Кризис Ж

– Добрый, – охотно согласился Боря. – А мне еще один американо.

– Ладно, – разрешила девица. – А редиску к нему не желаете, Борис Натанович?

И стоит такая, улыбается.

Боря сначала нахмурился, а потом на лице его заиграла радость узнавания:

– Васька?! – воскликнул он. – Как так? Ничего себе!

– Ого, – подсказала я.

Боря вскочил с места и принялся эту Василису обнимать.

– Как так? – повторял он. – Ты же маленькая была. Я тебя вчера вообще не узнал.

– А я думала, это игра такая, дядь Борь, – смеялась Васька. – В Бориса Натановича.

– А это, – спохватился Боря, указывая на меня, – Жозефина.

– Причем Геннадьевна, – напомнила я. – Здравствуйте, Василиса. Боюсь, меня вы тоже помните.

– Рада познакомиться еще раз, – заверила девушка. – Как вам наш тринадцатый номер?

– Удачным оказался, – похвалила я. – И эркер. И балкон.

– На крыше не были еще?

– Собираемся, – пообещал Боря. – Кофе допьем только.

– Обязательно сходите! Мамски и папски будут вас вечером допрашивать, – предупредила Василиса. – А я побегу уже, у меня тренировка. Афоня! Американо на второй.

И, попрощавшись, Василиса ушла заниматься спортом. Я молча посмотрела на Борю.

– Это Васька, – объяснил он. – Дочка Кузнецовых. Мамски и папски – это они.

– А-а, – со знанием дела закивала я. – Тогда понятно.

– Кузнецовы – мои друзья детства. Они только что открыли этот отель.

– А я думала, Гоша твой друг детства.

– Они из другого детства, сочинского. Я здесь подолгу жил у тетки. В основном на каникулах, а однажды целых полгода. Тогда и подружился с Кузнецовыми. Сегодня мы, кстати, с ними ужинаем.

– Где? – засмущалась я.

– Здесь. И я давно обещал их с тобой познакомить.

– Давно? – уточнила я. – Ты перепутал. Наверное, Ксению им планировал представить.

– Нет, – ответил Боря и слегка коснулся рукой моих волос и правого уха. – Ксению – не планировал.

Ухо мое вспыхнуло. И вообще стало жарко – как в Краснодаре, когда Боря сел рядом со мной на кровать. Надо же, мы вместе уже почти семнадцать часов, а чувства не остыли. Танцующей походкой явился официант Афанасий Камбербэтч с американо. Учтиво мне поклонился.

– А почему ты должен пить кофе с редиской? – спросила я Борю, кивнув на чашку. – Трудное сочинское детство?

– Ага, Васькино. Ей было лет пять, я как-то приехал и зашел к ним в гости. Вхожу, а там драма – ребенок орет, аж красный, Кузнецовы вокруг бегают и машут перед ней редиской, морковкой и чуть не репой – как перед мелким осликом. А Васька только горше плачет и отгоняет их руками: «Ледиску-у!» Я спросил, в чем дело. Кузнецовы отвечают – сели пить чай, она сказала, что хочет с чаем редиску. Они удивились, но дали. И тогда она заголосила. Главное, с обидой такой. Я подумал немного, открыл холодильник. И увидел там пирожное «картошка». Его-то она, конечно, и хотела. Перепутал ребенок, подумаешь. В общем, мы с Васькой стали тогда друзьями навек. А вчера я ее не узнал. Кошмар какой-то.

– Ну, давно не видел, наверное? – утешила я. Мне понравилась история про картошку и редиску.

– Угу, давно. В Москву Кузнецовы детей не брали. А здесь я в последнее время бывал одним днем и по делам. Или к тетке специально приезжал. Ну, и хоронил ее еще прошлым летом, но тогда было как-то не до Васьки… – Боря опять стал серьезным, как в Воронеже, когда говорил про учителя Байрона. Я, конечно, быстренько заново в него влюбилась. И взяла за руку – с полным на то правом.

– Пойдем-ка гулять по городу, – сказала я. – Расскажешь про тетку, про детство и про Кузнецовых. Надо мне как-то подготовиться к презентации.

– Давай погуляем завтра, – предложил Боря. – А сейчас вылезем из тринадцатого номера на крышу, посмотрим, что у них там. Они ж действительно спросят вечером. Я немножко инвестировал в этот отель, Кузнецовы теперь волнуются.

– Инвестировал – и сам же забронировал люкс, – улыбнулась я. – Зато теперь понятно, почему ты не живешь в каком-нибудь «Хайятте» на первой линии.

– Кому нужен «Хайятт», когда на свете есть отель «Журавленок»! – Боря залпом допил кофе, сгреб меня в охапку и мы пошли через стеклянные двери к лифту.

Пусть везет нас на крышу, раз для Кузнецовых это важно. Наверняка хорошие люди.

Там же, 2 мая, время ужина

Они понравились мне сразу. Ну, если совсем честно, почти сразу – после того как я перестала стесняться. Будь на моем месте менее дикое существо, оно бы прониклось к Кузнецовым любовью с первой секунды и не пыталось сдержать их мощную волну дружелюбия. Меня же поначалу слегка смущал натиск. Было ощущение, что я знакомлюсь с парочкой разумных жизнерадостных лабрадоров.

– Какая вы красивая! – воскликнула Ольга Кузнецова, едва мы сели за столик. – Именно такая, как Борька рассказывал. Даже лучше!

– Боря говорил, что она умная, – возразил ее муж, Вадим Кузнецов. – Но и это тоже сразу видно. Девушка заказывает гарначу!

Кузнецовы и сами были очень симпатичными – особенно вместе. Оба невысокие, круглолицые, неуловимо похожие друг на друга. Он – плечистый блондин с очень светлыми ресницами и бровями. Она – классическая русская красавица: могла бы носить косу, сарафан и кокошник, но почему-то облачилась в джинсы, а светло-русые волосы скрутила в узел, который держался на обычной шариковой ручке.

– Гарначу я заказываю от смущения, – призналась я Вадиму. – Сейчас быстренько напьюсь и стану очаровательной собеседницей.

– Погодите, вам же еще белое вино нужно попробовать! – испугалась Ольга. – И желательно запомнить это. У нас, например, прекрасное грилло.

– Белое вино больше любит моя сестра Антонина, – с сожалением ответила я.

– Та самая, которая не совсем сестра? – уточнила Ольга. – Девушка Гоши?

Кажется, Боря и правда говорил с ними обо мне. Они знали даже имя и породу моего кота! А мне о них было известно немного – только то, что он успел рассказать, пока мы лежали у бассейна на крыше тринадцатого номера.

Эта троица подружилась осенью 1991 года. Боря, как обычно, провел лето у тетки в Сочи, но домой в Воронеж уехать не мог – его мать попала в больницу. Пришлось временно определяться в местную школу, в 10 «Б», где уже учились Кузнецовы. Началась их дружба своеобразно. Оля Кузнецова влюбилась в яркого новенького. Боря на чувства не ответил, зато помог ей сделать более очевидный выбор – обратить внимание на Вадима Кузнецова, ее однофамильца и вечного соседа по парте. Вадик был тихим отличником, Олю любил с пятого класса, но молчал, решал за нее математику и розовел лицом, когда одноклассники дразнили их мужем и женой. Боря с Вадиком подружились на почве общей нормальности – у большинства учеников 10 «Б», увы, в списке интересов значился лишь золотой дубль «курить и бухать». А Вадим увлекался электроникой, разбирался в машинах, слушал иностранное радио и много читал. Вскоре они стали общаться втроем – гуляли, ходили в кино, ездили на море, сидели вечерами у кого-то дома, чаще у Оли: ее мама всех кормила и привечала, гостеприимная была женщина. Боря постоянно нахваливал Кузнецовой Кузнецова и оставлял их вдвоем в правильные моменты. А Вадика учил ухаживать за девушками – сам-то он с этим умением родился. Объяснял, например, что на день рождения надо дарить даме не только книжки ее любимого Крапивина, но и цветы, а еще духи и помады. В итоге к Бориному отъезду в Воронеж Кузнецовы стали парой. Поженились они почти сразу после школы, Боря был свидетелем на свадьбе. Вадим, окончив институт, занялся строительством, а Оля родила дочь Васю и сына Ваню и стала мечтать о будущем. Она хотела однажды стать хозяйкой гостиницы, а до тех пор работала в других – администратором, портье, менеджером. Пока работала, вывела формулу идеального отеля. И вот в этом году им удалось такой открыть.

– Понимаешь, важно, чтобы людям было у нас хорошо. Чтобы даже в пик сезона они не чувствовали, будто живут посреди пылающего муравейника, в который превращается летом наш город, – говорила мне Ольга, когда Боря с Вадимом ушли курить. – И в этом смысле я рада, что мы не рядом с морем. Здесь тихий центр, и зелено, и постоянно что-то цветет. Мы с Вадиком в этом районе выросли, нашу школу отсюда видно… В общем, тут классно даже летом.

– Отличный слоган, – заметила я. – Нормальным людям понравится.

– Вот-вот! Это и есть отель для нормальных людей, – Ольга обрадованно надавила на мою руку у локтя, аж больно стало. – Потребности нормальных людей редко учитываются, а им не так уж много надо.

– Например?

– Например, удобные матрасы и подушки. Хорошая звукоизоляция в номерах – чтобы жаворонки и совы друг другу не мешали. Потом – завтраки весь день, к слову о жаворонках и совах. Еда в номер по той же цене, что и в кафе. Кнопка вызова горничной: нажимаешь, когда нужно, а в остальное время тебя по умолчанию не беспокоят и в дверь не ломятся. Номеров тринадцать, все они разные по дизайну и у каждого – своя изюминка: где-то большая терраса, где-то выход на крышу… Вся техника работает, ничего не болтается и не протекает. Халаты, тапочки, щетки-пасты и прочие маленькие радости всегда, что называется, в наличии. Пульт от кондиционера лежит на видном месте, и в нем есть батарейки. В ванной стоит эко-косметика, которую нам делают прекрасные чуваки, у них свое маленькое производство. Ну, и персонал, конечно. Я всех кандидатов собеседую сама и смотрю, способны ли они поддержать разговор и можно ли их к людям пускать.

– Официанта Афанасия тоже собеседовала? – поинтересовалась я.

– Афанасий – парень Василисы. По блату сюда попал, – улыбнулась Оля. – Но мальчик замечательный. Он еще у Пети учится готовить, Петя – наш шеф-повар. Приехал, представляешь, из Питера, потому что там замерз…

– Интересно, – сказала я. – Я только сейчас поняла, что здесь все именно так, как ты говоришь. И матрасы с подушками, и тишина, и пульт от кондиционера сразу нашелся и заработал. Но я это, откровенно говоря, принимала как должное.

– И хорошо! – засмеялась Оля. – Вот если бы что-то было не так, ты бы обязательно заметила.

– Это правда, – согласилась я. – Как-то захотелось вас срочно везде пиарить. А то ведь не узнают в Москве об отеле «Журавленок». Кстати, откуда это название?

– Из Крапивина! А кафе называется «Молнии». Мы вывеску повесили, а вот на дверях написать не успели… Это моя любимая крапивинская книжка – «Журавленок и молнии».

– И моя, – призналась я. – «Потому что гром – это не страшно, это уже после молнии. Если слышишь, как гремит, значит, молния ударила мимо».

– Господи, как же хорошо, что ты одумалась! – Оля схватила меня, оторопевшую, за обе руки. – Ты ж совсем наша. Совсем родная. Не мучь только больше Борьку, он тебя так любит, а никого другого, считай, не любил.

Тут вернулся никого-считай-не-любивший Борька в сопровождении Вадима, и мы решили выпить розового шампанского. Логичное же решение после гарначи, грилло, монастреля и парочки неучтенных совиньонов. Допивая второй бокал под сырный комплимент от шеф-повара Пети, я вдруг вспомнила, что за сутки так и не рассказала сестре Антонине, как у меня дела. «Извини, что пропала. Ела охрененный стейк и форель. Знакомилась с Кузнецовыми. Возможно, напилась», – написала я. «Я привыкла: раз не пишешь, значит, все хорошо», – ответила сестра. И тут я вспомнила, что должна была сегодня лететь в Москву – примерно в то время, когда выспрашивала официанта Афанасия-Бенедикта про пашот и круассаны. «Спасибо вам», – написала я сестре Антонине, имея в виду все сразу.

Мы допили брют, я категорически отказалась от десерта, объяснив это скромной грузоподъемностью лифта.

– Эх ты, – покачала головой Кузнецова. – Наша Васька копит деньги на кондитерские курсы в Париже. Вот вернется, наделает эклеров, попробуй тогда не попробовать!

– Кстати, éclaire – по-французски «молния», – заметила я. Видимо, шампанское разбудило во мне дремлющее знание французского.

– Она еще на разных языках говорит! – в очередной раз восхитился мной Кузнецов.

Много я получила тогда комплиментов, и не только от шефа. Боря в тот вечер говорил мало – по крайней мере, для себя обычного. Смотрел на меня, улыбался, слушал, был рядом. Как же это приятно, оказывается – когда кто-то настолько с тобой.

– Может, пойдем? – шепнула я ему, пока Кузнецовы отвлеклись на разговор с бледным (видимо, еще не отогревшимся) шеф-поваром Петей из Питера.

Боря ответил взглядом – да, идем. Встал, большой и внушительный, и шумно начал прощаться с друзьями и благодарить шефа. Я тоже поднялась с места – отметив с удивлением, что довольно хорошо держусь на ногах для человека, полировавшего красное игристым.

Наполняло меня не вино, а счастье.

Чувствуя себя красивой, любимой и очень легкой, я направилась к лифту. Практически полетела. И с размаху вошла лицом в стеклянные двери кафе «Молнии».

Гром – это не страшно.

Сначала я не поняла, что произошло. Удивилась только, что уже никуда не иду. Потом услышала нестерпимый гул, как будто в гонг над ухом ударили, и почувствовала: больно. Больно всей правой стороне Жозефины. Успела подумать: а ведь правая – моя выигрышная, «рабочая» сторона.

Потом вокруг меня все забегали и запричитали. Пытались отклеить от лица мои руки, которыми я его защищала. Я сопротивлялась и рук не отпускала – и чтобы от меня отстали, уткнулась Боре в грудь. Он меня очень аккуратно обнял, отгородил от всех, дистанцировал. Где-то далеко говорили люди, до меня доносились обрывки фраз: «лед неси уже», «отойдите от нее», «да я просто…», «нос-то цел?». Насчет носа я тоже беспокоилась – оттого, может, и держалась за него. Еще глаза. Хотелось бы, чтобы их все еще было два. Постепенно сквозь пелену стали проступать достаточно четкие мысли. Я не слышала звона стекла, потому что меня оглушило или потому что оно не разбилось? И если не разбилось, значит, порезы исключены? Я отодвинула руки, ладонями осторожно потрогала лицо. Нос на месте. Под ним не мокро, крови нет. Глаза есть, оба. Вот под ними мокро – но это, похоже, слезы. Или дождь: после грома и молний бывает гроза.

Я зашевелилась в коконе, который соорудил для меня Боря, и он чуть расслабил руки. Я повернулась к людям. Ольга Кузнецова смотрела на меня с испугом, но я заметила, как на лицо ее постепенно снисходит радость и облегчение. Хороший знак. Она бросилась было ко мне, но Боря выставил руку вперед: пока нельзя.

– Прости, Жозефиночка, – говорила Оля. – Дура я, рассказывала тебе, как у нас тут все хорошо продумано… А на двери ничего не успели написать, и вот. Ужас!

– Хватит голосить, – вступил Вадим Кузнецов. – Сегодня же напишем! Прямо ночью. Чего уже себя ругать, без толку.

Я поняла, что он так защищает жену. И решила ему помочь:

– Не надо ночью. К следующему моему приезду напишите на стекле слово «Выход». Ну или слово «Дверь», для одаренных. А пока я и так запомню.

– У тебя что-нибудь болит? – спросил Боря, пока остальные растерянно смеялись.

– Я не чувствую половину лица, это минус. Зато реально видела молнии в кафе «Молнии»! Уникальный экспириенс, как сейчас пишут.

Я улыбнулась Боре снизу вверх: мол, ничего, можно смеяться, гроза миновала. Ольга Кузнецова все-таки ко мне прорвалась и, ежесекундно извиняясь, стала прикладывать пакет со льдом к моему лицу. Один раз приложила к коленке – на всякий случай. Весь остальной персонал отеля «Журавленок» суетился и спрашивал, чего я хочу – кофе, воды, спать, гулять или (я четко расслышала!) козинаков из кунжута.

Я почувствовала, что лицо деревенеет и опухает, и, пока карета совсем не превратилась в тыкву, решила удалиться. Боря кинулся открывать передо мной стеклянную дверь. Вадим Кузнецов подошел и зачем-то завернул меня в огромный плед. Такой миловидной юртой я и шагнула в лифт. До тринадцатого номера мы с Борей добрались без приключений.

13-й номер, 3 мая, после полудня (и обезболивающего)

Утром оказалось, что уже опять не утро, а два часа дня, и в номере я одна. А еще – что над глазом у меня теперь синяк. Довольно аккуратный, зато большой и фиолетовый. Цвета первых весенних грозовых туч, которые так любил то ли Фет, то ли Тютчев.

Я сделала селфи с фингалом, отправила его сестре Антонине и сопроводила вопросом: «Гроза в начале мая – это Тютчев или Фет?» Когда сообщение уже уходило, я поняла, что посылаю всю эту красоту не Антонине, а Антону, своему уже бывшему бойфренду. Который, между прочим, ничего так и не ответил на мое уведомление о разрыве. На этот раз Антон среагировал мгновенно. «Тютчев», – написал он. Потом долго что-то набирал, судя по бегающим точкам. Наверное, решил все же объясниться – или хотя бы спросить, откуда синяк и не бьет ли меня новый мужчина. Наконец, пришел такой вот текст: «Кстати, Тютчев и Фет родились в один день с разницей в семнадцать лет. А отца Фета (фамилия которого, к слову, была Шеншин) звали Афанасий Неофитович. Меня это поразило когда-то. Как и то, что, если вчитаться, лирика у них совсем разная…» Не успела я опомниться, как Антон в качестве ответа на мое сообщение «Встретила другого. Извини» прислал грустный смайл. А потом написал еще: «Лечи глазик».

Люди, которые наивно думают, что умеют мирно расставаться! Это вы еще не знаете Жозефину Козлюк и Антона Полякова, абсолютных мировых чемпионов в дисциплине «быстрое прощание».

Вошел Боря – я уже начала беспокоиться, куда это он делся.

– Доброе утро, – улыбнулся он и сел на кровать. – Я не стал тебя будить. Как ты?

– Выгляжу как лицо домашнего насилия, а чувствую себя неплохо. Хорошее обезболивающее твоя Кузнецова мне прислала.

– После вчерашнего она уже не моя Кузнецова, а наша. Покорена тобой и твоей стойкостью.

– А я – стойкостью их стеклянной двери. Жозефина била-била, не разбила.

Боря притянул меня к себе, чуть тронул губами мой больной глаз и так же нежно поцеловал здоровый:

– Там о тебе все спрашивают внизу. И Ольга, и Васька. И даже Афанасий.

– Неофитович? – уточнила я.

– Скорее всего, – ответил Боря. – А ты что делаешь? Давно проснулась?

– Да только что. Переписываюсь с Антоном.

– А, понятно, – помедлив, сказал Боря. И больше ничего не спросил. Только рука его, обнимающая меня, застыла на миг. Как пару недель назад, в моем офисе, когда я сначала думала, что на ресепшен ждет собака шпиц, а потом взяла Борю под локоть и решила, что ему это неприятно.

Почему-то мне важно было прояснить ту ситуацию. Так что я выпрямила спину и села так, что теперь не Боря обнимал меня, а я его. Мне было не видно его лица, и хорошо, так проще говорить:

– Помнишь, мы ходили во МХАТ недавно? Ты заехал за мной в офис, случилась путаница со шпицами. Я не сильна в выяснении отношений, но… в общем… мне показалось, что у тебя тогда, прости за пафос, прошла ко мне любовь.

– Надежда, – почти сразу ответил Боря. – Не любовь пропала, а надежда. Сначала на ресепшен со мной как будто поговорил еврейский бог: «Жозефина Геннадьевна сказала, что Шпиц ей не нужен». А потом ты пришла. Чудесная, веселая, шутила, немного флиртовала, и явно по-дружески: «Ой, ну что ты, ты мне всегда нужен». До тех пор я надеялся, что у нас что-то получится. А после твоего «ну что ты» понял, что нет. И закрыл для себя эту тему.

Боря услышал еврейского бога и прекратил игру в одни ворота. Или (еще одна спортивная метафора) ушел со скамейки запасных. Странно, что я это раньше не поняла. Ну, я много чего не понимала до Воронежа.

– Встречный вопрос можно? – Боря явно волновался, кашлянул даже. – А что, собственно, изменилось? В смысле, почему ты вдруг вчера…

– Ох, – вздохнула я, сползла вниз и прилегла на Борино плечо. – Не вчера, в Воронеже еще. Когда ты про учителя говорил.

– Про Байрона? – удивился он.

– Угу. Ты был такой серьезный и… Трудно объяснить, не умею я. А Антон пишет мне какую-то ерунду про Фета и велит лечить глазик. Не бери в голову.

Боря посмотрел на меня благодарно:

– Ну и хорошо. Можно я буду звать тебя Одноглазый Джо? Уменьшительное от Джозефины. И для закрепления успеха почитаю тебе вслух что-нибудь серьезное. Библию там или инструкцию к телевизору… А пока давай закажем завтрак в номер. Что ты хочешь?

– «Наполеона», – подмигнула я целым глазом. – Теперь-то я с ним справлюсь!

Глава третья

Из жизни босикомых

Сочи, 3 мая, целый день

После завтрака я наконец-то (впервые за три дня) увидела Сочи. Мы вышли из отеля и часа полтора бродили по старому центру, по улицам, которые мне хотел показать Боря. Чайковского, Цветной бульвар, Новоселов, Гагарина, Конституции, Воровского, Роз, Парковая, Островского, Карла Либкнехта. Я ходила, читала таблички и рассматривала палисадники, где что-то, как и обещала Ольга Кузнецова, постоянно распускалось. Особенно розы, и не только на соответствующей улице. Сочи и так полон цветов и всякой зелени, а к пальмам там можно патриотично припадать вместо берез. Но жителям, видимо, этого мало, и они догоняются палисадниками. Оккупируют всю свободную землю, на каждом ее пятачке высаживают что-нибудь красивое и любуются потом. Вот и я ходила любовалась цветами, кустами, деревьями, самодельными садиками и охраняющими их зайцами из пластиковых бутылок. Ладно, это был один заяц на улице Новоселов, но уж очень он был хорош!

Я совсем другим представляла себе Сочи – не таким спокойным, зеленым и розово-пятиэтажным. Думала, его давно вытоптали толпы курортных олегов с подкопчеными спинами, зудящими женами и мечтами уровня «протянуть на пиве до вечера и разговеться, наконец, водкой».

– Ну, этого добра тоже хватает, – сказал Боря. – Особенно в сезон. Но Сочи хорош тем, что здесь есть где затеряться.

И мы шли и терялись в палисадниковом гетто. Его потихоньку обступали новостроящиеся стеклянные и каменные великаны, но листья магнолий и пальм скрывали город от великаньего войска, огромные сосны стояли в дозоре, а заяц с улицы Новоселов держал оборону.

Боря показал мне школу на Цветном бульваре, где они учились с Кузнецовыми, а также пятиэтажку на улице Новоселов, в которой жили Ольга и Вадим, и, наконец, дом своей тети. Он стоял прямо за школой. У подъезда – куст жасмина, пара розовых кустов и самодельная ржавенькая арка, увитая, естественно, цветами. По тротуару задумчиво бродил небритый дедок в телогрейке, подметал его большим пальмовым листом. Два темноволосых и крайне загорелых мальчика играли у ограды. Старший держал младшего за руки, тот пытался вырваться и нудел: «Отпусти-и-и!», а захватчик в тон ему пел: «И забу-удь!» Боря блеснул очами, большой мальчик тут же отпустил (и забыл) маленького.

Мы остановились у подъезда.

– Я здесь год не был, – сказал Боря. – Не заходил в квартиру.

– Вот сейчас и зайдешь, – решила я и немного его подтолкнула.

Боря, пригнувшись, прошел под аркой, я за ним. Мы поднялись на последний этаж, встали у коричневой двери с номером пятнадцать. Я почему-то думала, что он позвонит сейчас в старомодный синий звонок – забыла, что звонить уже некому. Боря достал из джинсов ключи, открыл, пропустил меня вперед.

На полке в прихожей стояла фотография веселого черноглазого ребенка, которого я сразу узнала.

– Ну да, – подтвердил Боря, проследив за моим взглядом. – В детстве я был кудряв.

В большой комнате Борино кудрявое детство было представлено шире. Я насчитала семь его фотографий – и в школьной форме, официальные, и летние, любительские. На одной он был изображен рядом с красивой строгой женщиной в льняном брючном костюме и белых туфлях на квадратном каблуке.

– Это тетя? – спросила я.

– Нет, ты что, это мама. Тетя нас сфотографировала у Морвокзала.

– А ее фотографии есть?

– Да, в альбоме где-то. А, и вот здесь, за стеклом.

Я осторожно отодвинула дребезжащее стекло старого буфета – так чтобы не упали выстроенные в ряд цветные фигурки дельфинчиков, – и достала снимок.

– Они с мамой что, близнецы? – поразилась я. Лица у сестер были почти идентичными, только выражение совсем разное. Прямо лед и пламень.

– Нет, тетя старше на пять лет, – ответил Боря.

И теплее на пятьдесят градусов, чуть не сказала я. Вместо этого спросила:

– Как звали тетю?

– Тетя Миля. Эмилия Львовна. А мама – Оделия.

– Эмилия и Оделия! Красиво. Большинство девочек в детстве хотят, чтобы их звали примерно так.

– Ты-то, наверное, не хотела, – предположил Боря.

– Нет. Я хотела быть Катей или Машей. И чтобы от меня все отстали с вопросами.

Боря неожиданно поцеловал меня в макушку и пошел на кухню, я услышала, как засипел чайник.

Я села на диван, потом передумала, встала, открыла первый попавшийся ящик буфета. Вытащила оттуда еще одну фотографию – усталого худого мужчины с грустными глазами. Внизу она была подписана: Шевелев А. И.

Вернулся Боря, увидел нас с Шевелевым и вдруг рассмеялся:

– Пока я ставил чайник, ты раскрыла семейную тайну. На это тебе потребовалось тридцать секунд, а нашей семье – тридцать лет.