Полная версия
Потомокъ. На стороне мертвецов
Илона Волынская, Кирилл Кащеев
Потомокъ. На стороне мертвецов
© И. Волынская, К. Кащеев, текст, 2022
© ООО «РОСМЭН», 2022
1. Фабрика мертвецов
2. На стороне мертвецов
Пролог
День рабочий на исходе, раздается зов гудка
– Расставляем ручки, трясем юбчонками! – перегородив проходную немалыми своими телесами, здоровенная бабища обыскивала фабричную девчонку: быстро, но аккуратно ощупала выцветшую кофту, сунула пальцы за пояс и резко встряхнула юбку. И, тут же утратив всякий интерес, мотнула головой на выход. – Следующая давай! Подходи, не задерживайся! Чем быстрее я увижу, что вы ни отрезов, ни лоскутов с панской фабрики не тянете, тем быстрее спать пойдете.
– Жадюги ваши паны – лоскутков жалеют. Убудет от них, чи шо? – расставляя руки, чтоб контролерше удобнее было обхлопывать бока, буркнула следующая фабричная – совсем молоденькая, лет шестнадцати девчонка. Голос ее звучал равнодушно, а на плоском веснушчатом лице была написана усталая скука.
– Не нравится – вертайся в свою деревню коровам хвосты крутить, – так же равнодушно откликнулась контролерша. – Следующая!
– Подтяните мне панталоны, Оксана Мартыновна, будьте так ласковы! Раз уж все едино там лазаете, – с томной манерностью протянула черноглазая бойкая дивчина. Очередь захохотала, а дивчина немедленно получила по заду шлепка, выбившего пыль из ветхой юбчонки. – С вашими нежными ручками только в панские камеристки.
Очередь захохотала снова, а бабища добродушно буркнула:
– Иди отсюда, балаболка! Глаза б мои тебя не видели.
Девица изобразила шутовской реверанс, схватила за руку поджидающую ее веснушчатую подружку и со всех ног кинулась через проходную ткацкой фабрики на улицу. Они выскочили на заставленный ящиками и тюками фабричный двор.
Бубух! Рядом с грохотом обрушилась огромная металлическая нога. Фонарь над проходной качнулся, девушки с визгом метнулись в сторону.
Скра-а-ап! Стальные клешни проплыли мимо, подхватили сразу пару ящиков, и – бубух! бубух! – железная фигура, во мраке смахивающая на гигантского безголового человека, зашагала прочь.
– У-у, идолище поганое! – Черноглазая погрозила стальному человеку тощим кулачком.
Сидящий меж плечами грузового паробота парень обернулся – в свете фонаря видна была белозубая усмешка под узкой ниткой усов – и помахал девицам.
Черноглазая погрозила кулаком второй раз и потащила подружку вон со двора.
Им навстречу тянулась мрачная вереница одетых в затрапез уборщиц: ночная смена на ткацкой фабрике заканчивалась затемно, дневная начиналась засветло, и оставалось совсем немного времени прибрать пыль и грязь, способные испортить дорогое шерстяное сукно.
– Поломойки! – хмыкнула черноглазая, и обе девчонки прошествовали мимо, явно важничая и задирая носы: они-то фабричные!
Свернули в темный проулок… Свет от фабрики исчез, словно угол обшарпанного домишки отрезал его. Даже грохот укладывающего ящики паробота стал приглушенным. Важное выражение мгновенно стекло с лица черноглазой, и она заскакала вокруг веснушчатой подружки, выделывая носками латаных ботинок лихую «ковырялочку»:
– Получилось! Ты такая: «Убудет от них…» А я: «Панталоны подтяните…» А она: «Глаза б мои тебя не видели…» – Она захохотала. – Так ведь и не увидели, ничегошеньки! Получилось! – От полноты чувств она схватила подружку за руки…
– Шо ж таке у тебя получилось, краля моя? – спросил ленивый мужской голос.
Черноглазая замерла, крепко сжимая ладони подруги и не оборачиваясь.
– Франт, что ли? – Все так же не оглядываясь, краем рта спросила она.
Веснушчатая девчонка поглядела поверх ее плеча. Под едва тлеющим уличным фонарем, привалившись к столбу, стоял и впрямь настоящий франт. Конечно, ежели присмотреться, заметно было: сюртук на нем из тех, что воры-халамидники тащат с бельевых веревок на задних дворах дешевых, не огороженных кольцом охранных рун доходных домов. А потом несут на окраину Фабрики к тихому портному Якову Исааковичу, чтоб тот перелицевал обшлага да заменил приметный галун и пуговицы. Но сейчас, в неверном свете фонаря, Франт был чудо как хорош: в похожем на ведерко для угля цилиндре, ярко-желтых штиблетах и перчатках – хоть и грязных, да лайковых. И даже трость у него имелась – ею он элегантно покачивал, глядя в затылок черноглазке. Веснушчатая тяжко вздохнула и кивнула.
– Тикаем! – одними губами шепнула черноглазая… и, стремительно сорвавшись с места, ринулась мимо фонаря в темноту переулков. – Бежи, Леська, бежи!
Подхватив подол, веснушчатая Леська рванула за ней – только каблуки стоптанных ботинок замолотили по брусчатке.
– Стой! Стой, кому сказал, дуры! – заорал вслед Франт, но улепетывающие девушки даже не оглянулись, они бежали… бежали…
Широко раскинув руки, наперерез из тьмы метнулась громадная тень. Бах! Бегущая впереди Леська с разгона врезалась в чью-то твердую, как доска, грудь. Плечи сжали как в тисках, развернули, точно куклу, намертво прижав к пропахшей махоркой рубахе. Леська еще успела увидеть, как подружка несется прямо на нее, – блестели во мраке широко распахнутые испуганные глаза. Потом за спиной у нее выросла другая тень – длинная, тощая, в высоченном цилиндре. Франт присел в выпаде, и кончик трости ткнулся бегущей черноглазке меж ног.
– А-а! – Она взмахнула руками и, теряя платок, кубарем покатилась по грязной щербатой мостовой.
Леська глухо всхлипнула – подружка копошилась у самых ее ног, отчаянно пытаясь подняться.
Встать самой ей не дали: Франт подскочил, дернул с земли, со всего маху приложил об стену облезлого домишки, тростью прижав девушке горло.
– И куды ж ты тикаешь от своего разлюбезного дролечки? – прошипел он.
– Пусти! – Она попыталась пнуть его носком ботинка, но Франт легко отступил в сторону, а тростью на горло надавил сильнее – черноглазка захрипела.
– Я еще ни за одной дивчиной так не бегал! – Франт укоризненно покачал головой. – А всё чего – спросить хотел. Вот скажи мне, краля моя Марьянка… – Он снова двинул тростью, заставляя черноглазку судорожно заперхать. Придвинулся так близко, что его губы почти касались ее лица. – Где оно?
– Что? – простонала Марьянка.
– А то, что ты со своей фабрики вынесла. – Он снова двинул тростью и, надсаживаясь до вздувшихся на лбу вен, гаркнул: – Только не ври!
– Эй, заткнулись там! Спят люди! – проорали из домишки, возле которого они возились.
– Сам умолкни! – рявкнул в ответ Франт, но голос понизил. – Думаешь, я не знаю? Отрез сукна старому Исакычу продала? Продала! Где деньги? – Он на миг ослабил нажим – только для того, чтоб толкнуть девушку, стукнув ее затылком об стену.
– Тебе-то что до тех денег? – затрепыхалась Марьянка.
– Сама забогатиться решила? Без своего дролечки? – фальшиво возмутился Франт. – А кто тебя надысь на променаду водил, лимонадой поил? Вот и ты меня порадуй… Что там у тебя? – И он решительно задрал подол ее юбки.
– Пусти, гад! Никакой ты мне не дролечка! – Марьянка засучила ногами, снова попыталась пнуть франта, но тот рванул юбку вверх… и тихо засмеялся:
– Ты гляди, Петро, как оно хитро!
Юбка Марьянки и впрямь представляла собой любопытное сооружение: край ее был подвернут и подвязан к поясу на тонких нитках. А внутри, как в колыбельке, совершенно незаметный при обыске, лежал отрез винно-красной шерсти.
– Да ты, Франт, того… поэт! – одобрительно прохрипел Петро, глядя на переброшенный через руку франта отрез.
– Еще какой! – согласился Франт, щупая шерсть. – Ты гляди! Не бракованная. На брюки, а то и спинжак хватит. За такую Исакыч не меньше полтины даст. – Франт завернулся в отрез, будто в плащ, и гордо подбоченился. – Молодцом, Марьянка! Была б молодцом… кабы не была девкой! Лживой, как все ваше племя! Это ж надо, хабар от своих прятать! Придется тебя за то наказать. Верно, Петро?
– А як же! – немедленно согласился громила, крепче стискивая дернувшуюся было Леську.
Франт лениво хлопнул Марьянку по лицу. Выставив скрюченные пальцы, девушка прыгнула на него, как кошка… Коротко хлестнула трость, и, подвывая от боли, Марьянка рухнула на мостовую.
– Гад! Сволочь! – собирая в ладонь кровь из разбитого рта, простонала она. – Отдай!
– Было ваше – стало наше! – хмыкнул Франт. – Принесешь еще такой, глядишь, и прощу тебя. А не принесешь… – Во второй его руке мгновенно оказался нож. Он наклонился, поднося блеснувшее в свете фонаря лезвие к Марьянкиному глазу. – Гляди у меня! Внимательно гляди, пока есть чем! Теперь ты…
Он повернулся на каблуках и двинулся к Леське. Отнятый отрез плащом свисал с его плеч. Не доходя пару шагов до девчонки, Франт остановился, элегантно отставив руку с тростью. Покрутил ножом, явно отыскивая самую эффектную позу и, не найдя, слегка суетливо спрятал его. Склонил голову к плечу, разглядывая притиснутую к груди громилы девчонку, точно знаток – картину.
– Спорим, у тебя тоже для меня кое-что есть! – Кончиком трости он подцепил край Леськиной юбки.
Петро гулко гыгыкнул прямо над ухом, а веснушчатая набычилась, исподлобья глядя на Франта:
– Не замай! Мое! Мне на юбку! На зиму!
– Зачем тебе юбка, ты и так красавица, – промурлыкал Франт, приподнимая ей подол все выше и выше.
– Писаная! – пророкотал громила.
– А будешь дергаться – станешь ножом пописанная! – рявкнул Франт, когда Леськин каблук воткнулся прямиком ему в ногу. – Стой спокойно, а не то и эту юбку пошматую!
– Рятуйте! – вдруг пронзительно, изо всех сил заорала Леська. – Грабют! Караул!
– Тю, дурная! – искренне удивился Франт. – Ты ще в участок на меня пожалуйся. «Я с фабрики честно украла, а злой Франт отнял!» – пропищал он делано-девичьим, жеманным голоском.
– Карау…
– Петро, заткни ее! – раздраженно буркнул Франт, выворачивая подол Леськиной юбки.
Лапища громилы с тугим хлопком запечатала девчонке рот.
– Помогите-е-е! – Вопль подруги вдруг во всю глотку подхватила Марьянка.
– Еще одна самашедшая! Да что вы себе дума… – Франт осекся.
Шорох был совершенно не слышен. Лапы ступали бесшумно, лишь огромная тень медленно вползала в круг фонаря, горбатилась, хищно наваливаясь поверх квадратной тени Петра и длинной – Франта. Медленно, как на шарнирах, Франт повернул голову…
В паре шагов от них, у выхода в переулок, стоял громадный медведь.
Косматая туша перегородила проход – от одного края до другого. Отблески фонаря скользили по сбившейся, словно пыльной, кудлатой шерсти. Медведь медленно водил здоровенной, как чемодан, головой – с Петра на Франта и снова на Петра… Его утонувшие в шерсти маленькие глазки наливались кровавой яростью.
Слышно было, как за спиной у Франта судорожно, с подвыванием, выдохнула Марьянка… Раз, другой, и, с трудом выдавливая слова из ходящей ходуном груди, прохрипела:
– Пане… Ваш-благородь… Вас сам Бог послал!
И, стремительно вскочив, со всех ног ринулась прямиком к медведю.
– Фабричные мы, ваш-бродь, со смены ночной идем, а тут эти! – заверещала она, тыча пальцем попеременно то во Франта, то в Петра. – Грабить хотели, а может, чего похуже!
– Она все врет! – заорал в ответ Франт. – Сама воровка! Мы воровку пымали, ваш-бродь! Держи ее, Петро! – рявкнул он на отпустившего Леську Петра…
– Не слухайте его, ваш-бродь, мы девки честныя-я-я! Спаситя-яяя! – хватаясь за жесткую шерсть, прямо в ухо медведю взвизгнула Марьянка.
Медведь негромко, точно удивленно рыкнул… и начал подниматься на задние лапы. Он вырастал как огромная, кудлатая гора. Вздымался над Марьянкой, без страха глядящей в нависшую над ней медвежью башку. Пахнуло зверем из раззявленной пасти – Марьянка не поморщилась. Медведь положил когтистые лапы ей на плечи – и она шагнула навстречу, прямо в медвежьи объятия.
– Какой вы могучий, ваш-бродь! – В голосе ее зазвучали кокетливые нотки.
Широкие черные ноздри шевельнулись, втягивая запах запекшейся в углу ее рта крови.
Медведь снова рыкнул… и потянулся к лицу, будто намеревался ее поцеловать.
– Но, охальник! – Марьянка пошатнулась под тяжестью. – Пьяный, что ли? Пустить, ваш-бродь, что вы такое удумали, я девка честная. – Она попыталась отстраниться.
Маленькие глазки вспыхнули лютой яростью. Лежащие на плечах девушки когти вытянулись, пробивая ветхую кофтенку и с чвяканьем входя в человеческую плоть. Краткий, почти неощутимый миг Марьянка стояла неподвижно, только глаза ее распахивались все шире и шире да на лице застыло выражение абсолютного непонимания. Она лишь повернула голову, недоверчиво глядя на свою набухающую кровью кофту… И только потом страшно, пронзительно завизжала.
– Шо вы такое… Пусти девку, ваш-бродь, так не можно! – вдруг заорал Петро и кинулся к медведю. Вцепился в лапищу, потянул, точно собираясь оторвать ее от Марьянки…
Лапа мелькнула стремительно… Медвежьи когти вонзились Петру в грудь, в одно мгновение вскрывая до ребер. Хрипящий, захлебывающийся кровью громила отлетел в сторону. Ударился об стену, да так и замер с неестественно вывернутой шеей.
– Что стала, беги! – Франт схватил Леську за руку. Отнятый отрез развевался у него за спиной, точно крылья цвета крови, то и дело шлепая девчонку по лицу. Ее ноги заплетались, путаясь в подоле, но Франт все волок Леську вперед, не выпуская мокрой от пота ладошки. Только хрипел: – Беги, не останавливайся!
Тьма дрогнула, тускло сверкнули когти… и Франт точно переломился пополам, повиснув на медвежьей лапе.
Его пальцы медленно разжались, выпуская Леськину руку, кровь полилась изо рта. Ворованный отрез соскользнул с плеч на землю. Кап… кап… кап… сверху посыпались темные капли.
– Бе… ги… ду… ра… – с новым толчком крови выдохнул Франт. Его лицо с пузырящейся на губах темной пеной жутко белело во мраке.
Леська побежала. Скользнула мимо затаившейся во тьме громадной, остро пахнущей зверем туши и со всех ног дернула по улице. Оглянулась она всего один раз – в свете выкатившейся из-за туч луны увидела мокрую от крови медвежью морду. Медведь наклонился над Франтом – раздался пронзительный, не людской крик. А потом хрустнуло, чавкнуло… и крики смолкли. За спиной послышался мягкий топот громадных лап.
Ноги у Леськи подкосились, и она растянулась на грязной мостовой, последним нелепым движением прикрыв голову руками – будто слабые ее ладошки могли защитить от медвежьих клыков.
– Не надо… пане… – утыкаясь лицом в мокрые булыжники, выдохнула она. – Не… надо…
В затылок ей шумно дохнули, ее обдало смрадом из пасти – сознание не выдержало и рухнуло во тьму, как с обрыва в пропасть. На самой грани небытия еще послышался злой, гортанный человеческий крик, и Леську накрыла милосердная тьма.
Глава 1
Двое в лодочке и зонтик
Неслышно, почти без всплеска весла погружались в воду и снова поднимались, роняя золотистые от солнца капли. Нос раздвинул камыши, и лодка мягко протиснулась между ними. Камыши сошлись за кормой, словно закрылся шелестящий зеленый занавес. Митя чуть заметно шевельнул веслами, и лодка заскользила по протоке меж высокими камышовыми стенами. Рядом, то расстилаясь по волнам, то взбегая на камыши, плыла ее тень.
Шшшшииир! Кончиком кружевного зонта Лидия провела по зеленой стене, и камыш мягко зашелестел в ответ.
– «Пугу-пугу! Козак з Лугу!» – тихонько прошептала она. Повернулась к Мите, глаза ее загадочно блеснули. – Знаете, здесь, в плавнях… – Взмахом кружевного зонта она очертила и протоку, и стены камыша, и жаркое солнце в вышине. – …Когда-то прятали сокровищницу Войска Запорожского. Говорят, наш предок, полковник Шабельский, и прятал. Впрочем, здесь в каждом семействе про предков эдакое говорят, – признала она и со вздохом заключила: – Не все же они разом ее прятали, как думаете, Митя? – И снова потыкала зонтом в камыши, словно надеялась, что пресловутое сокровище вывалится ей в руки.
– Думаю, главное сокровище здесь! – шепнул в ответ Митя, отпустил весла и потянулся к ней… Щелкнуло, зонтик раскрылся, отгораживая Лидию, будто щитом, и Митя ткнулся губами в кружево.
– Но нас же здесь никто не видит! – обиженно пробормотал он, сквозь завитки кружева разглядывая притаившуюся за невесомой преградой Шабельскую. Губы у той дрожали от смеха. – Вольно же вам смеяться над скромным… робким… влюбленным! – На каждом слове он пытался минуть зонтик, одновременно старательно кроя физиономию страдальческую, но и слегка ироническую. Ужасно хотелось глянуть на свое отражение в воде – это выражение лица ему не давалось. То страдания получалось с избытком, то иронии.
– Робки вы, Митя, как… как… – все так же отгораживаясь зонтом, насмешливо пропыхтела Лидия.
– Как лев? – немедленно предположил Митя. – Ведь робею я только перед вами, Лидия… Или лучше орел?
– Уж извольте приземлиться, гордая птица! – Зонтик сложился перед самым его носом… и ткнул его кончиком в грудь, отталкивая обратно на скамью.
– Жестокая! – вздохнул Митя, демонстративно хватаясь за грудь и тихонько кончиками пальцев ощупывая место тычка. Вот же… провинциальная барышня… на деревенском молоке вскормленная… так ткнула, что синяк будет! – Всего один несчастный поцелуй!
А то синяк будет, а поцелуй… нет?
– Почему же мой поцелуй – несчастный? – возмутилась Лидия.
– Потому что отказ в нем разбивает мне сердце! Дзинь – и осколки!
– Ах, оставьте ваши шутки! – Она снова открыла зонтик, прячась от пригревающих солнечных лучей. – Мы уже взрослые, Митя. – В голосе Лидии прорезалась неожиданная строгость, и выпрямилась она тоже строго и неодобрительно. – Вы же знаете, в этот сезон батюшка наконец решился меня вывозить. Вместе с Зиной и Адой… – Она зло стиснула резную ручку зонта – то, что старшей барышне Шабельской предстояло дебютировать в свете вместе с двумя младшими сестрами-погодками, приводило Лидию в ярость. – Я больше не могу позволять никаких… детских поцелуев!
– Как вам угодно. – Митя тоже выпрямился – оскорбленно – и заработал веслами.
Вяло покачивающаяся на воде лодка вдруг словно встрепенулась и стремительно заскользила по протоке. Камыш замелькал у борта, точно рядом быстро разматывалась штука зеленого сукна.
– Ми-итя… – Лидия не выдержала первой. – Ну, Ми-итя же! Не дуйтесь! Вы же будете танцевать со мной на моем первом балу? Хотите, я впишу вас на кадриль? На третью? Ох, даже на первую? Не сейчас, конечно, а как только у меня будет бальная книжечка. Говорят, в Екатеринославе можно купить контрабандные. Французские! – Она мечтательно закатила глаза.
– Вы забываете, Лидия, что если вы изволите уже быть взрослой… – не глядя на нее, а продолжая размеренно, не сбиваясь, грести, бросил он, – то я младше вас на полтора года, и меня к развлечениям «взрослых» могут не допустить вовсе. Я не смогу танцевать с вами ни первую, ни третью… никакую кадриль!
Митя надеялся, прозвучало правильно: его отсутствие на первом балу Лидии – ее беда, а вовсе не его.
– Ох! – Лидия поднесла к губам затянутую в светлую перчатку руку. – Я… Я забыла! Вы… вы такой сильный… широкоплечий…
Митя стиснул рукояти весел, а лодка рванула по протоке с удвоенной скоростью. Ему прекрасно известно, что его фигура… далека от принятой ныне в свете тонкости и стройности, как у альвийских лордов. Почему, ну почему он пошел в плебейскую породу отца, а не в матушку? Сам Митя лицо матери почти не помнил, та умерла, едва ему исполнилось четыре года. Но на единственном портрете госпожа Меркулова, урожденная кровная княжна Белозерская, была аристократически хрупкой… ох, да простят Кровные Предки, откровенно тощей и угловатой. А достанься Мите матушкин длинный нос – оставалось бы только покончить с собой. Но у мужчин, у дядей и кузенов Белозерских, Кровная Порода выглядела весьма и весьма… Вот почему Митя не уродился таким же, отчего эта плебейская кряжистость, только усилившаяся от упорных занятий греблей… которые должны были открыть ему дорогу в петербургский Яхт-клуб на Большой Морской, а оттуда, как знать, и ко двору… а сгодились только уездных красавиц по протокам катать в этой… Он с отвращением оглядел морщащуюся под легким ветерком воду, сочную зелень камыша… в этой провинциальной пустыне!
– …Такой взрослый… – продолжала лепетать Лидия. – Я совершенно забыла, что на самом деле вы еще маленький-маленький мальчик… – Она захихикала. – Дитя! – И зашлась уж совершенно неприличным для барышни хохотом.
– Дитя? – вскричал Митя. – Ах, дитя! – И, бросив весла, метнулся на корму.
– Что вы делаете, что… А-ай! – Лодка качнулась, едва не черпнув бортом, просела, задирая нос, когда Митя почти рухнул рядом с Лидией. – Что…
Договорить он ей не дал, сгребая в охапку. Ее стан, перетянутый ярко-голубым шелковым поясом, был восхитительно мягким, в отличие от девиц, с которыми ему уже случалось целоваться на детских балах в Петербурге. Митя в ошеломлении сообразил, что на Лидии просто нет корсета, и… провинциальная жизнь сразу обрела прелесть! Он стиснул руки на талии Лидии так, что та испуганно пискнула, и впился губами в сладкие, пахнущие вишней губы.
– А-ах! – губы к губам выдохнула Лидия, и руки ее разжались, роняя проклятый зонт. Она судорожно вцепилась ему в плечи, точно боясь вывалиться из лодки, он увидел рядом, совсем близко, ее широко распахнутые васильковые глаза – и прижался к ее губам крепче, сильнее, глубже, до сорванного дыхания…
Выбившийся из косы золотой волосок пощекотал ему нос… и Митя выпустил девушку из объятий и отвернулся, будто пытаясь скрыть смущение. Внутри у него все дрожало. Ни один… ни один герой лорда Байрона не чихал барышне в лицо во время страстного лобзания! И Митя тоже не… не допустит! Вот! И он яростно зажал нос пальцами.
– А-ах! О-о-о! – томно протянули за спиной… и на плечо ему легла ручка в белой перчатке. – Ну же, Митя! Вы, конечно, не должны были этого делать, но… я вовсе не сержусь! Ну, повернитесь же ко мне, Митя!
Митя еще разок глубоко вздохнул. Чих был героически подавлен. И обернулся, впившись взглядом в розовые губки Лидии. Такие близкие-близкие…
– Ох, нет-нет, хватит! – Она стремительно закрыла лицо ладонями. – Клянусь, я больше никогда не стану называть вас ребенком! Я так вовсе не думаю… Посмотрите, что вы наделали! Что я скажу maman! – И она гневно указала на кружевной зонт, покачивающийся на воде рядом с ткнувшейся в камыши лодкой. – А если он уплывет?
– То вниз по течению будут знать, что здесь живет прекрасная девушка, – ответил Митя, кончиком весла пытаясь дотянуться до беглого зонта.
Внутри у него все пело. Поцелуй! Самый настоящий поцелуй, и объятие тоже самое настоящее, не те едва заметные прикосновения губ, что Лидия позволяла ему раньше! Та-дам-пара-пам!
– Были бы вы настоящим Кровным, а не только по вашей матушке-княжне… – капризно бросила Лидия. – Вы бы достали его просто так! – И она выразительно пошевелила пальцами, точно подманивая к себе зонт.
В другой раз Митя бы обиделся, но тут только усмехнулся. Сердце еще отчаянно колотилось в груди, а быстрые, украдкой, взгляды Лидии говорили, что ее нынешние дерзости – чтоб кавалер не зазнался и не подумал, будто она так уж им очарована. Очарована, конечно, провинциалка просто обязана увлечься им – элегантным столичным юношей, и… Получилось, в самом деле он ее поцеловал!
– Вы ничего не понимаете в Кровной Знати, Лидия! – снисходительно обронил он. – Вода подчиняется лишь внукам Даны-Водной, а мой дядя только женат на Дановне, а сами Белозерские… – Он вдруг помрачнел и бросил быстрый взгляд окрест, точно боясь, что здесь, меж камышами, мог кто-то затаиться. И скомканно закончил: – Не Данычи.
– А кто? – заинтересовалась Лидия, но Митя сделал вид, что не слышит, старательно дотягиваясь веслом до зонта.
Наконец проклятый зонтик качнулся и соизволил подплыть поближе. Опасно свесившись из лодки, Митя подхватил кружевную игрушку и… мстительно встряхнул, обдав Лидию брызгами.
– Противный мальчишка! – взвизгнула она, вырывая у него зонт, и покачнулась, падая прямо к нему в руки.
– Вы обещали не называть меня ребенком! – губы к губам прошептал он и не дал ей возможность ответить, целуя снова.
– Какой вы… какой… – Лидия сидела на корме, оправляя скомканную на спине тонкую ткань вышитой блузы и бросала на Митю одновременно кокетливые и недовольные взгляды.
Митя невозмутимо греб, равнодушно глядя поверх ее головы. Он лишь надеялся, что по его лицу, невозмутимому лицу истинно светского человека, не видно, что в голове гудит, а в душе поет. «Перва-а-ая кра-а-асавица уезда-а-а! На полтора-а года-а старше-е! Своего добился-я Дмитрий – ничего на свете-е не-ет прекрасне-ей!»
