Лантерн. Наследники

«Малыш?! Роды?!» Алекса бросило в пот. «Это все не может быть правдой! Глюки у меня, что ли?! Или, может быть, это сон?» Он вытер ладонью лоб.

– Тебе снова нехорошо, Николя? – забеспокоилась девушка. – Прости! Доктор каждый раз напоминает, что тебе нужен покой.

Она поцеловала его в плечо и отодвинулась.

– Ложись, как тебе удобно. Не можешь заснуть?

Алекс замотал головой. Какой тут сон?!

– Давай я буду тебе что-нибудь рассказывать, и ты уснешь. Ты говорил, что мой голос тебя убаюкивает. Хочешь лечь повыше? Я дам вторую подушку.

Незнакомка проворно вскочила с кровати, отбросив в сторону простыню. На цыпочках подошла к сундуку, по крышке которого были в беспорядке разбросаны банки с краской, листы бумаги, разной толщины кисти и коробки с рисовальным углем. Девушка переложила на пол творческий хлам и достала подушку из сундука. Пользуясь моментом, Алекс рассматривал ее прекрасное тело. Стройные ноги, длинная шея и красивый изгиб спины выдавали фигуру, достойную кисти художника. Она с улыбкой повернулась к Алексу, одной рукой прижимая к боку подушку, а второй обнимая аккуратный, пока еще небольшой живот.

Он впервые в жизни видел беременную женщину обнаженной и должен был признать, что интересное положение ее совершенно не портило. Удивительным было то, как незнакомка относилась к своей наготе. Она вела себя так естественно, будто ее тело никогда не знало одежды.

Подложив подушку под голову Алекса, девушка забралась на кровать и легла рядом, подперев рукой голову.

– Помнишь, как мы с тобой познакомились? – спросила она негромко и, не дожидаясь ответа, продолжила. – Я позировала русскому художнику – уж и не помню, как его звали – а ты зашел к нему в гости. Это было перед Рождеством. Шла война с Пруссией, Париж был в осаде. В город уже несколько месяцев не привозили продукты. На улицах нельзя было встретить ни кошку, ни собаку, их всех давно съели. Деревья на бульварах срубили на дрова. Ты выглядел таким замерзшим и голодным! Мы все тогда голодали и мерзли ужасно.

Предпосылки Франко-прусской войны 1870–1871 годов крылись в растущей силе Северогерманского союза, который, благодаря политическому гению и твердой руке канцлера Отто фон Бисмарка, последовательно объединял под собой германские земли. Усиление Пруссии, ставшей центром и вдохновителем союза германских государств, противоречило интересам Франции, стремившейся любыми способами ослабить воинственного соседа.

Вопреки умеренной позиции французского императора Наполеона III и прусского кайзера Вильгельма I, их правительства искали малейший повод, чтобы развязать войну и, конечно, нашли его – в политической борьбе вокруг временно вакантного престола Испании.

К началу войны, в августе 1870 года Германия располагала отлично организованной и самой мощной в Европе армией, а также современной дальнобойной артиллерией, которую производили заводы Круппа. Французы имели серьезное превосходство в легком вооружении, но в их армии царил хаос, а планы их генералитета были бесконечно далеки от реальности.

Одерживая победу за победой, уже в середине сентября прусская армия осадила Париж. Ни одна из попыток французов прорвать блокаду изнутри и снаружи не увенчалась успехом. В конце января 1871 года Париж капитулировал, в начале марта между воюющими сторонами было заключено перемирие, а в мае во Франкфурте был подписан мирный договор. Ценой мира для Франции стала потеря Эльзаса и Лотарингии, а также громадная контрибуция в размере пяти миллиардов франков.

Франко-прусская война имела чрезвычайно серьезные последствия для Европы. В сентябре 1870 года был смещен с престола последний французский монарх Наполеон III и создана Третья французская республика, просуществовавшая до 1940 года, а в январе 1871 года Отто фон Бисмарк и кайзер Вильгельм I провозгласили создание Германского рейха – государства, развязавшего в XX веке две мировые войны.

– Даже после окончания войны я до самого лета не работала обнаженной, – продолжала незнакомка, поежившись, – потому что ни в одной мастерской на Монмартре не было ни дров, ни угля. А ты жил в маленькой каморке, на собственное ателье денег не было, и тот художник предложил тебе работать вместе. Помнишь?

Алекс неопределенно кивнул. «Значит, она принимает меня за русского художника, с которым познакомилась в Париже, – понял он. – Интересно…»

Еле заметного движения головы оказалось достаточно, чтобы ее подбодрить.

– Вы были сумасшедшими! Вокруг творился кромешный ад, а вы писали свои картины. Когда ты ушел, русский рассказал о тебе немного – что ты получил пенсион от вашей Академии художеств, потому что был лучшим студентом и заслужил Большую золотую медаль. И что на эти деньги ты решил продолжить образование в Париже и приехал как раз накануне войны.

В ее голосе звучала гордость.

– Я позировала многим художникам, в том числе русским. Ты знаешь, в Париже большая русская колония, очень много студентов и людей искусства. Но тогда я впервые увидела человека, который получил Большую золотую медаль.

Она тихонько рассмеялась.

– Я понятия не имела, что это значит! Мне представлялась огромная медаль из чистого золота, и я не могла понять, как человек, который обладает таким богатством, может быть таким бедным. Теперь-то я знаю, что ваш пенсион – гроши, прожить на которые в Париже было практически невозможно, а ведь вам еще нужны были холсты и краски. Даже местные художники тогда редко продавали свои работы, что уж говорить о вас, иностранцах, которых никто не знал! Как же звали русского, который нас познакомил? Ты правда не помнишь? Странно, вы были друзьями! Он сказал мне: «Жозефина, малышка, запомни имя этого парня – Николя Воронецкий. Он обязательно станет знаменитым!»

Благодаря ее последней фразе они оба обрели имена. «Значит, ее зовут Жозефина, а меня она принимает за Николая Воронецкого. Не помню такого русского художника. Видимо, знаменитым он так и не стал, – подумал Алекс – Ладно, посмотрим, что будет дальше».

– Я постоянно думала о тебе. Какой ты, наверное, талантливый и умный, раз тебе дали Большую золотую медаль. И хорошо воспитанный. Ты разговаривал со мной так, будто я не восемнадцатилетняя девушка, которая приехала в Париж на заработки, а знатная дама – графиня или герцогиня! После первой встречи я еще несколько раз позировала тебе и твоему другу. Всегда бесплатно, только чтобы снова с тобою встретиться.

Алекс лежал на спине, изучая знакомую трещину в потолочной балке – так легче было воспринимать происходящее. Он не мог решиться не только заговорить, но даже встретиться с Жозефиной взглядом. И смотреть на ее обнаженную грудь ему по-прежнему было неловко. Он чувствовал тепло ее тела рядом, слушал тихий голос и не понимал, что делать. Не было ничего невозможного в том, чтобы обнаружить себя в постели с девушкой. Подумаешь! Но с беременной женщиной?!

«Еще чего!»

В нем бурлило негодование, однако фантастическая история совместного прошлого, которую рассказывала Жозефина, захватывала его все больше.

– Потом правительство подписало мир с Пруссией, зима закончилась. Мы с тобой встречались тайком от всех. Ты не хотел портить мою репутацию! Забавно! По правде говоря, никому не было дела до моей репутации. Помнишь, как мы пробирались в твою мансарду?

Она счастливо засмеялась, уткнувшись лбом в плечо Алекса.

– Мы с тобой специально возвращались поздно, уже в темноте, чтобы никого не встретить. Ты стучал в дверь железным кольцом, которое висело на ручке, и кричал «Откройте, пожалуйста!» Месье Густав, швейцар, дергал за шнур, который тянулся от дверной щеколды в его комнату – ему было лень вставать с кровати каждый раз, когда кто-нибудь возвращался. Ты на ощупь находил свечку, которую утром оставлял у входа, зажигал ее и мы пробирались к тебе по лестницам и коридорам. Они были такие узкие, что жильцы с трудом могли разойтись вдвоем.

Жозефина вздохнула. Она перебирала воспоминания о трудных днях, как любимые драгоценности.

– Очень важно было достаточно громко выкрикнуть свою фамилию, проходя мимо комнаты месье Густава, чтобы он знал, кто вошел! Иначе швейцар с проклятиями выскакивал в коридор и потом долго кричал на весь дом все, что думал о беспутных девицах, которые таскаются по ночам в комнаты к одиноким мужчинам.

Она замолчала. Алекс осторожно повернул голову – положив голову на согнутый локоть, другой рукой Жозефина поглаживала живот. Ее взгляд был обращен будто бы внутрь, к младенцу. В груди Алекса шевельнулось незнакомое чувство. Если он и думал о детях до нынешнего момента, то лишь в том смысле, как уберечься от их появления. Сейчас, вопреки здравому смыслу, вид этой женщины, беззвучно баюкавшей не рожденное еще дитя, пробудил в нем инстинкт, названия которому Алекс пока не знал, но ощущал как теплую, безотчетную радость.

Жозефина улыбнулась.

– Малыш шевелится!

Она снова умолкла, а затем уже совсем другим тоном сказала:

– Надеюсь, войны и революции обойдут наше дитя стороной. Не хочу, чтобы он видел то, что пришлось пережить нам – и во время войны, и в дни Коммуны, и после нее.

Провозглашение Парижской Коммуны произошло на фоне не прекращавшейся во Франции политической борьбы, которая особенно обострилась во время Франко-прусской войны. И все-таки, несмотря на революционный фон, последним толчком к восстанию послужили события чисто экономического характера.

Для обороны Парижа, осажденного прусской армией, осенью 1870 года в городе была создана Национальная гвардия. Жалованье, назначенное гвардейцам, спасало от голода десятки тысяч людей, хотя оно же создавало почву для махинаций – не все получавшие паек, действительно воевали. Чтобы облегчить участь неимущих парижан в период блокады, за государственный счет были выкуплены из ссудных касс заложенные ими личные вещи стоимостью до 15 франков и, что особенно важно, на неопределенный срок приостановлены платежи по векселям и выплата квартплаты.

После заключения временного перемирия с Пруссией в феврале 1871 года прошли выборы в национальное собрание Франции. Своими декретами новое правительство вначале сократило численность Национальной гвардии, а затем в марте 1871 года внезапно отменило отсрочку по векселям, отведя на их погашение только два дня. Тему долгов по квартплате национальное собрание вообще обошло молчанием, предоставив обнищавшим рабочим, которые уже полгода не платили за жилье, самостоятельно разбираться с домовладельцами.

Оказавшиеся в отчаянном положении парижане подняли восстание. Попытка его подавления провалилась – солдаты отказались стрелять в толпу и присоединились к восставшим. Центральный Комитет Национальной гвардии в короткие сроки провел собственные выборы и провозгласил Коммуну. Правда, спустя короткое время стало понятно, что захваченная власть не по плечу революционным лидерам. Разброд в совете Коммуны, провал в управлении городом и фатальные промахи в обороне привели ее к неизбежному краху.

Семьдесят два дня Коммуны дорого обошлись парижанам, а баррикадные бои на последней неделе утопили город в крови – противоборствующие стороны устроили чудовищную резню, взрывали и поджигали здания. Окончательно заняв столицу, правительственные войска расстреляли тысячи революционеров, многих из них – без суда.

Жозефина осторожно приподнялась и села, подложив подушку под поясницу.

– Помнишь невероятный случай с месье Ренуаром? Господь спас его, потому что он человек добрый и благородный. Когда я ему позировала, он всегда вел себя вежливо. Не так галантно, как ты, конечно, но никогда не позволял себе грязных намеков, а это уже немало!

Алекс взглянул на нее с уважением. «Ого! Ты позировала самому Ренуару?» Однако Жозефина по-своему истолковала его взгляд.

– Хочешь, расскажу снова?

Еще бы! От волнения он дважды кивнул.

– Слушай! Месье Ренуар как-то писал с натуры на берегу Сены. Это был апрель, кажется, значит, прошел уже месяц с момента провозглашения Коммуны. На улицах часто стреляли, но для таких бедняков, как мы, жизнь в Париже стала немного легче. Новое правительство приказало бесплатно вернуть из ломбардов самые необходимые вещи. Благодаря этому ты получил пальто, которое заложил в феврале, чтобы купить краски. Помнишь? Зима уже закончилась, но без пальто ты все равно мерз вечерами.

В ответ на вопросительный взгляд Алекса девушка вернула свой рассказ в первоначальное русло.

– Ну да, месье Ренуар! Так вот, он писал пейзаж на берегу Сены и не видел, что происходило вокруг. Солдаты Национальной гвардии приняли его за шпиона и схватили. Они подумали, что он делал зарисовки береговых укреплений. Месье Ренуар рассказывал после, что незнакомая женщина кричала: «В реку! Бросьте его в реку!», но солдаты не стали вершить самосуд, и потащили его в здание мэрии. К счастью для месье Ренуара, там он встретил прокурора Коммуны Рауля Риго. Только представь – оказалось, что за несколько лет до того дня месье Ренуар спас жизнь этому человеку! Рауль Риго скрывался от полиции Луи-Наполеона в лесу Фонтенбло, а месье Ренуар писал там с натуры. Он увидел измученного беглеца и не остался равнодушным. Месье Ренуар отдал Раулю Риго свою блузу художника, загримировал его с помощью красок с палитры, отвел в свой дом и несколько недель прятал.

Жозефина задумчиво покачала головой:

– В жизни все так запутанно… Месье Ренуар тогда помог человеку, который потом стал важным человеком в Коммуне и погубил немало невинных душ, зато спас от неминуемой гибели самого месье Ренуара.

Неизвестно, слышал ли историю чудесного спасения Огюста Ренуара драматург Викторьен Сарду, однако в основу пятиактной драмы «La Tosca», которую он написал для великой Сары Бернар, лег похожий сюжет. Пьеса была впервые представлена публике в 1887 году в Париже. Правда, помимо революционера и его спасителя-художника, в ней есть еще прекрасная женщина и влюбленный в нее коварный начальник полиции. И заканчивается пьеса, как положено драме, смертью главных героев.

Редкий случай – реальная жизнь оказалась более милостивой, чем перо драматурга. После удивительного спасения от революционного террора судьба подарила Огюсту Ренуару еще почти полвека творчества, позволила стать одним из организаторов и участников первой выставки импрессионистов и, в отличие от многих художников своей эпохи, снискать успех и славу при жизни. Пускай и в самом ее конце.

Поистине мировую известность сюжет «La Tosca» приобрел благодаря одноименной опере Джакомо Пуччини, премьера которой состоялась в 1900 году в Риме. Опера «Тоска» сегодня остается одним из самых популярных произведений в репертуарах лучших театров мира.

У Алекса запершило в горле, он несколько раз кашлянул, прикрывая ладонью рот.

Жозефина заволновалась:

– Опять приступ?! Возьми!

Она сунула ему в руку большой полотняный платок. Не желая волновать ее еще больше, Алекс постарался изобразить самую бодрую из улыбок. Видимо, человек, в роли которого он выступал этой ночью, был не слишком крепок здоровьем.

– Ты поправишься, Николя! – убежденно сказала женщина. – Ты непременно поправишься! Когда доктор определил, что климат Парижа губителен для твоих легких, я сразу решила, что надо ехать на юг, к маме. Ты не смотри, что она сердитая. Она хорошая женщина, просто очень волнуется за меня и за малыша. Мама почему-то уверена, что родится девочка.

Жозефина снова с любовью погладила круглый живот.

Странная ситуация затягивала Алекса все глубже. Если ему снился сон, то потрясающе достоверный. На языке вертелось много вопросов, однако он опасался, что звук его голоса развеет иллюзию – Жозефина обнаружит подмену и со скандалом выставит его вон.

– Ты сегодня такой молчаливый, – сказала она, будто угадав его мысли. – Надоела моя болтовня? Будешь спать?

– Нет, не надоела, – осмелился произнести Алекс. – Мне нравится тебя слушать. Расскажи еще что-нибудь.

Полный любви взгляд Жозефины его успокоил – подмена осталась не раскрытой. Девушка снова повернулась на бок и положила ладонь на грудь Алекса.

– Что рассказать?

– Расскажи, как ты стала натурщицей.

– Ты не помнишь? – недоверчиво спросила она.

– Не в этом дело, – уклончиво ответил Алекс. – Ты просто рассказывай, а я буду слушать.

Тепло ее руки, звук голоса, прядь темных волос, щекотавшая шею, – казалось, все так и должно было быть. Даже беременность Жозефины больше его не пугала.

– Когда мне было шестнадцать, один художник снимал комнату в этом доме, у моей матери. Я тогда ничего не знала о живописи, но мне нравилось смотреть, как он работает, нравился запах красок. Он приехал к нам ради пейзажей, уходил куда-то каждое утро, а однажды предложил мне ему позировать.

Вспоминая, Жозефина улыбнулась:

– В нашем маленьком городке все равно не нашлось бы ни одной девушки, кроме меня, которая согласилась бы лежать обнаженной перед мужчиной. Мать дала мне пощечину, когда увидела. Но я показала ей деньги, которые заплатил художник, и она успокоилась. Она только взяла с него слово, что он никому об этом не скажет. Тем летом моя жизнь изменилась. Я уехала в Париж и стала натурщицей. Без работы никогда не сидела, вот только у художников не всегда были деньги, чтобы ее оплатить. Они частенько предлагали вместо денег свои холсты, но я соглашалась редко. Что мне было делать с картинами, которые они и сами продать не могли?

Жозефина пожала плечами.

– У некоторых я все же брала картины. Совсем редко. У месье Ренуара, например. В его работах столько света! В чулане лежат три эскиза, он писал их с меня. Помнишь?

Алекс кивнул как можно более убедительно.

– Конечно.

– Мне они нравятся, но все равно из того, что мы с тобой привезли из Парижа, больше всего я люблю твою акварель, – сказала Жозефина, подняв голову и глядя куда-то вверх. – Это я попросила тебя нарисовать нас вместе, помнишь? Ты сначала не соглашался. Говорил, что недостаточно хорош, чтобы рисовать себя рядом со мной. Глупый!

Она снова поцеловала его в плечо. Тело Алекса отозвалось на поцелуй теплой волной. Он не представлял, что любовь бывает такой. Какой именно, объяснить он не мог, только чувствовал, что ничего подобного в его жизни не было.

Жозефина продолжала разглядывать акварель над изголовьем кровати. Алекс тоже запрокинул голову. Работа была ему хорошо знакома – она висела в гостиной. Проводя экскурсию по дому для вновь прибывших гостей, его отец подводил их к акварели со словами: «Неизвестный художник, конец девятнадцатого века. Хороша? Я в нее влюбился с первого взгляда». После этого следовал юмористический рассказ об антикваре, у которого Никита купил гравюры и рисунки, украшавшие стены дома, а также огромный резной буфет.

«Все-таки это сон», – уныло подумал Алекс. Предмет из реальной жизни его отрезвил. «А чего ты ожидал? Что еще это могло быть?»

От неудобной позы или почему-то еще снова начался кашель. Жозефина смотрела с сочувствием. Алекс прижал ко рту полотняный платок.

– Жозефина, – задыхаясь, прошептал он. – Если меня не станет… продай перстень… что я подарил на свадьбу… тебе понадобятся деньги… для малыша…

О каком перстне он говорил, и откуда взялись мысли о смерти, Алекс представления не имел. Зато Жозефина прекрасно знала, что он имел в виду.

– Не говори так! – Она всхлипнула. – Мы сберегли перстень даже во время войны, когда голодали! Я ни за что его не продам! Ты поправишься! Скоро лето, доктор говорит, что тебе станет лучше!

На платке, который он сжимал в кулаке, алело пятно крови. Очередной приступ заставил его закрыть глаза. Последнее что он слышал, был тихий плач Жозефины.

Алекс проснулся от холода. За открытыми настежь круглыми окнами шумел дождь, который в этих местах часто проливался под утро. Алекс натянул на себя одеяло. Видения мелькали в голове, не давая заснуть. Больше всего он опасался забыть имя художника.

«Николай Воронецкий. Николай Воронецкий, – повторил он несколько раз. – Нет, потом точно не вспомню».

Он нашарил на полу телефон. Щурясь от света экрана, записал имя в заметках, и после этого вновь отключился.

ВТОРОЙ ДЕНЬ

Шарлиз!

О ней была первая мысль.

В шортах, с телефоном и чистой футболкой в руках Алекс выскочил из комнаты. Дверь напротив была открыта, кровать аккуратно застелена.

«Неужели уехала?!» – екнуло сердце.

Снизу послышался голос Эдварда, ему вторил девичий смех.

«Она здесь!»

Перескакивая через ступеньку, Алекс помчался на кухню.

– Доброе утро! – приветствовал его Эдвард. – Мы с Чарли ждем тебя! Рискованно оставлять такую красивую юную леди наедине с другим мужчиной, она может изменить свой выбор!

Довольный старик подмигнул Шарлотте и заметил, видимо, чтобы успокоить Алекса:

– Шутка!

– Доброе утро, – ответил Алекс, пытаясь оценить обстановку.

Шарлотта сидела за столом с чашкой кофе в руках. На лице не было и тени вчерашней злости, лишь утреннее умиротворение и полная гармония с внешним миром.

– Бонжур!

– Бонжур, Шарлиз! – облегченно выдохнул Алекс.

– Давайте скорее завтракать! – воскликнул Дед, намазывая маслом подсушенный тост. – Сегодня суббота, на площади давно работает рынок. Я собираюсь пойти за покупками, вы со мной?

Все еще опасаясь подвоха, Алекс осторожно спросил:

– Эдвард предлагает вместе пойти на рынок. Пойдем?

Шарлотта благосклонно кивнула.

День начинался неплохо.

За завтраком Алекс так и эдак прикидывал в уме подходы к вопросу о Каркассоне. Он не мог отменить поездку из-за внезапного каприза Шарлотты. Что с этим делать, он понятия не имел, но откладывать решение в долгий ящик не собирался.

– Надо было самому сходить на рынок, пока вы спали, – ворчал Эдвард, закрывая входную дверь большим старинным ключом. – Сейчас уже никого из друзей не встретишь, все разъехались по домам.

Старик поспешно направился в сторону площади. Алекс припустил за ним, крепко сжимая руку Шарлотты. Заблудиться в маленькой деревне было сложно, но он не хотел потерять ее в субботней толпе даже на пару минут.

– Мы завтра едем в Каркассон вместе с Эдвардом, – собравшись с духом, твердо сказал Алекс. – Даже не пытайся спорить!

Во взгляде Шарлотты вспыхнул недобрый огонь.

Не дав ей открыть рот, он продолжил:

– Хозяева пансиона, где мы остановимся, старые друзья Эдварда. Думаю, они будут заняты разговорами. А мы сможем гулять и делать, что захотим. Ты расскажешь мне о Каркассоне? Может быть, у тебя есть идеи, куда еще можно заехать на обратном пути? Уверен, что Эдвард будет не против. Он очень позитивный старик, правда? Ты ему сразу понравилась. Он говорит, что ты красивая девушка и очень сильная, раз живешь самостоятельно, учишься и работаешь одновременно.

Алекс старался не суетиться, но волнение предательски прорывалось.

– У нас с тобой две недели, Шарлиз! После возвращения из Каркассона останемся в Лантерн, если захочешь. Или поедем куда-то еще. Мне все равно. Главное, что мы будем вместе. Правда?

Он, наконец, сделал паузу. Ответ на последний вопрос имел решающее значение.

– Правда, – сказала Шарлотта. И, выдержав паузу, согласилась: – Хорошо, поехали в Каркассон. Я подумаю, что можно посмотреть на обратном пути. Вариантов много.

Алекс с облегчением выдохнул, но остался в недоумении. Победа показалась ему подозрительно легкой. Маневры Шарлотты были выше его понимания, но если бы он умел читать по лицу, то заметил бы, что компромисс стоил ей немалых усилий.

Долговязая фигура Эдварда уже затерялась в толпе. Все спешили на рынок или неторопливо шагали обратно с набитыми пакетами, сумками и корзинами, из которых торчали багеты, кудрявые листья латука и зеленые хвосты лука-порея.

Деревенская площадь встретила их смесью красок и ароматов. Здесь было все, что мог предложить этот благословенный край: свежая зелень, налитые спелостью фрукты, мед, оливковое масло и множество прочей снеди, вид и аромат которой разжигал аппетит.

В толпе мелькнула белоснежная шевелюра.

– Эдвард! – окликнул Алекс. – Мы завтра едем в Каркассон! Шарлиз согласна!

На радостях получилось несколько громче, чем следовало, – несколько человек оглянулись в их сторону. Шарлотта дернула его за футболку, но Алекс лишь рассмеялся – он был счастлив и полон надежд. Улыбающийся Эдвард одобрительно поднял вверх большой палец и повернулся к овощному лотку, озабоченный выбором спелых томатов, распространявших вокруг пряный запах ботвы.

Дед чувствовал себя на рынке, как рыба в воде. Местные торговцы плохо понимали его французский, но это ничуть не мешало ему получать удовольствие от беседы. Ненадолго задержавшись рядом с ним у лотка с помидорами, Алекс убедился, что старик прекрасно справляется сам, и, не выпуская руку Шарлотты, отправился по собственному маршруту.