельничаю весь день.

– Не бездельничаешь, а терем охраняешь.

Младень грустно ухмыльнулся – так-то оно так, только что тут охранять, внутри крепости. Свои-то не станут в терем ломиться.

– Ладно, вели трапезу подавать, а я к ней. Туда пусть несут.

Младень радостно кивнул и умчался со всех ног. Феодор ещё до светлицы не дошёл, а его уже как ветром сдуло.

Феодор успел стукнуть в двери Верниной светлички только один раз, а дверь уже распахнулась.

– Прямо у двери ждёшь?

– Нет. Но твои шаги издалека слышно.

– Да, тут такая тишина, что и мышь пробежала бы, так был бы грохот. А я всё-таки в воинском облачении. На всякий случай.

– Дай Бог, чтобы случая этого не было больше.

– Дай Бог.

Феодор помолчал:

– Ты хоть обедала?

– Не хочется.

– Негоже голодом-то сидеть. Сейчас вот трапезничать будем вместе. Я, признаться, и умаялся изрядно, и оголодал весьма. Хотя днём с воями и трапезничал, но дел невпроворот, так и не заметил, что ел и забыл, что. А зато мы частокол завершили, теперь в нём ни единой щёлочки не осталось! Завтра ещё стену поправим, где кочевники порушили при нападении, да прочие укрепления усилим от греха.

– Да ты садись, коль умаялся.

– А и то, чего это я стою?

Не успела Верна поудобнее устроить отца и усесться за столом сама, как примчался младень с едой. Стучал он осторожно, видимо, носком сапога, чтобы не уронить всего, что было у него в руках.

Верна хотела подняться не только затем, чтобы открыть младню дверь, но и помочь ему.

– Не надо, – остановил её Феодор, – он и сам отлично управится. Обучен сей младень, – продолжил отец вполголоса, дабы не баловать юное поколение излишними похвалами, – по высшей мерке. Князя обслуживал и нареканий не вызвал ни разу.

Верна пожала плечами и осталась сидеть. Младень споро и ловко накрыл на стол, вихрем вылетел в дверь и буквально тут же вернулся с кипящим самоваром. Но и помимо чая было чем запить обильную еду: и сбитни, и квасы, и морсы, и мёды, и водицы, и сыворотка с изюмом, и уваренный капустный сок, и кипрейный чай. Феодор и пил с удовольствием, да и ел споро – действительно оголодал. Верна же только для виду ковыряла в тарелке, посему еда у неё не особо убывала. Заметив это, отец огорчился, но не сказал ничего: дева уже взрослая, негоже ей замечания по пустякам делать. Бывают такие состояния, что ничего в рот не лезет. Придёт в себя, успокоится, снова будет есть как обычно.

Верна пыталась за отцом ухаживать, но младень был расторопнее и сноровистее: успевал подать Феодору потребное ещё до того, как боярин успевал попросить. Умел, действительно был великолепно обучен.