Ты умрешь влюбленной

– Поэтому часть биографии Даниеля тебе показалась близкой? – Бестактный вопрос вылетел сам собой. Вера на секунду почувствовала себя на сеансе с клиентом, но тут же осеклась. – Прости, я не должна была приписывать ваши с Эмилем проблемы новому делу.

– Нет, почему же. Ты правильно говоришь. – Зоя не обиделась. – Мы с Даниелем сошлись, потому что у нас была общая боль. Мы не имеем собственных душ. Нам внушили с детства, что мы – тела, своеобразные машины, которые носят чьи-то чужие души. Мать Даниеля назвала его в честь своего мертвого ребенка, сознательно желая повторить историю Сальвадора Дали. Она с самого начала задумала сделать из мальчика знаменитого художника. Была уверена, что творчество возможно только после тяжелых душевных переживаний, что лишь в муках рождаются подлинные шедевры. Она убедилась в этом, начав писать свои самые успешные работы, когда овдовела. И ее картины не просто хорошо продавались, она обрела большую славу, ее выставки проводились не только в Париже, но в центре мировой культуры послевоенного времени – Нью-Йорке. Она выставлялась в тех же галереях, что и Поллок[7], Ротко[8], Дали. В ее картинах слились сюрреализм Дали и динамический дриппинг[9] Поллока.

Слушая Зою, Вера взяла смартфон и вбила в поисковик: «Идит Солер, картины». Тотчас выскочила лента ярких полотен в стиле абстрактной, так Верой и не понятой, живописи, где пятна, изломанные сновидческие образы и брызги смешивались во что-то невообразимое. Зоя развернула экран к себе, открыв картину, в которой мелкое напыление красок как будто засасывало в воронку.

– На самом деле такую живопись надо смотреть вживую, – проговорила сестра Эмиля. – Она производит магическое воздействие, поверь! Взаимодействует с тобой. Эти работы не призваны быть красивыми, вызывать только эстетические чувства, они не должны нравиться. Они должны бросать нам интеллектуальный вызов, вытягивать из нас вопросы, заставлять думать о глубинах бессознательного.

– Охотно верю, – ответила Вера, не желая вступать в полемику. Она придерживалась мнения персонажа Омара Си из «1+1», который решил, что перед ним не полотно, а просто у художника пошла носом кровь.

Заметив на лице Веры скепсис, Зоя улыбнулась.

– Современное искусство возникло не просто так, на пустом месте, из желания художников выпендриться, его нельзя рассматривать в отрыве от времени и контекста. Такая живопись… это и переосмысление тяжелого опыта мировых войн, и… Искусство невозможно в мире, где был Освенцим! Это слова немецкого философа Теодора Адорно, представителя Франкфуртской критической школы. Искусство нельзя убить, его можно только деформировать.

Вера подняла на Зою заинтересованный взгляд. С такого угла она еще не подходила к этому вопросу…

– Рене Ардити познакомился с Идит Солер в музее современного искусства «МоМА» в Нью-Йорке, когда еще был просто коммерсантом, а точнее сказать – мафиози. И с ним произошло что-то такое… Все перевернулось в его мировоззрении. Он был потрясен ее работами, экспрессией, идеями! Идит заразила миллиардера любовью к произведениям искусства, стала инициатором покупки аукционного дома «Ле Бижу», говорят, приняла горячее участие в сделке. На тот момент она была одной из богатейших художниц мира. А потом у них родились дети… И Идит решила сделать из старшего гениального художника.

– Интересно, как Рене Ардити относился к этой… идее?

– Он был влюблен в сумасбродную художницу и доверял ее творческому чутью. Иногда в газеты просачивались сплетни об их ссорах, но в основном он не мешал ее намерениям водить ребенка на могилу своего первенца. Хотя я могу многого не знать.

– А второй ребенок, который умер в восьмилетнем возрасте? Его подвергли участи стать великим художником?

– Ко второму было совершенно иное отношение. Он имел счастье быть собой, ему прочили карьеру в сфере бизнеса. Рене называл его своим преемником едва ли не с пеленок. Они с Идит как бы поделили детей. Идит растила Даниеля, а Рене – маленького Шарля. И Даниель остро чувствовал зависть к маленькому брату, которому отец дарил больше любви и ласки.

– Господи, только не говори, что он его убил!

Зоя посмотрела на Веру долгим, печальным взглядом.

– Этого никто не знает, даже сам Даниель, – сказала она.

– Как это? – не поняла Вера.

Зоя вздохнула, прикусив нижнюю губу.

– Братик разбился на скалах. У самого Даниеля было алиби, он убегал из Шато де Пон Д’Азура на берег играть с ребятами, те худо-бедно подтвердили это. Подтвердил, что видел его с ребятами в день и час смерти Шарля и лодочник. Но Даниель упорно винит себя. Маленький Шарль хотел пойти с ним к обрыву, с которого открывается потрясающий вид на Лазурный Берег, но Даниель его не взял. Ребенок, видимо, решил пойти сам.

– Черт, – вырвалось у Веры сочувственно. – Даниель уверен, что убил брата? Но как? Что он сделал?

Зоя прикрыла глаза, качая головой.

– В этом и загвоздка. По его детским воспоминаниям, сам момент он не помнит. Или, точнее, помнит сотни тысяч вариаций. По одной версии, он нашел его и пытался донести до замка, по другой, шел дождь, и Шарль поскользнулся. Дождь действительно шел в тот день, но вечером, а полиция приехала так поздно, что тело было покрыто землей, ссыпавшейся с обрыва. Его опрашивали психологи, сотрудники полиции, социальных служб, и он каждый раз рассказывал разные истории, причем так убедительно, что сам впадал в истерику, приходилось накачивать успокоительными. В конце концов службы, его родители и он сам застряли в порочном круге – уже невозможно было понять, где вымысел впечатлительного ребенка, а где влияние наркотических средств. Его оставили в покое, дело закрыли. Не прошло и года, Идит умерла от передозировки морфина, превысив свою привычную дозу четырехкратно.

Вера сидела молча, подперла ладонью подбородок, прикрыв пальцами рот.

– Вот история Даниеля Ардити, и, боюсь, это не конец, – заключила Зоя.

– Но что же ты? Ты что думаешь? И братика, и мать убил он?

– У меня нет ответа.

– Но ты же профайлер! Должна знать наверняка, – одна половина Веры действительно так считала, при этом сучила ножками и требовала немедленного объяснения, другая – разумная, дипломированная – пожалела об этих сорвавшихся сгоряча словах. У Зои до сих пор оставались чувства к этому парню, она не могла судить объективно. С полубессмысленной улыбкой она отмалчивалась, крутила в пальцах пустую из-под кофе чашку и смотрела на край стола.

– Извини, – прошептала Вера. – Я опять погорячилась. Но что, если Эмиль пожелает принять в этом участие?

– Мое дело – рассказать вам о том, куда вы собираетесь ступить. Ваше – идти или не идти.

Она посмотрела на наручные часы – стильные «Убло» с черепом, кажется, они назывались «Спирит оф Биг Бэнг», и, улыбнувшись, проронила:

– Через пятнадцать минут у меня экскурсия. Рада была повидаться.

Глава 3. Слепой гость

Вера добрела до бюро Герши на улице Л’Эшикье в шестом часу вечера. Солнце клонилось к закату, золотя стены зданий светлого камня, играя бликами на позолоте ограждений балкончиков и стеклах окон. В воздухе повис сладкий запах весеннего цветения. Вера завернула за угол и наткнулась на стоящего у подъездной двери элегантно одетого черноволосого с проседью мужчину за пятьдесят. На нем было черное прямое пальто, глаза скрывали строгие темные очки, в пальцах, затянутых перчатками, – трость. Он, видимо, был слепым – искал на ощупь кнопки домофона. Тут же пришла аналогия с фильмом «Запах женщины» и импозантным Аль Пачино.

– Добрый вечер! – сказала Вера.

Мужчина тотчас повернулся к ней и замер с воздетой к домофону рукой. Ноздри тонкого носа втягивались и раздувались, будто он хотел понять по запаху, кто перед ним. Голова дважды чуть склонилась сначала влево, потом вправо, как у пса, почуявшего добычу. Вере стало несколько не по себе.

– Мадемуазель Вера? Максимова Вера? – Он очень хорошо выговорил ее русское имя, которое французы коверкали, перемещая ударение на последние слоги. Для всех она была Вера́. А этот произнес – Ве́ра.

– Да-а, – полувопросительно-полуиспуганно протянула она. Как он понял, кто перед ним, если слепой? По запаху? Или Вера обманулась, глядя на эти трость и очки? Дурацкий День дурака, который уже давно был позади, вынуждал ее за каждым углом ожидать розыгрыш.

– Меня зовут Филипп Ардити, я пришел просить о помощи. Ваше бюро занимается спасением наследников больших состояний от замысливших недоброе родственников? – спросил он с достоинством герцога, но в конце фразы слегка улыбнулся, дернув бровями, и стал еще больше похож на Аль Пачино.

Сердце Веры упало при упоминании имени Ардити, она едва сдержала тревожный вздох. Гость тотчас уловил в ее дыхании нотку беспокойства, поспешил добавить:

– Я не за себя, разумеется, буду просить. За племянника. Но прошу… не здесь.

Вера достала ключ.

– Я надеюсь, Эмиль Герши на месте, – сказала она, вставляя его в замочную скважину.

Слепой гость очень хорошо ориентировался в пространстве, едва касаясь тростью ступеней, перил, дверных проемов и стен. Если не наблюдать за его движениями пристально, как это делала Вера, поднимаясь позади него, то можно было и не заметить этих его постукиваний тростью, до того они были легки и незаметны, что выдавало в нем слепого с опытом.

Бюро Герши имело довольно странное устройство. Клиентов принимал дядя Эмиля Юбер в угловой квартире на втором этаже дома. Для этой цели был отведен просторный кабинет-эркер в три окна с балконом с кованым ограждением, дверь в который была распахнута – Юбер спешил проветрить помещение после того, как курил сигару. Она еще дымилась на большом резном антикварном столе времен «короля-солнце», заваленном бумагами. На столешнице соседство с пепельницей составляли бутылка красного вина и бокал. Бежевые обои и репродукции импрессионистов на стенах с молдингами золотил свет закатного солнца. У стола блестел хромированный торшер. Из окон виднелась убегающая на юг перспектива улицы Фобур-Пуассоньер.

Остальные комнаты занимал сам Юбер. Кабинет огибал коридор, в который выходило множество дверей, за них Вера никогда не ступала, но планировкой квартира полностью повторяла квартиру на четвертом, последнем этаже, где обитали Эмиль и Зоя. Вера же снимала скромную квартирку в две комнаты с икеевской мебелью, находящуюся над бюро Герши и под квартирой Эмиля. При желании она могла заметить в окно балкон бюро, но видеть окна Эмиля мешали висевшие между третьим и четвертым этажом красные маркизы.

Филипп Ардити, ни на что не натыкаясь, легко преодолел узкий коридор, петлявший от роскошной входной двери из мореного дуба, следуя скорее за смесью сигарного дыма и дорогого парфюма, который источал Юбер Герши.

Тот встретил их гладко выбритый, приветливый и одетый, как всегда, с иголочки, в сером, отливающем сталью костюме, с желтым шейным платком, затейливо повязанным под подбородком, и светлыми с проседью кудрями, уложенными воском. Его желтые ботинки гулко стучали каблуками о паркет во французскую елочку. Наверное, звук тоже помогал гостю найти дорогу.

Войдя в кабинет, Юбер обернулся, жестом приглашая гостя сесть, но тотчас впал в замешательство, замерев с дурацкой улыбкой, не зная, стоит ли довести слепого до кресла и как вообще обходиться с посетителем, у которого такой природный изъян.

Но Филипп Ардити не нуждался ни в чьей помощи.

Он улыбнулся, совершив поклон в сторону Юбера, промахнувшись лишь градусов на двадцать.

– Я слепой с некоторым стажем. – Он сделал пару шагов в сторону окон, конец его трости зацепился за ножку кресла, исполненного в форме тюльпана и обитого светло-зеленым сукном. Филипп Ардити протянул руку, его пальцы, затянутые в перчатки, легко коснулись подлокотника. Он цепко ухватился за спинку, крутанулся и сел, закинув ногу на ногу и вздернув подбородок.

У Веры защемило сердце и от восхищения элегантностью, с которой он все это проделал, и от мысли, что человек так стойко сопротивляется своей ущербности и делает колоссальные усилия, чтобы не выглядеть калекой в глазах других.

В эту же минуту хлопнула входная дверь, мягкой кошачьей походкой вошел Эмиль, бесшумно в своих кедах пересек кабинет и сел в другое кресло, составляющее пару тому, что занял гость.

– Добрый вечер, – проронил он, закинув лодыжку на колено и, слегка съехал вниз, развалившись в кресле. Он коротко представился, заявив, что готов слушать.

Эмиль выглядел очень странно для детектива в черной мятой толстовке с надписью Death Note, черными иглами крашеных волос и тоннелями в мочках ушей. Он скорее был похож на уличную шпану, анимешного персонажа или айтишника из «Хромых лошадей» – сериала про отдел британской разведки, куда собрали агентов-неудачников. Если бы клиент был зрячим, он, наверное, не стал бы иметь с ним дело. Хотя Вера ни разу не видела, чтобы кто-то вставал и уходил при появлении Эмиля. В основном к нему приходили по рекомендациям прошлых клиентов хорошо осведомленными, что человек с крашеными волосами и пирсингом не шпана, а бывший полицейский из BRI – бригады розыска и реагирования, которая занималась расследованием уголовных преступлений, убийств и похищений. Он имел офицерский чин и когда-то работал в отделе операционного управления материально-технического обеспечения префектуры полиции.

Страсть к психологии лжи привела Эмиля к тому, что он некоторое время был оператором полиграфа. Префектура хотела внедрить использование детектора лжи при допросах, но, увы, не вышло. Эмиль рискнул своим местом в BRI, занялся полиграфом, но быстро понял, что машина во многом проигрывает человеку с навыками профайлера. Возник конфликт с начальством. Сначала он яростно боролся, чтобы аппарат был внедрен в практику, а потом сам же заставил префектуру от него отказаться. И вылетел из полиции.

Так он начал собственную деятельность в качестве частного детектива.

– Меня зовут Филипп, я младший брат Рене Ардити и пришел, потому что наша семья заступила ту черту, за которой ее ждет погибель, – начал гость и замолчал. Его подбородок дрогнул, он стал снимать перчатки и уложил их сложенными вместе на колено.

Некоторое время висела тишина, слышно было лишь, как за окном то пронесется скутер, то проедет машина, из открытых кафетериев «Зазза» и «Ботеко», что располагались на первом этаже по обе стороны от угла здания, доносились голоса посетителей, отдыхающих за столиками.

Юбер поднялся.

– Быть может, вина?

Филипп Ардити, впав в прострацию, ответил не сразу. Секунд через пять он вздрогнул, вскинув руку.

– Нет, благодарю. Я пытаюсь собраться с мыслями и начать с того момента, который, как мне кажется, является началом наших злоключений, но боюсь, что бессилен найти корни зла. Потому я здесь. Если коротко обозначить задачу, – он выпрямился, положив трость поперек колена, – то на моего брата совершалось как минимум два покушения. Последнее, увы, удалось, он мертв. А на моего племянника, который по закону о наследовании во Франции стал пользовладельцем с правом распоряжения всем имуществом Ардити, совершается давление с целью засадить его в психушку.

Вера закусила губу, тотчас поняв, что речь идет о Даниеле с его непростым прошлым и травмированным детством. Видимо, ему досталось все от отца, но кто-то был не особенно этому рад. Вера не разбиралась во французском праве, поэтому подняла глаза на Юбера, имевшего за спиной тридцать лет адвокатской практики.

– Начало конца, – вновь заговорил Филипп, – наверное, было положено еще в далеком девяносто третьем, когда на скалах случайно разбился племянник Шарль. Даниеля измучили эти неугомонные полицейские, психологи из социальных служб… Я до сих пор задаюсь вопросом: правомочно ли было так терзать одиннадцатилетнего ребенка? Эти длящиеся по нескольку часов допросы наедине… Он был так измучен, что по ночам кричал и плакал. В тюрьмах, наверное, проявляют большее милосердие. Тем более имелась куча свидетелей, что он и Шарль в тот печальный миг находились на разных концах мыса дю Датье. А они все ходили и ходили, неделями, месяцами, почти все лето. И все это происходило в нашем доме на Лазурном Берегу, в Шато де Пон Д’Азуре, при живых отце и матери. Безутешные потерей сына, они не замечали, как мучают их дитя. Даниель очень талантлив, очень. С ранних лет занимался живописью и подавал такие надежды! Его называли современным Караваджо. Его работы потрясали академичностью и уникальностью. Но после того злосчастного случая, всех эти допросов он забросил занятия и впал в такую депрессию, что едва не умер. Несколько лет почти не учился в школе, менял санатории и врачей. К нему до сих пор не вернулось душевное здоровье. А мачеха пытается воспользоваться его несчастьем, особенно сейчас, когда он назначен узуфруктом.

Невольно Вера затаила дыхание, слушая Филиппа и проникаясь печальной историей его племянника. Он сидел прямой, как стрела, в этом своем черном пальто и с лицом, обращенным ни к кому, в пустоту. Странность придавали темные очки, делающие его похожим на пророка.

– Хм, а почему пользовладельцем назначен Даниель? – спросил наконец Юбер. Он слушал, скрестив руки на груди, опустив подбородок и приподняв брови, недоуменно покачивая головой. – Я правильно понял, вы говорите о старшем племяннике?

– Да, да, – всколыхнулся Филипп. – Я говорю о Даниеле – старшем сыне Рене, первенце. Он и его вторая супруга имели брачный контракт régime de la séparation de biens, то есть они все заранее поделили. По старому завещанию Даниель был назначен узуфруктом. Новое Рене оставил недоделанным, его застрелили раньше, чем он внес правки, какие собирался внести… на днях.

– Позвольте, я уточню. – Юбер отошел от стола и принялся медленно прохаживаться по ковру, массируя висок. – Так как во Франции с девятнадцатого года сего столетия наследование облагается весьма высоким налогом… Насколько я помню, если имущество составляет свыше двух миллионов евро, государство присваивает себе сорок пять процентов. Сумасшедший грабеж, я считаю. И Рене Ардити решил воспользоваться самым простым способом обойти этот налог – передать право пользования имуществом, включающее и извлечения доходов, узуфрукту. Обременять узуфрукта, который несет ответственность за сохранность имущества, существенными расходами в виде налогов неправомерно, поэтому он их не платит, кроме текущих, естественно. Но узуфрукт – не значит полноправное владение, это… как бы выразиться яснее… что-то вроде опекунства над имуществом с возможностью извлекать прибыль.

– И узуфруктом назначен Даниель Ардити? – перебил дядю Эмиль, подгоняя его. Сидя в кресле, он покачивал ступней, свисавшей с колена, как бы это делал кот хвостом.

– Даниель – старший сын от первого брака. – Филипп сделал скупое движение ладонью, приподняв ее над тростью на пару сантиметров. – Наверное, брат мог назначить супругу, но с Сильвией у него были свои договоренности, это темная сторона вопроса. Меня? Я слепой. У нас есть еще родственник в Лионе, девяностотрехлетний старик, ему самому требуется опекун. За ним ухаживает сиделка. Оставался только Даниель, но… Загвоздка в том, что… Прошу меня понять правильно – такое в жизни иногда случается: его не интересует ни бизнес, ни деньги. Даниель занят искусством. Только оно и способно врачевать его раны.

– А сын от второго брака? – спросил Эмиль. Он снял ногу с колена и, взявшись за подлокотники, приподнялся, подложив ступню под себя. Ножки кресла неприятно скрипнули о паркет.

– Ксавье в завещании указан как номинальный владелец. Он собственник имущества, обремененный узуфруктом.

– Интересно. – Эмиль достал из кармана шоколадный батончик и стал с шумом вскрывать этикетку. Вера строго на него глянула, но шеф демонстративно откусил, начал чавкать и продолжил, жуя:

– Получается, Ксавье не имеет ни права пользования недвижимостью, ни извлечения из нее доходов до смерти пользовладельца, то есть Даниеля. А Даниель, в свою очередь, не может передать наследство своим детям, если бы они у него были. Зачем же отец так жестоко поступил со своими сыновьями?

– Да, согласен, это завещание вышло неудачным. Все никак не могли собрать более-менее рабочую версию, чтобы обойти этот проклятый налог, введенный в две тысячи девятнадцатом году. Рене хотел все исправить другим завещанием, но не успел его дописать. Они с Сильвией так часто спорили по поводу раздела имущества! Она хотела видеть наследником Ксавье, а Рене мечтал, чтобы аукционным домом занялся именно Даниель. Рене был взбалмошным человеком, хоть и дисциплинированным.

– Очень противоречивые качества. – Эмиль вдруг смял недоеденный батончик и прицелился им в своего собеседника. Цветастый комок пролетел в сантиметре над головой Филиппа Ардити и исчез в распахнутых позади него балконных дверях.

Вера ахнула, Юбер крякнул. Но они не успели заметить реакции слепого, взгляды рефлекторно были прикованы к летящему объекту. Эмиль, видимо, проверял, действительно ли гость слеп.

Тем временем Филипп, почувствовав некое замешательство, обернулся на звуки, которые издали Вера с Юбером, на его лице отразилось легкое недоумение.

– Сейчас Ксавье взял на себя все дела Ардитис, – продолжил он. – Парень уже два года прекрасно справляется с должностью исполнительного директора. Да, он хороший маркетолог, организатор, и у него нюх на произведения искусства. Недавно продал три статуи Модильяни раннего периода за сумасшедшие, на мой взгляд, деньги. Но… сделка попахивает чем-то нечистым. Покупатель – политик из Южной Америки и…

Филипп Ардити замолчал. Он не имел права раскрывать тонкости ведения дел исполнительного директора, даже если это его младший племянник.

– У Рене были другие планы на аукционный дом, – продолжил он с горечью. – Ардитис основала его первая жена. И только ее отпрыск может возглавить его. Рене очень чтил память первой супруги, которая многое для него сделала. Идит была человеком искусства, и Даниель полностью пронизан искусством. Он ее сын до кончиков ногтей. Ксавье лишь хороший делец и организатор, сын Рене – его отражение. Без Даниеля Ксавье погубит Ардитис… потому что он… не всегда честен. В нем есть страсть к дешевым авантюрам. Черт возьми, он погубит… погубит Ардитис. Вот чего я пытаюсь избежать!

Его речь стала резкой, в голосе зазвенели стальные нотки.

– Вначале вы упомянули о покушении на Рене Ардити, – напомнил Эмиль, не сводя глаз с гостя. – Вы считаете, его убили?

– Да. – Филипп повел подбородком. – Его собирались убить еще в пятнадцатом. Это было покушение на убийство, но Рене предпочел не поднимать шума. Я остался без зрения!

– Вы про тот эпизод, когда загорелся его Rolls Royce шестьдесят второго года? – Эмиль вскинул бровь и достал телефон. Вера думала, он сделает пометку, но Эмиль стал снимать Филиппа Ардити на камеру, делая это без зазрения совести.

– Да, его Silver Cloud II. Вы хорошо осведомлены. Он был за рулем, я – на пассажирском, – не меняя тона, ответил Филипп.

– Вы выпрыгнули из машины за полкилометра до того, как Рене Ардити остановился. – Эмиль откинулся локтем на подлокотник и продолжил съемку, подняв телефон выше. Вера нахмурилась. Это было бестактно, но он продолжал свои проверки клиента на вшивость.

– Машину заливало дымом! – Филипп принялся нервничать, это была скорее реакция на слова, а не на действия детектива. Гость схватил трость и сжал ее в пальцах, однако чувство собственного достоинства не позволило ему ничего добавить. Вера поспешила на помощь.

– Вы не расскажете, что тогда случилось? – попросила она, уловив холодный взгляд Эмиля.

У шефа были свои способы формулировать вопросы. Некоторые из них он называл проверочными и контрольными, некоторые проективными и жертвенно-проверочными, некоторые – нейтральными. Именно особая смесь правильно заданных вопросов помогала выявить ложь. Рецепт сей смеси, увы, Вера пока не разгадала. Она, конечно же, читала про верификацию лжи, но стиль Эмиля значительно отличался от методов других профайлеров. Например, он, нарочно вызывая ту или иную эмоцию в человеке, зорко следил за тем, на какую другую тот переключится самостоятельно. Способность переключать и смешивать эмоции тоже могла многое рассказать о человеке. Это важная составляющая эмоционального интеллекта.

– Что тогда случилось… Кто-то подрезал один из шлангов бензонасоса. – Филипп принял вид человека, который вспоминает детали. Телефон в руках Эмиля он как будто не замечал. – Рене все-таки успел покинуть автомобиль раньше, чем он запылал, как олимпийский факел. Пожарные прибыли быстро, но коллекционный образец оказался безнадежно испорчен. То, что от него осталось, выкупили представители британского телевизионного шоу «Махинаторы», но, насколько я знаю, ничего не смогли сделать с остовом по сей день. В газетах написали, что причиной возгорания стали неполадки с бензонасосом, и только. Рене пришлось заплатить газетчикам, чтобы те не ворошили это дело.

– Почему он так поступил? Почему не позволил полиции и прессе разоблачить негодяя? – изумилась Вера.