Под ласковым солнцем: Там, где ангелам нет места

Внезапно возле них остановился странный, по виду, мужчина. Небритая щетина и грубое лицо выдали его. Но вот одежда… возмутила Лютера, но не поразила. Длинное платье чёрного цвета, с глубоким декольте, туфли на шпильках и шляпа с перьями. Вся эта безвкусица и безумие резали глаз парня, но он вынужден был сглотнуть и терпеть присутствие этого существа.

«Мужчина» оглядел мутными глазами ребят и раскрыл накрашенные губы:

– А вы в кабинет ноль-три-пять-шесть-восемь-три? – Неимоверно противным корявым и писклявым голосом прозвучал вопрос.

– Да. – Кинул Ансуа, претерпевая акустический шок.

– Тогда за мной. Я юристка на этом заседании.

Никто более не стал вступать в споры с этим человеком. Все продолжили путь и зашли в зал судебного заседания.

Но им преградил путь частный пристав. Он тут же попросил список допустимых «слушателей» на дело. Все знали, что правосудие, отправляемое судами Сообществ и Корпораций, имеет закрытый характер и просто так на него попасть нельзя, ибо «Во имя Прав и Свобод частных лиц, следует ограничить ко всей их деятельности общественный и государственный надзор, так как это противоречит праву иметь тайны и сохранять неприкосновенность частной жизни и деятельности». Затем пристав проверил их с помощью металлодетектора и только потом, убедившись, что все процедуры соблюдены, пропустил всех в зал судебного заседания.

Как только Лютер переступил порог, ему тут же на глаза попался плакат-лозунг, висящий над местом судьи. «Без души, без милосердия, ибо это Феминистида». Парень в душе мрачно усмехнулся от осознания того, что своры феминисток добрались и до судов. Юноша вспомнил уроки истории, где рассказывали, что во время становления нового государства «Объединённая Конфедерация Феминисток» с требовательностью, достойной ярых и безмозглых фанатиков, просили переделать судебную систему под нужды «свободно мыслящих женщин». И первое, что они перекроили, это имя правосудия. Богиня Фемида, сменилась на «Карающее божество, приносящее боль и унижение угнетателям разного рода – Феминистиду». Потом в судебную систему вторглись легионы ЛГБТПАиПНА и перепрошили её уже на свой лад и манер, сделав Феминистиду богиней, «покровительствующей бесконечной толерантности и искореняющей дискриминацию». Для залов судебного заседания даже придумали новый лозунг, который сейчас созерцал. Он означал, что всё правосудие в Либеральной Капиталистической Республике должно быть максимально жестоким и болезненным, для тех, кто выступает против нового сословия «Вестников Свободы».

Ребята прошли в зал судебного заседания и поспешили занять свои места. Лютер стал всматриваться в детали. Обычное помещение, устроенное по всем известным правилам. Только место, где сидел судья, было на одном уровне со всеми, ибо так подчёркивали равенство всех сторон. На стене, в нужном месте не висело герба государства, лишь флаг неполноценной радуги. Клетка была обустроена удобным диваном, дабы «подсудимый мог пользоваться максимально допустимым правом на отдых». Ленолиум под ногами буквально отсвечивал ярким светом ламп.

– Всем встать. – Прозвучали столь знакомые слова от частного пристава.

В зал зашёл судья, и проследовали все участники процесса. Первым шагнул тот, от кого зависели судьбы людей. Пиджак безумной раскраски, где ядовито-зелёный, ярко-розовый и чёрный переплелись в цветовой фантасмагории абсурда, режущей глаз. Длинная седая борода, покрытой блёстками, морщинистое лицо, усеянное десятком побрякушек от пирсинга, и красные коротко подстрижены волосы выдавали в нём человека похожего на мужчину. Но вот капроновые колготки и высокие розоватые туфли с каблуками и толстыми ботфортами повергали в эстетический диссонанс. Рядом с ним шёл «юристка», вместе с женщиной без волос, и одетой в грубую серую рабочую одежду, с высокими берцами на ногах. За ними, в конце всей колонны вошёл мужчина. Да, это точно парень. Аккуратно выбритое лицо, приятный на цвет пиджак, нормальные брюки и чёрные остроносые кожаные туфли. Из странного, мужчина только опирался на трость, и сильно хромал, переставляя ноги.

Все заняли свои места. «Юристка» с женщиной сели на места обвинения, а мужчина занял место обвиняемого в клетке.

Накрашенные зелёной помадой губы судьи разверзлись, пудра, подобно штукатурке, слетела с губ на стол, и была произнесена фраза тонким противным голосом:

– Заседание самого справедливого и равноправного суда сообществ по муниципалитетам объявляется открытым. – После этих слов все поспешили присесть, а судья продолжал говорить. – Слушается дело, гражданки Мелисы Ирпа и гражданина…

– После того, что эта скотина позволила себе сделать, он больше не гражданин! – Басом взревела лысая девушка, обрывая судью.

– Тише, гражданка, суд во всём разберётся. Так, ах да… гражданина Квинта Маркуса. – Судья обратился к сторонам, с уже привычной официальной репликой. – Стороны, свободный суд вас уведомляет о том, что за нарушение достоверности показаний, вы будете привлечены к ответственности. Вам ясно.

Все ответили согласием, а судья вновь обратился к участникам и отсутствие юридической языковой техники ничуть не пугало собравшихся, ибо все знали, что «Во имя обеспечения права населения на участие в отправления правосудия, каждый гражданин мог занять должность судьи, если пройдёт специальные месячные курсы».

– Сторона обвинения, что вы можете сказать по существу дела?

– Ваша честь, – встал «юристка», – моя клиентка обвиняет подозреваемого в злостных визуальных и тактильных домогательствах. – В голосе «юристки» звучали наглость и вызов. – Частые недвусмысленные взгляды, притрагивания. Эти факты указывают на нарушение Свободы и Права всякой возможной неприкосновенности женщин. Как мы знаем, исходя из Феминистского Кодекса, статьи говорившей о визуально-тактических домогательствах – «если женщина посчитает, что к ней проявляли визуально-тактические домогательства, значит, с большей долей вероятности, так и есть».

– Что ответит защита. – Потребовал суд.

Мужчина слегка помял галстук, прокашлялся и только тогда заговорил:

– Ваша честь, дело в том, что у меня в компании должность оперативного врача. Моя обязанность это проводить осмотр работников. Это был обычный осмотр и больше ничего. Я, как обычно, надел одноразовые перчатки и попросил оголить спину. После чего я провёл осмотр кожных покровов и сказал ей повернуться и тут посмотрел на её лицо. А она, – в голосе врача послышалось нарастающее возмущение, – взяла медицинские ножницы у меня со стола и вонзила прямо в колено, выбежав с криками «насилуют».

– Да ты меня хотел! – Безумно вспылила лысая девушка, как ненормальная, вздёрнув руками и продолжая орать. – Признайся! Ты меня хотел! Я видела, как ты смотрел на меня! А эти ощупывания! Я до сих пор помню твои липкие пальцы, мерзкая ты гнида!

– Вздор! – Воспротивился мужчина. – Это был обычный осмотр!

– Тишина в зале суда! – Застучав молотком, будто это кувалда, приказал судья, и тут же перешёл на более низкие тона. – У стороны обвинения есть доказательства или улики?

– Конечно! – Вскрикнул «юристка» и подбежал к телевизору, активировав пару кнопок, включил его. – Вот смотрите!

На экране замерцали изображения с мед. осмотра. Как врач прикасается и осматривает работника бригады, и там, где она должна схватить ножницы, запись странно оборвалась…

– Вы всё видели, ваша честь. Он прикасался к ней, без её согласия. – Радостно заявил «юристка», улыбнувшись так, что аж помада потрескалась. – Если бы он проводил осмотр, то дал на подпись специальную справку, «о согласии» и неважно, что устав компании принуждает проходить осмотр без справки. Ваша честь, мы требуем для подсудимого штрафа и тюремного заключения.

– Вздор, это был лишь осмотр. – Бессильно и на пике отчаяния кинул врач, явно осознавая свою беспомощность и абсурдность положения.

– Ваша честь, – змеино-язвительно начал «юристка», – вы же знаете, что если при видимых или косвенных доказательствах процесс завершается не в пользу женско-ориентированного гендера, то согласно нашему антисексистскому и противопатриархальному законодательству, к разбирательству привлекаются «Феменисткие Юридические Службы», в том числе и надзор. Вы же знаете, что грозит судьям вашего статуса, если с ними связаться…

Судья тут же схватил молоток и стал стучать, исторгая противно звучащую речь:

– Процесс завершён в пользу обвинения! И все их требования удовлетворены! Приговор привести в исполнение немедленно!

Пристав, как подорванный пёс, заломил врача и вывел его из зала под безумное улюлюканье женщин.

– Вот и ещё одно дело выиграно мною. Ещё один шаг проделан в сторону равноправия и свободы женщин от тирании мужчин! – Радостно воскликнул «юристка».

Лютер находился в прострации. Он смог только машинально подняться с места. «Без души, без милосердия, ибо это Феминистида!» – Напоследок кинул «юристка». Амалия и Ансуа пихнули Лютера, чтобы он очнулся и вместе с ними поспешил на выход. «Цирк или суд? Что это было?» – крутилось в разуме Лютера Калгара, пока он шёл к выходу.

Глава одиннадцатая. Суть федерально-конфедеральной политики

Этим временем. «Центр Свободы».

За окном идёт дождь. Грузные серые облака были настолько тяжелы и беспросветны, что тень и мрачность самой ночи вечно торжествуют в этом чёрном углу мира. Каждый день над проклятым местом был подобен сотням предыдущих: серость и грузность облаков. Смог и тонны дыма, выбрасываемые из фабрик и заводов вокруг столицы «Либерального Королевства», образовывают над небесной твердью непроницаемую для солнца толстую коросту из ядовитых облаков, отравляющих всё вокруг.

Дожди стали постоянным явлением для этих проклятых Свободой мест. Но разве были ли это обычные небесные слёзы? Каждая капля небесной влаги пропитывается чуть ли не всей таблицей Менделеева. Похожие на радужные самоцветы они густым масляным покровом усеивают улицы столицы, заиливая всё дурно пахнущей и отравляющей жидкостью.

Сточные трубы и устройства канализации под городом сливали всё в окрестности, отчего пространство, вокруг столицы, становилось похожи на сущий фильм ужасов. Опустошённые серые луга, чёрный грязный снег, слетающийся в отравленные сугробы, ужасающие деревья и сотни тысяч мутантов: всё это стало бесконечным атрибутом окрестностей «Центра Свободы».

Водоочистительные системы не справлялись с таким напором нечистот, и временами в водоснабжение города попадала какая-нибудь страшная зараза, в виде мутировавшего паразита или химического яда.

Канализации «самого благополучного и свободного города» блистали всей своей фэнтезийностью и мрачной фантастикой, ибо там могли встретиться самые причудливые формы жизни. Самые знаменитые цирки уродцев становились комнатами детских забав по сравнению с канализацией. Трехглавый паук, диаметром в метр; шестиглазые кошки, с четырьмя хвостами; сообщества крыс, выросших до полутора метров в длину, черви, длинной с анаконду: эти и ещё тысячи самых отвратных фантастических тварей водилось под ногами «Вестников Свободы».

Самое примечательное, что могло случиться – в канализации жили тысячи людей. Кто-то не пожелал мириться с новым порядком, кто-то не способен банально поддержать своё существование в новом мире, ну некоторые опустились под землю, дабы вконец освободиться от всех законов и правил. И каждый божий день этим людям приходилось встречаться с ужасами мутаций и отравленной среды. Кланы бандитов, коммуны несогласных, племена дикарей и орды нищих: все они вынуждены сражаться с теми монстрами, что рождаются в химической фантасмагории элементов.

Наверху – самые высокие технологии, мир, где компьютеры и автоматические системы управляют сферой услуг, полнейшая автоматизация, погружение в разврат и декадентство, лень и похоть на каждом шагу. Внизу – смерть на каждом шагу, боль, мрак, каждый день столкновение с тварями, о которых даже самые смелые фантасты помыслить боялись, нетерпение слабостей, ибо они становились причиной моментальной гибели.

Наверху – плотский рай, каждый день в котором люди предаются такому разврату, что старый Содом кажется детским садом. Внизу – самый настоящий ад, в котором способны выжить самые стойкие и хладнокровные.

Два мира существовало рядом друг с другом, дышали друг другу в спину, но не касались друг друга. Рядом, по сути, на расстоянии ювелирной алмазной грани, но так далеко, словно это два разных мира, которым уже никогда не суждено встретиться и посмотреть друг другу в глаза и понять суть промышленного растления, рождающего страдания.

Эрнест пристально наблюдает из своей комнаты за канализационным люком. Он всё это время думал о тех, кто сейчас под его ногами. О тех, кто словно нищие гномы – существуют под землёй и сражаются с ужасами подземелий.

Мужчина посмотрел на облака, кинувшие на город беспросветный ночной мрак. Он не понимал, как ради тысячекратных прибылей можно губить природу, но это не запрещалось. Гранд-федеральный закон «Приоритет рыночного производства» позволял капиталистам буквально плевать на природу. По закону – уничтожение природы есть путь к полному становлению рыночной свободы, инициативности предпринимательства и развитию производства. Действительно, рынки были завалены промышленными товарами, но цена их страшна – уничтоженные гектары живого леса, выжженные химией изумрудные луга, отравленные реки, где вода стала похожа на мазут. Но никто не говорил, что нельзя заработать на озеленении. Так появились компании по «Обращению вспять промышленного проклятья». В карманы буржуа потекли бурные реки денег, а природа приобретала первозданный вид, чтобы потом вновь стать серым пеплом. Сплетясь в единую систему, всё замкнулось в финансовый круг: смерть экологии – её выздоровление – снова смерть и вновь её исцеления. Современные технологии позволили замкнуть этот порочный круг, ставший источником бесконечных прибылей.

Эрнест естественно возмущался этому, но ничего поделать не мог. Он и сам должен был отстаивать интересы своей Корпорации на «Форуме Свободы». За всё, то время, что он проработал, его мышление окончательно потеряло всякую надежду на исправление людей и обращение всех механизмов «Свободы» вспять.

Они принимали новые нормативно-правовые акты целыми стопками. Поправки в законы, новые распоряжения, постановления и сами законы выходили как из конвейера. Комитет по юридической переработке действовал практически без отдыху всегда захламлялся тоннами бумаги. Но вся суть бумажек сводилась к одной линии – беспрецедентное укрепление позиций Корпораций и общественных движений, над которыми властвовал Культ Конституции. Государство превращалось в обычную площадку по обслуживанию интересов всех сторон. В очень слабую и ничтожную площадку, что Корпорации и Культ порой брали управление на местах в свои руки, диктуя беспомощной власти необходимый порядок действий, выгодный только Бог знает кому.

Эрнест продолжал стоять у окна комнаты и всматриваться в дождь. В руках он держит кружку чая, над которой парили клубы дыма. Левую руку мужчина убрал в карман чёрных официальных брюк. На светло-голубой рубашке стояло несколько тёмных пятен. Они образовались, когда всё-таки чай пересекал черту и падал гроздями капель на ткань.

Мужчина старался не выходить за пределы гостиницы, в которой Корпорация селила своих представителей, ибо за её порогом начинался ад для депутата. Эрнест не мог стерпеть всего того, что творилось за дверьми, его душу и нутро просто выворачивало при виде «Вестников Свободы», которые здесь в переизбытке.

Внезапно дверь скрипнула, и мужчина обернулся, мельком вновь приняв черты одноместного номера.

На пороге стояла девушка невысокого роста, с глазами цвета топаза, прекрасно вписывающиеся в утончённое лицо. Выравненные тёмные волосы аккуратно уходили за спину. Теперь на даме был не строгий костюм, а прекрасное вечернее алое платье. В руках у девушки расположилась небольшая папка.

– Эбигейл, – в голосе Эрнеста проскользнули нотки радостного ликования, – не стой в дверях.

Девушка поспешила пройти. За последние дни общения она заметила изменения в характере своего напарника. На его губах стала чаще появляться улыбка, во взгляде пропали оттенки скорби и голос перестал быть подавленным. Парень, который не отличался праздностью, теперь иногда шутил и стал вообще улыбаться. Наедине он часто говорит, что ненавидит этот проклятый город, но всё же прошлая мрачность стала постепенно отступать.

Эбигейл прошла к единственному креслу в углу и устроилась в нём. Она аккуратно присела в роскошную мебель и тут мужчина слегка усмехнулся:

– А это кресло тебе подходит.

Глаза девушки бросились разглядывать расцветку мебели, и тут она поняла, что кресло, и её платье – насыщенного алого цвета. Губы гостью слегка шевельнулись, разойдясь в улыбке.

Эрнест присел на кровати, заправленной белыми покрывалами, и уставился на девушку.

– Как ты? – спросила Эбигейл. – Мне показалось, что на сегодняшнем заседании тебе стало нехорошо.

– Тебе не показалось. – С тяжестью последовал ответ. – Я не мог слушать, как инициатива от парламентского «комитета секс-просвещения» нашла отклики. Даже не думал, что теперь собираются «просвещать» детей с младенческого возраста. Та сволочь, которая выступала, это всё аргументировала «Свободой» и необходимостью раннего просвещения.

– Успокойся. Они и до этого делали подобное. Теперь решили к этому напечатать закон.

– А феминистки его и ещё и поддержали. Сказали, что это «повысит шанс на воспитание не-секстсткой личности».

– Эрнест, – на выдохе заговорила девушка, – я тебя понимаю. Первые дни мне тоже было тяжело, но к этому надо привыкнуть. Заседания только набирают оборот, и дальше будет хуже. Наше дело – обеспечение интересов Корпорации.

– Не знаю, как детей могут этому учить.

– Их давно этому учат, – обрывистым слегка грубоватым голосом зазвучали слова девушки, – пойми, Эрнест. Эти законы и правила существуют давно. Многие из них просто копируют друг друга. Но отличий фактических нет.

– Почему тогда старые законы не отменят? При работе в Восточной Бюрократии мы пользовались только указаниями «Узлов». Их тысячи, но не один не противоречит другому.

– Какой ты наивный, – игриво бросила девушка. – Если хоть один закон, затрагивающий любой из принципов той «Свободы» попытаются отменить, то тут же, поднимутся десятки тысяч сообществ и движений и начнут такой вой. Эрнест, это будет страшный сон.

– Понятно.

– Ты должен постигнуть. Государство со всеми его органами власти – слабо и ничтожно. Как только ты поймёшь это, тебе станет проще.

– Эбигейл, я жил и работал последний год в Восточной Бюрократии. Наверное, это один из последних районов, где всё ещё власть что-то может сделать.

– Я была везде и знаю точно. Восточная Бюрократия последний такой регион… точнее кажется таковым. Все остальные сдались перед напором тех, кого ты больше всего ненавидишь и даже Восточная Бюрократия, несмотря на видимость, уже порабощена ими.

Эрнест призадумался. Пространство вокруг него сжимали стены, выкрашенные в серый безликий цвет. Обычная для гостиниц мебель: шкаф, стулья и стол отличались своей роскошью, но всё это выглядело отвратительным, ибо за то, чтобы жить в достатке мужчина заплатил собственными идеями.

От осознания этого факта пальцы мужчины сжались, подмяв под собой покрывало.

– Чем ты так взволнован? – Заметив гневное возмущение, вопросила Эбигейл. – Скажи, чем?

– Своей продажностью. Всё то, во что я верил, осталось на том промороженном куске земли.

– Эрнест, в нашем мире рынка и торговли даже души, и идеалы становятся товарами. Достаточно просто дать нужную цену за них, и они обращаются в удобную валюту. Для мира-рынка всё есть товар, независимо от происхождения.

Мужчина тяжело выдохнул. В его глазах вновь заиграла нарастающая усталость и уныние. Но он решил его отогнать диалогом.

– Эбигейл, расскажи мне о других регионах государства, если можно. Мне хоть нужно узнавать о стране, где живу и работаю не на её благо.

Девушка мрачно улыбнулась и поелозила в кресле, более удобно устроившись в кресле, и дала ответ:

– Хорошо.

– Расскажи сначала о «Центре Свободы».

– Как ты знаешь, это Федеральная Столица, со столичным городом – Вангиард. Его построили компании Корпораций и Культ Конституции на заре эры «либеральной стабильности». – Девушка слегка закатила глаза, явно копошась в памяти, вспоминая что-то. – Это случилось, наверное, лет пятьдесят назад. Именно тут как никогда сильнее Культ Конституции и слабо государство. По факту, его тут практически нет. Город и множественные окрестности существуют в виде огромного мегаллаполиса, а по окраинам Корпорация раскидала промышленные мощности. В мегаллаполисе живёт больше шестидесяти миллионов человек.

– Это вместе со «звероформированными»? – Презрительно прозвучали слова Эрнеста, так же хладно смотревшего в очи девушки.

– Да, вместе с ними. Всё пространство возле столицы посвящено только тому, что зовётся «Культурой Вестников Свободы». Бесконечные бордели с животными, насекомыми, андройдами и неживыми предметами. Наркопритоны, алкопритоны и химические вертепы для токсикоманов стали обыденным явлением. – Лицо дамы исказилось в сильнейшем отвращении, а голос выдавал ярую неприязнь. – Театры, где пляшут люди без одежды, и ставится полнейшая безвкусица. Картины, нарисованные… дерьмом и мужским семенем. Безумные пляски под убогую музыку. Все развлекаются, ну, то есть «реализуют своё естественное Право на получение удовольствия» как могут. И каждый день гибнут тысячи от передозировки. – Эбигейл выдохнула, взяла пару секунд молчания, и сложила руки на груди. – «Центром свободы» этот регион назвали по двум причинам. Во-первых, тут нет и эфемерной последней грани стыда. Все делают что хотят, если то не запрещено. Ты не видел, как тут проходят постоянные антисемейные марши или шествия ЛГБТПАиПНА. Несуразная одежда и вечные оргии лишь прелюдия к тому безумию, что здесь творится. Я даже не хочу об этом говорить.

– Я не буду тебя заставлять. А что по второй причине?

– Дело в том, что сюда попадают только те, кто имеют особый «статус свободы» из зарегистрированных «Вестников Свободы». Чтобы получить этот статус нужно разделять идей «Все-гендерного сообщества» и ЛГБТПАиПНА, постоянно принимать участие в акциях и пройти специальный тест. Только после этого, гражданин получает свой заветный «статус».

– А что даёт этот «титул»?

– Ох, Эрнест, в твоём голосе всегда чувствуется презрение к тем людям. – Выговаривая, слегка игриво улыбнулась девушка.

– Эбигейл, ты всегда улыбаешься, когда вспоминаешь об этом?

– Я нахожу это забавным. Кстати, о твоём вопросе. Этот «статус» позволяет получить множественные льготы. От многих бесплатных продуктов до льготного получения квартир. Если ты клянёшься либеральному режиму в вечной верности и с головой окунаешься в омут разврата и безумия, то ты навсегда станешь почитаемым человеком.

– Ага, стоит только душу продать. – Сурово бросил фразу Эрнест и тут же добавил. – Расскажи мне про другие регионы.

– Хорошо. – Согласилась девушка и сменила тему. – Но ты, как депутат, должен знать, что вся федеральная политика исходит из «Центра Свободы» на основании принципа разделения властей.

– Разделение власти? – переспросил мужчина, забыв про предыдущий вопрос. – Это как?

Эбигейл слегка улыбнулась.

– Это есть даже в вашем регионе. В понимании современной теории – разделение власти есть самое справедливое и единственно приемлемое устройство и организация властных структур.

– Из твоих сухих слов я ничего не понял.

– Суть в том, что наш федеральный парламент, наше федеральное правительство и суд действуют совершенно противоположно. Парламент никогда не согласовывает свои законы с правительством, а «Механизм Свободы» реализует закон в том порядке, как захочет и как его понял. А суд всех судит на основании кодексов и, чаще всего, «либеральной судебной традиции».

– Чего?

– Забыла, – усмехнулась девушка, – «либеральная судебная традиция» это суть всех судов. Они судят на основании того, насколько действие или бездействие «привело к продвижению и укреплению Свободы». Даже если было совершено преступление, то человека оправдают, если его действия «повлекли укрепление статуса Свободы». Ну, например, был не так давно случай. Ребёнок лет шести пьёт пиво, а его «родитель женско-ориентированного гендера» потребовала это прекратить. Её оштрафовали за «препятствие акту свободы».

– Мама?

– Нет, говорят именно «родитель женско-ориентированного гендера» или «родитель женоподобного гендера». Тут, если употребить слово «мама» по закону будет сначала предупреждение, а не так давно ввели и уголовное преследование, ибо «слова мама и папа глубоко оскорбляют Вестников Свободы и сами принципы мира, построенного на либеральности, а значит должны быть подвержены процедуре искоренения из умов всех граждан». Я уже не помню из кого это закона. – С лёгкой улыбкой договорила Эбигейл.