Непростые истории 2. Дороги звёздных миров

Какое солнечное мирное утро за окном! На старой яблоне щебетали птицы. Андрей быстро натянул джинсы, рубашку, схватил снаряжение и вышел, плотно подперев двери.

Три багровых «стожка» стояли между забором и второй преградой. Шевелились, словно переговаривались. Почему же ни одна банка не звякнула?!

– Сделаете шаг – будет плохо! – Кому – Андрей не уточнил. Человеческих слов они не понимают, а с Орсагом общаются, факт, и знают, кто перед ними. Орсаг переведет. Один пришелец перевалился вперед. Андрей метнул дротик. Тот свистнул и пролетел безвредно, точно стрела через сено. Все же «копна» остановилась. Минута, десять… А потом они пошли вместе. Одновременно тот, что слева, с силой выбросил скрученный арканом шнур. Не в Верзина, в сторону. Андрей охнул – шнур обвил Митьку, потащил! Мальчишка упирался, бидон бился о бедро, молоко плескалось на ноги.

Волна гнева хлынула в голову, вытеснила намек на мысль, что можно обменять Орсага на Митю. Андрей схватил лом, бросился на инопланетян.

Через мгновение все кончилось. Андрей и Митька лежали на земле, крепко спеленатые веревками-руками двух негодяев. Третий выволок из дома Орсага. Шнуры жестко сжимали несчастного преступника, трясли, хлестали c остервенением. Свободным отростком пришелец сбросил что-то невидимое. Показалась вытянутая, как яйцо, капсула, куда и запихали Орсага.

Всхлипывал Митька. Отросток присосался к виску мальчика, и он затих. Сволочи! Спрятавший преступника чужак двинулся к ним. Конец? В голове зазвенела фраза из брошюры: «Если предстоит упасть, вы должны знать, что сделали все возможное…» Нет, не все!

– Отпустите мальчика! Он не виноват! – заорал Андрей, дернулся. Трехпалый кончик коснулся виска. – Молчи, гад! – Андрей закрыл рот и «кричал» уже там – в темноте – «освободите!», знал, что пришелец слышит и понимает. Чужак плевать хотел на желания землянина. Голос пробился сквозь крик…

Шнуры распутались, отступили. Андрей и Митька лежали на земле и не шевелились. Капсула поднялась метров на пять, зависла на пару секунд и исчезла…

Андрей вдруг захохотал, так, что птицы сорвались с яблони. Гоготал, ржал в истерике.

– Дядь Андрей, ты с ума сошел? – тормошил целый и невредимый Митька.

– Обманщик твой Орик! Трус! Понимаешь?! – заливался Андрей. – Он ребенок! Такой же, как ты! – Верзин сел, обхватил колени, трясло, но он смеялся. – Ничего ему не грозило, разве что порка! Вот чего Орсаг боялся. Энергия иссечения, тьфу! – Андрей поглядел на часы, усмехнулся злорадно: – Минут двадцать потерпит…

Совещание затянулось. Босс напрягал складку. Птицын нес чушь. Андрей нервничал: Митьке-то в обед посылку с обещанным планшетом отправил, а еще нужно купить цветы для Маши.

Верзин встал, пошел к плану, отодвинул Птицына:

– Вот здесь – ошибка, – взял указку, объяснил.

Повисла тишина. Босс сломал карандаш. Бледный, с вытянутой физиономией Птицын не тайно, а при всех протянул ладонь.

«Какие же мы… маленькие. Боимся, что отшлепают», – хмыкнул Андрей.

В окне-колодце загорелась первая вечерняя звезда.

Сила лю

В войне жизни самое мощное оружие – гнев, порождённый жаждой мести. И одновременно самое уродующее, ослабляющее, разрушительное оружие в людском арсенале, делающее берсеркером своего обладателя.

Х. Эллисон

– Почему здесь нельзя купаться, Мыта? – Тыр перегнулся через перила дрожащего моста и глядел вниз, где далеко-далеко в чёрной воде отражался и он сам, и дробящаяся бликами изнанка ветхого сооружения.

– А ты хочешь? – усмехнулась Мыта и на всякий случай ухватила Тыра за край жилетки.

Старая подвесная дорога – ненадёжная на первый взгляд, но крепкая, со сквозными пролётами, с низким ограждением, с отошедшими кое-где от основы креплениями – тянулась через огромное озеро и терялась в густых зарослях берегов. В озере не водилась живность, а трава вокруг вырастала и сохла, превращаясь в покрытые чёрными пятнами плесени соломенные стены. Вода – неподвижная, тягучая, тёмная, словно в ней утонула безлунная ночь, – лишь изредка тревожилась каплями дождя да случайной рябью от упавшей с высоты щепки.

Они стояли на самой середине, где мост колебался сильнее всего. Детей специально приводили сюда – бояться. Иногда такие эмоции необходимы, чтобы уничтожить другие – куда более неприятные.

Мыта – опытная наставница, не случайно старейшины доверили ей Тыра, с непоседливостью которого даже родичи не справлялись.

– Я бы прыгнул! – рисовался подопечный. – Поглядел бы, что там – на глубине.

– Известно же. Там осколки зеркала Правды и Лжи, кто до них дотронется, тот останется на дне. – Нянька пугала, конечно, но была не далека от истины.

– Почему, Мыта? Расскажи, – заканючил Тыр. – Я слышал про зеркало, но подробностей не знаю.

Наставница прикинула – пора ли? Решила, что скрывать правду от любопытного подростка больше нельзя, вздохнула:

– Только на берегу, ладно?

Тыр и Мыта, взявшись за руки, добрались до суши и нашли уютную полянку с удобными кочками в стороне от опасного озера.

– Так вот… Давно это было… – нянька потихоньку и сама увлеклась поучительной и не имеющей решения историей. – Они пришли неизвестно откуда и исчезли неизвестно куда…

***

Пиво было настолько свежим, что пена заливала круглую поверхность стола и капала на пол. Только кому до этого дело, когда есть хорошая компания и такие разговоры, от которых не заснуть до утра.

Даже трактирщик – желтолицый и узкоглазый Ли Си Цын – перепоручил обслуживание других клиентов помощникам, а сам торчал возле, слушая, подливая пиво в кружки из запотевшего кувшина и вставляя изредка пару-тройку слов.

– Говорят-то, Аринья-птичница, ну вы ж её знаете, скрюченная такая, с бородавкой у носа, попросила у них любви неземной-то до гроба, – рассказывал водовоз Илько – рыжий зеленоглазый мужичонка лет пятидесяти с хитрым лисьим взглядом и носом уточкой, – а еще бают, что и дитенка-то…

– Кто ж на неё позарится? – вклинился трактирщик, вновь заполняя кружки. Женщин в поселении меньше, чем мужчин, но и в этом случае на Аринью-птичницу желающих не находилось.

– А вот-то и позарился! – обрадовался водовоз возможности удивить компанию. – Сосед её, Адриян! Через два дня от жены-то ушел, под бочок к Аринье перебрался.

– Погоди, – заерзал от волнения старый пастух по прозвищу Гымза, не расстающийся с крючковатой походной палкой даже за столом, – это не тот Адриян, которого весной схоронили?

– Тот самый! Неделю, говорят, они из постели не вылезали, аж пар от дома шел, как от бани-то, а потом всё – спёкся мужик, выдохся! Вот тебе и до гроба – любовь-то! Не отказали, стало быть, птичнице в просьбе. – Илько освежил пересохшую глотку пивом.

– Аринья брюхатая ходит, – удостоверил рассказ водовоза кряжистый кузнец Лекса и пожал мощными плечами.

– Братцы, это еще что! – принял эстафету старый Гымза. – Мой напарник – пастух дед Олесь – пошел к ним и попросил ни много ни мало вернуть умершую лет как пять уж жену – Алёну. И что вы думаете? Вернули! Да только не бабку, а вроде бы как у него дочь на стороне обнаружилась и объявилась вдруг – вылитая покойница. Олесь на нее не надышится, и забыл уже, чего просил-то.

Кузнец снова встрял:

– Значит, не все худо? Есть и благо?

Никто ему не ответил, только ясноглазый, пшеничноволосый врач Джонни из Черёмушек, худой до синевы, передёрнулся весь, прошептал:

– Страшновато… чего уж там…

– Я вот слышал, что мэру нашему знания дали – как нами управлять, – поддакнул трактирщик Ли Си Цын.

– Трудно сказать, – задумался Гымза, – чем нам всем это еще откликнется…

Тут требуются пояснения – о чём, собственно, рассуждала тёплая компания.

Поселение Нью-Эльдорадо образовалось лет тридцать тому назад.

Храбрые колонисты быстро освоили плодородные, но никому не нужные земли далекой от Земли планеты, оценили богатство лесов, полей и рек, осели накрепко, и скоро численность значительно возросла, да так, что невозможно было уже знать всё и про всех.

Жили большими группами, разбившись по самым разным признакам: появилась на окраине Кузнецкая слобода, где селились не только кузнецы, но и пастухи, гончары и кожевенники. Улицу с древним названием Куанмен основали китайцы – держатели лавочек, трактиров, швейных мастерских. В центре – Деловом квартале – дома побогаче, дороги получше – это вотчина политиков, управленцев, дельцов. Впрочем, дома у всех были хорошие – благо, дерева кругом много. Национальность нигде значения не имела – это пережиток прошлого. Правда, под влиянием ностальгии образовались в Нью-Эльдорадо и Пятая авеню с единственным пока музеем, и Пикадилли, улица Красных фонарей и даже вездесущие Черёмушки, где проживали врачи и учителя.

Существовали колонисты бедно, работали много и тяжело, но радовались: проверками никто не достаёт, налоги божеские, в армию не призывают и армией не нападают.

Однако некоторое время тому назад появилось на границе поселения странное сооружение – деревянный куб с одной-единственной дверью. Вот вчера на этом месте ничего не было, а утром – на тебе! – стоит, будто испокон века, даже брёвна в землю вросли, местами мохом покрылись. Смельчаки наведались и… ушли – озадаченные и обеспокоенные.

В кубе обитали удивительные пришельцы: о себе ничего не рассказывали, никого не трогали, никуда не совались, в свет не выходили, напротив, привечали всех, помогали, чем могли. А могли они – исполнить заветное желание, только одно, самое главное.

Скоро слух об инопланетянах – никто не сомневался, что обитатели куба прибыли каким-то образом с далёких звёзд, – облетел всех, и потянулись к кубу поселенцы, кто уж очень хотел, чтобы заветные мечты сбылись.

И они сбывались.

Не всё было так печально, как расписывали завсегдатаи трактира.

Одному гончару пришельцы вывели со щеки огромное родимое пятно – ходит теперь довольный, белолицый, женился недавно, говорят. Ещё ходили слухи, что банкир Мецель (это нынче он банкир, а раньше мало кому известный ткач) тоже просил у пришельцев богатства и возможности не работать физически – ручками. Да и коров у Зиты-индианки прибавилось не случайно. Ну не плодятся так быстро коровы-то!

Пожалуй, больше всего велось пересудов о несчастной любви бастарда Трисдана – незаконного сына мэра Нью-Эльдорадо Дарика Корнуэльского. Мэр не признал наследника и делал вид, что не интересуется судьбой молодого оружейника. А Трисдан влюбился в Изольдину, которая собиралась замуж за законного отпрыска Дарика – низкорослого и золотушного Марка. Дочка советника Изольдина была красавицей: чёрные косы до земли, огромные глазища темнее ночи, губы макового цвета, кожа белая, как туман над рекой. И вроде ей тоже полюбился оружейник Трисдан, да родители воспротивились неравному браку. Вот тогда и отправился бедный парень к пришельцам. О чём он их просил – никому не известно, но всем ведомо: конечно, о браке с Изольдиной! Недели не прошло, вдруг объявили о свадьбе красавицы с Марком-золотушником. Как?! Почему?! Ведь просил же Трисдан!

Говорят, когда на свадьбе подняли белую фату Изольдины, она вся чёрная была от горя… И Трисдан чёрный… да только не от горя, а от того, что в лесу верёвку через сук перекинул и повесился. Записку ещё оставил, мол, просил я у пришельцев счастья Изольдине, так всё и вышло.

Осерчали тогда мужики, уж больно любили оружейника в округе, пошли к кубу – разбираться…

– Я слышал, ничего у них не вышло, – сказал Ли Си Цын, в очередной раз наполняя кружки.

Кузнец Лекса, широкий и низкорослый, как пень, с руками в буграх мышц, буркнул:

– Поорали мы возле их жилища, покидали камнями в стены, да только никто с нами разговаривать не стал. Ну… и разошлись все… до поры.

Он был прав. Потихоньку народ стал роптать. То и дело в поселении вспыхивали драки, ссоры, когда кто-то собирался к пришельцам, или же дело шло не так, как всем этого хотелось. И петуха уже пускали на куб, и дёгтем двери мазали – только толку-то?

– И всё же люди ходят к чужакам до сих пор, – дед Гымза пригладил залитую пивом бороду, – чего хотят, сами не знают.

– Я знаю! – вскочил изрядно окосевший Джонни-врач. – Вот прямо сейчас и пойду! И попрошу!

– Да сиди ты, – пытался урезонить его кузнец Лекса, но Джонни нетвёрдой походкой устремился к выходу…

Жизнь в таверне словно остановилась. Не только компания за столиком ждала возвращения приятеля, но и другие разговоры умолкли, музыкальный автомат не обновлялся, лишь служанки шуршали накрахмаленными передниками, разнося пиво. И оно выпивалось в тяжелой гнетущей тишине. Все знали беду врача. Год тому назад умерла его жена, оставив на руках мужа семерых деток мал мала меньше. Умерла по дурости, перепутала в аптечке лекарства и выпила от мигрени не то, что нужно. Доходы врача мизерные, пьет в таверне не за свой счет, светится от голода, а уж дети… Последнее Джонни им отдавал, что тут греха таить. Соседи помогали, как могли, конечно, но – семь ртов как-никак.

Джонни пришел через час. Синие глаза сияли, пшеничные волосы намокли от вечерней мороси и закрутились на лбу в смешной хохолок.

Посетители в таверне вздохнули и оживились, вновь то тут, то там зазвучали речи.

Приятели тотчас засыпали Джонни вопросами. Он – радостный – постарался ответить на все. Час ходил – час рассказывал.

– Дверь открыл пришелец: росточком в половину моего, кожа зелёная, глаза нечеловеческие – жёлтые, зрачок еле виден. Ноги голые, склизкие, как у земной лягушки, а между ними длинный зеленый мех. Прямо бахрома, честное слово! Из одежды – одна жилетка несерьёзная, коричневая, без всяких вышивок и украшений.

Провел он меня в залу. Странно как-то: куб маленький, а зала огромная, залитая вся белым мёртвенным светом, и в ней мебели вовсе нет, кроме зеркала во всю стену. Такого зеркала я никогда не видел. Кроме меня, в нем отражались цветные пятна, которых в комнате не было: красные, синие, желтые, зелёные, фиолетовые, оранжевые, – чистые, без оттенков. Они двигались, перекручивались, менялись местами, но не смешивались в грязь. Пришелец говорит: «У зеркала проси, Джонни, чего хочешь». Я удивился – откуда он меня знает? Но виду не подал, подошел к зеркалу, дотронулся, тут как будто молния пронзила, словно что-то проникло в мозг и читало там, переворачивая страницы. И просить-то вслух не нужно – зеркало само знало наши нужды, так я понял. Однако я взял себя в руки и сказал отчетливо: «Хочу начать жизнь с самого начала, хочу – с нуля!» Теперь-то я знаю, как нужно действовать, чтобы счастье было мне и моим детям!

– Да ты впрямь будто молодеешь на глазах, – сомневаясь и вглядываясь, сказал кузнец.

То, о чем поведал врач, не было новостью – знали и про огромный зал, и про зеркало, и про то, что сами инопланетяне ни во что не вмешиваются. Но вот это чудо, которое происходило сейчас на глазах, завораживало. Сорокалетний Джонни менялся: морщинки исчезли, глаза заполыхали синим пуще прежнего, из волос пропала ранняя седина. На двадцать пять лет выглядел теперь врач, не больше.

– По этому случаю нужно выпить! – засуетился Ли Си Цын, призывая служанок с новыми порциями пива.

Вечер перешел в ночь… Долго ещё сидела компания, тянула пиво, закусывая сушёной рыбкой, дед Гымза пытался рассказывать новые истории про пришельцев, но его уже никто не слушал. Из музыкального автомата, шипя и словно брызгая нотами, неслись звуки древнего фокстрота, парочки красовались на специальном помосте для танцев, повсюду пиво сменялось куда более крепкими напитками, а настроение посетителей менялось вместе с градусом. Вот уже настроил гитару сладкоголосый певец Марти Рикон, как вдруг дверь со стуком распахнулась. На пороге возник запыхавшийся человек почему-то с ведром в руках.

– Врач здесь?! – крикнул он что было сил. – Джонни?!

– Здесь, – безмятежно отозвался пьяный и очень помолодевший Джонни, – кому помощь нужна? Я готов.

– Тебе! – крикнул человек. – Твой дом горит! Дети… Мы там заливаем, как можем, но!..

Первым вскочил кузнец Лекса, за ним, конечно, вмиг протрезвевший Джонни. В дверях образовалась свалка, но вскоре толпа понеслась в Черёмушки.

Вместе со всеми бежал китаец Ли Си Цын, прихватив огромный жбан пива – тоже вода! Водовозчик Илько пришпоривал клячу, телега подпрыгивала, таща наполовину заполненную бочку, сзади наддавал дед Гымза, чертыхаясь и проклиная старость.

Не успели.

Джонни катался по земле, ногтями впивался в красные головешки, разгребал… Еле оттащили. Жизнь с нуля, как она есть.

Вот тогда мужики и пошли… Взяли вилы, косы, серпы, оружие – что у кого было – и помчались к кубу.

В безлунной ночи он возник неожиданно – черной страшной массой невиданного. На стук открыл один из инопланетян, квакнул что-то, его смели тут же, проткнули вилами, отбросили в сторону. Ещё несколько зеленокожих загородили зеркало, но полетели в их головы с жёлтыми, ничего не выражающими глазами запасённые за пазухами камни – и в зеркало тоже.

В воздухе словно натянулись цветные нити, ослепляя до слёз, тренькнули и стали рваться с хрустом, будто на полосы и клочки распадалась сама радуга. Посыпались осколки, впиваясь в лица стеклянными брызгами. Кто-то кричал, лишившись глаза, кто-то с рыданием бросался на остатки зеркала, наступая на упавших пришельцев, кто-то метался без толку, кто-то – снаружи – поддевал уже брёвна ломами, стремясь уничтожить всё подчистую…

Потом утомленные поселенцы, наскоро обработав раны, повалились возле разваленного куба, спали тяжко, со стонами. Спали долго, почти до обеда, будто сон мог вернуть былую безмятежность существования.

Только ничего уже вернуть было нельзя.

Как только солнце выкатилось на небо во всем своем великолепии, раздался оглушительный свист кузнеца Лексы. Люди открывали глаза и тут же вскакивали, пристально вглядываясь в ту сторону, куда показывал кузнец. Там, в зыбком жарком мареве полдня, двигалось со стороны леса войско – зелёное.

Чем ближе подходили враги, тем страшнее становилось: они всё больше походили на людей, сравниваясь с ними и ростом, и телосложением, и цветом кожи.

Чужаки шли плотной цепью – медленно, спокойно, уверенно, но неотвратимо приближаясь.

Поселенцы схватили сваленные кучей инструменты и оружие – чьё попало, что под руку подвернулось. Замерли…

– Мать честная! – перекрестился Гымза, когда враг оказался совсем близко.

Илько задрожал и спрятался за свою бочку.

Ли Си Цын сощурил и без того узкие глаза, схватился за голову, застонал, забыв о ране, кое-как прикрытой окровавленным бинтом. На него шёл… он сам! – и бинт был, и измятая одежда, и взгляд – знакомый, будто трактирщик смотрелся в зеркало. В этом было что-то ужасное, дикое, необъяснимое, от чего жёлтая кожа китайца побледнела. И рядом, и напротив друзья: навстречу шёл Гымза, опирающийся на палку, катил бочку утконосый близнец водовоза Илько, шёл, распрямив плечи и гордо вскинув голову, почерневший от горя Джонни, а второй – такой же – стоял бок о бок с трактирщиком.

– Мы не мужики, что ли?! – крикнул вдруг в звенящей тишине кузнец Лекса. – Это все призраки! Морок! Бей их, ребята! – и кузнец первым бросился на своего двойника, налетел, сбил с ног…

***

Тыр поёжился, вздрогнул, оглянулся на озеро, на старый покачивающийся мост.

– Это была ошибка, Мыта? – совсем по-взрослому спросил он. Во взгляде мальца читалось желание понять – что же произошло много лет тому назад?

Наставница не стала лукавить:

– Ошибка. Ещё какая. Мы ведь долго наблюдали за людьми – так они себя называли, – прилетевшими на нашу планету неизвестно откуда. Невидимками пробирались к ним в дома, изучали, анализировали их образ жизни. Радость радостью – мы не одни во вселенной! – но и разузнать о них ничего не мешало. А когда поняли, что соседи ничем не угрожают, решили помогать. Не во всём, конечно, адаптироваться они должны были сами.

Учёный Кырк сделал сенсационный вывод: в сознании пришельцев существует великая печаль – невозможность исполнения заветной мечты. И мы решили подарить им это. Но… Кырк ошибся, и все ошиблись. Людям вовсе не было нужно, чтобы их мечты исполнялись, само существование мечты – уже ценность. Этого мы не учли.

– Разве такая мелочь могла привести к беде?

– Не могла, ты прав. Не учли наши учёные и другого: человеческий разум не проникал в глубины правды и лжи, мало того – бежал от истины, путая и не различая смыслов мечтаний. Вот потому люди и уничтожили первых представителей контакта, разбили зеркало.

Тыр заерзал на кочке, заволновался, сжимая и раздвигая перепончатые пальцы на руках и ногах:

– Почему тогда? Вы же хотели помириться, я понял… а они… Сила «Лю»! Что может быть главнее и прекраснее на свете?!

Мыта обняла подростка и прижала к себе. Ей предстояло рассказать самое страшное. Время пришло Тыру стать взрослым и понести вместе со всеми тяжёлую ношу: боли, ответственности и невозможности все исправить.

– Да… На следующий день мы пришли извиняться, просить прощения за нашу ошибку. Мы применили силу «Лю», надеясь на её главный закон: никто не может причинить вред самому себе, потому что нет ничего сильнее такой любви и прекраснее тоже нет. Как развиваться без силы «Лю»? Как жить без неё?

Они не любили себя, Тыр.

Люди бросились на нас – на собственные отражения, не понимая, что воюют сами с собой. И нам пришлось их убить… – Тыр дрожал от ужаса, и Мыта тоже дрожала, не первый раз она рассказывала подопечным эту историю, выводя их во взрослую жизнь, но каждый раз острая боль пронизывала сердце. – Не всех. Через некоторое время прилетели большие металлические чудовища, проглотили выживших и унесли в небо. А мы остались – с осознанием нашего невежества и невозможностью получить прощение.

Они долго молчали. Тыр всхлипывал, не стесняясь, вытирая жёлтые глаза жилеткой, потом сказал тихо:

– Теперь я понимаю, почему на месте разбитого Зеркала – озеро.

– Да, – Мыта кивнула, – мы до сих пор их оплакиваем, твои слёзы смешаются с теми, что льются уже очень долго, озеро будет наполняться слезами… всегда.

Послесловие:

Выдержка из Большой Энциклопедии Космоса: «Планета земного типа Рамсес/2015 была обнаружена (…), заселена колонистами (…). Поселение просуществовало тридцать лет и было наполовину уничтожено местной формой жизни, ранее не обнаруженной (предполагаемый класс разума – Ѥ, уровень – «плинтус», степень – «ноль» контроль). Оставшиеся в живых колонисты добровольно вернулись на Землю.

В связи с использованием обитателями планеты возможностей оптического диапазона, контакт заморожен на срок (…)»

Все дети маленькие

Мы перевалили через скалистый гребень и увидели нечто, от чего глаза на лоб полезли.

Глубоко внизу, на серо-оранжевом песке бескрайней долины ровными рядами стояли белоснежные параллелепипеды, с высоты очень похожие на кусочки сахара-рафинада. Одинаковые по ширине – метров десять, не больше, они были разными по высоте и длине: огромные – с двухэтажный дом, и поменьше – словно секции коммунального гаража. Тем не менее все «рафинады» точно вписывались в пересечения вертикальных и горизонтальных параллельных линий, образующих гигантскую сеть с прямоугольными ячейками.

– Кто это сделал? – облизав сухие губы, шепотом спросил старпом Ян Туча.

Становилось жарко. В небе густого синего, почти кобальтового цвета, – кажется, вглядишься и увидишь звезды, – обозначился диск неяркого оранжевого солнца, отчего песок приобрел оттенки маджента . Но кубики! Их поверхность поглощала цвета, словно в каждую масляную каплю бухнули бочку цинковых белил.

Интересная планета. Мы и не собирались на нее садиться, но кораблю потребовался срочный ремонт – незначительный и все же требующий остановки.

В справочниках планета, обследованная роботами сто лет в обед, значилась непригодной для жизни. В качестве аргументов указывалось отсутствие флоры и фауны, полезных ископаемых при наличии воздуха, которым вполне можно дышать. Только кому нынче нужен воздух? Вокруг Земли море планет с прекрасными условиями, а освоено всего с гулькин нос.

Море-то, море, но земляне были единственными разумными в «водичке» космоса. И вот теперь… Неужели?

На первый взгляд все соответствовало справочникам: голые скалистые образования, песок и еще раз песок, вода в виде скудных осадков, нет ни примитивных лишайников, ни простейших одноклеточных. Точнее не скажу, я не биолог. А еще тишина – такая, что становилось страшно.

– Кто это сделал? – повторил Ян.

Мы и не сомневались, что «это» именно «сделано» «кем-то» – не может природа так ровненько «поработать ножовкой», выпилив ровные фигуры, да еще и расставить их по правилам стереометрии…

Дни шли за днями. Давно закончился ремонт, а наша команда ни на йоту не приблизилась к разгадке странных монументов. Их мелкозернистая поверхность, и правда, напоминала спрессованный сахар – настолько прочный, что удалось исследовать лишь крошки. Сканирование показало, что кубики – цельные, однородные, и если в атомах не было ничего необычного, то структура, которую они образовывали, и её свойства – оставались тайной.