Мы с братом и Рыжая

Генрих Книжник

Мы с братом и Рыжая

© Книжник Г. С., 2021

© Курбанова Н. М., иллюстрации, 2021

© Макет. АО «Издательство «Детская литература», 2021

* * *

Мы с братом получили в наследство дачу от папиной тётки, старой коммунистки. Они с нашим папой всегда ужасно ругались из-за политики, когда встречались на семейных праздниках.

Тётка при встрече сразу заявляла, что демократы продали Россию Америке, а что осталось – растащили. Папа молчал, только наливался кровью, а потом взрывался и кричал, что растащили не демократы, а её драгоценные коммунисты, после перестройки сразу же ставшие демократами. Для того и перестройку устраивали. Тётка синела и кричала папе, что такие, как он, – предатели, Сталина на них нет, но партия им ещё покажет! А папа кричал, что её партия никогда и никуда не вернётся и что она может забыть о своих партийных пайка́х, спецбуфетах и закрытых санаториях. Такой крик стоял каждый раз – ужас. Оттого тётка и перестала ходить к нам, а мы к ней. С ней только наша мама общалась, она у нас всех прощает. Нас с Ильюшкой прощала бы почаще… И ещё заставляла нас с братом звонить тётке, спрашивать, как она себя чувствует, поздравлять с днём рождения, Новым годом и всеми бывшими праздниками. А нам что, нам не жалко, тётка она вообще-то хорошая и рассказывает про свою молодость интересно. А потом она умерла, и мама плакала, а папа долго ходил мрачный.

А через месяц нам пришло письмо, что я и брат получили в наследство от папиной тёти её дачу и можем в ней жить сколько хотим, но продать или подарить не можем, пока мы не женимся и у нас не появятся свои дети. А сейчас мы должны прийти куда-то с родителями и «заявить о своих правах на наследование».

Когда почтальон принёс нам это письмо, мы были дома одни, а впускать в дом всяких водопроводчиков, электриков и прочих незнакомых нам было строго-настрого запрещено. Но почтальон сказал, что письмо адресовано Алексею и Илье Дубровиным и мы должны расписаться в его получении. Мы с братом никогда ещё не получали писем, за которые надо было расписываться, а если честно, то и вообще никогда не получали, одни только записочки в классе. И мы решили приоткрыть дверь на цепочке, взять письмо и бумажку, на которой надо расписаться, а потом так же в щёлку отдать.

Почтальон ушёл, а мы с Ильюшкой смотрим на письмо в толстом коричневом конверте, помираем от любопытства и боимся открыть. А вдруг в нём споры страшной бактерии – сибирской язвы?! Вон в Америке сколько людей поумирало от таких писем! Видели мы это в новостях на днях. Я предложил подогреть письмо на сковородке или в микроволновке, чтобы убить в нём всех микробов, но Ильюшка не согласился: вдруг это такое письмо, что его после нагрева нельзя будет прочитать! Тогда я умру от любопытства, а он, Илья, будет очень из-за этого страдать. Ага, страдать. Это он умрёт от любопытства, а я буду страдать. И мы решили позвонить папе и спросить у него. Ильюшка набрал номер папы на работу, сказал про письмо, потом недолго слушал, вздохнул и положил трубку.

– Папа сказал, что травить нас, дурачков, никому не нужно, а если боимся, то можем дождаться его или маму. С письмом, если его положить на стол и не трогать, ничего за это время не случится, а нам полезно посидеть и потерпеть. Давай открывай!

Когда мы прочитали письмо, то совсем обалдели. Мы – и вдруг хозяева целого дома и участка в десять тысяч квадратных метров! А папа с мамой – нет! Они пока только опекуны-управляющие. Вот это да!..

Мы про эту дачу знали, но не были там ни разу: папу тётка не приглашала, мама одна к ней ездила, а я с младшим братом поехать, конечно, не могли. Кто бы нас отпустил одних? Да и не очень интересно: ну, дача, ну, участок, что мы, дач не видели, что ли? У Витьки Гольдштейна были и у Наташки Седовой. Дом как дом, как квартира в Москве, только больше и с маленьким участком, как скверик. Но сейчас, когда дача наша собственная!.. Ух!

Мы тут же позвонили папе и маме и сказали, что письмо оказалось очень важным и нужно, чтобы они сейчас же ехали домой. Они потребовали, чтобы мы прочитали им письмо по телефону, но мы отказались. Пусть помучаются. Папа заявил, что наши штучки он знает и задаст нам, когда придёт домой, а мама пришла сразу и, прочитав письмо, села. Посидела, глядя на нас с Ильёй, – мы даже заволновались, – и позвонила папе. Тут и он прибежал, прочитал письмо, тоже долго молчал, потом вздохнул и сказал:

– Дожил. Я уже управляющий при имении своих сыновей.

И мама тоже вздохнула.

Тут мы с Ильюшкой стали кричать, что надо срочно ехать смотреть наши владения, а то там кто-нибудь поселится, бомжи какие-нибудь, или соседи переставят забор и отхватят у нас пол-участка! Сколько раз по телику рассказывали про такое! У них потом сто лет обратно своё не отнимешь! Надо ехать сейчас же или, в крайнем случае, завтра с утра! Но папа сказал, что эта неделя у него очень загружена, что он и так потерял полдня по нашей милости, поэтому мы поедем на дачу только в пятницу после работы. И чтобы мы с братом не вздумали поехать туда одни. Тогда нам лучше будет домой не возвращаться, а остаться там жить и самим зарабатывать себе на жизнь здоровым трудом на свежем воздухе.

Мы с Ильюшкой чуть не свихнулись до пятницы, а когда она наступила, папа всё никак не приходил с работы. Мы звонили ему, говорили, что он это делает нарочно, – ничего не помогало.

Наконец он пришёл, сказал, что очень устал и что давайте лучше поедем на дачу завтра. Утром, рано-рано, по холодку и по свободным дорогам. Но тут мы встали стеной! Знаем мы это «рано-рано»! Проспит до одиннадцати, до часу провозится, выедем не раньше трёх. Нет уж, обещал – делай, сам нас учил! Выспаться можно и на даче. А мы обещаем, что будить его не станем, пусть спит хоть до вечера. Мы в это время будем осматривать своё владение. Папа собрался было рассердиться, но мама поглядела на него, и он сдался. И мы стали собирать вещи.

Мы выехали, когда солнце уже садилось. Долго ехали, потом долго искали нужную улицу, так что, когда добрались до дачи, было уже темно. Мы с братом заснули в машине, мама нас с трудом растолкала, быстро постелила нам на каких-то топчанах, и мы отключились.

Утром мы, конечно, проснулись первыми, выскочили из комнаты и чуть не ослепли! Солнце было яркое-яркое, небо – синее-синее и совсем близко, не то что в Москве, а на нём два маленьких облачка, как ватки. А вокруг – ну просто джунгли: большущие деревья, кусты, цветы. И всюду трава, местами выше нас с Ильёй. Дорожки и те сквозь трещины в плитках заросли травой. Наша «девятка» стояла по окна в траве.

И тут я на одном дереве увидел маленькие-маленькие, совсем зелёные яблочки. Наши яблоки! На нашем дереве! Захочу и сорву, ни у кого не спрашивая. И я сорвал одно, куснул и аж передёрнулся – такое оно было кислое. Ильюшка, конечно, захохотал, а ведь если бы он увидел их первым, схватил бы и сразу сунул в рот, я его знаю.

Мы быстро обежали весь участок. В дальнем углу, у самого забора, была уборная: деревянная будка, старая, даже покосилась чуть-чуть, а в дверях окошечко сердечком. Хи-хи, сердечком! А внутри было пыльно, тепло и очень уютно, висели пучки какой-то травы, наверное, чтобы хорошо пахло, совсем высохшие и не пахучие, но всё равно внутри не пахло ничем, не то что в нашей школьной уборной. А в другом углу участка был бак на четырёх столбиках с душем и дырками в полу. А к баку вела лесенка, наверное, чтобы наливать в него воду вёдрами. Ух ты, как в древности! Вокруг душа были густые высокие кусты, но всё равно надо будет велеть папе, чтобы сделал стенки, хоть по шейку высотой. Ну, ладно, не велеть, а попросить.

А ещё была беседка, очень красивая, с шестиугольной крышей на шести столбах, с полом, низенькими стенками и скамейками вдоль них, тоже старая, а в ней рассохшийся стол. И был настоящий колодец – бетонное кольцо с во́ротом над ним и ведром на тонком тросе, а закрывала колодец крышка на новеньком замке. Это уж родители постарались, чтобы мы туда не свалились, если встанем раньше них. Когда успели? Они нас всё ещё считают несмышлёнышами, особенно мама. Ха! Если нам очень понадобится, вывинтим винты на петлях и откроем крышку, а замок как был, так и останется. Только зачем он нам, этот колодец, если на участке есть водопровод? Вон, труба с краном торчит из земли. А ведь из этой трубы можно протащить шланг к баку в душе, и не надо будет таскать по лесенке вёдра! Хорошо я придумал! А вокруг всего участка деревянный забор, хоть тоже старый, но высокий и плотный, без щелей, и от этого на участке очень уютно: никто не глазеет – ходи в чём хочешь, делай что хочешь.

Мы вернулись к дому и стали его разглядывать. Он был бревенчатый, с высокой серой крышей, а из крыши торчала труба, значит, есть печка, это хорошо. Зимними вечерами будем сидеть у печи, подкладывать поленья, смотреть в огонь и думать о чём-нибудь. А у ног будет лежать большой мохнатый пёс и тоже думать о чём-то своём. А на улице будет мороз, и снег, и круглая большая луна. Здо́рово! Собаку надо будет завести обязательно. И что это тётя выдумала: продать дом, когда мы женимся! Никогда мы его не продадим!

А ещё у дома была большая закрытая терраса с мутными стёклами, крыльцо с перилами и окошко под крышей. Внутри – две комнаты, кухня и лестница наверх, а там ещё две комнаты: одна маленькая, другая – побольше, только недостроенная, в ней лежали какие-то доски, листы фанеры, гвозди и ещё много всякого. И почему-то два здоровых красных огнетушителя. Почему здесь, а не в сарае? А-а, всё равно. Решено: второй этаж будет нашим личным пространством.

Мы спустились вниз. Мама с папой ещё спали. Ильюшка сказал, что хочет есть, и я вдруг почувствовал, что тоже просто умираю от голода. Будить родителей было нельзя: обещали дать им спать, сколько захотят. И мы ещё не умывались…

Мы пошли на кухню: вдруг там есть кран, но его не было. Зато на полу было ведро с ковшиком, а на табуретке таз и мыльница с новым куском мыла. И два полотенца на спинке стула. Это мама, конечно: она про мытьё сыновей никогда не забудет. Ильюшка заныл, что холодной водой мыться отказывается, – дома он моется только тёплой, как девчонка, – но я пожал плечами и сказал, что если хочет, пусть ходит грязный, как бомж, а я обязательно умоюсь целебной колодезной водой. А брат пусть польёт мне из ковшика.

Вода была жуть какая холодная, но я знал, что потом станет очень хорошо, и сказал брату, что он трус и ему должно быть стыдно. Я даже попросил, чтобы он осторожно полил мне на спину. Он так и сделал, а потом вдруг перевернул ковшик, и вода хлынула и на спину, и на пол, и сзади в трусы. У меня аж дух захватило, а Илья сразу заверещал, что он не нарочно, и кинулся бежать. Но я-то его знаю с рождения и зачерпнул ковшом из ведра, рванулся за ним и воткнулся головой в папин живот, а вода из ковшика, конечно, выплеснулась папе на тапки. Папа крякнул, ухватил меня за ухо и стал неторопливо разглядывать лужу на полу, мои мокрые трусы и свои тапки. Я закрыл глаза. Папа посопел некоторое время надо мной, отпустил ухо и велел вытереть лужу, подобрать мыло и отнести таз с водой в душевую. Я было заикнулся, что это всё Ильюшкины дела, но папа опять засопел, и я взялся за тряпку. А Илья, как всегда, увернулся. Умеет, гад. Ничего, придёт и моё время…

Я дотёр пол, вымыл руки, достал из нашего чемодана чистые трусы брата, а свои, мокрые, кинул ему на подушку, нашёл папу, сказал ему, что хочу есть и нечего морить родных детей голодом, и пошёл искать Илью. Как я и ожидал, возле дома его не было. Ясно, прячется. Ещё лучше, найду где-нибудь на участке подальше от дома и там объясню ему, насколько он был не прав. Я обежал весь участок – нигде.

Ага, калитка приоткрыта: спасается на улице. Поймаю сразу – получит, убежал далеко – закрою калитку на засов. Начнёт стучаться – открою и встречу. Никуда не денется. Я вылетел за калитку – и обалдел! Прямо напротив нашего участка, просто улицу перейти, стоял настоящий за́мок. Высоченная длиннющая стена с воротами и по углам настоящие башни с узкими окнами. Ворота огромные, а в них ещё дверь с окошком. А над воротами – башенка с золотым куполом, крестом и иконой. Ну прямо как рыцарский замок, только всё было не грубое, каменное, серое, как в кино про рыцарскую старину, а белое, гладкое, под яркими зелёными крышами, очень красивое и чистое. И всюду по верхнему краю торчали кронштейны с фонарями и видеокамерами.

Я увидел Ильюшку – он стоял с распахнутым ртом, и я понял, что у меня тоже отвисла челюсть. Я захлопнул рот и ткнул брата в бок. Он очнулся, повернулся ко мне и спросил:

– Это что, музей?

– Вряд ли, – ответил я. – Музей был бы старый и облезлый, и у входа висела бы доска с названием и расписанием работы, а возле неё было бы окошко кассы. И это точно не крутая фирма – там тоже висело бы что-нибудь у входа, и была бы автостоянка для сотрудников с будкой и здоровенной мордой в ней. Может быть, это дача какого-нибудь нефтяного барона или штаб-квартира какой-нибудь политической партии? Например, тёткиных коммунистов: дачный посёлок-то был их. А-а… может быть, это дом какой-нибудь мафии.

Илья помотал головой.

– Ничего себе соседи… – удивлённо протянул он, и я с ним согласился.

– Эй, голодные дети, где вы?! – раздался мамин голос, и мы пошли есть.

За завтраком мы спросили у папы, что это за за́мок такой, но он пожал плечами и сказал, что, скорее всего, это загородная резиденция какого-нибудь «нового русского», которому некуда девать деньги, но вообще это не очень интересно. Ладно, ему неинтересно, а нам интересно, разберёмся позднее, а пока и дома дел хватает.

После завтрака папа с мамой стали осматриваться и составлять список неотложных дел, а мы полезли на дерево возле самого забора, чтобы поглядеть на замок, потому что даже с крыши нашего дома нельзя было заглянуть за высоченную стену этого замка. К тому же на крыше мы были бы видны и прохожим, и из замка, и папе с мамой, а на дереве из-за густой листвы нас никто не увидит. Точно.

Дерево было большое, развесистое и очень удобное: нашёлся ящик, с которого легко было достать до первой ветки, а дальше наверх – как по лестнице. Чтобы заглянуть за стену, пришлось лезть довольно высоко, было даже страшновато, но зато устроились мы отлично. Я – на большой ветке, плечом к стволу, а за спиной – другая ветка. И ветка под ногами. Как в кресле. А Ильюшка – чуть пониже, верхом, ствол за спиной, а ноги упираются в две другие ветки. И захочешь – не упадёшь. Но всё равно, надо будет захватить с собой сюда верёвку и привязываться каждый раз обязательно. Всякое может случиться, вдруг рванёт внезапный шквал и сдует нас…

Когда мы наконец устроились и раздвинули листья, то ахнули. У нас участок большой, а у этих – ещё раза в четыре больше. Посредине стоял домище, нет, дворец с высокими окнами, башенками, широким крыльцом с фонарями и тоже белый с зелёной крышей, а перед ним был ровный-ровный газон и мраморный фонтан с какой-то фигурой в центре, только вода из него не текла. И дорожки, выложенные жёлтым кирпичом и обставленные фонарями, не то что наши протоптанные в траве тропинки. А в правом углу была беседка, но не как наша – пол, столбы и крыша, – а восьмиугольный домик с маленьким мраморным крылечком и стеклянными стенами, а внутри был виден стол с креслами, диванчики и шкаф, тоже стеклянный. Да-а, как в кино. Наверное, они здесь ведут важные переговоры. Может быть, политические, а может быть, про то, как кого-нибудь убить.

За главным домом виднелись ещё какие-то постройки, теннисный корт и что-то стеклянное. Ильюшка предположил, что это бассейн, а я – что это оранжерея или зимний сад, потому что бассейн должен примыкать к дому, чтобы не ходить от него до дома по улице, особенно в плохую погоду. Но брат сказал, что для этого у них наверняка есть подземный ход с лифтами.

Ни во дворе, ни в беседке не было видно ни одного человека. Папа позвал нас, и мы уже собрались слезать, как вдруг из-за дома вышла настоящая лошадь. Её вёл за уздечку мужик в сапогах и белой рубахе, а на лошади сидела девчонка. Она была одета как наездница на скачках: короткая чёрная курточка, белые рейтузы, чёрные сапожки с блестящими шпорами, на голове чёрная шапочка с длинным козырьком, а из-под шапочки – рыжие волосы. Я посмотрел на младшего, а он уставился на эту девчонку и не дышит.

Мужик что-то негромко скомандовал, и лошадь пошла по круглой дорожке на длинной верёвке. Мужик стоял посредине, держал верёвку за свободный конец и только поворачивался вслед за лошадью. Ой, как всё это было красиво! Тёмно-рыжая лошадь, а грива и хвост – светло-рыжие. На ногах у неё белые бинты, а на лбу белый фонтанчик из перьев, блестящие бляшки на всяких лошадиных ремнях, блестящие стремена, красное с жёлтым седло и рыжая девчонка… Здо́рово!

Мужик что-то опять скомандовал, и лошадь побежала. Девчонка подскакивала в седле, мужик хмурился и покрикивал:

– Сядь ровно! Подбери поводья… Спину держи, сколько можно говорить!

Лошадь побежала ещё немного быстрее, девчонка бросила поводья, повалилась вперёд и обхватила лошадь за шею.

– Опять! – крикнул мужик. – Стой!

Девчонка выпрямилась, закусила губу и потянула поводья. Лошадь остановилась.

– Алексей, Илья, где вы? – раздалось с участка. – Сколько можно вас звать? Сюда сию же минуту!

– Ильюшка, родитель явно в гневе, – сказал я. – Надо слезать, и поскорее, а то начнутся репрессии.

Брат даже не пошевелился. Похоже, он не слышал и не видел ничего, кроме этой рыжей девчонки на лошади. Папа уже гремел, и лучше было мчаться со всех ног. Я ткнул Илью пяткой, он вздрогнул и опомнился.

– Идём! – закричал он. – Что, уж и в уборную нельзя?!

– Зачем звали? – спросил я, когда мы добежали до папы.

– Вот что, землевладельцы наглые! – пророкотал папа. – Не думаете ли вы, что мы с мамой ваши наёмные работники? Как насчёт того, чтобы и вам потрудиться в вашем поместье? За мной!

Деваться было некуда – умеют родители сказать так, что и возразить нечего. Пришлось приниматься за работу.

Мы возились в доме до самого обеда и лишь слегка привели его в порядок, чтобы в нём можно было жить. После обеда мама стала всё в доме мыть: столы, стулья, стены, пол, потолок. А мы с Ильёй только успевали подтаскивать вёдра с чистой водой и утаскивать с грязной. Ну, пол, может быть, и надо помыть, ну, столы со стульями, но стены и потолок-то зачем?! С них же грязь сама падает! Но маме объяснять это бесполезно, она в таких случаях неумолима.

Потом мама стала готовить ужин, а мы отправились к папе, помогать ему разбирать барахло в сарае. Когда мы туда вошли, то просто ахнули, столько там было разных интересных вещей. Две косы, серп, топоры, пилы, всякие инструменты, висевшие на вбитых в стену гвоздях. Толстые и тонкие шланги, рулоны полиэтиленовой плёнки, чёрной и белой, листы фанеры, старые стулья, куча самых разных деревяшек, длинная лестница – лазить на крышу – и лестница-стремянка поменьше. Ящики с гвоздями и непонятными металлическими деталями, вёдра, старинное мятое корыто и ещё много-много всяких непонятных вещей.

А ещё в углу мы нашли лист фанеры, а когда его приподняли, под ним оказалась дыра в полу. Люк! Мы переглянулись и положили фанеру на место. В общем, этот сарай – просто дар для нас с Ильюшкой: с такими материалами и инструментами можно соорудить всё, что хочешь, хоть космический корабль. И залезть в сарай можно будет через эту дыру, даже когда будет висеть замок.

Мы стали папе помогать, но он нас быстро отправил обратно к маме, потому что нам всё время было нужно, чтобы он посмотрел, что мы ещё нашли, требовали, чтобы он объяснил нам, для чего каждая вещь, спорили, что где должно лежать, и поднимали страшную пыль.

До мамы мы с Ильёй, конечно, не дошли, а снова полезли на дерево, но на этот раз захватили с собой большой бинокль, который нашёлся в ящике буфета в доме. Но девчонки во дворе уже не было, а у дома стоял здоровенный «джип», громадный, как танк, и навороченный, как новогодняя ёлка. Брат посмотрел на нашу «девятку» и скривился. Мне стало обидно за неё, но я промолчал. Что я мог ему сказать? Что наша машина лучше?

Тут из-за дома появились широченные мужики, все в чёрных костюмах и белых рубашках с галстуками. Четверо. Двое встали у дверей дома, а двое пошли к воротам. Мы замерли, интересно ведь, прямо как в бандитских сериалах. Из дома вышел ещё один мужик, потоньше и поменьше этих, нырнул в «джип», те двое быстро сели с ним, ворота разъехались в стороны, и «джип» двинулся. Сразу же из-за дома выехал второй точно такой же, притормозил у ворот, другие два «шкафа» впрыгнули в него, и он уехал вслед за первым. Ворота закрылись, и всё опять стало пусто, только окна дома ярко блестели.

Мы с Ильюшкой посмотрели друг на друга.

– Что делать будем? – спросил он.

– А ничего, – ответил я. – Так и быть, пусть живут. Пошли лучше искать, где бы нам устроить укрытие.

Какое-нибудь укрытие нужно иметь обязательно. Когда родители сердятся, лучше на время исчезнуть: пока будут искать, пусть остынут. А там уж можно каяться или стараться рассмешить, смотря по обстоятельствам. Я уже приглядел здесь несколько подходящих мест: одно между скатом крыши и стенкой комнаты на втором этаже дома, туда дверца ведёт, папе туда ни за что не пролезть, второе – в лопухах в дальнем углу участка, третье – в щели между задней стенкой сарая и соседским забором. Под скатом, конечно, хорошее место, даже если найдут, не достанут, но очень уж там пыльно и душно, долго не высидишь. В лопухах легко отыскать, да и крапива там. В щели за сараем тоже легко найти, но если папа заглянет с одной стороны, можно спастись в другую. А ещё под всем соседским забором идёт канава, и через неё можно пролезть на соседский участок, а там нас уж точно не найти. Мама говорила, что сейчас там никто не живёт.

Мы уже собрались слезать, но тут из-за дворца опять явилась эта рыжая девчонка, с теннисной ракеткой, в короткой белой юбке и шапочке с козырьком, в какой каталась на лошади, только в белой. Я поскорее схватил бинокль, и она оказалась ну просто совсем рядом. Потная, усталая. Вот она стащила свою шапочку и помотала головой, и её рыжие волосы заплескались во все стороны и аж засверкали на солнце. Ух ты! А лицо – совсем белое, у рыжих так часто бывает: к ним загар не пристаёт. Я где-то об этом читал. У них только веснушки вылезают… Точно, и у этой веснушки – на носу и на щеках. Пятнистая! Хи-хи! А ноги у неё – что надо! И вообще – красивая.

Ильюшка уже давно дёргал меня за ногу и шипел, чтобы я отдал ему бинокль, а когда поглядел в него, то аж побледнел. Всё. Влюбился. Ну бедняга!.. Это только в сказках всякие там пастухи знакомились с принцессами, а в наше время и увидеть-то такую принцессу можно, только если дерево на твоём участке удачно стоит. Учатся такие барышни в Англии, а когда приезжают на каникулы, то живут в замках и ездят на «джипах» с охраной. Ильюшку и к воротам-то не подпустят, а уж познакомиться с ней… «Ах, я хороший мальчик, почти отличник, хочу познакомиться с вашей хорошей девочкой!» Так, что ли? То-то охранники повеселятся.

Девчонка пересекла двор и скрылась за башней. Брат опустил бинокль и так и остался сидеть с биноклем на коленях. Наверное, подумал то же, что и я. Мне вдруг стало так его жалко – брат ведь, – что даже в носу защипало, и я зашептал:

– Ничего, Ильюха, мы с тобой обязательно что-нибудь придумаем. Не может быть, чтобы не придумали. Крепись!

Ильюшка повернулся ко мне, и я понял, что в нём пробудилась надежда. Тут мы наконец услышали мамин голос. Она кричала, что, если мы сейчас же не придём ужинать, она всю еду спрячет в холодильник и мы будем голодать до утра. Мы с младшим медленно слезли и пошли к дому. Он шёл, как автомат, и молчал. Кошмар! Я сколько раз влюблялся: в Вальку Самсонову, дуру белую, в четвёртом классе, в Зинку Чухлину из пятого «В», в эту, с розовыми бантами, с балкона напротив… Но ничего подобного не было. И проходило быстро. Может, и у него пройдёт. Послезавтра с дачи на неделю уедем – и пройдёт.

Всё воскресенье папа пахал, как бульдозер, стараясь успеть побольше до отъезда в Москву. И мама тоже. Мы с Ильюшкой помогали им изо всех сил: во-первых, совесть надо иметь, а во-вторых, тяжёлая работа – лекарство от любви. Так что за весь день нам только один раз удалось залезть на дерево. Но без толку: девчонки не было.

К ужину мы так умотались, что чуть не заснули прямо за столом. А утром нас разбудили рано-рано, сонных погрузили в машину и повезли. Ой, как не хотелось уезжать! Я даже просил, чтобы родители оставили нас на даче, а сами приезжали по вечерам и утром уезжали, а мы здесь прекрасно справимся сами и даже будем разогревать к их приезду ужин, хотя прекрасно понимал, что родители на это ни за что не пойдут. Единственное, чего я добился, – мама сказала, что она попробует со следующей недели взять отпуск, и тогда мы станем жить на даче постоянно. А потом отпуск возьмёт папа. А дальше – видно будет.