Идолы

…Для Жени Баба всегда являлась воплощением настоящей, эталонной корейской женщины, несмотря на то, что все они были корё-сарам2. В далёком тридцать седьмом году бабушку и её семью депортировали в Казахстан с Дальнего Востока – так же, как и остальные сто семьдесят тысяч корейцев.3 Бабушке тогда едва исполнилось четыре года, а дедушке – семь, и они ещё даже не были знакомы…

Женя с неизменным трепетом слушал рассказы Бабы о том переселении. Несмотря на то, что она была совсем ещё крохой, многое навсегда отложилось в цепкой детской памяти. Семьи везли в товарных вагонах целый месяц, а затем выбросили в казахскую степь – в холодном ноябре! Ни жилья, ни еды у людей не было, первую зиму они ютились в землянках. Тогда же погибла примерно треть всех младенцев. Женя подозревал, что адаптированная корейская кухня началась именно оттуда, с тех страшных голодных времён: салат из морковки, из листьев перца… Традиция заворачивать еду гостям с собой… Приносить больному человеку курицу…

Непонятно, как и выжили, но всё-таки выжили. Укоренились, обзавелись жилищами, хозяйством, семьями. Жизнь продолжалась, несмотря ни на что. Очень помогали депортированным местные жители: узнав, что в степь выбросили тысячи корейских семей, казахи приходили к ним и приносили еду, тёплые вещи – тем самым спасая от верной смерти.

На том самом месте, где Женины родственники зимовали в землянках свою первую зиму, теперь находился мемориал. Сам памятник был накрыт куполом шанырака – верхней части казахской юрты, что символизировало гостеприимство. А по центру располагался гранитный камень, на котором была высечена надпись: «Благодарность казахскому народу».

…Бабушка не работала в своей жизни ни дня – вся её жизнь была подчинена заботам о муже, детях, внуках и правнуках. Именно Баба сделала свой дом большим, гостеприимным, всегда полным родни и желанным, как оазис в пустыне, местом для любого путника.

Женя обожал бабушку безгранично, практически до священного трепета. Сколько он себя помнил – ни разу не видел её злой, сердитой или даже просто хмурой, она никогда никому не завидовала и никого не осуждала. Множество людей приходило к ним в дом, и каждого она встречала радостной улыбкой. Накрывала большой стол, как требовало корейское гостеприимство: обязательно свежее паби, и суп, и салаты, и кукси, и пигоди…4 И так практически каждый день!

Женя поражался некоторым бабушкиным привычкам. Ни одно застолье не обходилось без паби: сваренный рассыпчатый рис выкладывали горкой на большом плоском блюде. Если взять из этой горки пару ложек и положить в суп – рис на блюде не станет несвежим. Но Баба считала невозможным поставить перед мужчиной уже начатое блюдо, и если за стол садился новый гость, она убирала старое паби и ставила новое.

Всё корейское, что было в Жене, досталось ему от бабушки. Мама была этнической русской, и он тоже вполне мог бы считать себя русским. Но Женя никогда не ощущал в себе иной крови, кроме корейской, и знал, что мама была не в обиде на него за это. Впрочем, мама Надя с годами и сама стала самой настоящей кореянкой – не по крови, а по привычкам и образу жизни. Свекровь учила невестку правильно варить рис, кланяться, подавать рюмку двумя руками, следить за собой, мелко шинковать овощи для кукси, принимать гостей, быть терпимой, радоваться жизни…

Баба всегда лучилась счастьем и добротой. Сколько любви она дарила и получала, сколько трепетного почтения и безмерного уважения!..

И вот теперь, когда Женя отправлялся в Москву, Баба была единственной, кто поддержал его. Не осудил и не высмеял.

– Иди, куда сердце тебя зовёт, милый, – ласково сказала она внуку на прощание. – Делай то, что должен делать, и удача всегда будет тебе сопутствовать, а мне останется только гордиться тобой.

Он тогда не знал, что видит её в последний раз.

Антон

Москва

Завтраки в семье Троицких были практически священной традицией.

Обедал каждый вне дома: отец у себя в офисе, мать в редакции, Зайка в школьной столовой, а Антон где придётся. Когда учился в Плешке,5 перекусывал в тамошнем буфете или в ближайшем кафе с друзьями, а иногда и вовсе пренебрегал полноценным обедом, обходясь какой-нибудь шаурмой или сосиской в тесте. Ужины тоже проходили без него – все вечера Антона были заняты репетициями в гараже или выступлениями. Но завтрак… завтрак непременно полагалось вкушать дома, в кругу близких, и никакие отговорки тут не прокатывали.

Мать уверяла, что совместные утренние трапезы помогают сплотить и сблизить всех членов семьи, отец важно кивал, подтверждая справедливость её слов, а Зайка… Зайка была ещё слишком мелкая и дурная, чтобы всерьёз размышлять над этой семейной философией, и просто принимала навязанную родителями традицию как должное.

Антон был совой. Стопроцентной, классической совой. По утрам кусок не лез ему в горло, и вообще любая суета вокруг и мельтешение перед глазами «с ранья» дико раздражали. А мать суетилась. Ужасно суетилась! Гремела посудой, безостановочно передвигала по столу какие-то нескончаемые тарелки, вилки, чашки, то подкладывала всем хлеб, то хлопала дверцей буфета, то неслась к холодильнику, чтобы достать масло, сыр или сметану… и щебетала, щебетала, щебетала, аки пташка. У Антона начинала болеть голова уже спустя пять минут после появления на кухне.

Отец, напротив, был полон сил и энергии с самого утра (родители вообще представляли собой до отвращения идеальную пару) и вполне мог с аппетитом завтракать котлетами и макаронами. От густых жирных запахов, доносящихся с его тарелки, Антона натурально мутило, как беременную при токсикозе. Всё, что ему было нужно по утрам – это кофе. Крепкий несладкий кофе, и чтобы все оставили его наконец в покое, а не лезли с дурацкими вопросами: «Ты чего кислый такой? Не выспался?»

Сегодняшнее утро не стало исключением.

– Витя, пока у меня всё разогревается, съешь бутеброд, – ласково увещевала мать, помешивая на шкворчащей сковородке жареную картошку с мясом, в то время как отец следил за её действиями голодным взглядом. – Антоша, положить тебе тоже картошечки? Хоть немного.

– Мам, – скривился Антон, – ну ты ведь знаешь, что я не буду. Зачем спрашивать?

– Я же переживаю за тебя! – огорчённо отозвалась мать. – Вот как это: уйти из дома с пустым желудком и потом весь день питаться чем попало – сухомяткой на бегу… Заработаешь себе язву, не приведи господи.

– Я. Не буду. Есть, – внятно повторил Антон, внутренне закипая. – Неужели нельзя хотя бы сейчас не выносить мне мозг? Ты ведь в курсе, какой у меня сегодня важный день, но делаешь вид, что главнее жрачки ничего в этом мире не существует!

– Ты как с матерью разговариваешь, – опешил отец; даже Зайка изумлённо оторвалась от своего творожка с ягодами и уставилась на брата – он никогда раньше не позволял себе скатываться до откровенной грубости.

– Да потому что достала уже! – психанул Антон, поднимаясь, чтобы уйти.

А отец вдруг шарахнул кулаком по столу – так, что зазвенела посуда.

– Охренел, сопляк? – выговорил он, бледнея от ярости. – Ты что себе позволяешь, вообще?

– Витя, – быстро и предостерегающе произнесла мать, пытаясь предотвратить намечающийся конфликт. Зайка испуганно замерла, переводя взгляд с отца на брата – и обратно.

– Что – «Витя»? Что?! – отец метнул в неё разгневанный взгляд, и стало ясно, что сейчас и она огребёт под горячую руку. – Избаловала его вконец – Тошенька то, Тошенька сё, в жопу его зацеловала… Всё ему позволяешь, любую прихоть исполняешь… вот и пожинай теперь плоды.

Так. А вот это было уже что-то новенькое. Всё позволяет? Исполняет любую прихоть?! Антон даже рассмеялся от нелепости этих обвинений.

– Я так часто что-то у вас прошу? – скрестив руки на груди, поинтересовался он обманчиво спокойным тоном. – Вроде, сам зарабатываю – и на продукты, и на бензин, и на шмотки…

– Да ты живёшь на всём готовеньком! – с отвращением глядя на него, словно на какого-нибудь таракана, отозвался отец. – Мать тебя обстирывает, обглаживает, еду тебе, здоровому лбу, готовит…

– Ну, вообще-то она и тебя обстирывает-обглаживает, не? – иронично уточнил Антон, пряча за усмешкой свою растерянность.

– Витя, ну что ты, в самом деле, – пробормотала ошеломлённая мать. – Я же не разделяю вас… всем вместе готовлю, всем вместе стираю… да и разве трудно это – бельё в машинку закинуть, а потом развесить?!

– А когда этот щенок в последний раз сам стиралку запускал? Дай-ка угадаю – никогда? Всё ждёт, когда мама грязное простирнёт и новенькое-чистенькое на полочке в шкафу разложит?! А пылесос в руки когда брал?

– Сам-то ты когда это делал? – огрызнулся Антон. – Что-то я не припомню. Ты хоть в курсе, как он включается?

– Ты не сравнивай мне тут! – гаркнул отец. – Я семью обеспечиваю. Пашу как вол с утра до ночи. И мать тоже уматывается в своём журнале… при этом ещё и дом умудряется держать в чистоте и порядке, горячие завтраки, обеды и ужины тебе, неблагодарному засранцу, готовит… А ты в своём гараже на гитаре бренчишь – тоже мне, занятие! Ведь пять лет учёбы, пять!.. Мы-то думали, что выучишься, на работу устроишься, человеком станешь… И всё коту под хвост. Музыкант хренов!

– Понятно, – кротко кивнул Антон. – Все заняты настоящим делом, все учатся или работают, один я трутень – страдаю хернёй. Надеюсь, лекция окончена? Я могу идти? У меня сегодня важная встреча… хотя да, она же связана с музыкой, а значит – даже упоминания не стоит.

Отец вдруг как-то резко сник и обессиленно махнул рукой, словно понял, что спорить с Антоном – безнадёжное дело, всё равно до него невозможно достучаться.

– Спасибо, мама. Было очень вкусно, – издевательски произнёс Антон, вновь умело скрывая свои истинные чувства за иронией, хотя обида жгла глаза. – Кстати, у тебя там, кажется, картошка горит. Всем приятного аппетита и хорошего дня.

Мать, конечно же, выскочила за ним в прихожую, где он торопливо натягивал куртку и обувался.

– Антошенька, не бери в голову, – горячо зашептала она. – Не обижайся на папу. Не вздумай принимать его слова близко к сердцу. Ну, сорвался, бывает… На самом деле он так не думает!

– Бывает, – бесцветным тоном подтвердил Антон. – Ничего страшного, мам. Переживу как-нибудь.

– И я действительно желаю тебе удачи, – помедлив, добавила мать. – Пусть у тебя сегодня всё получится. С богом! – и, приподнявшись на цыпочках, торопливо клюнула его в щёку, а затем с опаской оглянулась в сторону кухни. – Я знаю, что для тебя значит эта встреча с Железняком. Уверена, дело выгорит!

– Тьфу-тьфу-тьфу, – он трижды шутливо стукнул по дверному косяку и выдавил из себя улыбку. – Спасибо, мам. Правда, спасибо. И прости, если что. Я не хотел тебя обидеть. Честно.

– Я не обижаюсь! Господи, конечно же, не обижаюсь!

– Спасибо, мам, – повторил Антон и с мимолётной застенчивой лаской коснулся её щеки. – Побегу. Не хочу опаздывать.

Железняк

Москва

– Серёжа, как я рада тебя видеть!..

Судя по чуть взвизгивающим и виноватым интонациям, Ленка уже успела поддать. Десять утра, однако…

– Нет, правда, я дико по тебе соскучилась! – тараторила она, усаживаясь напротив него за столиком и безуспешно пытаясь скрыть нервозность. Вон, даже тёмные очки нацепила – и чёрта с два это из-за боязни быть узнанной. Неужели догадывается о теме предстоящего разговора? А он будет нелёгким, как ни крути.

– Может, закажем шампанского за встречу? Серёж, ну реально – давай выпьем с тобой, как в старые добрые времена! – она наконец-то сняла солнцезащитные очки, такие неуместные в интерьере небольшого семейного кафе, где, помимо всего прочего, подавали чудесные домашние завтраки.

– Ты стала много пить, Лена, – холодно заметил он, оценивая беспристрастным профессиональным взглядом все произошедшие с ней характерные изменения: дрябловатую кожу, мешки под глазами, подрагивающие руки. Нет, конечно, она хорошо, просто шикарно выглядела для своих убийственных тридцати девяти (плюс работа косметологов и пластических хирургов), но от былой свежести не осталось и следа.

– Так ведь повод! Мне хорошо, я ужасно рада! – щебетала она. – Мы ведь так давно не виделись! С самого моего сольника в «Крокусе», кажется?

Он кивнул.

– Классно тогда отработали, да? – спросила она почти заискивающе.

Он снисходительно улыбнулся – как же она всегда зависела от похвалы, от доброго слова… словно ребёнок, ей-богу.

– Это ты отработала, – поправил он. – Молодец.

Ленка тут же зарделась от удовольствия.

– Нет, я всё-таки закажу шампанского! Выпьешь со мной?

– Я за рулём, – покачал он головой и обратился к подошедшему официанту:

– Мне зелёный чай.

– И всё? – удивился официант.

– А мне, пожалуйста, шампанского… ты точно не будешь пить со мной? – обратилась к нему Ленка.

– Точно.

– Тогда мне шампанское, охлаждённые дынные шарики и пирожное со свежими ягодами, – заказала она.

Официант записал заказ и удалился.

– Ну что? – Ленка повернулась к нему. – Какие у нас планы? Ты что-то всё молчишь и молчишь, гастроли какие-нибудь намечаются? А материал свежий когда будем записывать? У меня уже два года нового альбома не было.

Нет, всё-таки она не догадывалась, зачем он её пригласил. Сергей сцепил пальцы рук в замок и прямо взглянул ей в лицо.

– Лен, у нас в этом месяце срок контракта истекает…

Она впилась в него взглядом, моментально бледнея, и еле слышно выдохнула:

– И?..

– И я не буду его продлевать, – безжалостно закончил он, продолжая пристально смотреть ей в глаза.

Ленка растерянно улыбнулась дрожащими губами.

– Ты же сейчас шутишь, правда?..

– Нет, – он качнул головой. – Прости.

Она смотрела на него, совершенно сбитая с толку. Когда тебя бьют чужие – тут всё понятно, надо дать сдачи. А если ударили свои? Свой?..

– Почему? – прошептала она, сразу же поникнув и словно растеряв все свои краски – щёки, губы, глаза и даже волосы у неё сейчас были одинаково тусклыми и бесцветными.

– Не вижу смысла в дальнейшем сотрудничестве.

– Почему? – повторила она. Словно не услышала его предыдущую фразу.

Что ж, хочешь честного ответа? Получай.

– Ты теряешь форму, плохо выглядишь, – спокойно принялся перечислять он. – Много пьёшь и, по-моему, не только пьёшь. Ряды твоих фанатов редеют. Тебя стали реже приглашать на интервью и на гастроли. Самое время красиво уйти, не становясь посмешищем. Пока ещё, – он выделил интонацией слово «пока», – ты можешь сделать это достойно.

– Серёжа, я… брошу пить, честное слово! – залепетала она, отчаянно комкая в пальцах бумажную салфетку. – Я быстро приведу себя в порядок, обещаю! Буду заниматься спортом, похудею, верну былую форму…

– Да не в этом дело, Лен, – вздохнул он, глядя на неё с неподдельной жалостью. – Твои лучшие времена закончились, пора это признать. Пик твоей популярности давно позади. Я не вижу смысла тратить энергию и вкладывать бабки в заведомо проигрышный проект. Да и тебе неплохо бы подумать о будущем. Выходи замуж, рожай детей…

Ленка то ли всхлипнула, то ли издала истеричный смешок.

– А ты?!

– А что – я? Я и так работал с тобой почти двадцать лет. Двадцать лет, Лена! Мне пора переключиться на что-то другое, потому что разбрасываться на несколько проектов одновременно я больше не собираюсь.

– Но я не хочу уходить, – пробормотала она, беспомощно глядя на него. – Серёж, с чего ты взял, что моё время ушло? Мы же полный зал собрали в «Крокусе»! И… и ты сам только что говорил мне, что я хорошо отработала!

– А ты знаешь, сколько мне это стоило? – усмехнулся он. – Сколько я вбухал в рекламу этого концерта? Ещё бы ты за такие бабки работала вполноги. Всё действительно прошло отлично. Можешь считать это своей лебединой песнью.

– Да пошёл ты, – обиженно вскинулась она. – Я не смогу без сцены, я… просто умру! Я певица, Серёжа. Я должна петь!

– Ну, поёшь ты, к слову, так себе, – спокойно заметил он. – Все эти годы выезжала за счёт внешности и харизмы. Но тебе на пятки вовсю наступают молодые симпатичные девчонки с крутыми голосищами, со свежими мордашками без всяких подтяжек и пластики, с натуральными тугими сиськами и упругими жопами.

– Ты жестокий, – глядя на него так, словно видела впервые, покачала головой Ленка.

– Я честный, – поправил он. – Честный до отвращения. За это меня все и ненавидят.

Официант принёс чай и шампанское. Сергей тут же подвинул к себе чайник и наполнил чашку, а ошеломлённая Ленка к своему шампанскому даже не притронулась.

– Серёж, не бросай меня… пожалуйста, – жалко выдавила она наконец.

Он едва заметно поморщился.

– Лен, всё. Закрыли тему.

– Я всё равно не уйду со сцены! – строптиво возразила она.

Он небрежно дёрнул плечом:

– Дело хозяйское. Только уже без меня. Не хочу, чтобы моё имя связывали с этим позором и твоим постепенным превращением в посмешище. Выступай в кабаках, на корпоративах… связи у тебя остались. Но, повторюсь, без меня. А вообще лучше подумай над моим советом – рожай, пока ещё не поздно. Тебе сорок почти. Пока что есть шанс завести семью, заскочить в последний вагон.

– Семью? – переспросила она с гримасой, похожей на оскал. – Ты же на мне всё равно не женишься, – её тонкие нервные пальцы заметно подрагивали.

– Не женюсь, – спокойно подтвердил он. – Я вообще ни на ком не женюсь.

– Сволочь ты, Железняк, – выдохнула она. – Сколько лет меня трахал, я так надеялась, что…

– Что наши периодические потрахушки постепенно перерастут в большую и чистую любовь? – иронично докончил он.

– Кого ты нашёл мне на замену? – требовательно вопросила она. – Наверняка ведь уже нашёл кого-то, я тебя знаю. Какую-нибудь юную девочку с ногами от ушей? С тугими сиськами и упругой жопой? – она не удержалась от подколки, цитируя его самого.

Однако сарказм не достиг цели.

– С девочками я больше дел не имею, – отозвался Сергей.

– На мальчиков перешёл? Интересно… – многозначительно протянула она.

– Твой тупой юмор тут неуместен. Я исключительно про работу. Хочу группу раскрутить – по типу корейских айдолов, знаешь? Чтобы по ним массово сходили с ума. Вот и по моим парням так же сходить будут.

Ленка глядела на него с сомнением.

– Опомнился! Время мальчуковых групп давно в прошлом.

– Напротив, это вечная схема. Классика, которая никогда не надоедает и не устаревает. Битлы, New Kids on the Block, Backstreet Boys, Take That, BTS… Я создам команду пацанов, в которых невозможно будет не влюбиться.

Глядя, как знакомо загорелись его глаза, Ленка завистливо вздохнула.

– Ой, это вы?! Правда – вы? Вы же Стелла? – возле их столика внезапно, как чёртик из табакерки, материализовалась здоровенная деваха с толстыми ляжками и младенчиком в слинге, и требовательно уставилась на Ленку.

Это был Ленкин сценический псевдоним – «Стелла», под которым она выступала все эти годы. Под которым её знала и любила публика. Ленка сдержанно улыбнулась и кивнула:

– Да, это я.

– Обалдеть! – выдохнула деваха, кажется, всё ещё не веря собственным глазам и ушам. – А можно с вами селфи сделать?

Ленка великодушно позволила. Дежурная улыбка – безупречный вежливый оскал на камеру…

– Спасибо! Спасибо вам! – заливалась деваха соловьём. – Ой, скажу кому, что с самой Стеллой сфоткалась – не поверят! Я же вас слушала, ещё когда школьницей была!

«Корова тупая», – мрачно подумал Сергей.

Улыбка медленно сползла с всё ещё красивого Ленкиного лица.

– Девушка, дайте певице спокойно позавтракать, – вмешался он. – Сфотографировались? До свидания.

– Ой, – смутилась та, – извините. До свидания. Удачи вам!

И наконец-то свалила, ежесекундно оглядываясь на их столик.

Ленка нервно схватилась за свой бокал с шампанским.

– Выпьешь со мной? – жалко повторила она, забыв, что уже спрашивала его об этом.

– Я за рулём, – напомнил он.

– Тогда я одна выпью, – она с каким-то лихим отчаянием подняла свой бокал. – За наше сотрудничество, пусть оно и осталось в прошлом. Это ведь были неплохие годы, а?

– Неплохие, Лена, – серьёзно сказал он.

– Сука ты, Серёжа, – выдохнула она, залпом осушив бокал. – Выдоил меня до последней капли и бросил, как выжатый лимон.

– Но ведь ты тоже все эти годы имела всё, что хотела, – возразил он. – Эфиры на радио и телевидении, клипы, концерты, гастроли, фанатское обожание… Деньги, опять же. И очень неплохие. Жаль, что ты их так бездарно потратила. Накоплений у тебя вообще нет, всё тут же спускаешь, как обычно?

Она безнадёжно махнула рукой:

– Не умею я копить… Ладно хоть, дом построить успела. Мать из Рязани перевезла. Она, кстати, тоже… как и ты, – быстро захмелевшая Ленка ухмыльнулась. – Постоянно зудит, чтобы я поскорее рожала ей внуков.

– Слушай маму, Лена, – мягко улыбнулся он. – Мама плохого не посоветует.

Иван

Он чуть было не заблудился, запутавшись в ветках метро, и едва не опоздал. Что ни говори, а Москва пока ещё была для него совершенно чужим городом – огромным, шумным, бестолковым, ошеломляющим мегаполисом, выбивающим почву из-под ног, и всё-таки до одури манящим и желанным.

Иван родился в маленьком городке с ласковым названием Отрадный, который был основан в районе богатых месторождений нефти и горючих газов. Первые домики нефтяников и строителей появились там вскоре после войны. Оба дедушки Ивана трудились на буровых, мать с отцом работали на заводе «Нефтемаш» – в общем, всё типично, всё как у всех.

Детство Ивана прошло в уютном тихом дворе под тенью густых тополей. Каким наслаждением было сжигать с пацанами тополиный пух, который напоминал снег, внезапно выпавший в июне!.. А ещё – гонять на велике по улицам, лопать мороженое в вафельном стаканчике, сидя на бортике фонтана и свесив босые ноги прямо в воду, купаться в Большом Кинеле или бегать в парк, чтобы поглазеть на самолёт и покататься на аттракционах…

Шли годы, Иван взрослел и мог бы нарисовать каждый переулок родного города даже с закрытыми глазами. В Отрадном для него больше не осталось никаких тайн, неизведанных уголков и новых мест – всё было знакомо и привычно до оскомины. Школа, дом, музыкалка, друзья-одноклассники… Петь он любил с детства, и у него это здорово получалось, но масштаб городка не позволял таланту раскрыться и развернуться полностью. Уже лет в четырнадцать Иван прекрасно понимал, что не хочет застрять здесь навсегда и всю жизнь видеть вокруг себя одни и те же физиономии.

А в шестнадцать он влюбился. Пылко, искренне, до обморочного ощущения счастья где-то в районе солнечного сплетения и бушующей ревности, если объект его обожания – одноклассница Маша Большакова – вдруг смотрела на кого-то другого. Они стали друг у друга первыми во всём. Первая любовь, первый поцелуй… и всё остальное.

После окончания школы оба отправились учиться в Самару: Иван поступил в Кулёк6 на музыкально-исполнительский факультет, а Маша – в колледж сервисных технологий и дизайна. Жить в разных общагах было просто физически невыносимо. Невозможно, нереально – в восемнадцать-то лет! Поэтому Иван хватался за любую подработку (курьером, промоутером, официантом), чтобы поднакопить деньжат и снять им с Машей квартиру. Те несколько лет в убитой в хлам однушке, прожитые ими вдвоём, были самыми яркими и незабываемыми в его жизни. Какие же они были влюблённые тогда! Голодные, нищие, наивные и полные сказочных надежд, но бесконечно счастливые…

А потом закончилась пора студенчества. Маша не захотела оставаться в Самаре, большие и шумные города её утомляли, поэтому Иван был вынужден вернуться в родной городок следом за ней. Сразу же начались проблемы с работой. Куда он мог податься со своим дипломом, кем – учителем музыки в школе? Хоровиком во дворце культуры? Руководителем кружка русской народной песни для пенсионеров?

Маша вскоре устроилась флористом в цветочный салон по протекции родственницы.

– Ты же дизайнер, – удивился Иван, на что она беззаботно пожала плечами:

– Какая разница? Есть диплом – и ладно. Главное, что я в принципе без дела не сижу. Мне нравится возиться с цветами, собирать для клиентов букеты, творить красоту…

Иван помыкался туда-сюда и наконец тоже нашёл работу: его взяли вокалистом в ресторан. В основном приходилось петь на свадьбах и прочих банкетах, так что его репертуар состоял преимущественно из того, что заказывали посетители: «Владимирский централ», «Я куплю тебе дом», «Ах, какая женщина!», «Я люблю тебя до слёз», «Чёрные глаза»… Он послушно пел – а что ему ещё оставалось делать? Работал под минусовки,7 потому что о живых музыкантах мечтать не приходилось: платить целому ансамблю было бы слишком дорого, а владелец ресторана был человеком прижимистым и не любил излишеств.

Однажды Иван, пользуясь некоторым затишьем в зале и отсутствием хозяина, рискнул поставить свой любимый трек «SOS d’un terrien en détresse»,8 хотя понимал, что подобный репертуар, мягко говоря, слабо годится для ресторана.