Ты и я

Больше меня оторвать от чтения было невозможно. К первому классу я уже осваивала толстые книги. Однажды на уроке, когда все ещё разбирали в букваре «Мама мыла раму», а я под партой уткнулась в книгу «Всадник без головы» Майна Рида, меня вызвала продолжить чтение наша учительница первых классов Лидия Васильевна. Я растерялась, стала спрашивать Лизу Чайкину, мою соседку по парте, откуда читать, как вдруг Лидия Васильевна быстро подошла ко мне, открыла крышку парты и увидела «Всадника без головы». Ничего она не сказала, посадила на место, покачала головой и вызвала кого-то другого. Больше она меня на уроках чтения никогда не вызывала, а в четверти всегда ставила «пять». Зато на уроках чистописания мне поблажек не было: писать-то я ведь до школы не умела. Интересно, будь у меня другая первая учительница, смогла бы и она так же отнестись к моим выходкам на уроках? Но на то она и была Лидией Васильевной, заслуженной учительницей СССР.

К чему я это вспомнила? А вот к чему. Книги, конечно, играли очень большую роль в моей жизни и, конечно, в формировании моих взглядов на жизнь. У нас в доме была очень большая библиотека. Конечно же, как любая девчонка, я зачитывалась романтическими произведениями, такими как «Джейн Эйр» Шарлотты Бронте, «Грозовой перевал» Эмилии Бронте, «Большие надежды» Чарльза Диккенса. В старших классах очень любила трилогию Алексея Толстого «Хождение по мукам», моей любимой героиней была Даша Булавина.

Мне в жизни повезло обрести настоящую любовь и пронести её через всю мою жизнь. Это чувство внутри меня не умирало никогда. Многим это так и не удаётся, они прекрасно проживают свои годы без любви и, наверное, бывают по-своему счастливы, но мне кажется, судьба их обделила. А я смогла это чувство сохранить, со всей горечью, разочарованием, волнениями, радостью и просто счастьем. Книги ли помогли мне в этом, не знаю.

Тем не менее самыми любимыми моими произведениями были не любовные романы, а повесть Вениамина Каверина «Два капитана» и рассказ Джека Лондона «Как аргонавты в старину…» Я перечитывала их много раз, особенно когда мне бывало трудно. Сюжет повести Каверина, наверное, знаком каждому, по её мотивам сняты прекрасный фильм и сериал, а вот рассказ Лондона, думаю, знают не все. Это история о старике, которому было уже далеко за семьдесят и который, разругавшись с семьёй, пустился в поход за золотом на Клондайк в начале двадцатого столетия, во времена золотой лихорадки в Америке. У него не было никаких шансов ни найти золото, ни добраться до места: денег не было, возраст преклонный, здоровье тоже, наверное, соответствовало возрасту. И всё-таки он победил, добрался и стал символом мужества, удачи и стойкости для всех тех, кто тогда тоже надеялся добраться, победить и золото найти. Вот эта стойкость духа и удача – а я думаю, что на удачу старик и рассчитывал больше всего – поразили меня в своё время и, может быть, указали путь, как добиваться того, что задумала. Ну а герой повести «Два капитана» Саня Григорьев был для меня вообще образцом настоящего человека, не боящегося трудностей, идущего до конца к своей цели и пронесшего через всю жизнь свою любовь. Даже девиз себе я придумала в девятом классе под воздействием этой книги. Он, конечно, сильно отличался от девиза Григорьева, но это был мой, только мой девиз: «Мечтать, любить, мечте сбываться!»

И теперь я перечитываю свой дневник и вижу, что в конечном итоге этот оптимизм и надежда на удачу проскальзывают в нём во всех записях, несмотря на наивные «стенания»: «Ах, он не посмотрел! Ах, мне не нужно о нём думать!» Да здравствует оптимизм!

13.01.1964. Начался новый год, а с ним и всё новое в жизни. И этого нового много, я нахожу его везде и рада этому. Ведь жизнь – это очень хорошая штука, хотя иногда бывает трудно.

С Новым годом всех, желаю счастья! И много-много нового!

В каникулы мы ездили в Ново-Иерусалимский монастырь от клуба «Романтик», поездка была совершенно бесплатной. Получилось немного неудачно: мы хотели поехать на три дня, посмотреть много чего, но оказалось, что руководство не смогло заказать нам гостиницу, поэтому всё должно было ограничиться одним днём. Из дома мы отправились на три дня, а узнали, что ночевать негде, только когда приехали на место. Все возмутились и заявили, что возвращаться не будем, а ночевать расположимся прямо в монастыре. Внутри шла реставрация, везде был мусор, но мы собрали стулья, кресла, лавки (их было много, там всегда проходили какие-то мероприятия, приезжали люди, поэтому стулья были) и после экскурсионного дня, сытного обеда и ужина в местной столовой расположились в помещении. Нас было всего-то человек восемь ребят. Представить себе, что мы возвращаемся домой в первый же день, было для нас невозможно. Игорь – мальчик, о котором я раньше писала, – не то чтобы ухаживал за мной, но явно выделял; Ленка всё время посмеивалась. Ей хотелось, чтобы у нас что-нибудь получилось, ей надоела моя влюблённость в Андрея, перспектив она не видела. Несомненно, Игорь был очень интересным парнем, правда ершистым, слишком самостоятельным. Может быть, я и влюбилась бы в него, но… Сердце было занято.

Все заснули: кто-то на двух стульях, кто-то на лавках, подложив под себя куртки и пальто, а мы с Игорем долго не могли уснуть. В помещении топилась печка, отопления ведь не было, труба выходила из окна на улицу, и мы подкладывали дрова, которые уютно потрескивали. Свет был выключен, только отблески огня освещали наши лица. Было весьма романтично. Игорь сказал мне, что я ему очень нравлюсь и он хотел бы встречаться со мной, но я отказалась. Пришлось соврать, что у меня есть другой. Есть? Я даже про себя усмехнулась: где он там есть? Ау! Но я была очень Игорю благодарна. Этой печки, этого полумрака, этого состояния души, которое создавала окружающая атмосфера, этого тихого признания в любви, пожалуй, я не забуду никогда. Уснули только под утро; а на следующий день снова поездка в очередной музей и возвращение домой. Родители очень удивились – они ждали меня только на следующий день. А я была полна впечатлений.

– —

22.01.1964. Ленка, пишу тебе здесь письмо, хотя могла бы просто так всё высказать, далеко ходить не надо. Что-то между нами встало и мешает прежней дружбе. И дело не в Сашке Петрове, который вдруг стал явно проявлять к тебе интерес, стал занимать все твои мысли; это я могу понять. Но откуда у тебя взялось какое-то пренебрежение ко мне? Я это чувствую и считаю предательством. Помнишь, ты написала мне записку о том, что нам пора заняться каким-либо делом? Предложила заниматься дополнительно русским языком и литературой. Я отказалась – мне интереснее точные науки, тем более и с советской, и с русской, и с иностранной литературой я знакома уж довольно хорошо и продолжаю совершенствоваться. Сама знаешь, я книги читаю запоем. Этим не кичусь, но дополнительно заниматься русским языком мне неинтересно. Я пишу грамотно, пишу неплохие сочинения, этого вполне достаточно. Но ты мой отказ восприняла вообще как отказ от дружбы. Почему я должна заниматься тем, что хочется тебе, а не тем, что нужно мне? Ты мне написала: «Мне тебя мало». Я и не собиралась заполнять собой твою жизнь, но ты со мной поступила совершенно отвратительно, кинув меня в пустоту, когда мне нужна была подруга.

Живи как знаешь. Может, Саша Петров сможет заполнить твою жизнь полностью и ты не будешь об этом жалеть. Тебя раздражало, что я нахожусь в плену своих иллюзий, не могу избавиться от глупой влюблённости, но это выше моих сил: я не могу найти другого такого, как Андрей, человека. Ты думаешь, я его расхваливаю? Да нет! Много вокруг мальчишек, а мне подошёл только он. И ведь, в общем, я-то его совсем не знаю, я его придумала, но он в моих мыслях именно такой, какой нужен.

Помнишь, мы ездили в Новый Иерусалим, я тогда на пыльном столе написала: «Никто!», а ты усмехнулась и сказала, что это неправда, мне хоть чуть-чуть да кто-то нравится – намекала на Игоря. Но это не так. В какой-то мере ты была права: я в нём искала что-то, что рисовала в своём уме, на кого, по моему понятию, и был похож Андрей. Но в Игоре я этого не нашла, хотя я понимаю, что он очень интересный и неординарный человек. А я продолжаю думать об Андрее, потому что нет другого, который был бы похож на него. И хочется всё время возвращаться обратно, хотя этого, наверное, не нужно.

Вот и всё, что я тебе хотела сказать. Пойдём теперь каждая своей дорогой. Не знаю, что я тебе скажу, если ты захочешь вернуться.

– —

03.02.1964. Сколько всякой всячины произошло с последней записи в дневнике! Целых двадцать дней, и целый ворох кутерьмы. Во-первых, мы разошлись с Ленкой. Конечно, мы продолжаем сидеть за одной партой (куда же деться), продолжаем разговаривать, общаться, но решили разойтись в разные стороны. Это давно назревало, и вот – исполнилось.

Во-вторых, двадцать восьмого января произошло некоторое событие. Это был вторник, я как всегда пришла на практику. Вторая школа в новом году начинает с двенадцати. Они теперь, как и мы, сначала работают на станках, а потом с четырёх часов у них теория. Серёжа Юров (меньше всего я от него этого ожидала) вдруг попросил Баринову и Осокину познакомить его с Люсей Серовой из девятого «А»; это я потом уже узнала от Веры Измайловой, она всегда всё знает. Татьяна со Светкой захлопотали, а Юров вдруг потянул за собой и Андрея. Девчонки сказали, что с ним хочет познакомиться Жанка Чернова, тоже из девятого «А». Я стояла тогда наверху на площадке, мне эту компанию не было видно из-за угла, но Жанка потом прошла мимо нас такая радостная, что я с ужасом подумала: «Ну вот и всё, это конец», стояла и делала вид, что меня это не касается. Андрей пошёл к станкам, поднял голову и посмотрел прямо на меня. Я разозлилась: что ему теперь от меня нужно? Познакомился – и привет, теперь встречайся, ухаживай.

В этот момент наверх взобралась Татьяна Баринова и стала ругаться:

– Что за болван! Больше его ни с кем знакомить не буду. Жанка такая девчонка! А он стоит как баран и молчит. Я ему: «Ну хоть имя своё скажи». Сказал, конечно, но дальше дело не пошло.

А я стояла и радовалась. Вот молодец! И вдруг подумала: интересно, а если бы я была на месте Жанки? Тоже стоял бы бараном? Может, и так. И настроение сразу испортилось.

– —

12.02.1964. Я теперь подружилась с Ниной Большаковой и Верой Измайловой; пустоту после Ленки нужно кем-то заполнять. Они сами ко мне подошли как-то в школе на перемене и предложили сходить на каток. Сказали, что видели там троицу друзей из второй школы: Бежина, Кругликова и Юрова; чувствую, Анька Максютина им про меня разболтала. Лишь бы они это с ребятами не обсуждали. Конечно же, я согласилась. Но вот ведь неудача: когда ребята приезжали, меня не было, а когда я пошла, они не приехали. Буду теперь по выходным ходить на каток, давно там не была. В восьмом классе, по-моему, сходила только один раз, а раньше каталась много.

Нина с Верой – девчонки неплохие. С Верой я учусь с первого класса, а Нина пришла в восьмом. Но мы, конечно, разные. Вряд ли мы будем близко дружить, просто гулять вместе, и то хорошо. Мне теперь совсем одиноко стало. Ленка так нарочито презрительно отдалилась от меня, как будто мы поссорились, а ведь ничего такого не было. Просто я ей стала мешать, захотелось новенького. И Петров тут как тут: записочки ей присылает, на свидания зовёт. Я же с ней за одной партой сижу, всё вижу. Петька на неё разозлился, он терпеть не может предательств. Мы ведь с ней были в одной компании с Петькой, Игорем, Володькой и Зиновичем, а тут она вильнула хвостом и теперь вертится с троицей Петрова, Грачёва и Орлова. И девчонки с ними другие, не я. Я уже всё это пережила, переплакала, а Петька всё не угомонится. Он всегда за меня стеной.

– —

12.03.1964. Как давно я не писала в дневник! Смешно сказать, я уже разучилась записывать в него свои мысли. Ничего нового не происходит, затишье. Мы ходим на каток, никого там не встретили, зато теперь все наши тоже начали туда ходить, стало весело. На практике тоже ничего не происходит, полный штиль. Только взглядами обмениваемся. Мы с девчонками обычно перед теорией забираемся наверх, стоим на площадке перед классами, опираемся на перила и смотрим в цех. Стою и думаю: «Посмотрит или нет? Нет, сейчас деталь крутится, не посмотрит… А вот станок остановился. Полез за ключом. Сейчас посмотрит… Ну что я говорила!» Смешно вот так стоять на лестнице. Многие девчонки смотрят в цех и, может быть, на него. А он работает, работает и вдруг взглянет сюда на меня. Такое мимолётное движение головы: как будто что-то от себя отгоняет, и снова над деталью склонился. А я стою и жду, когда станок опять остановится.

Потеплело, всё стало таять. Вдруг каток раньше растает, чем мы там с ним увидимся? Очень будет обидно.

– —

16.03.1964. Всё тает. Всё-всё, даже сердца. Кроме одного, которое молчит и молчит. И я молчу, а всё тает.

Вчера в воскресенье был праздник русской зимы, то есть Масленица. Я сначала собиралась в Москву, но потом Нина и Вера уговорили меня пойти на стадион, на каток. Там сделали огромную ледяную горку, на которой катались все, кто приходил. Стоял хохот, играла музыка, какие-то ряженые клоуны ходили туда-сюда. На катке шло фигурное катание. Собралась большая компания из нашего класса: мы втроём, ещё Татьяна Леоньтьева, Вера Перова, Баринова и Осокина; пришли мальчишки – Игорь Малеев с братом Лёней Федотовым, Володька Некрасов; пришла и Ленка под ручку с Петровым, а с ними Орлов и Грачёв, вся «священная троица». Стали веселиться, драться в шутку, кубарем катались с горки. Потом все разбрелись по стадиону; снова нашли друг друга, сходили в лес, но там было уже очень сыро, снег таял; вернулись обратно.

Наконец я увидела Андрея. Всё-таки он приехал, вместе с Юровым, Кругликовым и Приваловым. Нина с Верой потащили меня к ребятам. Они легко с Андреем общаются, не то что я; я превращаюсь в соляной столп с задранным носом. Но с девчонками вместе проще: подошли, начали болтать. Потом все ребята куда-то отошли, остался один Андрей. А я как соляной столп.

Нина говорит Андрею:

– Познакомься, это Маша Черкасова.

Андрей засмеялся:

– Я знаю, я всё знаю.

Снова болтали, я чуть-чуть расслабилась. Но тут пришли какие-то друзья Нины, Андрей с ними был незнаком. Он отошёл и отправился искать своих ребят. В общем, ничего примечательного не произошло, только теперь мы по-английски были представлены друг другу. Можно подумать, это что-то меняет.

– —

27.03.1964. Каток растаял, а с ним растаяла и последняя надежда. Под каким ещё предлогом он может приехать сюда? И будет ли он? Ждать чего-то стало невыносимо.

Как-то, ещё давно, мы разговорились с Верой Перовой о всяких взаимоотношениях между людьми. Она у нас самая мудрая и обстоятельная девушка; не очень разговорчивая, но если её разговорить, то она всё очень правильно разложит по полочкам. И хотя она всё понимает, всё равно: когда она была влюблена в мальчишку из нашего класса – не буду открывать её секрета, кто это (только я его знаю да наверняка Лиза Чайкина, её подружка), – то ничего у неё не получилось, одно расстройство и слёзы. Вот мы однажды и рассуждали, что нужно делать, чтобы добиться любви, а что не нужно. Она сказала: «Зачем самой всё узнавать? Ведь если ты ему не нравишься, то узнавай не узнавай, а насильно мил не будешь. А если нравишься, то сам подойдёт». Всё правильно, и всё это я прекрасно понимаю, но ведь это означает: снова ждать, ждать и ждать. И никогда не дождаться!

Больше всего себя ругаю за двадцать второе марта. Мы с Ленкой поехали в Москву, в клуб «Романтик», туда мы ещё вместе ездим. Стоим на станции, ждём электричку. Приехали рано, стали прогуливаться по платформе, и вдруг идёт Андрей. Он увидел меня, заулыбался. Я тоже заулыбалась – это уже вошло у нас в привычку: улыбаться при встрече. Он спрашивает: «В Москву?» Я ответила: «Ага», – и прошла мимо, к Ленке. Она отстала, пришлось к ней возвращаться. Идиотка! Неужели я не могла у него что-нибудь спросить? Потом бы разговорились, сели в один вагон, а там кто знает, что было бы… Но ведь со мной каши не сваришь. Мне мешала Ленка. Она стояла поодаль и мрачно смотрела на меня. А может, ему самому действительно захотелось заговорить со мной? Он же мог просто промолчать, кивнул бы, и всё. Он спросил всего два слова; может, надеялся, что я тоже что-нибудь спрошу, а я прошла мимо. Просто прошла равнодушно. И потом, когда оглянулась, Андрей смотрел мне вслед, а увидел, что я смотрю, – отвернулся. Не знаем мы, как заговорить друг с другом. Может, он и хотел, только не знал как. А когда я прошла, подумал: «Ей всё равно», – и обиделся; не знаю. Это только пустые мысли, и может, всё не так.

Вся жизнь состоит из неизвестности и определённости. Одно всегда сменяется другим, но иногда бывает так, когда нужно что-нибудь одно, а в жизни, как назло, другое. У меня сейчас в жизни неизвестность, а мне нужна определённость. Хотя бы слово «нет». Я не прошу «да», хотя бы «нет». Нет, и всё! Я хоть буду знать, что ждать нечего, не буду находиться в неизвестности. Неужели трудно сказать: «Нет!»? А он только ходит и молчит, смотрит и молчит, улыбается и молчит, даже говорит и молчит, молчит, молчит…

Сейчас идут каникулы, уже скоро закончатся. Увижу ли я его? Мне уже не хватает практики. Там ничего не может случиться – там девчонки, Жанка… Там он не подойдёт и ничего не скажет.

– —

29.03.1964. Всё ещё длятся каникулы. Все эти дни я ездила с Верой Измайловой к Ане Максютиной во Вторую Балашиху в надежде встретить Андрея; искала-искала, но не нашла. А только что Нина Большакова сказала мне, что видела несколько раз Андрея у нас, в Третьей Балашихе. Смешно! Я его искала там, а он меня искал здесь.

Прошу прощения за нескромные мысли, но так хочется верить, что он искал именно меня, не кого-нибудь другого: Таньку Баринову, Жанку, Люську Серову, – а именно меня. Хочу в это верить! Должна в это верить! На этом всё и держится – на моей вере. Поэтому, хоть это и неправда, я пишу: он искал меня. Жалко; и как только мы могли разойтись? Обычно когда люди ищут друг друга, то находят, а мы разошлись. Я загадала: если я его увижу на каникулах и он подойдёт к нам, то всё у меня будет хорошо.

– —

11.04.1964. Сегодня снова возвращалась из музыкальной школы с Надеждой Кулагиной. Пока шли к автобусу, я ей стала рассказывать, как я люблю наш класс, а она сказала, что таких хороших отношений, как у нас, в их классе нет. Разговорилась о своих ребятах; я, конечно, навострила уши. Говорю, вот на одном станке работали с Бежиным и Юровым, что они собой представляют?

Надежда ни о чём не заподозрила, стала рассказывать:

– По-моему, Бежину нравится наша Ампилова, а она такая вертихвостка!

Вот-те раз! Этого я не ожидала. Как можно равнодушнее сказала:

– На него это вроде не похоже. Парень на вид серьёзный.

– Да, в общем, я не знаю, особо не интересовалась. Мне до них как-то нет дела.

Где-то в душе я стала осознавать, что это может быть и правдой. Такая обида внутри стала подниматься! Получается, как будто бы обман; он ничего не говорил, не обещал, а словно обманул. Как же всё глупо! «Он смотрит, он не смотрит…», а в дураках остаюсь я. Рассказала Вере, но она не поверила.

– Ерунда! Зачем же тогда ему сюда приезжать на Масленицу? Торчал тут несколько часов. Оставался бы со своей Ампиловой, гулял бы по Второй Балашихе. Зачем приезжал в каникулы? Один! Если у него там девчонка, что ему тут делать? И потом, он же с тебя глаз не сводит. Я, что ли, слепая? Или это такое раздвоение личности? Никому не верь. Просто он ещё не понял, как к тебе подкатиться. Ты тоже тот ещё фрукт! Я помню, как ты на Масленицу столбом стояла, будто тебе ни до чего нет дела.

Утешила! Никакой я не фрукт, я просто такая. Сам выбирал, пусть сам и придумывает, как из положения выходить, а то всё я да я! Но во мне уже обида поселилась, я перестала верить его взглядам, и эта обида мне была нужна. А Вера своими словами всё повернула обратно; значит, нужно опять надеяться. А я уже не хочу!

Как у Пушкина:

Быть может, всё это пустое,Обман неопытной души!И суждено совсем иное…

Я бы теперь смотрела на него со злостью, а так… Лучше бы Вера меня не утешала.

– —

15.04.1964, среда. Вчера случилось что-то непонятное. Я закончила работу, от нечего делать стала слоняться по цеху; народ разбрёлся, был перерыв; ребята из второй школы уже пристраивались к своим станкам работать. Девчонки пошли в буфет, а я поднялась наверх в классы. И на моём столе, прямо на том месте, где я сижу на теории, лежал цветок. Правда, это был цветок, сорванный в нашем цехе – у нас на окнах стоят кадки с растениями, – но это не важно. Кто это сделал? Я выскочила из класса и стала разглядывать тех, кто работал внизу. Может, кто-нибудь не выдержит и я пойму, кто это был. Перед нами в этом классе занятий ещё не было.

Все работали опустив голову, никто на меня не взглянул, чтобы посмотреть на мою реакцию. Может, этот цветок просто положили на первый попавшийся стол? Я ведь сидела за первым от входа столом. Андрей не дрогнул и на меня не взглянул, смотрел на крутящуюся деталь. Я решила дождаться, когда деталь остановится; остановилась, но Андрей головы не поднял. До других ребят мне никакого дела не было. Этого секрета мне не разгадать; остаётся только надеяться, что это был Андрей.

– —

18.04.1964. Я простудилась и заболела, четыре дня провалялась дома. Родителей дома нет, папа снова в командировке в Алма-Ате на несколько дней, а мама месяц назад уехала в ФРГ. Она туда ездит примерно раз в год; раньше уезжала на месяц, а теперь на целых три, у них там какие-то заказы у фирмы Круппа.

А я валяюсь дома и даже не знаю, какие лекарства пить. Когда лежишь и болеешь, никаких хороших мыслей в голову не лезет. Забегал Петька после школы; он мне не поможет, я ведь ему ничего не рассказываю. Поболтали о повести Василия Аксёнова «Звёздный билет». Прекрасная вещь, напечатана в журнале «Юность»; очень похоже на нас. Так и хочется, как главные герои, после окончания школы пуститься вместе в путь осваивать жизнь.

Наконец-то прибежали Вера и Нина, сказали, что только что видели Бежина и Кругликова у нас, в Третьей Балашихе. А я тут болею! Хорошо, что девчонки меня не забывают. К понедельнику нужно выздороветь!

– —

22.04.1964. В понедельник Максим и Андрей пришли первыми, около половины двенадцатого, и залезли наверх на лестницу. Стоят и смотрят с площадки. Я убрала станок, пошла причёсываться. Мне Нина говорит: «Пойдём наверх залезем, там ребята». Я подняла голову: они стояли наверху и смотрели на нас. Как всегда, в меня вселился чёрт: я специально сначала пошла в раздевалку, потом подошла к мастеру Щукину, поболтала. Смотрю, Кругликов начинает спускаться по лестнице, а Андрей тянет его за руку и говорит что-то наподобие «Стой, пока стоишь».

Почему-то я подумала: они ждут, когда я туда пойду. И решила: вот назло буду тянуть время, пусть ждут. Но не выдержала, взяла тетрадку и пошла. Андрей стоит наверху, смотрит и смущённо улыбается. Когда я стала подниматься по лестнице, Максим вдруг пошёл к ней – видно, собрался спускаться. Андрей стоит, уткнулся в перила – мол, хоть убей, не сдвинусь с места. Максим остановился уже на лестнице с какой-то каменно-хитрой рожей и стоит смотрит. Когда я поравнялась с ним, вдруг не выдержал, как фыркнет – и побежал вниз. Потом остановился, снова оглянулся и смотрит.